Текст книги "Красная рубашка, красный сок, красный рассвет (СИ)"
Автор книги: --PineApple-
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– Я не сравниваю, – слабо бурчит он. Отпираться глупо. Сравнивает. Постоянно. Любое движение. Каждое слово. Блеск глаз, манеру речи, улыбку, случайное действие, даже одежду. Наверное, он сказал это, только чтобы не молчать. С Терезой тишина почему-то не такая уютная.
– Не ври, – Тереза пихает его в плечо. Томас всеми силами старается отключить мозг и не думать совсем. Так нельзя. – Том. Он же все равно узнает. Кто знает, как он отреагирует.
Томас кивает. Он знает. Он понимает, что это не та тайна, которую можно безболезненно держать при себе. И он понимает, что ее раскрытие тоже не будет приятным.
– К концу недели я расскажу.
Неделя. У него есть неделя, чтобы собраться с мыслями.
Тереза вздыхает. В ее глазах снова начинается снегопад.
Томас отключает мозг. У него получается.
Он и представления не имеет, что делает.
У Терезы теплые губы. Нежные. Ему нравится целовать их. Он хотел бы проводить время так почаще. У Терезы мягкие волосы. Под пальцами чувствуется их шелк. Томас хотел бы гладить их всегда. У Терезы гладкая кожа. Кажется, она захватывает в плен. Томас считает, что это самый приятный плен. У Терезы крепкие руки. Они обжигают прикосновениями. В их объятиях Томас чувствует себя словно в клетке.
А перед глазами красно…
***
Ньют не верит, что его жизнь стала настолько спокойной. Ему не приходится пахать день и ночь на подработке. Ему не нужно больше обзванивать больницы и знакомых в поисках исчезнувшей матери. Ему не надо торчать у ее кровати допоздна в ожидании, когда женщина уснет. Он не должен больше вести себя как взрослый. Он наконец-то может положиться и на мать.
Его будни теперь окрасились не в унылый серый цвет, какие были до этого. Его будни теперь стали светлеть. Они ослепительно-белые. Их, словно старое белье, закинули в стиральную машину, не скупившись на отбеливатель.
Но красный цвет по-прежнему с ним.
Новый красный рюкзак. Его зачем-то купила мать. Старое красное платье матери, которое она носит почти каждый день. Исключительно красного цвета чай. Каждое утро – красный рассвет. Каждый вечер – красный закат. Краснобокое солнце перебирает отливающие красным волосы Томаса.
Ньют не знает, испытывает ли облегчение от того, что ему больше не нужно тащить на себе пьющую мать. Он отчаянно пытается радоваться тому, что она перестала ходить в бары. Он отчаянно пытается не замечать красного цвета. Красный окружает его со всех сторон. Все это – не просто так. Все это – затишье перед бурей.
Он знает. Он знает, что потом станет еще хуже. Он знает, потому что так говорит красное предчувствие.
Ньют останавливается на тротуаре и терпеливо ждет. На светофоре – красный человечек. Ньют чувствует себя этим человечком.
Красного человечка вытесняет зеленый. Цвет Ньюта тоже сменяется, и он торопливо шагает через дорогу.
Сегодня Ньют впервые за последнюю неделю идет в школу пешком. До этого его подвозил Томас. Ньют и сам не знал, почему решил вдруг отказаться. Быть может, ему не хватало привычного плеча Минхо рядом со своим. Быть может, ему стало страшно, что друг потерян. А может и что-то еще. В любом случае то, что Минхо неделю ночевал у себя дома казалось невероятной дикостью.
Парадокс.
Глаза цвета кофе выделяют Ньюта из толпы сразу. Всегда безошибочно. Всегда быстро. Глаза цвета кофе всегда вспыхивают двумя маленькими солнышками при виде друга. Сам Минхо расплывается в донельзя довольной улыбке. Ньют иногда поражался, как у Минхо хватает жизнерадостности, чтобы выглядеть таким счастливым. Да еще и с утра. Да еще и когда перед ним – кислое лицо.
Минхо приветствует Ньюта так, будто не видел по меньшей мере лет десять. Он кричит какие-то шутки, в смысл которых Ньют даже не вдается. Все глупости. Минхо обнимает Ньюта так крепко, что кажется, у того хрустят кости. Вот прямо сейчас сломаются. Минхо хлопает Ньюта по плечу так активно, что у того подкашиваются ноги. Он упадет. Минхо пускает пальцы Ньюту в волосы и то ли треплет их, то ли просто зачем-то тянет. Он же их вырвет такими темпами.
Глядя на веселого Минхо, Ньют думает, что унылое выражение лица – явно не то, чего друг ожидал. Ньют хороший актер, он вспоминает. Он не должен портить настроение окружающим своим видом. Меньше всего самому Ньюту хочется грузить друзей своими проблемами.
Ньют расцветает на глазах. Вот на губах появляется легкая полуулыбка. Наверное, никто не может такую повторить. Взгляд становится кристально чистым, словно в глазах наконец-то расплылся утренний туман. Ньют смотрит на Минхо с искренней радостью и благодарностью. В тот момент он думает только о том, как много друг для него сделал и через сколько прошел. Морщинка между бровями разглаживается, и лицо озаряется совершенно по-новому.
Минхо видит, как нелегко дается такое преображение другу. Минхо понимает, что Ньют так привык жить в вечном напряжении, что не верит нынешнему затишью. Он ищет во всем подвох. Ньют ведет себя слишком подозрительно. Он присматривается ко всему пристально. Он, похожий на дикого зверька, долго принюхивается, прежде чем сделать новый шаг. Ньюта не отпускает красное предчувствие.
Минхо удивлен, что при такой бдительности Ньют не замечает странности в поведении Томаса. Ньют подпустил его чрезмерно быстро. Минхо отчего-то обидно. Конечно, Томас не знает и третьей части от того, что известно Минхо. Ведь полторы недели против чуть более трех лет – ничто. Но все же…
Минхо боится спросить друга о Томасе. Он хочет побиться головой о стену – никогда с ним не было такого. Он всегда с легкостью подбирал слова. Он всегда говорил в лоб. Он теперь понимал, что вести себя надо аккуратно.
Но вообще-то Минхо точно знает, что поговорить в любом случае придется. Минхо думает об этом весь день. Он мучается, он пытается унять душевные метания, а Ньют делает вид, что ничего этого не видит. Он как никто другой знает, что Минхо в любом случае рано или поздно поделится мыслями. Он не тот человек, который будет держать накопившееся в себе. Он – не Ньют.
Уже в школе, почти к концу учебного дня Минхо суетливой птичкой подлетает к Ньюту и по-свойски закидывает другу руку на плечо. Это привычка. Они так делают всегда.
– Как там с твоим объектом обожания?
Ньют хлопает себя ладонью по лбу. По понятным только самому Минхо причинам он называет Томаса лишь так. Будто у парня и вовсе имени нет. Будто он – неживой. Предмет. Тот самый объект.
– И кто это? – слышится сзади.
Кровь то ли внезапно исчезает из тела с концами, то ли просто резко леденеет. Сердце решает заняться опасными прыжками и, забравшись повыше, в горло, летит вниз. Разбивается где-то в пятках. Стальные шипы сжимаются в груди. Ньюту сложно дышать.
Он старается успокоить шатающиеся нервы. Он делает глубокий вдох. Он оборачивается на знакомый голос. Шоколадные глаза сталкиваются с янтарными. В темном янтаре почему-то не видно ни огней, ни лучей солнца. Ньют отводит взгляд. Он не знает, что ответить.
Потому что перед ним – «объект обожания».
========== Глава 3 ==========
Холода заставляют сменить красную рубашку на красный свитер. На нем – какая-то глупая белая рожица. В самом центре. Она занимает грудь и живот. Рожица улыбается. Ньюта она раздражает. Томаса это забавляет.
Ньют продолжает параноидально замечать вокруг себя только красный цвет. Он считает, сколько раз на светофорах ему встречаются красные человечки. Он считает, сколько раз учителя обводят что-то на доске красным мелом. Он считает, сколько людей прошло мимо него в красной одежде.
Ньют сходит с ума. И его безумие окрашено красным.
Мать с каждым днем улыбается все меньше. Ее зависимость стачивает острые углы упертости. Как вода стачивает камни. Мать не желает искать работу. Мать не желает делать что-то по дому. Она не собирается готовить, разговаривать с сыном, не собирается делать хоть что-нибудь со своим состоянием. С каждым часом она все больше впадает в уныние. Ее обычное настроение – меланхоличное. Она сутки напролет лежит у себя в комнате и смотрит в потолок. Она не интересуется, как у Ньюта дела. Ей плевать, что Минхо у них опять практически поселился.
Она словно потерялась. Снова.
Ничего не будет по-другому, понимает Ньют. Красное предчувствие не обмануло. Затишье медленно превращалось в шторм.
Ньют все силы бросает только на то, чтобы не заразиться таким состоянием от матери. Он почти не бывает дома. Он пропадает на подработке, вновь стирая руки в кровь. Он бесцельно бродит по городу, уставившись себе под ноги. Он гуляет с Томасом, провожает с ним красный закат, любуется красными бликами в его волосах, а затем уходит домой. Там его ждет Минхо.
Ньют знает, что поступает неправильно. Ему нужно сидеть с матерью, пытаться ее вразумить. Возможно, отвести в больницу. Возможно, элементарно поговорить. Возможно, сделать для нее что-то приятное и необычное.
Но Ньют не делает ничего. Пускает все на самотек. Наблюдает за тонущим кораблем, хотя и сам находится на нем.
Ньют не замечает, что он сам кардинально изменился. Он не может уже описать свой характер. Он не может сказать, всегда он ли пытался растягивать губы в притворной улыбке или когда-то ему действительно нравилось улыбаться. Он не знает, было ли в его взгляде когда-то тепло и покой или в нем всегда шли нескончаемые дожди.
Минхо видит эти перемены. Он пытался вначале о чем-то поговорить. Но Ньют стал срываться чаще. Снова набросился на друга. Накричал. И Минхо прекратил попытки чем-то помочь.
Теперь он занял свое почетное место рядом с Ньютом на тонущем корабле.
Минхо смотрит, как у друга съезжает крыша, но ничего не предпринимает. Ему не позволяют сделать даже вдох, если он имеет какое-то отношение к тому, что происходит с Ньютом.
Томас – даже Томас – видит, что что-то не так. Видит, что поведение Ньюта неправильное. Он понимает, что человек в здравом уме не будет себя так вести. Ньют сначала был чрезмерно депрессивным и мрачным. Не улыбался, почти не говорил, не прикасался к еде, не выходил на улицу. Потом Ньют становился пугающе веселым. Вытаскивал друзей на прогулки, смеялся и шутил. В глазах его плясали огни и чертята.
И эти настроения сменяют друг друга, будто следуют какому-то неизвестному графику работы.
Ньют не позволяет говорить на эту тему. Минхо молчит. Томас ничего не спрашивает.
Томас так и не рассказал то, что должен был. То, что обещал Терезе. Прошла неделя, потом прошла еще одна, но Томас молчал.
Тереза обижается.
Ньют ни о чем не подозревает.
Минхо все больше присматривается к Томасу. Он точно чувствует, что тот скрывает что-то важное.
Так тянутся дни. Ньют – больше не Ньют.
***
Минхо хлопотал на кухне. Он ощущал себя заботливой женушкой. Пока Ньют сидел за столом и читал какую-то книгу, Минхо делал им завтрак. Минхо боялся сказать хоть слово. Связь, которая была между друзьями, распалась. Звено за звеном. Как домино. Как карточный домик. Как стальная цепь.
Минхо предельно громко плюхнул кружку с кофе перед Ньютом. Тот вздрогнул, отложил книгу и схватился за чашку. Он выглядел подавленно. Минхо вдруг показалось, что это был тот самый Ньют. Парень, с которым они в первую встречу чуть не подрались, а потом не отходили друг от друга ни на шаг. Что-то в пустом взгляде было такое, что могло сказать: не будет больше срывов.
Минхо хотелось поговорить. Он знал, что это запрещено. Ньют этого не одобрял в последнее время. Но язык так и чесался. Минхо уже подумывал завести себе какого-нибудь попугайчика или на крайний случай котенка, чтобы можно было высказываться им. Удерживало только понимание, что это – ненормально. Минхо тоже сходит с ума. Сумасшествие передается воздушно-капельным путем. И у Минхо нет к этому иммунитета.
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – вздыхает Ньют. Он делает глоток. Горло обжигает горячим напитком, но морщится Ньют не из-за этого. В первый раз за всю жизнь он морщится из-за горького привкуса.
Минхо садится за стол напротив друга. Вот он – момент истины. Если можно его так назвать. Ньют созрел. Он готов говорить. Не будет кричать или пытаться убить Минхо.
– Прости меня, – шепчет Ньют. Он снова привычно закрывается ото всех волосами. Как раньше. – Знаешь, я такой придурок. Мне хочется самому себе набить рожу.
Минхо пересаживается ближе к другу. Ньют поднимает на него глаза. Эти глаза цвета горького шоколада смотрят умоляюще. Они пронизывают. Они ничего не скрывают. Взгляд снова ясный. Искренний. Но не такой яркий, какой был до этого.
Ньют роняет голову Минхо на плечо. Как раньше, опять думает Минхо. Что-то произошло, Минхо догадывается. Ньют не стал бы так себя вести ни с того ни с сего. Минхо не знает, чего ему следует опасаться, поэтому он просто обнимает друга и молчит. Слова пропали. Или стали ненужными. Они снова висят в воздухе. И ребята впитывают их взглядами. Они слушают тишину, и по тишине тоже догадываются о том, что хотят друг другу сказать.
Минхо думает, это странно. То, как они общаются безо всяких слов. То, что они понимают несказанное. То, что им не нужно длинных лекций и пустых разговоров. Странно и то, что они так близко друг к другу.
Это похоже на мобильник и зарядное устройство, Минхо думает. Иногда мобильник – это Ньют, иногда – Минхо. Они заряжаются друг от друга. И с полной зарядкой они имеют возможность жить дальше.
– Что произошло? – Минхо решается спросить. Он боится услышать ответ, хотя и так примерно знает, каков тот будет.
Его догадки подтверждаются.
– Мать снова ушла. Ночью, пока мы спали. Сомневаюсь, что она теперь скоро вернется, – голос Ньюта звучит приглушенно. Его нос холодит горячую кожу шеи Минхо. Чуть теплое дыхание щекочет. Это одно из самых приятных ощущений, вдруг думает Минхо. – Не надо было мне запирать ее здесь. Пусть бы себе шлялась.
Ньют тяжело сглатывает. Его дыхание тоже тяжелое. Тяжелый взгляд. Тяжелое сердцебиение. Оно кажется чертовски громким. Как удары в барабан. Как играющие на полную мощность колонок басы.
– Мне кажется, я сейчас скажу ужасную вещь, – признается Минхо. Раньше он просто говорил. Не предупреждал. Но сейчас не такой случай, когда можно выпалить все, что угодно. – Но, думаю, если кто и виноват в ее таком состоянии, то только она сама. Ты в свои годы в отличие от всех нормальных детей горбатился на работе. Я такого и не знал. Меня всегда обеспечивали родители. Тебе приходилось обеспечивать родителя. Она просто неблагодарная тварь. Посмотри, она даже не пыталась наладить жизнь. Даже когда ты заставил ее сидеть дома. Когда попросил найти работу и сходить в больницу на обследование. Разве она послушала? Повесила все на ребенка и делала вид, что это ей плохо. Я бы давно бросил ее подыхать в одном из тех баров и свалил из дома.
Минхо удивленно смотрит на друга, когда слышит его тихий смех. Это действительно удивительное событие. В свете последних происшествий Ньют не то что не смеялся, даже не улыбался. Скачки настроения не считаются. Это словно был дурной сон.
– Я едва не сделал что похуже, – с горечью вздыхает он. В его тоне – стыд. Минхо кажется, что сейчас в его руках тает целый айсберг.
– Неубедительно, – убежденно заявляет Минхо. – Это не в счет. Потому что нихрена предосудительного я тут не вижу.
– На твоем месте я бы уже бросил такого друга и на всякий случай переехал в другую страну. И для верности сменил бы внешность и имя.
Ньют теперь широко улыбается. Он знает, что Минхо его не бросит. Их дружба на самом деле какая-то необъяснимая.
– Придурок, – шипит Минхо и толкает друга в бок. Откуда только такие мысли?
Ньют снова смеется. Негромко, недолго, осторожно. Он словно пробует новое чувство. Привыкает к нему. Пытается разобраться, нравится оно ему или нет.
Его смех способен склеить разбитое сердце. Разбитую жизнь. Способен убедить, что все снова в порядке. Минхо охотно этому верит.
Он в который раз делит огни в своих глазах с другом, у которого костры всегда потухают. Пламя перекидывается из одного взгляда в другой. Оно заставляет высохнуть влагу, и Ньюту кажется, что все опять в норме.
Удавка на его шее начинает гореть. Оковы на руках неторопливо плавятся. И только яд течет по венам, впитываясь в кровь.
***
Томас сразу замечает изменения в поведении Ньюта. Томас знает, что не умеет читать взгляды, но даже он понимает, что в шоколадных глазах наконец-то поселилось солнце. Его лучи отражаются в янтаре, заставляют переливаться разными красками мир. И Томасу кажется, что ничего плохого в жизни вообще нет. И никогда не будет.
Томас ощущает дикую, просто животную тоску. Когда он видит такого веселого Ньюта, он внезапно понимает, как сильно по нему скучал. Именно по такому. Томас стыдится себя. Он не пытался помочь. Он – сторонний наблюдатель. Он знает, что произошло с матерью Ньюта, хотя парень ему не говорил. Он знает, что именно Минхо добился возвращения прежнего друга.
Ньют снова уютный. С ним снова хочется проводить время.
Когда Томас смотрит на такого сияющего изнутри друга, ему кажется, что несправедливый мир теперь снова заиграл всеми красками. Ему кажется, что все хорошо. Ему кажется, что ничего плохого и не было. Ему кажется, что так теперь будет всегда. Ему кажется.
Томас старается не видеть возмущенных взглядов Терезы и ревнивых – Бренды. Томас не говорит с ними о Ньюте. Томас редко с ними говорит вообще, все его внимание сосредоточено на одном человеке. И он боится этого человека разочаровать.
Томас чувствует себя отвратно. Он – самый ужасный человек на земле. Он морально сгнивший и пропитанный желчью.
Так он говорит вломившейся в его дом Терезе. Та только закатывает глаза и качает головой. Непонятно, осуждает она друга или нет, может быть, в тайне думает о нем то же самое, но из эмоций на лице – только злость.
– Ты обещал сказать ему неделю назад!
Томас кивает. Обещал. Не рассказал. Ньют бы набросился на него с ножом.
– Я знаю, что ты про себя сейчас думаешь, – Тереза присаживается на кровать рядом с Томасом и нежно гладит его по голове. Она так делала в детстве. Перебирала его волосы, и все дурные мысли будто утекали сквозь ее пальцы. Как вода через сито.– Думаешь, что не помог ему, что отдалился и не общался, когда ему была необходима поддержка. Думаешь, что ты самый плохой друг на планете, потому что только после разговора с Минхо у него словно выросли крылья.
Томас кивает. Нет смысла скрывать, Тереза видит его насквозь, а Томас так и думает.
– Но ты не думал, что с Минхо он знаком чуточку дольше, чем с тобой?
Томас не двигается. У него в комнате очень красивый потолок. Томас посвящает все свое внимание только потолку.
– Том, прекрати. Если тебя это и впрямь так напрягает, то помоги ему сейчас. Сильно сомневаюсь, что одного разговора со старым другом достаточно, чтобы снова прийти в себя.
Томас опять послушно кивает. У него хорошая подруга. Она его отлично понимает. Он по-настоящему любит ее. Он чаще всего казался ей младшим братиком. Его надо защищать и направлять на нужный путь.
Томас встает с кровати. Резко, будто пробудился от плохого сна. Томас целует Терезу в макушку и, опять ничего не говоря, уходит.
Нужно следовать ее советам.
***
Ночной город кажется безмерно холодным. И даже не потому, что не греет ни свитер, ни теплая куртка, ни шарф. Ночной город – отстраненный. В нем много людей, в такое время всюду горят фонари, по дорогам несутся машины и выползают из домов стайки народа. Но сам город безразличен. Когда идешь по такому в одиночку, лучше замечаешь подобные вещи.
А еще в городе так много света, что тускнеет небо. Неоновые, переливающиеся всеми цветами вывески, ослепляющий свет фар, стоящие поодаль друг от друга одинокие фонари – они затмевают собой всю яркость звезд. От веснушчатого небесного лица остается только темное полотно.
Может быть, Ньют грузит себя этими мыслями, чтобы как можно меньше думать о матери. Меньше всего ему сейчас хочется одному шагать по чересчур оживленным улицам и трястись от холода. Меньше всего ему хочется кутаться в шарф и периодически подносить ладони ко рту, чтобы хоть немного согреть дыханием.
Руки Ньюта всегда холодные. Но в обычной ситуации он научился этого не замечать. Однако когда ты весь превращаешься в ледышку, вид сине-фиолетовых пальцев раздражает.
Ньют привык скрываться от мира за волосами. Это – его личное спасение от пронзающих взглядов. Ему всегда кажется, что на него смотрят осуждающе. С отвращением. Иногда – с неприязнью. Вот-вот набросятся и повезет, если не убьют. Каждый взгляд для него – пуля. Сам он уже – решето. Пробит сквозными, изрезан прошедшими вскользь. Это невыносимо.
Ньют смотрит на носки черных ботинок, и по обеим сторонам от его лица – шторы из волос. Ньют держит руки в карманах и не заметно для всех сжимает в кулаки. Ньют вдыхает холодный ночной воздух и чувствует, как тот опаляет легкие. Вокруг них – кольцо из стальных шипов. Вокруг шеи – затянутая удавка. Она – поводок. Этим поводком пользуется мать, таскает сына по своей прихоти как собачонку.
Конечно, так думать о матери нехорошо. Но он ведь так устал.
Окраина города встречает Ньюта чьими-то криками и вторящим их визгами. Звон бьющихся бутылок. Пение падающих осколков стекла. Ликующий вой. Копошение, какая-то потасовка.
Ньют поспешно проходит мимо агрессивной на вид компании. Его провожают внимательными взглядами. Липкими. Несущими запах перегара. Из таких взглядов сложно выпутаться. Эти взгляды – пиявки. Пьют кровь и не желают отлепляться.
Владельцы взглядов говорят что-то. Негромко, вполголоса. Но Ньют слышит. Он морщится. Похабщина. Не удивлен. Он уже так долго ходит в такие места, что подобное его не впечатляет.
У входа уже знакомого бара его ждет человек. Длинная, вытянутая фигура. Раздражающая усмешка. Пылающий огонек сигареты, зажатой меж длинными губами. Длинный же нос. Все длинное. Его издевательство тоже длинное.
– Я даже не хочу знать, откуда у тебя мой номер, – бросает Ньют. Он колеблется, когда ему протягивают руку. Рукопожатие выходит несколько скомканным. Длинные пальцы теплые, но оттого еще более противные. Хочется вытереть ладонь. А лучше вымыть с каким-нибудь отбеливателем. А еще лучше отрубить, чтобы не ощущать этого прикосновения.
Но Ньют ничем не выражает своих эмоций. Он просто прячет руку в карман снова.
– Но мне все-таки интересно, зачем ты позвонил?
Дженсен цыкнул языком. Его сигарета полетела на землю. У самых ног Ньюта умирает ее огонек. Ньют смотрит на него слишком долго, будто ждет ответа именно от этой беспомощной затухающей икорки, не от мужчины.
– Подумал, тебе не захочется опять искать мать по всему городу, – хмыкает Дженсен. Почему-то он настроен дружелюбно. Ньюту это не нравится.
– Мне казалось, раньше тебя это не сильно заботило, – отвечает. Шоколадные глаза прищурены. В них – подозрение. В них – недоверие.
– Так было раньше, – Дженсен только пожимает плечами. Ньюта не покидает ощущение, что его разыгрывают. Дженсен хлопает Ньюта по плечу. – Не переживай так. Сейчас ее выведут.
Ньюту неуютно. Он не понимает, почему мужчина ведет себя так, будто они закадычные друзья. Ньют ждет, что сейчас вместо его матери появится какой-нибудь наемник или псих с тесаком. Но ничего подобного. Даже компания стоящих поодаль в хлам пьяных мужиков больше не смотрит на Ньюта так враждебно. Они не смотрят на Ньюта вообще.
– У нас опять долг? – поинтересовался Ньют. Молчать ему не хотелось, он и сам слабо представлял почему. Дженсен – не самый интересный собеседник из возможных.
– На самом деле да. Но небольшой в этот раз. Твоя месячная зарплата его легко покроет.
– Ты даже знаешь, сколько мне платят, – вздыхает Ньют и трет пальцами переносицу. Глаза режет будто солью, все тело требует обеспечить его положенным ему сном хотя бы в четыре часа. Но Ньют вынужден торчать на холоде и ждать мать.
– Я все про тебя знаю, – смеется Дженсен. Он вновь прикуривает. Ньют морщится от горького дыма и пытается дышать не слишком глубоко. Травиться дымом ему не нравится, но выбор как ни крути невелик. – Вдруг ты не захочешь отдавать долг.
– Приведи мне еще хоть один пример, кто платит тебе в такие короткие сроки.
Ньют недоволен. Он часто удивлялся, как им удавалось справляться с этим, да еще и так быстро. Мать проигрывалась не сильно, это было странно, это настораживало, но такие долги были еще терпимыми. Более крупные мать брала на себя. Остальное отдавал Ньют.
Он чувствовал, что, балансируя на самом краю, они с матерью скоро сорвутся в бездонную пропасть. Это бесило, но он никак не мог это контролировать. Бессилие. От него хотелось ползти на стену.
– Ты прав, – усмехается мужчина. За его спиной хлопает дверь. Он оборачивается. – Вызвать вам такси? Ты ее сам не дотянешь.
– Поймаем, – Ньют мотает головой. Светлые локоны кидаются на лицо, перечеркивая его резкими штрихами.
Он забирает у вышедшего из бара мужика мать. Придерживает ее за плечи. Снова. Как делал множество и множество раз. Иногда изо дня в день. Ему чудится, он слышит, как щелкнули на запястьях его неизменные оковы. Ему снова трудно дышать. Ему все надоело.
Дорога до дома запоминается плохо. В окне машины мелькают огни. Появляются из ниоткуда, ослепляют на несколько секунд, а потом снова исчезают в никуда. Шумят проезжающие мимо авто, сигналят друг другу, а потом, визжа, уносятся вдаль.
Под боком у Ньюта – тепло. Мать жмется к нему, как маленький ребенок. Она уже почти спит, ее качает, она что-то несвязно бормочет. Ньют ее не слушает. Он ее уже никогда не слушает. Мать висит на нем, держится изо всех сил, цепляется крепкими пальцами. Ньют ощущает себя утопленником. На его шее удавка. К удавке привязан тяжеленный булыжник. Ньют идет ко дну. Легкие сводит, их прокалывают стальные шипы. Перед глазами темнота.
Тьма коридора обволакивает его сразу, стоит только открыть дверь. Она похожа на вату, думает Ньют. Она помогает забыться.
Ньют опять сидит в комнате матери на полу. Он обнимает колени. Он слушает ее мученические стоны. Он ждет, когда она уснет.
Ньют засыпает и сам. Кто-то заставляет его подняться на ноги и перейти наверх, к себе. Кто-то укрывает его одеялом и говорит, что Ньют дурак. Ньют соглашается. Он дурак. Он тонет. Он засыпает.
***
Ньют чувствует себя странно под пристальным взглядом Минхо. Минхо необычайно тих с утра. Он даже не разбудил друга с дикими криками, как делал всегда. Минхо не обозвал друга соней. Нетерпеливый неусидчивый Минхо терпеливо дождался, когда проснется друг. Минхо заботливо заварил Ньюту красного чая и спокойно сел за стол напротив друга.
Минхо ничего не говорил. Ньют опасался спросить.
Ньют ощущал себя хрустальной статуэткой, которую надо всеми силами беречь. Относиться так аккуратно, бояться даже дышать рядом с ней.
Молчание утомляло. Все было неправильно.
Выходной день встречал ребят радостными красками. Яркими. С силой бьющими по глазам. Напоминающими о лете. Солнце весело заглядывало в окна и улыбалось тем, кто только проснулся. Светло-голубое небо не выглядело таким серым и мрачным, каким было уже несколько недель, а редкие тучки не висели тяжелыми кляксами над головой. Они были похожи на пушистую перину.
Ньют переводит глаза на стекло. На нем – мутные разводы. На нем – отблески солнечных лучей. На нем – несколько капель прошедшего дождя.
Ньют думает, сегодняшний день какой-то неправильный. Ньют думает, сегодня нигде нет красного. Ньют щурится от яркого света и бдительно высматривает хоть что-нибудь красное.
Минхо чрезмерно долго молчит. Ньют не понимает, к чему такое поведение. Ньют думает, что они оба изменились. Ньют думает, так быть не должно.
– Там Томас пришел, – наконец выговаривает Минхо. Ньют думает, что друг впервые назвал Томаса Томасом. Ньют вскидывает голову. Слишком резко. Минхо усмехается.
– И ты так долго молчишь? – Ньют закатывает глаза. Да, он возмущен. Он замечает, что Минхо слишком критично относится к Томасу. Ньют не совсем понимает, чем вызвано такое недоверие к новому другу. Спрашивать же или читать нотации Ньют не собирался. Это было бесполезно. С Минхо, по крайней мере.
– Ты спал. Мне казалось, он вполне может подождать.
– Ты даже не пустил его в дом! – Ньют кричит уже из коридора.
На самом деле он не обижается. Не осуждает. Не хочет навалять другу или что-то подобное. Ньют научился не удивляться закидонам Минхо.
Томас с задумчиво-хмурым видом сидит на ступеньках. Он смотрит в одну точку прямо перед собой. Ньюту он напоминает котенка.
– Эй, Томми, не спи, – Ньют присаживается рядом. Он улыбается.
Томас поднимает голову. Янтарь вспыхивает солнечными лучами. В такой яркий день летние глаза выглядят темнее. Взгляд их смягчается, становится более осмысленным. Томас внимательно рассматривает Ньюта, будто не видел несколько лет.
– Ты не замерзнешь?
Ньют передергивает плечами. На улице и впрямь холодно, а он выскочил в легкой домашней футболке.
Ньют кивает на дом и поднимается. Томас вскакивает следом и проходит за Ньютом.
Минхо снова методично что-то жует, по-прежнему сидя на кухне. В его руках газета, он неспешно водит глазами по строчкам и, кажется, не замечает ничего вокруг.
Ньют опускается на свой стул. Прихлебывает свой красный чай. Он почти остыл, но Ньюту все равно. Ньют смотрит то на Минхо, то на Томаса. Он молчит.
– Он у тебя живет, что ли? – спрашивает Томас. Он пялится на Минхо почти неотрывно. Минхо плевать. Он коротко усмехается и делает новый глоток чая.
Ньют только кивает.
– На самом деле уже давно.
– Это как жена твоя, получается? – тон Томаса серьезен. Вид тоже. Томас озадачен. То ли он действительно думает так, то ли это неудачная попытка пошутить.
– Вообще-то муж, – подает голос Минхо. Он встает с места, оставляет кружку в раковине и, прежде чем выйти из кухни, бросает с некоторым снисхождением: – Чайник.
Ньют снова мягко улыбается. Недовольство Минхо выливается в ворчание, но напрямую конфликтовать он точно не будет. Ньют за него спокоен.
Томас молчит. Ньют наблюдает за ним. Зрительный контакт. Слишком долгий. Дольше, чем должен быть. Шоколадные глаза блестят. В них словно отражается сияние янтаря. В янтаре играет солнце. Шоколад обволакивающий. Янтарь пылающий.
В янтаре горят костры.
Ньют опускает глаза.
***
Красный свитер, красная куртка, красный чай, красные узоры на гитаре. По красному небу плывет красное солнце, за красным солнцем бегут красные облака. По красной улице бегают красные дети. Их щеки красные. Их смех тоже красный. Весь мир окрашен в красный.
Ньют неизменно сидит на крыльце у дома. У него на коленях пристроилась гитара. Ньюту, кажется, немного стыдно за то, что он так долго на ней не играл. Но гитара не выглядит расстроенной. Ее мелодии по-прежнему такие же нежные и легкие. Она по-прежнему с любовью позволяет грубым пальцам перебирать свои струны. Она хороший друг.
