Текст книги "Красная рубашка, красный сок, красный рассвет (СИ)"
Автор книги: --PineApple-
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Ньют кивает и отлипает от стены. Томас подходит ближе. Минхо стоит на месте. Ньют направляется к Минхо. Ньют ничего вокруг не замечает. Он плавает где-то в своих мыслях. Томас почти рядом. Минхо не может перестать улыбаться.
Все, о чем Минхо думает в тот момент – у Ньюта последнее время заторможенная реакция. До него слишком поздно доходит, что произошло. И сейчас тоже. Ньют вообще ничего не понимает. Он будто в другом мире.
Минхо толкает друга. Сильно. С душой, можно сказать. Он спешит скрыться с места преступления до того, как Ньют придет в себя.
В несколько мгновений все переворачивается с ног на голову. Ньют не знает, как поступить. Он понятия не имеет, куда деться. Он вообще не представляет, как теперь быть.
От толчка Минхо он на секунду оказывается в полете. Он падает. Вся жизнь, кажется, успевает пронестись перед глазами. Ньют сшибает Томаса с ног. Тот совсем такого не ожидает. Томас летит вместе с Ньютом.
Приземление у Ньюта куда мягче. Но оттого еще более неловко. Он шипит, потирает ушибленное колено, он думает, что хромать теперь станет сильнее.
Томас не двигается. Лишь тихо стонет, а потом тянется ладонью к затылку. Наверное, у него перед глазами пляшут разноцветные звезды.
Откуда-то сверху раздается девичий смех. Те две девушки, которые были с Томасом, смеются громко, заливисто, искренне. Они ничего не говорят другу, они просто кивают ему и уходят. Оставляют одного. Валяться посреди коридора на виду у всей школы.
На Ньюта и Томаса направлены взгляды. Каждый взгляд – насмешливый. Каждый взгляд – стрела, выпущенная самым метким лучником. Наконечник каждой стрелы смазан ядом. Яд растекается по крови, парализует все тело, мешает думать, двигаться и говорить.
По рубашке Томаса расплывается красное пятно. Мокрое. Липкое. И сладкое. Такие надо убирать сразу, иначе останется след, ничем не выведешь.
Ньют наконец берет себя в руки. Ему кажется, прошла целая вечность. Ему кажется, они валялись на полу весь день. Ему кажется, все шепчутся только об этом. Ему только кажется. На самом деле Ньют вскочил уже через секунду.
Он сбивчиво извиняется. Он повторяет извинения как мантру. Заклинание. Будто они помогут исправить содеянное. Будто выведут пятно. Будто…
– Эй, успокойся, не страшно, – улыбается Томас и садится. Чешет затылок. Солнце опять согревает Ньюта. – Твоей рубашке досталось больше.
Ньют переводит взгляд себе на грудь. Все красное. Рубашка красная, сок красный, кровь красная. Его злость на друга тоже красная. Еще щеки красные. Он все так же сидит на полу. Красный сок в красной упаковке выливается на пол. Тоже красный. Весь мир – красный.
– Надо застирать, – бормочет Ньют и поднимается. Он колеблется всего секунду, а потом все же протягивает Томасу руку. Ладонь Томаса теплая. Ладонь Томаса мягкая. Не то что у Ньюта. Ледяные и грубые руки. На такие неприятно даже смотреть.
До туалета ребята идут молча. Ньюту хочется исчезнуть где-то по дороге.
Красная рубашка, красный сок, красная злость…
– А тебя часто вот так ноги не держат? – интересуется Томас и стягивает свою рубашку. Ньют старается не смотреть.
Он колеблется снова. Ему не хочется раздеваться. Его тело – сплошной синяк. Оно все в грязных синих и желтых разводах. Оно все расцарапано. Оно – холст современного художника. Непонятные пятна, неясные полосы, неизвестного значения формы и краски.
– Нет, просто мой друг – даун, – отвечает Ньют. Он улыбается уголками губ. И все-таки начинает расстегивать пуговицы.
– Это ему ты сегодня с утра чуть не навалял? – смеется Томас. У него красивый смех, Ньют думает. Он кивает вместо ответа. А Томас продолжает. – Я уже собирался вас разнимать тогда. Ты так на него смотрел, будто собирался прямо там убить.
– Иногда убить его – единственный выход. Он настолько невыносим, что его убийство действительно кажется благим делом.
Томас смеется вновь. Он пристально рассматривает Ньюта. Ньюту хочется убежать подальше и прямо сейчас. Закрыться в высокой башне, вокруг которой обязательно будет глубокий ров с акулами или пираньями, и не выходить оттуда никогда в жизни.
– Надеюсь, эти синяки появились не после попытки покушения на него.
– Неа, – Ньют мотает головой. Он напрягается. Он боится, что разговор пойдет дальше о его шрамах.
Похоже, этот страх читается на лице Ньюта. Его лицо – экран. На экране показывают все эмоции. Такого раньше не бывало.
– Знаешь, тебе еще повезло. У меня друзья – девчонки, и ударить их совершенно нельзя. Зато им все можно, – усмехается Томас, отчаянно стараясь оттереть пятно. Почему-то пятно упрямится.
Красное пятно, красная вода, красные руки.
У Ньюта невовремя звонит телефон. Как раз когда Ньют собирается продолжить. Резкая мелодия ввинчивается в секундную тишину и разрушает спокойствие Ньюта. Потому что на экране – номер матери.
Ее голос – его клетка. Ее мольба читается между словами. Ее мольба – его яд, который он пьет добровольно и каждый день. Она просит приехать. Срочно быть дома. В ее голосе – животный страх. Такое ощущение, что женщина даже не понимает, где находится. Она будто потеряна для мира.
У Ньюта дрожат руки. Он закусывает губу и отворачивается от Томаса. Янтарные глаза смотрят с подозрением. Янтарные глаза видят все. Это очередные рентгеновские лучи. Но в янтаре поддержка. Янтарь тверд.
Ньют едва может дышать. Все рушится. Опять. Вся его жизнь – домино. Он отчаянно пытается построить ровные ряды, поднять все упавшие части, но каждый раз находится кто-то на другом конце стола, кто обязательно зацепит одно звено. Это звено вынудит упасть и остальные.
Ньют держится за раковину, чтобы не упасть. Он негнущимися пальцами засовывает телефон в карман и кое-как сворачивает мокрую рубашку. Благо, у него с собой футболка. Как знал, черт возьми.
– Прости, мне срочно надо домой, – Ньют пытается улыбнуться. Почти получается. Пусть и немного вымученно. Всего лишь снова затянулась удавка.
– Могу подкинуть, – оживляется Томас, но щурит глаза и добавляет настороженно: – Если хочешь, конечно.
Ньют кивает.
– Будешь прогуливать уроки?
– Ничего нового я сегодня не узнаю, – морщится Томас. Ньют поспешно собирается. – Меня, кстати, Томас зовут.
Он тянет ладонь для рукопожатия. Ньют на секунду зависает. Он хочет от души хлопнуть себя по лбу. Они же вроде как не совсем знакомы еще.
– Ньют, – виновато улыбается он, пожимая протянутую ладонь.
Томас натягивает влажную рубашку, и парни поспешно выбегают из школы, пока их не заметили.
Минхо, провожая их взглядом, только тихо посмеивается.
========== Глава 2 ==========
Минхо жует какой-то очередной бутерброд. Его лицо – самое довольное лицо на планете. Глядя на него, можно сказать, что именно в еде – счастье. Его щеки округлились, он едва может двигать челюстями. Для полного впечатления от этой картины не хватает только счастливого похрюкивания.
Минхо – поросенок.
Минхо выжидающе смотрит на друга. Всю неделю они не говорили ни о Томасе, ни о матери Ньюта, ни о Дженсене.
Ньют не говорил. Минхо не спрашивал.
Они снова сидят на крыльце у дома Ньюта. Ньют пьет крепкий чай. Совершенно горький. Ни грамма сахара. Много заварки.
Чай красный. Как рубашка Ньюта. Как пролитый сок на рубашку Томаса. Как сегодняшний закат. Как круглобокое солнце. Оно неспешно катится к горизонту и тянет за собой длинный красный шлейф.
В жизни Ньюта много красного теперь.
Красная кровь матери, когда он приехал домой. Красная кровь на красном ковре. Красные руки и красные ногти. Красная мать. Красное время.
Красные глаза.
Минхо тяжело вздыхает, когда из еды ничего не остается. Ньют так ни к чему и не притронулся. Он почти не ест. Минхо говорит, что Ньют скоро станет похож на велосипед. Ньюту все равно. Он слишком занят, чтобы беспокоиться о таких мелочах.
Когда Минхо думал, что у него уютный друг, он имел в виду совсем не того человека, с которым сидит сейчас. Ньют изменился. Уютная улыбка превратилась в гримасу. Такой можно только пугать маленьких детей. Уютный взгляд превратился в портал на Северный полюс. Тебя будто окатывают водой из проруби. Уютный смех исчез вовсе.
Ньют не говорил, что с ним произошло. Минхо боялся спрашивать.
Ньют редко брал в руки гитару. Он ее словно разлюбил. Словно разочаровался. Или словно внезапно потерял свой талант.
Ньют много времени проводил с Томасом. Ньют теперь не заходил к Минхо перед школой. Азиату приходилось идти в гордом одиночестве. Он не обижался. Он слишком хорошо все понимал. Он корил себя за временами возникающую ревность. Он корил себя за то, что решил помочь другу познакомиться с Томасом. Минхо видел Томаса насквозь.
Сегодня Ньют сам позвал Минхо к себе. Впервые за несколько недель. Ньют сказал, что вполне готов рассказать Минхо про Дженсена и мать, про работу и про долги. Но уже два часа Ньют молчал.
Холодало. Солнце почти укатилось за линию горизонта. Оно почти улеглось спать. Оно сложило свой красный шлейф в шкаф. Через несколько минут окончательно скроется его бок.
Может быть, Минхо подумал, Ньют именно этого и ждет. Может быть, Минхо решил, ночь – самое лучшее время для разговоров. Может быть, Минхо сообразил, ночью труднее врать, но легче говорить правду. Наверное это потому, Минхо додумался, что ночью нет света, никто не увидит твоего лица и никто не может видеть твоего. Ты словно один на один с самим собой.
Минхо смотрит на Ньюта. Изучает его резкие черты. Обводит глазами его лицо. Как в первый раз. Непонятно, пытается Минхо запомнить Ньюта таким, сравнить с тем, какой он был раньше, или же просто во взгляде его – ожидание. Он ведь пришел поговорить.
Ньют отставляет пустую кружку подальше. Минхо вдруг думает, что Ньют впервые за несколько месяцев заварил себе чаю, а не травился крепким кофе. Минхо не знает, что это значит. Может быть даже ничего особенного. Но это – факт.
Ньют вздыхает. По привычке заламывает пальцы. В тишине слишком громко хрустят его суставы. Сейчас вот соседи позвонят копам, чтобы ребята так не шумели. Хруст суставов – удары в барабаны. Хруст суставов – ломающиеся кости.
Ньют низко склоняет голову. Его снова закрывают волосы. Наверное, Ньют не хочет никого видеть. Или не хочет, чтобы видели его. В любом случае это очень удобно.
– Знаешь, когда мы хоронили отца, – заговаривает Ньют. Голос его приглушенный и неродной. Он совершенно не знакомый. – Я думал, что это худшие дни в моей жизни. Хуже было только видеть, как из-за болезни он сходит с ума. Но когда он умер, я вдруг подумал, что теперь все должно наладиться. Матери не нужно горбатиться на нескольких работах, чтобы оплатить лечение. Мне не нужно пропускать школу, чтобы оставаться с отцом в случае чего. Я думал, мы бы переболели его уход, а затем все встало бы на свои места.
Ньют говорил. Минхо внимательно слушал. Пропускал через себя каждое слово. Минхо – губка. Он впитывает непролитые слезы. Он осушает боль в бурлящем океане.
– А потом мать запила. Пошла в казино. Спустила все деньги. Появился Дженсен, стал требовать, чтобы мы отдали долг. Много долгов. Мы отдавали как могли, чем могли. Я пошел работать. Мать часто забирали те двое, что были с Дженсеном, и увозили куда-то. Она всегда возвращалась похожая на полуразвалившийся труп. А потом отходила и снова бралась за старое.
Ньют все говорил. Минхо даже не дышал. Ему казалось, вдохни он хоть немного, пропустит что-то очень важное. Минхо и представить не мог, что у друга настолько масштабные проблемы. Минхо удивлялся, как Ньют с этим так долго живет. Минхо понятия не имел, что сам сделал бы в такой ситуации, но он точно не продержался бы столько времени. А вот Ньют смог.
Ньют обмолвился, откуда у него хромота. Он говорил настолько безразличным голосом, будто это и не значило ничего. Но это было не так. Минхо сказал бы, это тот самый переломный момент. Этот момент изменил жизнь его друга. Повернул на сто восемьдесят градусов, но тем не менее… то, что Ньют пережил и его, значило, что теперь он вынесет вообще что угодно.
– Я ведь так не хотел, чтобы ты все это знал, – заключает Ньют. Он улыбается. Так грустно улыбается, что Минхо хочет вырвать себе сердце.
В шоколадных глазах что-то блестит. Это – разбитое стекло. Это – уничтоженные надежды. Это – погасшие костры. Это – капли вечно идущего дождя.
Минхо всей душой желает собрать осколки разбитого сердца друга. Он бы и свое отдал взамен. Но он бессилен. Он никогда не сможет этого сделать.
Минхо понимает, что он должен поддержать Ньюта. Возможно, что-то сказать. Возможно, отпустить очередную шутку, а потом утянуть в дом и напоить чаем. Минхо не имел и приблизительного представления, что нужно делать в такой ситуации.
Все, до чего он сумел додуматься – закинуть руку на плечо Ньюту и аккуратно приобнять. Так аккуратно, словно Ньют – из хрупкого хрусталя. Но ведь он сам только что убедился, что это далеко не так.
Друзья так и сидят какое-то время. Может, несколько секунд. Может, несколько минут. Часов. Или они сидят так годы. Ньют чувствует под боком родное тепло, и ему на все плевать. Он думал, что, когда расскажет, не сможет даже посмотреть Минхо в глаза. Но нет. Он рассказал, и все это перестало казаться слишком уж страшным. Не сказать, что теперь ему и море по колено, но удавку он немного ослабил, а оковы стали легче.
Все небо – усыпано звездами. Ньют смотрит на них и думает, что звезды – это небесные веснушки. И небу веснушки очень идут. Идут так, как идут очень не многим людям.
А луна похожа на родинку – осенило Ньюта. Или на родимое пятно. Это пятно из тех, которые сразу же узнаешь, только мельком взглянув на него.
Легкий влажный ветер щекочет Ньюту щеки. Хватает за нос. Треплет волосы. Он словно тоже пытается успокоить. Ветер гладит Ньюту руки. Его касания ласковые. Любовные. Ньют вдруг понимает, что этот ветер выталкивает старый отравляющий воздух из его легких и наполняет новым. Чистым, свежим, оживляющим. Ребра больше не кажутся стальными шипами.
Ньют утыкается носом Минхо в шею. Горячая. Совершенно родная. На ней бьется жилка. Часто-часто. Ньюту кажется, что он слышит биение чужого сердца.
Ньют понимает, что начинает засыпать. Последняя неделя – как водоворот, ему некогда было отдыхать за всем происходящим. Ньют с трудом разлепляет отяжелевшие веки. Они словно намазаны супер-клеем. Разодрать практически невозможно.
Ньют расфокусированным взглядом смотрит на задумчивого и мрачного Минхо. Становится стыдно. Такое ощущение, что Ньют отдал все свои дурные эмоции другу. Теперь мучается он.
– Останешься? – спрашивает Ньют. Он зевает, потягивается и встает на ноги. Выжидающе смотрит на Минхо сверху вниз.
– Куда ж я денусь, – вздыхает он. На губах появляется знакомая ухмылка.
Ньют пропускает друга в дом первым. Задерживается на секунду на пороге. Ему кажется, он что-то забыл.
– Минхо, – зовет Ньют. Из темноты на него поднимаются мерцающие глаза. Они так напоминают кошачьи. Такие же хитрые, такие же узкие, такие же блестящие. А цветом они очень напоминают кофе. Ньют любит кофе. – Спасибо.
Ньют шепчет. Минхо удивленно кивает. Он тянет Ньюта за руку и закрывает за ним дверь. Минхо привычно закидывает руку другу на плечо, и они уходят наверх.
Темнота скрывает их следы. Она обнимает и заворачивает в свой плотный непроницаемый кокон. Она целует ребят по очереди в макушки прежде, чем они уснут.
***
Красная рубашка, красный сок, красная кровь, красные руки, красный рассвет…
В чужих глазах – огни. В чужих глазах – солнечные лучи. Чужие глаза совсем не чужие.
Иногда все переворачивается в один момент. Один момент – это так много, если знать, как правильно за него зацепиться. Иногда один момент – это целая жизнь. А иногда целая жизнь укладывается в один момент.
Ньют будто учился жить. Учился ценить то, что есть. Учился радоваться каждой секунде. Учился всему по второму разу.
А еще он учился не замечать удавки на шее. Учился работать, не ощущая оков на руках. Учился смеяться, когда стальные шипы сжимаются вокруг легких. Учился пить собственный яд так, будто это изысканное вино.
Костры в глазах горят во время дождя. Минхо думает, это невозможно. Минхо считает, это иллюзия. Минхо догадывается, что что-то одно все равно победит. Минхо недалек от правды.
Ньют снова учится играть на гитаре. Он проводит с ней все больше времени. Томас и Минхо ревнуют к ней одинаково. Им одинаково нравится смотреть, как Ньют нежно перебирает струны.
Ньют снова делает обыкновенное волшебным. Ньют и сам маг. Его мелодии такие завораживающие. Такие чудесные. Пропитанные восторгом и любовью. Его мелодии дымом от костра поднимаются в небо. Они плывут к облакам. Они словно волны. Они подхватывают слушателей даже против воли и уносят за собой. Рожденным ползать они дают возможность взлететь.
Янтарные глаза пронизаны живительным светом. Они смотрят внимательно, но в то же время чуть расфокусированно. Они способны впитывать каждое движение, каждую черту, каждый взгляд. Они могут излучать солнечный свет. Они дарят его далеко не всем. Они прикованы к глазам цвета шоколада.
Шоколадные глаза загораются с новой силой. Дождь отчаянно пытается задушить любую искру. Искры сильнее. Они – целый пожар. Шоколадные глаза смотрят неотрывно. Они оплетают паутиной. Липкой, прочной. Не вырваться. Они способны излучать тепло. Они вновь способны дарить уют. Они и сами уютные. И их паутина – тоже. Каждый хотел бы попасть именно в такую. Но увы. Она не для всех. Тоже.
Кошачьи глаза – самый точный рентген. Они смотрят пристально. Они все замечают и все видят. Они способны смотреть достаточно глубоко. Так глубоко, чтобы увидеть, что плещется на дне остальных глаз. Глаза цвета кофе проницательны. В них тоже горят огни. В них тоже идет дождь. В них тоже сияет солнце. В них тоже застывает лед. И ни в коем случае не все вместе. Это испортило бы такие глаза.
Собираться у Ньюта дома – новая традиция. Каждый вечер – это посиделки на ступеньках у его дома. Каждый вечер – это разговоры, шутки, игра на гитаре, обсуждение школы и всяких глупостей. Каждый вечер – это притворство. Притворство – это еще одна новая традиция. Ньют притворяется, что у него обычная семья с обычными проблемами и, конечно, радостями. Минхо притворяется, что его ничуть не тронуло рассказанное Ньютом. Что это не перевернуло его привычный мир с ног на голову. Томас притворяется, что не замечает странного поведения друзей.
Ньют угощает ребят чаем. Он сидит, прислонившись спиной к двери. На его коленях – неизменная гитара. Чуть подальше, на самих ступеньках, расположились Томас и Минхо. Минхо опять что-то жует. Минхо доволен. Но Минхо насторожен. Он пронизывает Томаса взглядом. Томас обхватывает чашку с горячим напитком двумя ладонями и смотрит на Ньюта. Все они молчат. Все чего-то ждут.
Ожидание прерывается звуком шаркающих шагов. Ньют вскакивает с места раньше, чем кто-то успевает понять, что случилось. Раньше, чем мать откроет дверь и увидит его друзей.
Ньют влетает в дом слишком поспешно. Хлопает дверь. Ни Томас, ни Минхо за ним не идут. Не спрашивают, что произошло. Томасу не хочется сидеть на месте, ему интересно, почему Ньют убежал. Но тяжелый взгляд Минхо приковывает его к полу. Ньют не хотел бы, чтобы за ним следовали.
Ньют встречает мать в коридоре. Ползущей к выходу, придерживаясь за стеночку. Она совсем без сил. Ее руки перемотаны. Ее тело синее. Сплошной синяк, как у Ньюта. Можно было даже подумать, что это что-то наследственное.
Она смотрит на Ньюта. Ее глаза еще более невыразительные, чем у него. В ее глазах больше нет борьбы. Нет огней. Нет даже дождя. Все пропало, потухло, испарилось. Разбилось. Ее взгляд – его удавка.
Ньют скрещивает руки на груди и прислоняется к двери спиной. Он не даст ей выйти на улицу. Ни сейчас, ни когда-либо еще. Он слишком устал. Ее никогда не бывало дома со смерти отца. Только когда она появлялась после «отработки долга», но и это было не надолго. Он устал волноваться за нее и искать по всему городу, если ее нет больше недели. Он, несмотря ни на что, слишком любит ее. Иначе ни за что не забирал бы ее из очередного бара. Иначе ни за что не влезал бы в драки с ребятами Дженсена, заведомо зная, что проиграет. Он слишком любит ее, но слишком устал. Он не позволит ей выйти и начать все снова.
– Ну и куда ты собралась? – его голос тверд. Холоден. Как камень. Как айсберг. Он и сам – огромная глыба льда. Мать вздрагивает. Она не привыкла к такому тону.
– Пусти, – только и хрипит она. Даже на ногах держится с трудом. Но все равно за свое.
Ньют только качает головой. Это давно пора было сделать. Но все не хватало духу. Может быть, теперь уже поздно. Вполне возможно, что ничего хорошего не выйдет. Но Ньюту надоело разбираться с чужими долгами и самому содержать их маленькую семью.
– Пусти, – снова повторяет мать. Он пытается оттолкнуть сына с дороги. Она чересчур слабая, чтобы это сделать. Ньют будто прирос к земле. Не сдвинуть.
Он берет ее за плечи. Стискивает сильнее. Так, чтобы она не могла вырваться.
– Знаешь что, – говорит он. Тон его смягчился, но Ньют все равно непреклонен. Хватит. – Прекрати уже. Ты живешь так семь лет, и, если не перестанешь таскаться по своим барам… – он вздохнул. Тяжело. Так надо. – Не долго тебе останется. Хоть немного побудь человеком. Найди наконец работу. Хотя бы притворись, что все нормально. Дуй в комнату и сиди там.
Ньют уводит мать к ней. Заставляет сесть на кровать. Уходит на кухню и заваривает еще одну кружку чая. Мать прихлебывает напиток мелкими глотками. Ее взгляд пустой. Она смотрит на пол прямо около ног Ньюта. Они оба молчат.
В ее глазах нет слез. Нет вины. Нет жизни. Есть слабый отблеск сожаления. Вряд ли ей хоть немного стыдно за то, что она делает. Ньют думает, она умерла еще семь лет назад.
Ньют знает, что его на крыльце ждут друзья. Но Ньют не может позволить себе уйти. Опять он не может бросить мать. Снова она держит его на своем поводке-удавке.
Мать тяжело вздыхает. Такое ощущение, что вздох этот ей дается непосильным трудом. Будто дышать приходилось в вязкой прилипающей к телу жиже. Такое ощущение, что все-таки треснул ее лед. Такое ощущение, что на мгновение ей и вправду захотелось нормальной жизни. Без всех этих баров и казино. Без всех этих долгов. Без звонков и требований. Зато со здоровым и любимым сыном.
Она тянет руку к Ньюту. Касается его щеки. Ее касание похоже на касание ветра, Ньют думает. Такое же легкое. Такое же нежное. Такое же призрачное и эфемерное. Мать треплет его по волосам. Пальцы расчесывают длинные локоны, ласково тянут на себя. Ньют недвижим. Он смотрит на мать так, будто увидел в первый раз. Она проводит рукой по его шее и опускает на плечо. Ее ладонь – огонь. Он прожигает в коже Ньюта дыру даже сквозь плотную ткань куртки. Женщина садится на пол рядом с сыном. Роняет голову ему на другое плечо.
Ньют сам не знает, зачем это сделал. Просто руки в какой-то момент сами потянулись ее обнять. Тихое «прости», сорвавшееся в покусанных губ матери, заставило лед в груди тронуться.
Когда Ньют снова вышел к ребятам, было уже почти темно. Минхо хмуро посмотрел на друга, но ничего не сказал. Он не станет читать лекций при Томасе.
У Ньюта плохая звукоизоляция. Друзья услышали его короткий разговор с матерью. Они ни о чем не говорили. Просто сидели и слушали. Старались делать вид, что за стеной ничто не происходит. Ничего нет. Все в порядке.
Ньют садится между ними на ступеньки. Смотрит вдаль. Впереди – красный дом под красной крышей.
Минхо неслышно копошится сбоку. Это необычно – он молчалив.
– Я сегодня у себя переночую, – отчитывается Минхо. Ньют кивает. Томас удивленно смотрит.
– Давно пора, мне скоро родители твои звонить будут, – отвечает Ньют. Уже звонили на самом деле. Много раз до этого. Потом перестали. Минхо стал часто пропадать.
Минхо встает и вместо прощания пожимает Ньюту руку. Во взгляде его – предупреждение. Ньют его понимает. Минхо пожимает руку Томасу. Во взгляде его – настороженность. Томас не может его понять.
Спина Минхо удаляется с каждой секундой. Походка его не такая легкая, как обычно. Ньют думает, что груз, бывший на его плечах, теперь несет и Минхо. Вместе с ним.
Томас провожает Минхо взглядом. Томас физически ощущает связь между Ньютом и Минхо. Это хорошо – иметь таких друзей, которых ты понимаешь без слов, Томас думает. Это плохо, что у него самого нет таких друзей, Томас вспоминает.
Ньют прижимается боком к перилам. Он провожает глазами догорающее солнце. Пепел его – красный. Красные искры, красный дым, красное тело. У Ньюта красная рубашка.
– Пойдем прогуляемся, – срывается с губ Томаса. Ньют переводит взгляд на него. Потом кивает и поднимается с места. Зачем-то подает Томасу руку, хотя тот может встать и без помощи.
Но Томас не против.
***
Шагать рядом с Ньютом по улице, даже ничего не говоря, просто чувствуя его присутствие, действительно здорово. Томасу – как и Минхо – хотелось назвать нового друга уютным. С ним приятно просто проводить время. На него приятно смотреть. Приятно заставлять его улыбаться. Приятно смеяться с его шуток. С ним приятно говорить. С ним приятно жить.
Порою Томасу казалось, что Ньют любит красный цвет. Наверное, он весь состоял из красного. На его гитаре – красные узоры. В его глазах – красные сосуды. На его руках – красные порезы. На его теле – красные подтеки. У него красная рубашка. В его кружке – красный чай. Его настроение тоже содержит разные оттенки красного.
Томасу очень хотелось бы с этого посмеяться. Но ему отчего-то было грустно.
Томасу казалось, что с Ньютом они знакомы целую вечность. Ньют был одним из тех людей, с которыми можно говорить вообще обо всем. Ньют понимает. Он понимает любое волнение, любое движение, любую недомолвку. Он понимает, когда надо промолчать, когда перевести тему, когда подтолкнуть к ответу. Он всегда помогает.
В шоколадных глазах – тепло. В шоколадных глазах – кусочек солнца. В шоколадных глазах – вечная осень. Шоколадные глаза смотрят в янтарные. А в янтарных – всегда лето.
– Пока, Томми, – говорит Ньют и хлопает Томаса по плечу. Он улыбается и, немного отойдя, машет рукой. Томас уже не может представить себе вечера без этого.
Тереза говорит, Томас больной. Тереза говорит, Томас ничего не знает. Тереза говорит, Томас странно себя ведет. Тереза говорит, рано или поздно все станет на свои места.
Бренда только кивает. Бренда согласна с подругой. Бренда чуть зло поджимает губы. Ей почему-то не нравится, что Томас теперь постоянно что-то рассказывает про Ньюта. Томасу кажется, Бренда ревнует. Так и есть. Томас не понимает, с чем это связано. Томас не видит вообще ничего.
Томас пытается спросить у Терезы о причине такого поведения Бренды. Тереза только качает головой и говорит, что Томас дурак. Томас даже не знает, обижаться ему или нет. Он запутался.
Томас сидит на мосту и качает ногами. Томас смотрит вниз, на спокойную темную гладь под ним. Вода в реке тихая. Отстраненная. Холодная и безразличная. Вода может ни о чем не волноваться. Ее ничто не беспокоит. Томасу тоже хотелось бы быть водой.
На ровной поверхности можно увидеть звезды. Они плывут в реке. Они плещутся в ней, как дети. А отраженная огромная луна – их мама. Она наблюдает за своими детками строго и внимательно. Она старается не упускать их из виду. Но вот на пути появляется тучка, и луна исчезает из воды. Можно представить, Томас думает, она отлучилась по делам.
Справа от Томаса сидит Тереза. В отличие от друга голова ее запрокинута к небу. Тереза тоже болтает ногами. Тереза – как ребенок. С ней легко. Она понимает Томаса. Одного взгляда всегда достаточно. Но вот Томас взгляды читать не умеет.
Ее глаза похожи на кристаллы. В них сияют звезды. Томас думает, что ее глаза – это вечная зима, а отраженные звезды – кружащиеся снежинки. Глаза Терезы можно сравнить с чем угодно. Они – небо. Они – океан. Они – бриллианты.
Последнее время, Томас решил, он чрезмерно большое внимание уделяет глазам. Он часто ловит себя на мысли, что готов наблюдать за чужими глазами постоянно. Томас вдруг внезапно осознал, что глаза всегда необычайно красивы. Он начинал понимать смысл выражения «зеркало души».
– Ты так на меня смотришь, – говорит Тереза и поворачивает к Томасу голову, – что мне становится не по себе.
Ветер колышет длинные темные волосы девушки. В ее глазах по-прежнему снежинки. Она качает ногами. Будто бежит по воздуху.
Луна плещется в реке.
– Прости, – только и может произнести Томас. Он отводит взгляд. Прямо под ним – белое лунное лицо. Он тоже хочет оказаться в реке. Вода нежная. Ее объятия мягкие. Она и сама мягкая.
Тереза кладет руку Томасу на плечо. Ее ладонь такая горячая, что Томас вздрагивает.
Томас снова смотрит на подругу. Она определенно хочет что-то сказать. Кажется, она не может подобрать слов. Томас просто ждет. Он не придумывает ничего лучше этого.
– Как у Ньюта дела? – интересуется наконец Тереза. Томас вскидывает брови. К чему это она?
– Нормально, – он пожимает плечами, но смотрит настороженно. – Почему ты спрашиваешь?
– А ты не догадываешься? – Томас качает головой. Он бы не переспрашивал, если б догадывался. – Ты ему собираешься рассказать?
Томаса прошиб холодный пот. Точно.
Томас представил, как его голова раскалывается надвое. Ее поражает удар молнии. Эта молния – запоздало пришедшее понимание ситуации. С Ньютом так глупо получилось. Ньюту это важно – единственное, что Томас знает о друге наверняка.
Томас опускает голову опять. Меж его ресницами – все та же звездная вода. Необычайно красивая. Необычайно безразличная. Необычайно притягательная.
– Я собираюсь. Но я не могу.
Тереза смотрит серьезно. Томас думает, что, будь на ее месте Ньют, он бы обязательно улыбнулся. Так, как умеет только он. Лицо просияло бы, а в шоколадных глазах замерцали бы огоньки. Тереза кладет голову Томасу на плечо. Томас думает, что Ньют потрепал бы его по волосам. Томас заметил эту его привычку. Но с Минхо он так не делает, вспоминает Томас. Наверное, это потому, что Минхо слишком трясется над своей идеальной прической. Тереза берет ладонь Томаса и сжимает в своей, сплетая их пальцы. Томас думает, что Ньют закинул бы другу руку на плечо. И снова бы улыбался.
Поддержка у этих двоих совершенно разная. И Томас никак не может решить, чья согревает сильнее. Чья действительно перенимает часть переживаний.
– Прекрати меня с ним сравнивать, – ворчит Тереза. Ей это не нравится. Томас даже не может представить, как она догадалась. – Том, – ее улыбка – снисходительная, не как у Ньюта, – у тебя все написано на лице.
Томас всегда поражался ее проницательности. Возможно, это потому, что она девушка. А девушки, как Томасу казалось, лучше чувствуют людей.
