Текст книги "Педагогическая этика (СИ)"
Автор книги: Осенний день
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Педагогическая этика
Фэндом: Ориджиналы
Персонажи: м/м
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Повседневность
Предупреждения: Нецензурная лексика
Размер: Миди, 86 страниц
Кол-во частей: 5
Статус: закончен
Описание:
Когда впервые влюбляешься, перед тобой открывается неизвестный и сложный мир чувств. Если ты парень и при этом влюбляешься в парня, да еще и в своего учителя, все еще сложнее, потому что против тебя не только общественная мораль, но и твой возраст, и профессиональная этика твоего возлюбленного, и даже уголовный кодекс, а за тебя только любовь. Но ради любви ведь можно и помучиться?
Публикация на других ресурсах:
С разрешения автора
Примечания автора:
В предупреждении указана «нецензурная лексика», но ее там совсем мало, буквально пара слов на весь оридж.
Глава 1
Когда Валерка появился в их школе, Дэн на него внимания не обратил. Ну, пришел новый учитель. Так все к тому и шло. Все были в курсе, что физичка Мария Константиновна по прозвищу Маруся вот-вот уйдет в декрет. То, что новый учитель – мужчина, было немного непривычно, но тоже случается. Так что, когда перед началом урока вошел директор и представил Валерия Андреевича 10-му «Б», Дэн не придал этому никакого значения. Вообще ничего не почувствовал и не признал важность момента лично для него, Дениса Фомина. Валера тоже ничего не почувствовал. Он Дениса тогда вообще не заметил, потому что волновался и видел перед собой не отдельные лица, а весь класс в общем.
Директор вышел, и все тут же уставились на нового физика. Строго говоря, по мнению Дэна, смотреть было не на что. Молодой. Очень. Встреть Фомин его на улице, подумал бы, что ровесник. Если бы вообще обратил внимание. Физик с виду был совершенно никакой, с волосами стандартного светло-русого цвета, стянутыми в «хвостик» черной «махрушкой». Тощий, словно подросток. Невысокого, наверняка ниже ста семидесяти, росточка. Сам Дэн уверенно приближался к ста девяноста.
– Что скажешь? – сидящий рядом Герка Павлов – верный друг с первого класса, легонько пихнул Дэна локтем.
– А что тут скажешь? Ни то, ни сё.
– Ага. Мелкий нынче учитель пошел.
Обменялись мнениями. Все. Валерий Андреевич, тем временем, открыл журнал и начал знакомиться с классом. Дэн слегка удивился. Он ожидал услышать несолидный писклявый тенорок, но голос у физика был ничего: приятный и довольно низкий, пожалуй, слишком низкий для такого заморыша. Но все равно, бубнил он занудно, и Фомин отвернулся к окну. В окно пёрло солнце, за окном сиял апрель, и мысли Дэна были очень далеки от физики. А от физика – тем более.
***
До лета оставалось всего ничего, класс был промежуточный, десятый, поэтому никакой головной боли в виде экзаменов не предвиделось, и Дэн уже с трудом заставлял себя ходить в школу. А иногда не заставлял и вместо этого гонял по городу на мотоцикле. Мотоцикл у Дэна был старше него самого – почтенная, пенсионного возраста «Хонда». Когда-то давно, еще до рождения Дэна, «Хонду» купил его отец, и она уже тогда была подержанной. Когда Денису было четыре года, отец от них с матерью ушел. Он жил в другом городе и в жизни Дэна не участвовал никак.
«Хонда» стояла в гараже на даче у деда, и Дэн с интересом поглядывал на нее лет с десяти. Прошлым летом отец впервые за много лет приехал в отпуск повидать деда с бабкой и две недели жил у них на даче. Наверное, он все же чувствовал себя виноватым перед почти взрослым, незнакомым сыном, потому что, заметив его интерес к «антиквариату», не только переоформил «Хонду» на него, но и помог довести до ума. Хонда больше десяти лет простояла без движения, смазка засохла, масло загустело. И ее пришлось разбирать, отчищать, собирать, заново смазывать, менять масло, но к тому времени, как отец собрался домой, «антиквариат» ожил. Хонда, конечно, была старушкой, но старушкой породистой и далеко не развалиной, надежной, послушной рулю, легко набирающей скорость. В октябре того года Денису исполнилось шестнадцать и он сдал на «мотоциклетные» права.
Весна кружила головы, вызывала желание испытывать сильные чувства, и вокруг кипели страсти. Народ влюблялся, выяснял отношения, расставался. Дэн, конечно, тоже во всем этом участвовал, но особо не втягивался и в сильные чувства не очень верил. По крайней мере, с ним пока что не случалось. Он вообще считал, что дружба ценней и честнее любви. Хотя бы потому, что всегда взаимна. В девятом классе у него завязался роман с Танькой Одинцовой, в результате которого они совместно лишились невинности, и который почему-то очень быстро сошел на нет. После этого Денис встречался с другими девчонками, но о любви там и речи не шло. Дэн ухаживать не любил, считая это пустой тратой времени, всегда старался побыстрее перейти к делу, вернее, к телу и поэтому выбирал девушек легких, веселых, которым нужно было то же, что и ему. Такие романчики вовсе не подразумевали длительных отношений, поэтому Денис ни с кем надолго не задерживался. В промежутках Дэн неизменно возвращался к Таньке ради честного дружеского траха. Одинцова была красивой девчонкой, хорошим товарищем, к тому же жила в соседнем подъезде, так что далеко ходить было не надо.
Вторым Одинцовским секс-френдом был Герка Павлов, что, в общем-то, было закономерно. Они все учились в одном классе и со времен Танькиного с Дэном романа, можно сказать, дружили втроем, что не мешало никому из них мутить на стороне. Существующее положение их полностью устраивало и как-то даже стали возникать туманные разговоры о тройняке, но до дела так и не дошло. Как-то смущало. Последнее время Татьяна иногда прикалывала парней, утверждая, что для полной гармонии им следовало бы еще трахнуться друг с другом. При этом Герыч с чудовищно сладострастной гримасой на лице тянул к Фомину лапы и, похотливо блестя глазами, бормотал:
– Иди сюда… Персик мой сладкий…
Эта томность в сочетании с коротким белобрысым Геркиным «ежиком» и простецкой среднерусской физиономией, украшенной конопатым носом-картошкой, выглядела особенно смешно. В ответ Дэн кокетливо щурил глаза и высоким манерным голосом верещал:
– Уйдите, пра-ативный!! Мужчина, я вас боюсь! Вы меня задавите!
Герасим действительно мог задавить кого угодно. Они вместе ходили в тренажерку, но Денис особо не рвал и время от времени забивал на занятия. Поэтому все, что надо, у него было: бицепсы, трицепсы, дельтовидные и косые мышцы, кубики на пузе. Но все – не чересчур, в меру. Герка же таскал железо яростно, поэтому был накачан до безобразия и, по мнению Дэна, уже напоминал вышибалу ночного клуба. Он хоть и был ниже Фомина на полголовы и почти на полгода младше, казался куда мощнее и крупнее.
Подурачившись, друзья хором советовали Одинцовой лечиться, с больной психикой, мол, не шутки шутить. Всерьез об однополом сексе ни один из них даже не думал. Зачем? Ведь девушек вокруг достаточно.
Денису, в общем-то, нравилось смотреть на симпатичных парней, но только в чисто эстетическом смысле, как смотрят на картину или скульптуру. Никакого сексуального подтекста в этом, как он сам считал, не было. В конце концов, он и красивые автомобили разглядывал с удовольствием. Рядом с собой в качестве подружки или возлюбленной, которая, наверное, когда-нибудь все же появится, он видел только девушку.
***
Валерий Андреевич постепенно из нового физика превратился в просто физика. Поначалу ему приходилось довольно сложно, учитывая его несолидную внешность, смешной для препода возраст и то, что после Маруси все воспринимали уроки физики как свое личное, неприкосновенное время. Последние два месяца Маруся перманентно пребывала в счастливом заторможенном состоянии будущей матери. Задав самостоятельно изучать параграф или включив какой-нибудь учебный фильм, она отрешенно смотрела в окно, сосредоточившись на том, что происходит внутри нее. Класс в это время занимался, чем хотел, стараясь, впрочем, не сильно ходить на головах, чтобы директор или завуч, привлеченные шумом, не пресекли этот праздник. Вот это безобразие Валера и получил в наследство.
Кроме того, если на безобидную беременную Марусю было всем плевать, то Валерка был совсем другое дело. Парни оживились и бросились доказывать, кто здесь самцы. На учителя посыпались шуточки, иногда достаточно обидные. Недоразвитый Сушкин вообще развлекался приколами в духе шестых-седьмых классов вроде воровства мела или намазывания учительского стула клеем. Но Валерий Андреевич бдительности не терял, на клей не сел ни разу, а отсутствие мела просто игнорировал. Еще у него оказалось неплохое чувство юмора, и на все провокации он отвечал, не повышая голоса и вполне в педагогических рамках, но так, что в итоге выходил сухим из воды. Иногда даже получалось, что смеялись над самим провокатором. Некоторые девчонки с появлением в школе взрослого парня воодушевились и принялись активно строить глазки. Валера делал вид, что не замечает.
Потом кто-то случайно прислушался и выяснил, что объясняет физик коротко, понятно, и довольно интересно. Постепенно стали слушать почти все. Дэн тоже слушал, но в пол-уха и отвернувшись к окну. Потому что мысленно уже был на каникулах, а физик своим видом его никак не цеплял. Фомин в то время считал достойными внимания только людей с выразительной внешностью, в свои шестнадцать наивно полагая, что яркость формы непременно отражает неординарность внутреннего мира. Вообще-то Валера не был таким уж невзрачным, как тогда считал Денис. Просто он, соблюдая учительский дресс-код, надевал в школу исключительно унылые брюкаши, нигде не облегающие и ничего не подчеркивающие, и рубашечки под стать им. И стягивал волосы в такой тугой хвост, что чуть не лезли на лоб глаза. И, стараясь казаться серьезней и старше, не позволял себе улыбаться. И от этого сильно проигрывал. Поэтому Фомин поставил ему диагноз «ни то, ни сё» и не видел причин его пересматривать.
Валера Дениса тоже не замечал, хоть и вызывал несколько раз отвечать. Он в тот момент был так занят доказательством прав и установлением границ, что ему было не до тех, кто на уроке спокойно глазел в окно. Так они и продолжали друг друга игнорить, не желая понимать, что сама Судьба свела их в этой школе, решив посмотреть, что из этого может выйти. Судьба по этому поводу не парилась. Она знала, что убежать от нее не удалось еще никому.
***
Неизвестно, сколько бы продолжалось это взаимное невнимание, если бы в последнюю неделю летних каникул они не встретились на городском пляже. Хотя встречей это вряд ли можно назвать. Просто Дэн уже уходил, а Валерка только пришел. И Дэн Валерку увидел, а тот его – нет.
В тот день с ним на пляже кроме Татьяны и Герки были еще Димка Колесов и Ирма Брауде из параллельного «А». Еще был Серега Крылов из их класса, таращившийся на высоченную, шикарно загорелую, холеную, в нужных местах округлую Ирму как дошкольник на новогоднюю елку. Танька тоже была высоченной, где надо округлой и загорелой, но с Ирмой они отличались друг от друга как ночь и день. Причем, как ни странно, Одинцовой, с ее гривой черных, вьющихся крупными кольцами волос и темными глубокими очами, пошло бы быть знойным тропическим днем, а натурально блондинистой, льдисто-голубоглазой Ирме – морозной арктической ночью. Дэн смотрел, как девчонки носятся за волейбольным мячом, мелькая бесконечно длинными загорелыми ногами, и удивлялся. Нет, откуда что берется? Одинцова, к примеру, всегда была ногастой, еще с тех невинных детских лет, когда во дворе вместе в прятки играли. Но тогда это было так, что-то голенастое и страусиное. А тут надо же, какие подставки отрастила. Просто коллекционные. Вообще, девчонки были секси.
Часа в четыре, назагоравшись, наплававшись и набесившись так, что больше не лезло, они засобирались домой. Денису, как и остальным парням, всех сборов было – одеться. Поэтому он уже давно был готов и ждал, пока девчонки сложат в большие пляжные сумки полотенца, коврики, лосьоны, расчешут спутанные локоны, отряхнут друг друга от мелкого речного песка. В общем, совершат все положенные в такие моменты девичьи ритуалы. Он сидел на берегу, курил, слушая крики речных чаек, и думал о том, что лето уже практически кончилось, промелькнуло как один день, и скоро опять в школу, когда услышал Танькино удивленное: «Ой… Валерик!»
– Какой Валерик? –без особого интереса спросил Дэн решив, что Одинцова заметила кого-то из своих «сторонних» поклонников.
– Ну, Валерий Андреич, физик наш.
– Где? – просто так, от нефиг делать, вяло поинтересовался Денис.
– Вот, – Татьяна показывала на компанию в десятке метров от них. Народ там был постарше, чем они, возраста где-то студенческого или чуть больше. Ребята только что пришли и выбирали свободное место.
– Да где? – Дэн, хоть и смотрел в направлении Одинцовской руки, все равно не видел.
– Ну вот же, ты прямо на него смотришь!
Но Фомин все еще не видел, хотя в следующий момент уже понял, почему. Потому, что он искал глазами замухрышку физика, а Танька показывала на невысокого симпатичного парня, который действительно был их учителем и в то же время никак не мог им быть. Не могло у скучного Валерия Андреевича быть таких выгоревших почти добела, не стянутых дурацкой резинкой, свободно рассыпанных волос. Такого золотистого светлого загара. И такого голоса, мягкого, но с какой-то хриплой ноткой внутри, царапающей нервы как маленькая зазубринка, от которой, несмотря на жару, по коже бежали колкие мурашки. Эту волнующую нотку Денис никогда раньше не замечал, потому, что на уроках физик всегда бубнил, как приглушенное до минимума радио.
До него вдруг дошло, что он молча пялится на физика, и, наверное, выглядит при этом очень странно, раз Одинцова уже какое-то время тормошит его:
– Дэн, ты чего? Тебе голову напекло, что ли?
Денис, должно быть, и правда, слегка перегрелся, потому что все вдруг стало каким-то очень резким, ярким: синее небо, кипящие серебром солнечные блики на речной воде, крики чаек, пляжный шум. Мир вокруг него нереально звенел и искрился и посреди всего этого был он – Валерка. Нелепо было звать Валерием Андреевичем этого мальчишку. В простой белой майке, красиво подчеркивающей загар. В обрезанных по колено старых джинсах. В пляжных шлепках-«лягушках», почти не заметных с такого расстояния, отчего он казался босым.
Фомин потряс башкой, прогоняя наваждение:
– Точно, Танюх, чего-то схренело.
– Смотри, в обморок не хлопнись.
Забытая им сигарета, дотлев до самого фильтра, обожгла пальцы, и Дэн окончательно пришел в себя.
– Да прошло уже…
***
Дома было пусто и тихо. Мать укатила со своим бойфрендом в отпуск и ожидалась только через неделю. Воздух в квартире был душным и безжизненным, как застоявшаяся вода в аквариуме. Проигнорировав сплит, Денис распахнул все окна. Хотелось впустить в дом живой уличный ветер. Пусть жаркий, пусть отравленный автомобильными выхлопами, но чтобы гулял по комнатам, надувая парусами занавески и выметая вон тишину и застой.
Дэн послонялся по пустой хате, забрел в ванную, задержался перед большим, в рост, зеркалом. В детстве зеркала его завораживали. Он мог подолгу смотреть в них, пытаясь разгадать тайну нереального потустороннего мира, отделенного от него гладкой прозрачной границей. Казалось, что если смотреть очень долго, тот, другой, во всем похожий на него, в точно такой же комнате, вдруг сделает какое-то движение, в то время как он сам по-прежнему останется неподвижен, и начнет жить своей, отдельной от Дениса жизнью. Каждый раз, подходя к зеркалу, он ждал и боялся, что, наконец-то, это случится. Может быть, поэтому теперь он не любил зеркала, заглядывал в них редко и только с чисто практическими целями: ну там, причесаться, быстро кинуть взгляд, чтобы убедиться, как хорошо сидят новые джинсы и все такое. Но сейчас он снова надолго завис, вглядываясь в собственное примелькавшееся, но почему-то вдруг как бы увиденное заново отражение.
Отражение было загорелым. Одетым в черную борцовку и рваные джинсы. У отражения были широкие плечи и грудь, крепкая стройная шея, темно-каштановые, почти черные, волосы, растрепанные за долгий пляжный день. За лето волосы выгорели и оттого местами отливали какой-то ржавчиной. Лицо с высокими скулами. Золотисто-карие, «чайные», глаза, россыпь мелких коричневых веснушек на переносице. «Чувственный», как говорила Танька, а, по мнению Дэна, совершенно обычный, может только чуть великоватый, рот. Широкоплечим, длинноногим сложением, крупной тяжеловатой костью, немалым ростом Денис пошел в отца, всем остальным в маму. Смуглость кожи, черты лица, «чайные» глаза, мелкие веснушки, рот – все это было мамино. Только мать была изящной и хрупкой и казалась Дэну похожей на итальянку. И волосы у нее были не чуть-чуть волнистыми как у него, а абсолютно прямыми, и спускались до середины спины совершенно гладким без всяких там «утюгов» полотном. Денис повернулся в профиль, стараясь рассмотреть закрывающие шею пряди, подумал, что они слишком отросли и надо бы сходить подстричься.
Он всматривался, пытаясь увидеть обычного, знакомого себя как бы со стороны, понять, каким его видят другие. Вот каким, к примеру, его видит тот же физик? От мысли о физике щеки его зазеркального двойника вдруг потемнели. Именно так выглядела краска смущения на загорелой физиономии. «Да блин… – с досадой подумал Дэн, – ну чего я к нему прицепился? Тоже мне, сделал открытие: учитель в жизни совсем не тот, что учитель в школе. А то ты этого раньше не знал. Было бы из-за чего в лице меняться. И с чего ты взял, что он вообще тебя видит? У него таких как ты – несколько классов. Все, уймись, надоел, смешно даже…». Дэн в раздражении показал «близнецу» в зеркале нехилый кулак и вышел из ванной.
***
Тридцатого августа в школе был сбор. Фомин уже года три не посещал это как бы подводящее под летними каникулами черту, мероприятие, узнавая все необходимое от кого-нибудь из одноклассников. Но сегодня его просто подмывало пойти. Хотелось посмотреть на физика. Посмотреть и понять – он действительно видел на берегу что-то такое или ему тогда просто голову напекло? Ведь не может же быть, чтобы «физик в школе» и «физик не в школе» совершенно никак не пересекались? Все-таки один человек. «Не факт, конечно, что он там будет, – прикидывал Дэн, открывая замок на толстой цепи, которой к фонарному столбу во дворе была «пристегнута» любимая Хонда, – туда ведь только классные ходят. Так что, если ему никакого класса не дали, то и не будет его там».
Физик там был. Дэн почему-то сразу выхватил его взглядом из кучи народа на школьной спортплощадке, где проходил сбор. Он стоял, держа над головой картонку, на которой красным фломастером было жирно намалевано 5 «А» и вокруг него уже толпилась какая-то мелочь с родителями. Фомин здоровался с одноклассниками, отвечал на вопросы, спрашивал сам, острил, одновременно умудряясь кидать косяки в сторону Валерия Андреевича. Может быть из-за летнего загара, но сейчас физик совсем не казался блеклым. И волосы, снова убранные в аккуратный хвостик, вовсе не выглядели бесцветными, а, наоборот, словно были присыпаны мелкими золотистыми блестками. «Ну с чего я решил, что он невзрачный? – недоумевал Денис, искоса разглядывая невысокую фигуру, на которой вполне ладно сидели простые темно-синие джинсы и приталенная голубая рубашка, – И не тощий он ничуть. Просто… изящный, что ли». И мускулы там какие-никакие имеются. Не такие, конечно, как у Герки, и даже не как у самого Дэна, но все-таки что-то там обрисовывается под покрытой светлым загаром кожей. В рубашке с коротким рукавом это заметно. А тогда на пляже было еще виднее.
Денису вдруг захотелось подойти и посмотреть, какого цвета у физика глаза. «Не сходи с ума, – одернул он себя, – бледный он там или яркий – тебе какое, нахрен, дело? И глаза его тебя абсолютно не касаются». Дэн совершенно честно не понимал, отчего его так заклинило на этом Валерии Андреевиче, и старался освободиться от этой неожиданной напасти. Он посмотрел вокруг, надеясь отвлечься и удивился. Небо, тополя за оградой спортплощадки, девчонки в разноцветных летних платьях, шум голосов – все опять было неестественно ярким, звучным и почему-то тревожным. «Как странно, – подумал он, – Словно все это вот-вот исчезнет. Как будто последний день перед войной». Залетевшая в голову мысль была нелепой, но Дэн чувствовал, что для него определенно что-то заканчивается. И что-то начинается. Потому, что так бывает всегда. Где у чего-то конец, там у чего-то другого начало.
***
– Денька, вставай! В школу опоздаешь.
Денису через две открытых двери – его комнаты и материной – было видно как маман, собираясь на работу, уже накрашенная, расчесывает перед зеркалом свои гладкие итальянские волосы. Сам он, пять минут как проснувшись, лежал, медленно расставаясь с остатками сна.
– Вставай, кому говорю!
– Мне сегодня ко второму.
– Будешь валяться, и ко второму опоздаешь, – крикнула мать уже из прихожей.
– Не опоздаю.
Хлопнула дверь. Оставшись один, Денис еще немного полежал, давя щекой подушку, но в голове уже крутилась мысль, которая так и выталкивала из постели, тем более, что времени, и правда, оставалось в обрез.
Опаздывать Дэн был не намерен. Вторым, а по сути как бы первым, был урок физики. Черт знает, какой по счету урок физики за всю его школьную жизнь и пятый за этот учебный год. И ни одного из предыдущих четырех он не пропустил. И этот не собирался.
«Нет, ну надо же разобраться, – думал Дэн, заталкивая себя под душ, запихивая в себя бутерброд, напяливая узкие джинсы и черную майку, щелкая пряжкой широкого клепаного ремня, все под тяжелую долбежку Rammstein`а, – надо же разобраться, из конца-то в конец». «Надо, определенно надо»,– повторял он про себя, кликая «мышью», закрывая на компе проигрыватель, обрывая на середине песни жесткий голос Линдеманна, хватая сумку, скатываясь вниз по лестнице, «отстегивая» Хонду, вскакивая в седло. Надо же разобраться, что там за фигня творится с этим физиком. Надо же все-таки понять, как можно так меняться. О том, что, возможно, фигня творится не с физиком, а с ним, Дэн пока думать не хотел.
Вообще, если быть совсем уж честным, разбираться было не в чем. Он во всем разобрался еще в первую учебную неделю. Конечно же, можно было рассмотреть в учителе того парня с пляжа, никакого парадокса тут не было. Но если в этом признаться, то как тогда объяснить себе, почему так ждешь вторник и пятницу, по которым у них физика? Почему продолжаешь смотреть? Почему в который раз внимательно следишь, как тонкие, испачканные мелом пальцы небрежно забрасывают за ухо выбившуюся из-под резинки прядку? И почему этот простой, абсолютно обычный жест так волнует? Почему так волнует тот факт, что ресницы у него почти такие же светлые, как волосы и из-за этого только вблизи можно заметить какие они длинные? Например, когда стоишь у доски. И никак не можешь сосредоточиться потому, что чувствуешь запах дезодоранта и пены для бритья. Почему снова и снова задаешь себе вопрос: «Куда я смотрел раньше? Как же ничего этого замечал?» Не замечал, что когда он надевает голубую рубашку, его серые глаза тоже становятся голубоватыми, а когда водолазку цвета хаки – явно отливают зеленью. Не замечал двух родинок на шее, не замечал симпатичный, чуть вздернутый нос. Не замечал трех дырочек в аккуратных мочках – две в правой, одна в левой, интересно, что за серьги он в них носит? Не замечал волнующую охриплость в голосе? Как он вообще мог всего этого не видеть?!
Все это, разумеется, объяснить было можно, но тогда пришлось бы признаваться себе еще кое в чем, а Дэн вовсе не был уверен, что готов. Поэтому продолжал убеждать себя, что не испытывает ничего кроме обычного любопытства. И твердил, что надо же, наконец, во всем разобраться.
***
Лето все никак не хотело уходить и бессовестно хозяйничало, рассыпая жаркие солнечные улыбки, завлекая пестрыми астрами и царственными георгинами, делая вид, что по-прежнему в своем праве. Но Осень все-таки незаметно, маленькими шажками наступала, вытесняя нахалку из города, понемногу добавляя желтизны в зеленые шевелюры деревьев, укутывая по утрам улицы сырыми туманами, вплетая острые холодные струйки в прогретый воздух.
Денис безоглядно отдавался своему новому странному увлечению, увязая в нем все сильнее, не в силах прекратить, да, в общем-то, и не желая. К концу сентября он уже перестал себя обманывать и, наконец, признал что влюбился. Нельзя сказать, что это открытие далось ему легко, но и большой трагедией тоже не стало. Должно быть, потому, что его подсознание с самого начала понимало, что происходит, и, как это ни странно, ничего против не имело. Его больше беспокоило другое. Раньше, обратив внимание на какую-нибудь девчонку, он всегда знал, как себя вести и что говорить. Тем более, что рассудок его при этом всегда оставался спокойным и ясным, а сердце билось ровно. Теперь же Дэн наконец-то был влюблен, и влюблен в парня, к тому же в учителя, и все это было так непривычно, что он был в полной растерянности и совершенно не представлял, что ему в этой ситуации делать.
Зато он теперь точно знал, что такое любовь. Это когда тебе мало сорока минут во вторник и пятницу, и ты как лунатик слоняешься по школе, страстно желая увидеть и в то же время не быть увиденным. Когда на уроке внимательно слушаешь, но не можешь запомнить вообще ничего, потому, что слышишь только голос с волнующей трещинкой. Когда мир вдруг становится ярким и звонким оттого, что он рядом. Когда наизусть знаешь его расписание. Когда провожаешь до троллейбусной остановки по другой стороне улицы, начисто забыв, что у школьной ограды ждет верная Хонда. Когда в груди все время болит. Когда снова и снова твердишь его имя – пишешь на чем попало, бормочешь под нос, повторяешь в уме. Дивное имя – вначале мягкое бархатное «Ва-», затем летучее легкое «-ле-», и в конце твердое звонкое «-рий»: Ва-ле-рий. Валерий, Валера, Валерка, Лерка… С ума сойти от счастья.
Герка не сразу заметил, что творится у него под носом. А заметив, не поверил глазам. Когда же все-таки поверил, испытал шок оттого, что творится это не с кем-нибудь, а с Денькой. Павлов вовсе не считал себя гомофобом, но одно дело толерантность в принципе и совсем другое – когда это касается лучшего друга, а, значит, по большому счету, тебя. Герасим мучился несколько дней, не зная как поступить. С одной стороны, хотелось отгородиться от этого, откреститься, чтобы, не дай бог, никто не подумал, что он тоже... С другой стороны, куда тогда деть десять лет дружбы? Как теперь жить дальше, без Дениса? Не то что бы Павлов не мог без него обойтись, но не хотел – это точно. Герка давно привык, обнаружив что-нибудь интересное, делать в памяти пометку: надо обязательно рассказать (показать, дать послушать, попробовать и т.п.) Дэну. И что теперь делать с этой привычкой? С кем тогда обсуждать знакомых девчонок? Хотя, Деньке, наверное, теперь про девчонок неинтересно… Павлов психовал, злился и всерьез подумывал о том, чтобы как следует начистить придурку дыню, может, мозги на место встанут. Хотя, глядя на Дэна, понимал, что вряд ли. Герка переживал из-за внезапного поворота Денькиной сексуальности намного больше чем он сам. Дэн, кажется, вообще из-за этого не очень парился. Промаявшись с неделю, Герыч решил на все забить. Друг – это друг, тем более, что Фомин вроде бы не собирался красить глаза, ходить модельной походкой и грязно домогаться самого Герыча. И если кто-то его, Павлова, за такую снисходительность осудит, так его это не долбёт. Он не красный «Феррари», чтобы всем нравиться. А будут нарываться – так зря он, что ли, в спортзале потеет? Больше Павлов к своим сомнениям не возвращался. Только иногда вздыхал, наблюдая, как клинит друга.
***
Одинцова тоже заметила. И тут же поделилась наблюдениями с Павловым. Обсудив ситуацию, они решили, что пора бы с Фоминым поговорить начистоту, как только будет подходящий момент. Случай представился, когда Дэн с Геркой в кабинете биологии приводили в порядок два огромных шкафа. В них биологичка держала свой хабар: скелеты ящериц и лягушек, гипсовые мозги и печень, плакат с ободранным до мяса чуваком, у которого половина тела бесстыдно выставляла наружу все органы и все в таком духе. На последней биологии Павлов с Фоминым здорово повыпендривались, из-за чего урок чуть не был сорван. Биологичка согласилась не выносить сор из кабинета и не посвящать в этот случай директора школы с условием, что преступники наведут красоту и культуру в этих самых шкафах.
Танька под раздачу не попала, но решила своим присутствием скрасить унылые каторжные работы. Она устроилась с ногами на широком подоконнике, выставив умопомрачительные загорелые коленки, и иногда поглядывала на улицу. Дэн с Герычем копались в шкафах, расставляя биологический хлам в относительном порядке. Они успели уточнить планы на вечер, обсудить уже близкую днюху Дениса, и теперь Герка развлекал их очередной порцией гонева. Гнать Геракл умел и любил. Его рассказы всегда отличались красочностью и множеством деталей. О правдоподобии он не особенно заботился. Народу и так нравилось. Гнать он мог что угодно. Например, в пятом классе, посмотрев Лару Крофт и Индиану Джонса, Герка гнал, что на летних каникулах они с отцом ездили в Африку и там искали всякие сокровища и научные артефакты. При этом его ничуть не смущало, что рядом обычно стоял Денис, с которым они все лето вместе полоскались в реке, рубились в приставку и учились курить по всяким закоулкам. В старших классах рассказы, конечно, видоизменились. В них теперь фигурировали поп-дивы, топ-модели и голливудские звезды, которые толпами приезжали инкогнито в их город, чтобы предложить Павлову что-нибудь неприличное. Ну, и в тайных боях без правил он все время участвовал. Драться в этих боях надо было непременно досмерти, и получалось, что раз Павлов до сих пор жив, то он убивец еще тот. Еще Герка уже два года всем рассказывал, что пишет романтический детектив под интригующим названием «Загадка старого влагалища» и уж когда допишет – тогда, чуваки, держитесь: русский букер у него в кармане. А может, даже нобелевка. Нобелевский лауреат Георгий Павлов – звучит клево. Произведение, разумеется, существовало только в воображении автора. В нем, в зависимости от Геркиного настроения, все время менялся сюжет, состав действующих лиц, время и место действия – вплоть до смены геологического периода и галактики. Сейчас он как раз с выражением цитировал последнюю главу, и тут Одинцова, снова взглянув в окно, его перебила:
– Дэн, гляди, Лерочка твой идет.
