Текст книги "Мой Террорист (СИ)"

Автор книги: Осенний день

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Первое время все увлеченно жуют, тоже накладываю на тарелку разных вкусностей и пристраиваюсь с ней на диванчике. Зам произносит какой-то тост, после чего микрофон переходит к одному из айтишников, видимо сегодня он и будет нашим диджеем и тамадой. Через пару тостов вино в моем бокале заканчивается, наливаю еще. Вскоре начинаются танцы. Я не танцую, наблюдаю из своего угла. Коллектив уже неслабо нарезался, поэтому под музыку дергаются все – и молодежь, и солидные дяди и тети. Ко мне ненадолго подсаживается Андрей, несколько минут с ним о чем-то болтаем, потом он уходит танцевать, а я остаюсь. Против ожидания, мне совсем не одиноко и не скучно, даже как-то уютно среди этих нарядных веселящихся людей.

Гуров и остальная верхушка вначале держатся немного отдельно. По-моему, они ничего для этого не делают, но народ инстинктивно чуть сторонится, образуя вокруг руководства почтительную полосу отчуждения. Постепенно под действием спиртного все как-то расслабляются, и топы все-таки смешиваются с остальными. Разглядываю Гурова. Тор-громовержец сегодня принарядился. Он без пиджака, как, впрочем, большинство мужчин. Мой кардиганчик тоже остался на стуле в бухгалтерии. Черные, идеально сидящие брюки. Оу, а у него, оказывается, красивая задница. А я и забыл. Темно-синяя мягко поблескивающая рубашка, несколько верхних пуговиц расстегнуты. Эта глубокая, почти черная синева ему очень к лицу. На ум вдруг приходят черные простыни, во рту моментально становится сухо. Махом выпиваю свой бокал.

Быстрые танцы чередуются с медленными. Генеральный сначала приглашает Клару, потом свою секретаршу, потом кого-то еще. Танцует красиво. Ровная, прямая спина, уверенные движения. Завораживает. Меня он не замечает. Кажется, просто забыл о моем существовании. Опрокидываю в себя еще бокал чего-то. Объявляется белый танец, меня тоже приглашает какая-то девчушка, наверное, она работает в одной из редакций. Они размещаются на другом этаже, и я до сих пор почти никого там не знаю. Потоптавшись положенные десять минут, провожаю свою даму к диванчикам. Девочка явно ждет продолжения знакомства, но я сейчас не в настроении. Может быть, немного позже.

Снова занимаю позицию наблюдателя. Неподалеку от меня компания девушек, среди них наша Лили. Чувствуется, что девчонки стараются говорить тише, но выпитое мешает им себя контролировать. Они кого-то очень горячо обсуждают. Кого-то… Конечно, Гурова. Кого же еще? Против воли прислушиваюсь. Так интересно. И так захватывает. Кажется, вопреки первоначальным намерениям я уже прилично набрался. Иначе, почему девчоночий треп меня так волнует? Почему меня так волнует вообще все, что с ним связано? Девушки просто в восторге. Лилька в невыразимом экстазе поднимает к потолку глаза:

– Девчонки, он такой классный!! Он такой… такой мачо!!

Не могу удержаться от смеха. Не знаю, почему на моей родине слово «мачо» считается таким лестным. Во всех частях мира, где им пользуются, оно обозначает грубого, неотесанного самца, мужлана, практически скотину. Поэтому мне всегда так смешно слышать это томное, с придыханием «мааачо», слетающее с нежных девичьих уст. Так же смешно, как видеть горделивую усмешку на губах мужика, которого только что обозвали животным. Слышишь, Тор, ты у нас мачо. Впрочем, Лили уверена, что отвернула генеральному неслабый комплимент. Другие девицы с ней полностью согласны.

Девчонки, вы абсолютно правы. Вы даже представить не можете, какой грубый, небритый мачо скрывается под маской элегантного бизнесмена.

– Девочки, а как он красиво носит одежду! Ему так идут эти брюки, эта рубашка…

Девочки, видели бы вы, какой он без них.

К компании сплетниц присоединяется Катерина. Катькины глаза возбужденно блестят, ей так повезло, она только что танцевала с Тором!

– Ой, девчонки, знали бы вы, как он танцует! Просто божественно!

Ой, девчонки, знали бы вы, как он трахает…

– Девчонки, а интересно, как он целуется?

А вот тут, девчонки, ничего не могу сказать. Как-то не случилось.

Мне так жарко, опять вливаю в себя какое-то пойло. Снова подходит Андрей, тащит танцевать. На этот раз присоединяюсь к скачущей толпе. Присутствие в этой комнате Гурова, громкая музыка, выпитое мной вино будоражат нервы и даже немного кружат голову. Надоело сидеть в углу, надоело быть невидимкой. Хочу, чтобы он тоже меня заметил, чтобы смотрел…

Сначала чувствую себя как-то скованно, я так давно не танцевал. Последний раз это было еще в прошлой жизни, на Островах, в тот самый вечер. Но музыка постепенно завладевает мной, отда-юсь ей без остатка, чувствую себя легким и гибким. Антон куда-то ушел, его место занял прежний беззаботный веселый Тони. Снежная метель на стенах и потолке сменяется вихрем золотых звезд, потом нежными переливами полярного сияния, которые вскоре превращаются в яркие изломанные разноцветные линии, потом снова снег… Музыка во мне, она течет сквозь меня, как электрический ток по проводу. Мое тело мне сейчас неподвластно, оно подчиняется музыке, ритму. Оно само знает что делать, я почти не участвую в этом, просто наслаждаюсь, до чего хорошо.

Песня заканчивается. Кажется, я добился, чего хотел, он на меня смотрит. Причем, очень мрачно и неодобрительно. Удивляюсь, но как-то не очень. Я уже начинаю привыкать к тому, что он никогда не бывает мной доволен. Настроение у меня от этого не портится, но желание танцевать пропадает. Хочется хоть ненадолго куда-то исчезнуть, не торчать тут, под этим тяжелым пристальным взглядом, среди подвыпившей толпы. Выбираюсь из круга, выскальзываю из зала в коридор. По пути прихватываю со стола бутылку шампанского и узкий высокий фужер.

Так, куда бы мне пойти? Двери отделов заперты. Праздновать в туалете не хочется. К тому же, учитывая, сколько все выпили, вряд ли у меня получится найти там уединение. В мое поле зрения попадает балконная дверь. А это мысль! Туда уж точно никто не сунется, все-таки зима. Выхожу на балкон. Он длинный, тянется, наверное, вдоль всего здания. На мне легкая шелковая рубашка, но холода совсем не чувствую. Зима в этом году какая-то ленивая, не спешит выполнять свои обязанности, температура чуть выше нуля. К тому же я разгорячен танцем, вином, поэтому влажный холодный воздух даже приятен.

Наливаю в фужер шампанское. Бутылку, наверное, совсем недавно открыли, оно почти не выдохлось, в нем даже осталось немного пузырьков.

– За тебя, дорогой! С наступающим! – поздравляю сам себя.

Шампанское дешевое, но неожиданно такое вкусное, колючие пузырьки пощипывают язык, щекочут нёбо. Из конференц-зала через неплотно закрытую балконную дверь доносится музыка. «End of the day», группа Blue Foundation. Эта песня мне нравится, идеально соответствует своему названию. Она похожа на тихие сумерки в шумном большом городе. Снова наполняю фужер, чуть-чуть отпиваю. Ставлю бутылку на пол. Музыка звучит так зовуще, что я сам не замечаю, как опять начинаю танцевать. Сырой ветер забирается прохладными пальцами под рубашку. Запрокидываю вверх лицо. Небо очистилось от туч и даже видны бледные городские звезды. Неужели завтра все-таки наступит зима? Еще отпиваю шампанского, прикрываю глаза, подпеваю далекой музыке. Мне так нравится танцевать одному, в темноте. Антон отдыхает, у Тони праздник.

Кажется, в коридоре чьи-то шаги. Наплевать, здесь меня никто не найдет. Я так увлечен своим танцем, поэтому даже немного пугаюсь, когда натыкаюсь на постороннее тело. Узнаю это тело мгновенно, можно даже глаза не открывать. Но все-таки открываю. Господи, ну почему у него всегда, когда он на меня смотрит, такая кислая рожа? Но сейчас мне все равно. Я пьян, у меня праздник на одного и мне хорошо. Хочется дерзить и дразнить.

– Господин Гуров, какая честь! Я опять что-то натворил? Или ты так по мне соскучился?

Насмешливый взгляд. Его глаза в темноте кажутся глубокими как пропасть, в которую так легко сорваться.

– Ты когда-нибудь перестанешь считать себя центром Вселенной? Просто вышел проветриться. А у тебя здесь приватная вечеринка?

– Ага. Хочешь участвовать? Присоединяйся!

Делаю рукой с фужером плавный широкий жест. Шампанское выплескивается Гурову на ботинки. Он морщится, довольно грубо отнимает у меня фужер, ищет глазами, куда бы поставить. Поставить его абсолютно некуда, кроме пола, а наклоняться ему, видно, не хочется. Поэтому он просто выбрасывает его за балконное ограждение. В который раз поражаюсь бесцеремонности этого террориста.

– Ты соображаешь, что делаешь?! Внизу ведь люди! А если он на кого-нибудь упадет?

– Плевать.

– Хам.

– Зато ты у нас молодец. Напился как прачка, скачешь по балконам… танцуешь, как шлюха…

Кажется, он тоже не очень трезв, запах спиртного довольно сильный. И несет какую-то чушь.

– У тебя вообще нет никакого стыда? Это же надо так выделываться… Так… извиваться… На глазах у всех, как дешевка, как блядь… Да ты хоть видел, как на тебя глазели? И, между прочим, не только бабы…

Его обвинения абсурдны и несправедливы. Можно подумать, что я там стриптиз устроил! Странно все это слышать от человека, который так нагло затащил меня в свое бунгало, который… Наверное, я должен обидеться, но я действительно пьян, в моей крови струится шампанское, лопаются крошечные пузырьки, и мне сейчас море по колено. Поэтому я повисаю у него на шее и тихо шепчу:

– Все для тебя, дорогой…

Действительно повисаю, потому что вдруг подкашиваются ноги. Он подхватывает меня, не обнимает, просто вцепляется в мои бока. Держит чуть на расстоянии, но все равно, так близко… Его шея в двух сантиметрах от моего носа. Чувствую его собственный запах… еще запах туалетной воды… тяжеловатый восточный аромат… сладкий, приторный, совсем ему не идет… Чувствую его руки на своей талии. Держат крепко, надежно… Чувствую теплое проспиртованное дыхание. Оно какое-то неровное, как и мое. Господи, как кружится голова…

– Тооор… – почти напеваю шепотом, – Тооор, держи меня… держи меня крепче…

Губы… Пытаюсь встать на носочки, тянусь к ним. Кажется, он чуть наклоняется, неужели это сейчас случится… Нет, не случится. Он аккуратно отодвигает меня, прислоняет к стенке.

– Протрезвей уже, шлюшка.

Руки теперь на моих плечах, вдавливают в стену. Наверное, чтобы я не упал. Он все равно еще очень близко, зачем-то комкает мою рубашку, совсем ведь помнет… Сердитый, просто убийственный взгляд.

– Шлюшка… Навязался же на мою шею… И почему я с тобой вожусь…

О! Действительно, интересный вопрос!

– Наверное, потому, что ты меня хочешь? – предполагаю я.

Меня пробивает на пьяный хохот. Громко смеюсь, никак не могу перестать.

– Нет, постой… Ты просто… ты просто в меня влюбился!..

– Сучка…

– А ты… ты Тор… ты Тор…рорист… нет, ты – террорист… О, точно! Ты – чертов гребаный Торрорист!..

Боже, что я несу… Горячая жесткая рука прихлопывает мой рот.

– Тихо! А то сюда сейчас народ набежит.

В коридоре действительно какая-то суета, все ищут любимого генерального. С трудом отдираю от губ ладонь, словесный поток снова на свободе.

– Тооор… тебя ищут твои козлы… твои подданные… Они просто в отчаянье…

Шум в коридоре стихает. Он отпускает мое плечо, критически меня осматривает.

– На ногах держишься? Замечательно.

Делает шаг к двери.

– Подожди, я с тобой!

– Нет. Побудешь еще немного тут. Не хочу всяких сплетен.

– Разве тебе не плевать? Тут вообще-то холодно…

Я действительно начинаю мерзнуть, наверное, опьянение проходит.

– Ничего, как раз протрезвеешь.

– Я заболею!

– Возьмешь больничный.

Остаюсь один. Поднимаю с пола бутылку, в ней еще что-то осталось. Допиваю из горлышка. Выглядываю в коридор. Кажется, никого. Я весь какой-то разбитый. Хватит праздника, Тони устал, Антону пора домой. Одежда в бухгалтерии, надо найти Клару, кажется, ключи у нее.

На улице действительно подмораживает. Может быть, завтра даже пойдет снег. Еще не очень поздно, метро работает, но сегодня я поеду домой на такси. В конце концов, мне, как и всем, к Новому Году выдали премию, можно немного пошвыряться деньгами.

Глава 4

Тридцатого декабря просыпаюсь поздно. На работу сегодня идти не надо. И завтра не надо. И потом еще целых пять дней. Какое счастье, наконец-то хоть высплюсь. В теле легкая, почти незаметная слабость, голова чуть тяжеловата и почему-то немного больно плечам. Но, в общем, чувствую себя вполне прилично. Хорошо, что на вечеринке я пил только вино, а не стал мешать все подряд. Тут же осознаю, что было бы намного лучше, если бы я вчера не прикасался ни к чему крепче колы, потому что вспоминаю во всех подробностях эпизод на балконе.

Черт. Я все-таки вчера напился и приставал к Гурову. Чееерт… От жгучего стыда сворачиваюсь в позу эмбриона, утыкаюсь носом в коленки и даже крепко зажмуриваюсь. Чееерт… Позорище-то какое. Ну и за каким я все это делал? Выпендривался, нес не пойми что… лип к нему… вис у него на шее… Какого я вообще к нему полез?! Хотя, если так разобраться, это он притащился ко мне на балкон. Выбросил мой фужер, наговорил мне кучу гадостей, прямо как в тот раз, на Островах. Даже, пожалуй, хуже, тогда он хотя бы сучкой меня не обзывал. Чертов гребаный Террорист.

И все равно, было в его словах и в том, как он себя вел, что-то такое, что не дает мне всерьез оскорбиться. Эта злость… все эти упреки… Если подумать, очень похоже на ревность… Тут же осаживаю себя. Эй, Тони, опомнись, куда это тебя занесло? Террорист и ревность? Даже не так: Террорист, ревность и ты? Только не с его стороны. Но все равно, так волнует… Вызываю в памяти ощущения: близость его тела… руки, стиснувшие мои плечи… сбившееся дыхание… Аааа, хватит, Тони, очнись! Лучше подумай о том, как ты будешь теперь на него смотреть, сквозь пол ведь провалишься. Хорошо, что впереди целая неделя выходных, может быть, он забудет… Да и вообще, можно ведь совсем не смотреть. Буду тихо сидеть в своей бухгалтерии как мышь под веником, глядишь, пронесет.

Кое-как успокоившись, выбираюсь из постели. Моя рубашка валяется на полу рядом с диваном. Поднимаю, встряхиваю, и меня тут же окутывает едва уловимый запах чужого парфюма. Тяжеловатый восточный аромат… сладкий, приторный, совсем ему не идет… Плечи рубашки немного помяты. Тонкий упругий шелк за ночь почти разгладился, но все-таки заметно. Сильно же он ее тискал… Поэтому и болит. Скашиваю глаза в сторону, потом в другую: так и есть, синяки. Не очень, но все же видны. Какая-то слабость в коленях. Плюхаюсь задницей на постель и какое-то время сижу, разглядывая смятую одежку.

День проходит спокойно. Сначала принимаю душ, стоя в обшарпанной чугунной ванне. С ума сойти, каким я стал непривередливым. Пару месяцев назад я бы побрезговал подойти к этой уродливой лоханке, не то, что в нее лезть. Слегка прибираюсь в квартире, потом выхожу из дома. Хорошо, что к празднику дали премию, я смогу купить подарки маме и Юрию Петровичу. Долго хожу по магазинам, так трудно найти достойный презент, соответствующий моим финансам. В конце концов, покупаю дяде Юре тонкий кашемировый шарф, а маме белоснежные пушистые варежки из ангорки. Мама обычно носит перчатки, но варежки такие легкие и теплые, должны ей понравиться. Если ей сейчас вообще хоть что-то понравится…

Пополняю свой запас кофе. Еще покупаю теплые зимние ботинки. Те, которые у меня сейчас, элегантное творение Гуччи, очень хороши, но лишь при условии, что у тебя есть авто. Для того, чтобы месить ими слякоть и снег они совсем не годятся. И они слишком легкие для московской зимы. Хорошо бы купить большой ровный матрас, их еще называют надувными кроватями. Я замучился спать на этом убогом диване, он весь в каких-то буграх и где-то сбоку даже чуть-чуть выпирает пружина. Но, похоже, этого мой бюджет уже не вынесет. Придется еще потерпеть, не все сразу.

Кажется, наконец-то наступила зима, на улице легкий морозец, и даже застывшая грязь слегка присыпана тонким снежком, поэтому мысли у меня по дороге домой исключительно приятные. С удовольствием думаю о том, что завтра Новый Год, о том, что сегодня вечером за мной заедет дядя Юра, и я снова увижу маму. Что проведу с ней целых шесть дней. К тому же целых шесть дней в уютном доме, в человеческих условиях.

Выходные проходят спокойно и тихо. Юрий Петрович с благодарностью принимает шарф, немного смущаясь, вручает мне тонкую пачечку тысячных купюр. Среди богатых людей дарить на Новый Год деньги как-то не принято. Даже считается оскорбительным, знаком того, что человек не позаботился выбрать тебе подарок. Но он поступает совершенно правильно, это именно то, что мне сейчас нужнее всего. К тому же сумма такая, что для меня значима, но в то же время, не настолько велика, чтобы я чувствовал себя обязанным. Хотя я и так перед ним в долгу за то, что он делает для моей мамы.

Маме варежки все-таки нравятся, она слегка мне улыбается и даже целует в щеку. Она явно потихоньку приходит в себя. Не знаю, радоваться мне или плакать. Бедная мама, ей еще предстоит осознать то, что случилось с отцом, осознать всю глубину потери, прочувствовать до конца его предательство. Как же ей будет тяжело…

Новый Год встречаем втроем, в нарядной гостиной. После ужина мама и дядя Юра садятся на диван смотреть телевизор. Дядя Юра трогательно хлопочет, стараясь усадить Оленьку поудобней, спрашивает, не принести ли подушку. Я сажусь на полу рядом с мамой, устраиваю голову у нее на коленях. Родное тепло, так приятно… Мама задумчиво перебирает мои волосы, от этого в груди тихонько щемит. В комнате терпкий еловый аромат, вспоминаю новогодние праздники своего детства, все почти так же, только под елкой всегда лежала гора подарков, и с нами тогда был отец.

Оставшиеся пять дней тоже проходят, словно в раю. По утрам долго валяюсь в мягкой уютной кровати, нежусь в большой круглой ванне, пробую разные соли и пену, балую себя кремами и лосьонами. Что и говорить, светские львы знают толк в сладкой жизни. Пытаюсь вообразить себе ванную Гурова. Спальню в общих чертах представляю, думаю, те же черненькие простынки. А стены, наверное, темно-синие, как его новогодний прикид. Насмешливо фыркаю: вполне подходит этому мрачному типу. Продолжаю фантазировать: и в ванной, скорее всего, черный кафель, может быть, темный малахит. Черная мыльница, черный стаканчик для полоскания, черная зубная щетка… И полотенца тоже черные. И черный банный халат… Короткий, выше колен… небрежно запахнут и перехвачен поясом… влажная после ванны волосатая грудь… Побриться еще не успел, поэтому на смуглых щеках короткая жесткая щетина… такая колючая… Даже не замечаю, как моя рука тянется… понятно, куда. От своих шаловливых мыслей я уже здорово возбудился, мой член встрепенулся и выглядывает из пышной пены как любопытный зверек из норки. Набираю в ладонь побольше белой легкой субстанции, нежу себя, ласкаю в теплой душистой воде. Тор… Тор… Тор… Тооор… Тооооор… Тоор… Хаааа… Сладко кончаю и тут же от смущения с головой погружаюсь в воду, как будто виновник этой внезапной разрядки может за мной наблюдать.

После завтрака каждый день гуляем с мамой в саду, иногда вдвоем, иногда с дядей Юрой. Зима наверстывает упущенное, сад весь засыпан пушистым снегом, но дорожки всегда аккуратно расчищены, у Юрия Петровича в хозяйстве порядок. Обмениваюсь мейлами с Джеки, они с Филом сейчас в Шамони, на горнолыжном курорте, и все у них замечательно.

В один из дней едем с дядей Юрой на кладбище. Последний раз я был на могиле отца больше месяца назад, на сорок дней. По дороге покупаю цветы, двадцать алых гвоздик. Отцу понравится, он их любил. Зарываюсь носом в букет. Острый, приятный запах. На кладбище все тоже в снегу, с трудом прокладываем себе путь до черной ажурной оградки. С сомнением смотрю на цветы, боюсь, что на белом они будут казаться каплями крови. Но нет, ничего такого, выглядит мирно и даже как-то празднично. Памятник временный, металлический. Для того, чтобы поставить каменный, нужно ждать где-то год, земля должна осесть.

Сметаю перчаткой снег, всматриваюсь в фарфоровую фотографию. Хороший снимок, сделан лет десять назад, отцу здесь немного больше пятидесяти. Совсем еще не старое лицо, честный открытый взгляд, в углах губ чуть наметившаяся улыбка. Смотрю долго, не отрываясь, воскрешаю в памяти, возрождаю в себе. И в этот момент прощаю. Совсем. Отец, я перед тобой виноват не меньше. Если уж честно, я был довольно паршивым сыном. Меня никогда не было рядом. Я ничем не помог тебе, не поддержал в трудную минуту, не удержал… Прости меня, папа. Я прощаю, и ты прости.

Пятого вечером дядя Юра отвозит меня в Москву. Перед отъездом он предлагает переехать к нему, он раньше даже не представлял, в каких условиях я сейчас живу. Соблазн велик, но отказываюсь. Юрий Петрович живет далеко за городом, как, скажите, пожалуйста, я буду добираться до работы и обратно? Дядя Юра даже готов выделить мне кое-что из своего автопарка. Отказываюсь опять, мучиться в пробках в час пик тоже невеликое удовольствие, на метро как-то проще. Кроме того, под влиянием последних событий своей жизни я вообще избегаю одалживаться, а ему я и так обязан, что дальше некуда. Но тут у меня хотя бы есть оправдание, что он делает это не для меня, а для мамы. В общем, спасибо, нет.

***

Последнее время Тор что-то зачастил в нашу бухгалтерию, на этой неделе заходил целых четыре раза. Хотя удивляться тут нечего, январь для финансовых работников очень сложное время, надо сводить годовой баланс. Наверное, из-за этого нас и держат под особым контролем. Особенно трудно материалистам, у них инвентаризация, списание и много чего еще. У меня все не так напряженно, но тоже заморочек хватает. Поэтому я почти не симулирую, закапываясь при появлении Гурова в кучи документов по самые уши. Впрочем, я мог бы этого не делать, моя персона его совсем не интересует. Обычно он что-то обсуждает с Кларой, непонятно, почему бы не делать это в своем или в ее кабинете, но иногда одаривает вниманием и «простой народ». В основном, мило шутит с нашими дамами, девчонкам тоже перепадает. А вот в моем направлении он вообще не глядит. А если глядит, то так, как будто меня там нет. С одной стороны, это радует, мне все еще ужасно стыдно за «сцену на балконе», а с другой – задевает. Как бы там ни было, я тоже работник этого издательства, кроме того, его компаньон, нечего смотреть на меня как на пустой стул.

Изредка сталкиваемся с ним в коридоре. Тут уж конечно совсем проигнорировать друг друга не получается. Я, отводя глаза, быстро бормочу «добрый день» и стараюсь поскорее пройти мимо. Он, так же не глядя, коротко дергает подбородком, что, видимо, означает приветственный кивок. Выглядит так пренебрежительно, кажется, теперь он презирает меня еще больше. Этим он добивается того, что мое смущение постепенно сменяется раздражением, а в душе начинает шевелиться стихшая в последнее время неприязнь. В конце концов, что такого ужасного я сделал? Ну, приставал. Но ведь не сильно. И вообще, не слишком ли много внимания к этому дурацкому случаю, почти две недели прошло.

Тринадцатого января ко мне в гости заваливается Джеки, к нему прилагается Фил. Парни решили поздравить меня со Старым Новым Годом. В пакете у них поллитруха «Хеннесси», минералка, кое-какая закуска. Выкладываю на кухонный стол немного сыровяленной колбасы, уже нарезанной в магазине полупрозрачными ломтиками, нежную розовую семгу, сыр, несколько больших спелых яблок. С удовольствием вонзаю зубы в глянцевый красный бочок, рот наполняется душистым соком. Джеки… Это все он, он знает, как я их люблю.

Ворчу на Женьку: почему не предупредил заранее, не позвонил, можно было бы встретиться где-то еще, я же совсем не готов, у меня и угостить их нечем. Джеки беспечно машет рукой, советует не париться, никто ничего и не ждет, они же неожиданно свалились мне на голову. К тому же все принесли с собой. А с меня кофе и хлеб. Это – пожалуйста. Кофе у меня как всегда хороший, хлеб тоже. Рядом с моим домом киоск от одной маленькой пекарни, там все всегда свежее и очень вкусное. Еще в холодильнике отыскивается пара лимонов, так что я как бы не совсем на халяву.

Все-таки я немного сержусь, мне стыдно принимать их в своей убогой норе. Джеки я не стесняюсь, он все это видел, к тому же – свой, а вот перед Филом мне неудобно. Неудобно за то, что ему приходится мыть руки в моей драной ванной, за старый потертый линолеум, неудобно за хлипкий шатучий стул, который ему достается. Сам Фил, похоже, не обращает на это внимания. Может, Джеки провел с ним работу, а может, ему просто плевать, но он все это игнорирует, и я расслабляюсь. И даже ценю деликатность друга, позволившего мне таким образом избежать лишних расходов.

Наша вечеринка удается на славу. Дружеский треп под хороший коньяк – что может быть лучше. Я больше слушаю, чем говорю, мне нечем их поразить. Разве что трудовыми буднями нашей доблестной бухгалтерии, но вряд ли это будет им интересно. Джеки рассказывает о поездке, достает свой айфон, листает фотографии. Он и Фил на горном склоне, на подьемнике, в баре, в шале. Все так красиво и весело. Завидую. Мне это теперь недоступно. И вообще завидую. Завидую их любви, завидую, что они так нужны друг другу. Они ничего не выставляют напоказ, но вокруг них витает такая аура счастья, одна на двоих, что сразу понятно, что эти парни не просто вдвоем, а именно вместе. Видеть все это приятно, но нелегко. Рядом с ними я чувствую себя совсем нищим, и не только в смысле финансов.

Когда они уходят, настроение портится совсем. Как-то особенно остро воспринимаю безобразие своей хаты, неудобство дурацкого дивана, вообще всю нелепость своего существования. Последнее время до меня постепенно начинает доходить ужас положения, в котором я оказался. Поначалу, видимо, сказывался шок, так много всего навалилось. Так много, что психика отказывалась в это поверить. Теперь понимаю, что все это всерьез и надолго. Приказываю себе не распускаться, мне никак нельзя раскисать, слишком много проблем. В конце концов, если подумать, все не так уж беспросветно. Буду работать, со временем погашу этот чертов долг. Кроме того, я уверен, что Террористу удастся поставить на ноги издательство, когда-нибудь пойдут дивиденды. Все-таки у меня двадцать процентов, а это не так уж мало. Дядя Юра на свои двадцать жил очень даже неплохо. Мысль о будущих доходах успокаивает, если бы не это, было бы совсем хреново.

Гуров теперь часто обедает в «нашем» кафе. Иногда его взгляд упирается в наш столик. Вряд ли он в этот момент осознает, что смотрит на нас, уж больно задумчиво выглядит. Начало года, у генерального много дел. Заключаются новые контракты, продлеваются прежние, подводятся годовые итоги. Но мне все равно неуютно под этим невидящим взглядом. Пытаюсь садиться спиной к нему, но помогает мало, даже все как-то хуже. Вместо того, чтобы спокойно есть, напряженно вглядываюсь в оконное стекло, стараясь зачем-то поймать в нем его отражение.

От этого увлекательного занятия меня немного отвлекает Лилька. Последнее время она вообще уделяет мне много внимания. Ход ее мыслей, в общем, понятен. Любоваться на генерального, конечно, очень здорово, но в качестве синицы в руке подойдет кто-то поближе. Я, например. Я даже какое-то время раздумываю, не закрутить ли мне с ней роман, все-таки развлечение. И потом, Лилька довольно симпатичная. Чуть рыжеватая блондинка, гладко расчесанные волосы аккуратно разложены по плечикам. Красивые серо-голубые глаза, пухлые губки, натуральные, не силикон. Фигурка стройная, почти без лишнего веса, но тоже какая-то пухленькая. Приятная, милая девочка.

Но, если честно, большого желания нет. Настроение у меня совсем не для легких интрижек, все как-то гадко и мрачно. Достала нищета, необходимость считать копейки, достала давка в метро, достала неустроенность быта. Достала мерзкая слякотная зима, холодный пронизывающий ветер, ледяная каша под ногами, перемешанная с какой-то химической дрянью, разъедающей обувь. Достал чертов гребаный Террорист своим высокомерным, презрительным отношением. Нет у меня сейчас никакого желания ухлестывать за барышнями, да и средств тоже нет. Представляю себе, как приглашаю Лили на свидание и торжественно, «под крендель», веду ее к киоску с шаурмой. А потом столь же торжественно сопровождаю в свои апартаменты на бугристый скрипучий диван. Нет уж, не будем позориться. Поэтому на Лилькины ухаживания я не отвечаю, ну, может совсем чуть-чуть, чтобы не обижать невниманием.

Юрий Петрович собрался за границу. Надолго. И хочет взять с собой маму. Показать ее хорошим врачам, пожить с ней в Швейцарии, пусть подышит чистым горным воздухом, ей это будет полезно. Спрашивает, не буду ли я возражать. Конечно, не буду. Это просто счастье, что у мамы есть дядя Юра. Но, проводив их, чувствую себя таким одиноким. Таким одиноким, что остаток выходных просто лежу на диване лицом в подушку. И потом еще долго пребываю в какой-то апатии. В таком состоянии допускаю в работе несколько ошибок, и главбушка устраивает мне разнос. После Клариных люлей в голове немного проясняется, но на душе все равно погано.

***

Меня опять вызывает Гуров. Нехотя плетусь к нему в кабинет. Не знаю, что ему нужно на этот раз, последнее время я вообще стараюсь не попадаться ему на глаза, даже в кафе ходить перестал. Обедаю прихваченными из дома бутербродами. Но предчувствия у меня какие-то мрачные. Наверное, Клара наябедничала о моем раздолбайстве. В приемной хмуро киваю секретарше, она в этот раз почему-то смотрит на меня с любопытством.

Войдя, останавливаюсь у двери. Кабинет у генерального, как и положено по должности, немаленький, нет ни сил ни желания тащиться через этот аэродром. Выслушать его претензии я могу и здесь. Поскорее бы закончилось, хочу обратно, в бухгалтерию, на свое место, хочу отгородиться от этого враждебного мира монитором и стопками документов.

В этот раз Гуров сидит за столом. Он тоже пока не предлагает мне пройти. Удобно откинувшись в директорском кресле, разглядывает меня пристально и молча. Взгляд тяжелый, как бетонная плита. Чертов гребаный Террорист, нарочно действует на психику. Разыгрывает большого нехорошего босса, не хватает только ног на столе и толстой вонючей сигары в зубах. Этот взгляд давит на плечи, гнет меня к полу. Чтобы не смотреть, опускаю глаза. Последние дни февраля, солнце совсем уже весеннее, внимательно изучаю нарисованный его лучами квадрат окна на светлом паркете.

Наконец он интересуется, долго ли я собираюсь подпирать собой дверь. Прохожу. К столу не хочу садиться, пристраиваюсь сбоку на строгом жестком диванчике. Террорист усмехается, но не возражает. Спрашивает, как у меня дела в бухгалтерии, вроде бы Клара мной довольна. Вспоминаю, какую порку она недавно мне устроила. Разумеется, довольна, кто б спорил.