сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
— И я хочу, чтобы сюда снова проник свежий воздух, и запах, должен быть цветочный запах. Пусть повсюду будут цветы, и приведите в порядок сад. Хочу, чтобы там всё цвело, благоухало и было так, как никогда не было.
— Но миссис Нотт, сэр, она никогда не любила цветы.
— Она любила! Отец не любил, — Теодор запустил одну руку в брюки и подошёл к окну.
Он смотрел в небольшую брешь в этих тёмных, тяжёлых шторах, в ту самую, где немного проходил свет.
— Отец мне как-то, перед тем как начаться войне, сказал, что мама очень любила цветы, а он не любил. Для него это были непонятные растения, что цветут и отцветают, лепестки хрупкие, а цвета слишком нежные. Поэтому сад у нас никогда не цвëл, а была сплошная живая изгородь вечнозелёных растений, — он помолчал продолжительное время.
Домовой эльф ждал, покорно и тихо.
— Теперь у нас повсюду будет цветы, это ясно? — он повернулся и внимательно посмотрел на домовика.
— Да, сэр. Это все пожелания, сэр?
— Каллум, а где арфа?
Домовик словно скукожился и прижал уши. Его вековой сон был стёрт с лица, и он обеспокоился.
— Где арфа, Каллум, я жду ответ? — Теодор смотрел на него пристально, а потом перевел взгляд на камин и выше, там, где висел портрет отца. — Не бойся, отца нет, и я единственный наследник всего этого, — он распахнул руки так, словно хотел кого-то обнять, а потом резко скрестил из на груди. — Я последний Нотт, и тебе нечего боятся, — Теодор хотел сказать это мягко, а получилось совсем не так, но эта фраза сработала, словно ключ.
— Там же, где и была всегда. В той комнате, — домовик замолчал и вжал голову в плечи. — Вы знаете, сэр, какая комната.
Теодор изменился в лице. Он действительно знал эту комнату, знал, что она там, и не проверил.
— Она запечатана магией?
— Да, но… — Домовик повернулся и посмотрел на портрет. — Вы единственный представитель рода, мужчина, и та магия, что запечатала вход, пропустит вас. Это родовая магия, и вы последний её наследник.
Теодор какое-то время молчал, обдумывал, а потом погрузился в воспоминания, точнее одно. Страшное и непонятное.
Ему было лет десять, и он, несмотря на свой спокойный темперамент, был таким же ребёнком как многие. Всё таинственное и запретное было не просто интересно, оно словно манило его. Однажды, со своим домовым эльфом, Тео зашёл слишком далеко, в те самые комнаты и тайные уголки, в которые было запрещено ходить. Домовой эльф, его звали Элфи, противился и пытался вернуть юного Теодора обратно, он приводил разные доводы и говорил, что отец очень сильно рассердится. Но Тео шёл вперёд, пока не нашёл одну комнату — тёмную, мрачную и пыльную, но такую притягательную. В этой комнате было маленькое окошко, в которое проскальзывал свет, и его лучи упали на какой-то предмет, полностью закрытый бархатной тканью синего цвета. Когда он одёрнул её, то увидел золотистый инструмент — это была арфа, так ему сказал Элфи. Он рассказал Тео, что его мама любила музыку, и в каждом уголке их поместья звучали прелестные звуки, которые освобождали от плохого, дарую благодать, лёгкость и заряжали положительной энергией. Он не хотел договаривать, а Тео настаивал, и Элфи продолжил, так как очень любил своего маленького хозяина, был привязан к нему и не мог ослушаться его. Всё-таки он был домовым эльфом, и перед ним был его господин, пусть ещё совсем юный. Он рассказал ему, что как только Нотт старший принял метку, то в их доме навсегда пропала музыка. Его мать выбрала эту комнату и принесла сюда все свои вещи, которые были связаны с красотой и искусством. И с тех пор она молчала, а говорила лишь изредка, обходила стороной Нотта старшего при этом по-прежнему оставалась его женой: верной, но тихой и отстранённый. Когда её не стало, Нотт запретил всем, и особенно его сыну, ходить в это крыло и в эту самую комнату. Но всё тайное становится явным, и Нотт узнал, что Тео и эльф проходили в запрещенную комнату. С тех пор Тео не нашёл своего домовика, а на вопросы отец отвечал нехотя. Позже он сказал, что Элфи отпустили за примерное поведение и преданность. И Тео верил в это, и представлял своего домовика освобожденным и счастливым, жившим так, как хочется только ему. Но время шло, и Теодор вырос. Пришли тёмные времена, и он задумался о том что отец соврал ему и его верный, добрый домовик свободен, только по-другому. Эти страшные догадки что-то разрушали в Теодоре, и он запрещал себе об этом думать.
Теодор вынырнул из своих воспоминаний и посмотрел на старого эльфа.
— Скажи, что стало с эльфом, он его… — и Теодор не смог договорить, словно эти слова застряли в горле.
Эльф смотрел на него и боялся пошатнуться, он прижал уши сильнее, чем прежде, и немного щурил глаза.
— Он был наказан, за то, что ослушался хозяина. Своего настоящего хозяина, не вас, сэр.
— Он произнес… — Теодор хотел спросить, но ему стало страшно от осознания того, что было понятно без слов.
— Да, сэр, — тихо сказал Каллум. — Он умер мгновенно.
Теодор зажмурился и сжал руки в кулаки. То, о чём он думал, оказалось правдой. Самые тёмные догадки, прятавшиеся где-то глубоко в его разуме, оказались правдой.
— Где вы его похоронили? — не своим голосом спросил он.
— Но, мы… — эльф испугался, и Теодор увидев это, прервал его.
— Я знаю, что вы его похоронили, я это знаю! Я хочу знать, где? Он любил меня… — и запнулся. — Я его тоже любил, и он был моим другом. Элфи был единственным, кто дарил мне любовь, настоящую, неподдельно искреннюю. Он многому меня научил.
— Я покажу, сэр, это красивое место, там много солнца и туда никто не ходит, — он немного помолчал, и тихо сказал: — Хозяин тоже вас любил, он дал вам право выбора, и не повел за собой. Он любил вас, как умел.
Теодор молча стоял и смотрел, не видя ничего перед со мной. Часть его детства оказалась такой же мрачной, как и вся его жизнь, но в словах Каллума была правда. Отец не вёл его по своей темной тропе, он запрещал ему и закрыл каждую дверь, тем самым даруя свободу от той тьмы, что здесь жила. Он оградил его, и Тео сделал свой выбор сам.
— Сэр, я не знаю, имею ли право говорить, но я хочу сказать, — он уже не выглядел испуганным, и как будто выпрямился. Каллум мялся с ноги на ногу, как будто хотел сделать шаг, но оставался стоять на месте. — Ваш отец хотел, чтобы вы никогда не узнал об этом. Нет, он не хотел укрыть историю матери, просто история, её история граничила с тем, на какой путь он встал и какой выбор он принял. Он не хотел, чтобы его сын что-либо узнал. Узнал о нём. Он не хотел, чтобы вы узнали, что разрушило его любовь, не хотел, чтобы у вас были какие-то воспоминания. А Элфи, это просто домовой эльф… — и он замолчал.
— Нет, Каллум, это не просто эльф. Всё это не просто, — он замолчал.
Какое-то время они молчали, и Каллум знал, что нужно оборвать нависшую тишину.
— Сэр, я могу приступить выполнять, то что вы мне поручили?
Теодор кивнул.
— Каллум, скажи всем, чтобы не прятались от меня. Каждый из вас достоин жизни, и если кто-то хочет свободы, я дам. Ты хочешь?
— Нет, сэр, я не хочу. Мой дом тут. Но я скажу, — он помолчал, как будто набирая воздуха. — Спасибо, сэр.
— Спасибо, Каллум.
Хлопок, и он растворился в пространстве.
Теодор вздохнул и обернулся в сторону портрета отца. Он смотрел в его глаза, и кроме тьмы там ничего не было, но больше Теодора это не беспокоило. Темнота или свет — выбирает каждый лично, и он выбрал, и больше он не будет сомневаться в себе.
— У тебя было всё, но тебе казалось этого недостаточно. Жаль, ты это понял слишком поздно. Я знаю, ты это понял, — Теодор вздохнул и закрыл глаза. — Спасибо за свободу, отец.
Когда Теодор открыл глаза и посмотрел на портрет, там уже никого не было. Полотно было пустое.
Теодор вздохнул и вышел из каминного зала.
========== Часть 13 "Переписка" ==========
Теодор стоял у отцовского кабинета и несколько минут колебался: входить или не входить. Спустя пару минут он всё-таки медленно положил свою руку на серебряную ручку с драгоценными, зелёными камнями, зажмурился, но все-таки сделал поворот кистью, и дверь покорно открылась.
Когда-то в тринадцать лет он попытался проникнуть в кабинет, просто ради интереса. Кабинет отца был полон интересных вещей, книг, писаний, а также юному Теодору очень нравилась обстановка: кожа, красное дерево и приглушённый свет. Тогда стоило ему только дотронуться до ручки, как она мгновенно превращалась в голову змеи и шипела, а глаза загорались зелёным огненным цветом. На руке оставался след от ожога, а отец болезненно наказал. С тех пор он не допускал ни одной попытки проникнуть в кабинет отца, и понял раз и навсегда, что любая закрытая дверь в поместье — должна оставаться закрытой. Он пользовался только общими помещениями и собственной комнатой. А если ему было что-то нужно, то он спрашивал у отца или у домовых эльфов. Скорее, он пользовался вторым способом, нежели первым.
Сейчас он знал, что все до единой двери в Мэноре подвластны лишь ему, но память о том дне была жива по сей день.
Когда отец исчез, Теодора долго опрашивали, брали воспоминания и не говорили о том, что Нотт старший погиб. Все по сей день думают что он жив, просто исчез из страны с кучкой единомышленников, но Теодор знал — отца больше нет. Знал, потому что все тайные двери отворились, заклинания пали, и Мэнор стал ему подчиняется. Это означало лишь одно — Нотт старший мёртв!
Теодор вошёл в кабинет, и запах отца ударил в нос. Он осмотрелся, всё было так же, как тогда, в детстве, или почти всё. Только много портретов стояло повсюду, накрытых холщовой тканью, это было отличительной чертой от кабинета в воспоминаниях Теодора. Когда отец исчез, он приказал домовикам снять все портреты и убрать долой с глаз, все, кроме одного. Теперь понятно, куда они их спрятали. Он не хотел вспоминать свою родословную, идеологию и ценности семьи Нотт. Он хотел покоя и любви, простые ингредиенты для счастья.
Посмотрев на стол, Теодор увидел, что там лежала книга писание священных двадцати восьми, он провёл по ней ладонью, смахнув слой пыли и вздохнул. Всё это было бессмысленно.
Резкий стук в стекло, настойчивая дробь, Теодор вздрогнул и вздохнул, всё-таки этот кабинет действует на него по-особенному.
Какая удивительно красивая сова, переливающее оперение, миниатюрность и утончённость воспитания. Впустив птицу, Теодору бросилась в глаза печать на том письме, которое сова цепко держала в лапах — Паркинсоны. Грусть, что накопилась в нём, а так же груз семейных воспоминаний и собственных переживаний резко рухнули вниз, и улыбка озарила лицо Теодора. Позабыв про птицу, он быстро распечатал конверт.
Привет Нотт Теодор Тео.
Я очень нервничаю сейчас, и это не первый лист пергамента, чтобы ты знал!
Мне тяжело даются эти шаги на встречу, но я их делаю, потому что хочу!
Я хочу, чтобы ты больше не играл со мной в эти игры, не испытывал моего терпения и не проверял меня на прочность. Тогда, в кафе, я ждала от тебя чего-то другого. Наверное, мне показалось, но прошедшие недели ты был слишком близок ко мне, вроде бы ничего и не было, но мне казалось, ты смотришь на меня по-другому.
Объяснись и скажи, что мне показалось? Я тогда больше тебя не побеспокою и будем жить, как жили, каждый по-своему.
Пэнси П.
Теодор улыбнулся, и почувствовав запах Паркинсон от пергамента, ухмыльнулся.
Он сел в кресло отца и на минуту потерял равновесие, словно пол ушёл из-под ног, но аромат Паркинсон его отрезвил. Взяв пергамент, Теодор зашелестел пером.
Пэнси, если сказать, что твоё письмо было вовремя, ты мне поверишь?
Не то, чтобы я ждал от тебя что-то подобное, но это было очень вовремя. Ты вытащила меня из ненужных раздумий.
Что это за парфюм, который даже с листа пергамента ярко ощущаешь? У тебя явно навязчивые духи. Тебе так не кажется?
Твоя сова застала меня в Мэноре, что крайне удивительно, потому что я хотел отсюда съехать раз и навсегда, но это мой дом и сейчас я это понял.
Я не хотел связывать себя с тем, что напоминает мне об отце и о том, к чему он шёл, а ты как чистокровная волшебница — это самое главное напоминание. Знаешь, я даже хотел жениться на маглорождённой, чтобы мои предки заплатили по своим счетам. Потом думал о маглах, и казалось, нашёл выход для себя, гармонию и ту самую. Тешил себя иллюзией. Сейчас понимаю, это слишком, та самая грань, которую не стоит переходить, не потому что это плохо, а потому, что я другой. Я волшебник, и мне это нравится!
В школе я не обращал на тебя внимания, потому что ты всегда была рядом с Малфоем, а всё что было рядом с ним — меня не интересовало, по принципу естественного отбора. Но не будем о Малфое, это слишком… Сейчас моё внимание сконцентрировано исключительно на тебе.
И я подумал, может ты сможешь и перестанешь относиться к маглам как к чему-то второсортному? Пойми, что от них порой рождаются талантливые волшебники: Гермиона Грейнджер, Лили Эванс, и такие полукровки как Гарри Поттер, Волан-де-Морт, Северус Снегг. Для меня это важно!
Поэтому, Пэнси Паркинсон, соизволите со мной отужинать?
P.S. Тебе не показалось, ничего не показалось, Пэнси!
Теодор погрузился в изучение текущей документации, бумаг отца, и мысли в голове сложились в определённую линию, беспокойство исчезло.
Сова вернулась лишь к вечеру, когда Теодор хотел покинуть Мэнор и оказаться в своём уютном, светлом доме.
Ну, во-первых, я бы не хотела говорить про Грейнджер, мне не нравится даже напоминания её имени и того, что ты что-то там хотел. С Грейнджер история закрыта, и в конце концов, не думаю, что Грейнджер и Малфой говорят о нас, не так ли?
Во-вторых, про магглов проехали, считай что это шаг навстречу (прекрати ставить условия, я не смогу гарантировать смирение).
В-третьих, нет, мне не кажется, и мне нравится мой парфюм, он говорит обо мне и я уверенна, что тебе нравится мой запах.
Я согласна. Уверенна, ухмылка на твоём лице появится при прочтении этих строк. Сегодня в том самом кафе, в семь вечера.
Пэнси П.
Теодор вздохнул и откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.
Пэнси Паркинсон возникла в его мыслях неожиданно, спонтанно и нагло. Она, словно её запах парфюма, вытеснила постороннее и заняла место на передней нише. Теперь всё пахнет Паркинсон, никем другим. В его голове словно стёрлись моменты с другими девушками, он не мог вспомнить ни цвета глаз, ни запаха, всё оставалось невзрачным, блёклым и аромат исказился. Всюду была Паркинсон, и Теодор ничего уже не мог сделать.
========== Часть 14 "Опять?" ==========
Он опоздал намеренно, и пришёл на несколько минут позже. Ему хотелось, чтобы она его ждала, укрощать Пэнси было особым удовольствием для него.
Теодор сразу увидел её за самым центральным столиком, ещё бы, ведь не смотря ни на что, это была Пэнси Паркинсон. Она сидела спиной к нему, а её обнажённые лопатки выглядели необычайно притягательно, и это сбило его с толку. Он какое-то время стоял и просто смотрел ей в спину, а рой мыслей словно не мог успокоиться, найти тот самый улей, а всё эти обнаженные лопатки. Но умение Теодора быстро взять себя в руки сработало и в этот раз. Он стремительно подошёл и сев напротив неё, спокойно ей улыбнулся.
— Привет, — достаточно тихо сказал он, и перевёл взгляд на бокал, в её цепких пальцах. — Вино? — он снова перевёл свой взгляд, только теперь на неё, и заметил, что она была необычайно красива.
Теодор думал, что что-то в ней изменилось, определённо изменилось. И этому способствовал не роковой макияж или ярко-красная помада, а взгляд, именно взгляд — он был уверенный и влажный. Такой он её ещё не видел.
Паркинсон была непредсказуемой, нервной и взрывной, но сейчас она была спокойной, сексуальной и, казалось, покладистой. Это немного пугало Теодора.
— Пэнси, ты прекрасна, — он улыбнулся мягко, ему хотелось её поддержать и сказать тысячу комплиментов, но только почему-то смог сказать скудные слова.
— Привет, Тео! И я бы хотела выпить за тебя, за то, что ты отделался от наваждения и смог сделать правильный выбор, — она жадно сделала глоток вина.
Теодор перевёл взгляд на бутылку вина и понял, что там нет половины. Он знал, что Пэнси в прошлый раз его обманула, и алкоголь для неё был непривычен, не так, как она говорила об этом. Пэнси не пила крепкие напитки, и в этом он был уверен. Что касаемо вина, то оно явно вскружило ей голову, захватило её разум, и Пэнси Паркинсон просто была пьяна.
— Может, нам стоит заказать десерт и, например, зелёный чай? Думаю, что вина на сегодня достаточно.
— А я так не считаю. Ты опять диктуешь мне, что делать? Что мне пить, что мне не пить? Только я решаю, чего я хочу! — она немного прервалась, словно запнувшись об собственные слова.
