Текст книги "Что предназначено тебе… Книга первая (СИ)"

Автор книги: neisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Впрочем, на поиски плациуса делали ставку далеко не все. Самые расчетливые и дальновидные сразу догадались, что куда надёжней будет не обдирать булыжники самим – а выманивать денежки у таких идиотов, как мы. В Манахату тогда стекались иммигранты со всех концов галактики – впрочем, как и теперь. У этих вновь прибывших не было с собой ничего. Манахата внезапно стала рынком весьма платёжеспособных покупателей, легко тративших все свои деньги на самые обыкновенные товары. Торгаши поставляли им лопаты и кирки, лекарства, винтовки и револьверы, одежду, пледы, без которых на планете было не обойтись.

Паромы тогда ходили не так, как сейчас – было всего два плато, где они могли причалить, а дальше нужно было отправляться по земле – или по воде. Люди брали лодки, нанимали мулов… И вперёд. За мечтой.

Доминико снова усмехнулся и замолк. Стефано не перебивал его. Он будто бы увидел, как проступает настоящее лицо под этим белым – похожим на маску.

– Нелегко оказывалось сговориться с аборигенами о переправе. Порой собиратель отдавал плату вперёд – и всё равно оставался без лодки. За то время, что ты снимал с мула тюки, паромщик отправлялся в путь, взяв на борт другой отряд собирателей, заплативших десятком пенни больше. Несчастному оставалось только торчать на берегу, то и дело стирая пот со лба и опасаясь подхватить местную водяную лихорадку. Я быстро обнаружил, что единственным способом добиться честности от перевозчиков будет устроиться в лодке сразу после передачи денег – и уже никуда из неё не выходить. Так я провёл почти сутки. И только к концу следующего дня пирога отчалила.

По обоим берегам причудливо извивавшееся русло обступали сплошные стены девственного леса, ярко-зеленые верхушки деревьев тянулись к тёмно-серому небу. Вся пышная растительность бесконечного лета сливалась в плотные монохромные непроходимые джунгли. Тут и там мелькали в зарослях попугаи, яркие тропические орхидеи и каны – а между ними выглядывали морды крокодилов.

На привалах мы спали на траве, завернувшись в пледы, которые несли в рюкзаках – или же в полной насекомых хижине какого-нибудь аборигена. Мы то не могли дышать от влажной духоты, то промокали до нитки под тугими струями ливней. Нас съедали живьем москиты, трясла ознобом лихорадка… И многие остались лежать в джунглях, так и не увидев своей мечты.

Конечный пункт путешествия по реке находился в Медусе или в Виндсесе, где снова нас ожидал торг с местными жителями. Цена на мулов росла с каждой новой деревенькой, так как число желающих купить их намного превышало количество животных. Те, у кого денег уже не было, отправлялись на своих двоих.

Дорога, ведущая к мосту из Виндсеса, представляла собой бесконечную череду болот. Узкую тропку обрамляли казавшиеся бездонными расселины, в мокрый сезон заполнявшиеся дождём. Отвесные обрывы тянулись точно стены старинных фортов вдоль всего пути.

Тропа была такой узкой, что по ней едва ли мог пробраться навьюченный мул.

Город, ожидавший нас впереди, был тих и уныл, как древний погост. К тому времени, когда мы вступили в него, треть горожан забрала холера, косившая в первую очередь колонистов.

Особенно тяжело приходилось непривычным к тропическому климату уроженцам Альбиона, к которым тогда принадлежал и я. Я подхватил водяную лихорадку уже на болотах и к концу месяца оказался так истощён, что то и дело валился с мула. По прибытии в Чоко компаньоны уложили меня в постель. Практически за неделю все, подхватившие лихорадку, отправились к праотцам – в живых остался только я.

Мы снова двинулись в дорогу. Под вечер обоз замедлял ход. Кибитки с вещами выстраивали кольцом. Внутрь получившегося ограждения загоняли животных, а снаружи – разбивали лагерь и разводили костры. Одни варили похлёбку, другие распрягали лошадей и кормили мулов, третьи ремонтировали скарб. После ужина кто-нибудь заводил песню. Часто эти авантюристы, не побоявшиеся оставить прежнюю жизнь, прочувственно пели религиозные псалмы. А особенно любили один:

Я здесь чужой, я иду за Ветрами.

Я буду ждать хоть до утра.

Мы идём домой – в небесную высь!

Пойдем же со мной, я покажу тебе путь.****

Молодёжь устраивала танцы под звуки скрипки, губной гармошки и аккордеона. Но стоило солнечному свету померкнуть, все погружались в сон. Лагерь накрывала тишина, и только часовые охраняли покой спящих до утра.

Незадолго до рассвета командир отряда поднимал людей выстрелом в воздух. Тут же всё начинало шевелиться, нарастал гомон, волнение, суета заполняла лагерь. Путники собирали тенты, готовили завтрак, запрягали животных в кибитки. То тут, то там щёлкал кнут, ржали лошади. Переругивались мужчины, и хныкали дети. Скрипя колесами, обоз начинал свой путь. Впереди двигались трапперы – выслеживали зверей, проводили разведку. То и дело путь преграждали аборигены… И каждый раз невозможно было угадать, что им нужно от нас.

Если даже угроза нападения аборигенов исчезала, количество других опасностей не уменьшалось. Одна только холера унесла пять тысяч жизней. Но у нее были помощники. Люди срывались в реки, и их уносило течение во время переправы, дизентерия и малярия собирали свой урожай, и несчастные случаи вносили свой вклад в мрачную жатву. Люди с хрупким здоровьем и пожилые умирали от истощения. Даже споры и дрязги становились причиной гибели.

Для многих не существовало ни веры, ни закона – жестокость перекрывала все другие чувства. И холодное, и огнестрельное оружие шло в ход без особого предлога. При подобных инцидентах отряд избирал присяжных для суда над виновным. Приговоров было два – изгнание или виселица.

Невероятное количество разногласий вызывал порядок остановки на субботний отдых – исповедники Ветров требовали, чтобы мы оставались на стоянке на весь седьмой день. Большинству же хотелось добраться до цели как можно скорей. Какой, к дьяволу, выходной, когда предыдущий караван умер от голода, застигнутый на склона Сьерра Неви внезапной зимой? Те, кто выжил – остались в живых лишь потому, что ели своих умерших родителей и детей.

По мере увеличения пройденных миль дрязги между нами становились столь привычным делом, что, ещё не достигнув Сьерра Неви, те, кто вчера был друзьями, теперь обрывали все связи.

И ещё это… «посмотреть на слона». Чёрт его знает, что они хотели этим сказать. Так говорили те, кто настолько устал, что, наверное, сошёл с ума. Иногда они поворачивались назад и пускались в обратный путь, говоря, что «достаточно, посмотрели на слона». Были и те, кто просто не мог больше выносить общество остальных и уходил один куда-то в сторону от нашего пути. Но в одиночку там не выжить, и они исчезали в смертельных пустынях Саладо делла Терра, где почти нет растительности, а вода ядовита для всего живого.

Следующими точками сбора были Мингвай и Чита Феде, а по другую сторону от них снова начинались сложности. В западной части равнин Гранде Пианура уходили в небо величественные цепи скалистых гор с почти вертикальными склонами, камень которых отливал пурпурным и пунцовым. Мало было тех, кто обладал силами и временем насладиться волшебным пейзажем.

Независимо от того, что проход через южный перевал был относительно лёгким, после него мы оказались в жаркой пустыне под палящим солнцем, через которую надо было пройти перед восхождением на крутые, поросшие хвойным лесом горы на пути в Гарнизон Банноки. Потом дорога спускалась к двум рекам и какое-то время тянулась рядом с ними, а затем нас ждала следующая пустыня. И на самой дороге, и вдали от нее – все было завалено трупами и скелетами лошадей и мулов, остовами поломанных и брошенных хозяевами повозок.

Вьючные животные умирали от голода и жажды. Те, кто потерял их, вынуждены были идти пешком и при переходе через Сьерра Неви, западный склон которой спускался в Гранде Пианура, оказывались измождены до предела. У собирателей был обычай – вырезать на рогах мёртвых животных послания к идущим за ними группам. Так мы узнавали о судьбах тех, кто навсегда остался в этих пустынных землях.

Быстрее всего можно было пройти через безжизненные пустыни Саларе Лаго и враждебные окрестности Невикаты. И здесь по дороге мы видели разбитые повозки и скелеты. Путники изнемогали от мучительного зноя и острой нехватки воды. Животные временами впадали в бешенство. Мы делали в день всего несколько миль, и истощённые, валившиеся с ног путники старались срезать путь, сходили с троп, проложенных следопытами и разведчиками.

Так случилось и с нашим караваном. Не слушая предостережений проводника, одна часть людей свернула на неизведанную дорогу – и это был последний раз, когда мы видели их.

Караван состоял к тому времени из тринадцати мужчин, трёх женщин и шестерых детей. Фургоны на этом участке практически не могли пройти, но мы продолжали идти вперёд. Не хватало еды, воды, фуража для животных. Мы с Манли, который возглавлял наш караван, решили отправиться вперёд, чтобы попытаться найти более легкий путь и позвать помощь. Мы ушли пешком, взяв лишь рюкзаки, и в тот же вечер нашли пробивавшуюся сквозь камень воду. Следующие трое суток шли с пересохшими глотками – больше воды по пути не было.

И вот тогда, когда мы поднялись на вершину, сказочная картина предстала перед нами… Ничего красивее я не видел до тех пор – и вряд ли увижу. Степь, от края и до края, огромное поле до самого горизонта – зелёное, колыхающееся под ветром, похожее на бесконечное травяное море… После беспощадной и бескрайней пустыни нам казалось, что мы попали в рай.

Доминико замолк и какое-то время смотрел перед собой.

– В этом раю жили ранчерос, – наконец сказал он, – один из них дал нам еду и воду, трех лошадей и мула, и мы тотчас пошли в обратный путь, к своим спутникам. Но когда мы вернулись, увидели сначала одно тело… потом и все другие.

Доминико оглянулся через плечо – и взгляд его уткнулся в руку Стефано, неведомо как оказавшуюся на его плече. Затем он поднял глаза и посмотрел на Стефано в упор.

– Только не вздумай нас жалеть, коп.

– Тогда к чему это всё?

– Я просто хотел, чтобы ты понял. Ничего не даётся даром. И деньги, которые у меня есть, я получил за свою собственную кровь.

– И ради них ты готов убивать, – Стефано снова посмотрел вниз, но не отстранился от него.

– Да, готов. Я убью любого, кто захочет получить то, что предназначено мне.

Доминико поймал запястье Стефано и стиснул до боли. Он резко обернулся – так, что они оказались прижаты друг к другу, но Стефано по-прежнему не отступал.

– Ты сам ввязался в игру, – произнёс Доминико, и его горячее дыхание пронеслось по губам Стефано, заставляя подрагивать в животе. – Теперь ты должен принять мои правила – или умереть. Дай мне то, что я хочу получить.

Бровь Стефано дёрнулась в насмешке.

– Отсосать тебе при всех? Пошёл ты, сраный корс…

– Я мог бы заставить тебя… – Доминико прижался к нему плотней, – прямо сейчас.

Стефано со злой насмешкой смотрел на него.

– Это не то, что ты хочешь, Таскони, – он рванул руку и шагнул назад, чувствуя, как обжигающие щупальца возбуждения медленно отпускают его. Он сам едва не застонал, ощущая, как эти слова вырастают между ними стеной. Таскони молчал, потому что знал, что Стефано прав. Заставить его здесь и сейчас было бы слишком легко.

Стефано глубоко вдохнул ледяной воздух и, отвернувшись, направился к вертолёту.

– Бинзотти! – бросил Доминико ему вслед, и Стефано замер, ожидая продолжения. – Брось это дело. То, что связано с журналистом. Оно может кончиться для тебя не слишком хорошо.

Стефано резко развернулся.

– Это сделал ты?

– Конечно, нет! – Доминико даже фыркнул, так возмутило его это предположение. – Свиньи – это такой… моветон.

Стефано посмотрел на него секунду.

– Тогда передай тому, кто это сделал – я найду его.

– Зачем? Тебе не всё равно?

Стефано покачал головой и, не говоря больше ничего, забрался в вертолёт.

Доминико постоял ещё немного, глядя в бездну, разверзшуюся под ними, а потом тоже поднялся в салон и отдал приказ взлетать.

* Прости, детка

** Обширные равнины

*** Башня Дьявола

**** Оригинал называется I am a pilgrim, религиозный гимн, предполагаемо созданный в 40х годах 19 века. Впоследствии – после переработки, стал довольно известной песней в исполнении многих групп, в частности – The Byrds.

11

Стефано чувствовал себя не в своей тарелке все последующие дни.

Меньше всего его взволновало предупреждение Таскони – подобные вещи он слышал чуть ли не каждый день.

Куда больше Стефано беспокоило то, что корсиканец пробирается будто бы внутрь него. Знает о нём – и в любой момент может вторгнуться в его жизнь.

Стефано казалось, что он подставляет Джессику одним фактом своего присутствия в её доме – но съехать от девушки он не мог, ни один гостевой дом по-прежнему не готов был принять его. Таскони надёжно держал свою жертву под колпаком.

Джессика, к тому же, явно рассчитывала на что-то большее, чем просто деньги за аренду жилья. Она была не то чтобы слишком навязчива, но намёки её становились всё ясней. Она делала Стефано чай по вечерам, несколько раз пыталась угостить его вином. Присаживалась на краешек кресла, на котором он сидел в гостиной, глядя на бессмысленное мельтешение чёрно-белых картинок в телевизоре. Их до сих пор удавалось приобрести не всем – да и большинство успело отвыкнуть от них за несколько десятков лет – и потому Джессика особенно гордилась этим приобретением.

– Стефи, у тебя кто-то есть? – спросила она в один из таких вечеров.

Стефано покачал головой. Он и сам не заметил, когда стал «Стефи», но тем более странным было обнаружить, что у него кто-то есть.

– У тебя точно кто-то есть. Или был – потому что ты думаешь только о нём.

Стефано вздрогнул тогда, и презрительная усмешка исказила его губы – чтобы не поссориться, он не стал отвечать.

Мысли его по-прежнему занимали двое людей – найденный на скотобойне журналист и Доминико Таскони.

Теперь, когда появился повод считать, что эти две персоны связаны, Стефано стало неуловимо противно. Он, конечно, понимал, что Таскони не чист на руку и до того. Но представить, что он может бросить человека умирать вот так, в загоне для свиней – был уже перебор.

По крайней мере, если заказчиком в самом деле был Таскони, Стефано хотел об этом знать. И он взялся поднимать архив.

О молодых годах Таскони он не смог отыскать ничего – где бы ни рос этот человек, там явно не вели бумаг.

Впервые фамилия Таскони появлялась в отправных листах поселенцев, следовавших на Манахату для сбора плациуса: если бы не сам Таскони, Стефано вряд ли догадался бы где искать.

Среди иммигрантов, обхаживавших прииски Манахата-Плэнет, Таскони на удивление быстро отыскал место для себя.

Уже к концу первой весны он собрал людей и отстроил себе поместье, которому могла бы позавидовать добрая половина прибывших туда людей. Поместье это было расположено в населённом аборигенами уединённом месте на пути из Сотто ла Монтаниа через Сьерра-Неви.

Потратив почти все сбережения на дорогу, Таскони прибыл на место без пенни в кошельке, но очень скоро он превратился не просто в состоятельного владельца, а в местного князька. Со своими помощниками и соседями-краснокожими, чьё благорасположение он сумел завоевать, Доминико построил укрепленное жилище площадью пять тысяч квадратных футов. В самом центре стоял его дом. По сторонам от стен расположились торговые лавки, амбары и казармы. По углам поднимались башни, а у ворот с западной и северной стороны стояли тяжёлые пушки. В конце следующего года здесь состояли на службе сто пятьдесят очень дисциплинированных аборигенов. Доминико держал кожевенную мастерскую, погреба с собственным вином, прядильную и мукомольную фабрики и даже имел собственный монетный двор. Скоро в полях у крепости паслось стадо в двенадцать тысяч коров, табун в две тысячи лошадей и мулов, около десяти тысяч овец, тысяча свиней, а посевы давали превосходный урожай зерна.

Таскони не пошёл проторенным путём. Он оказался хитрей. Его рабочие не столько искали плациус сами, сколько обеспечивали такую возможность тем, кто хотел в этой лотерее рисковать собой.

Надеясь на новые потоки иммигрантов, он решил устроить лесопильню. Пологие холмы у Сьерра Неви были богаты лесом, а переселенцы нуждались в домах.

В шестидесяти милях от своего форта, на Французской реке, он нашел участок для лесопильни. Доминико договорился с плотником Джоу Моррингом, который занялся возведением лесопилки, а затем и возглавил работы на пилораме*. Морринг нанял четырёх последователей одной из сект Ветров – праведных Ветроносцев, захватил дюжину аборигенов и отправился к Французской реке, где и обустроил лагерь. Для транспортировки брёвен он собрался прокопать канал, по которому впоследствии можно было провести воду.

Уже в темноте первого февраля, закончив строительные работы, Морринг разглядел какие-то сверкающие пятна на камнях. Он отправил аборигена за миской, чтобы было в чем нести обнаруженные блестящие кусочки. Ночью он пришёл к Доминико и сообщил, что открыл месторождение золота.

Это, однако, оказалось не золото – а кое-что ещё.

Когда солнце взошло, рабочий пилорамы закрыл поток воды, чтобы Таскони и Морринг могли обследовать дно. Они вдвоём отправились к желобу, и, когда разглядели золотую пенку, образовавшуюся на камнях, Таскони понял, что перед ним плациус – самое дорогое топливо и самый модный в те дни наркотик в обозримых пределах расселения землян.

Он был уверен, что это плациус, хотя никогда не видел драгоценной плесени в глаза.

Доминико попросил всех молчать и обещал, что всё сделает сам. В тот же день он связался с аборигенами-хозяевами земли, и вместе с Моррингом они взяли в наем на пять лет большой участок – приблизительно десять-двенадцать тысяч квадратных миль, взамен заплатив одеждой – куртками, рабочими штанами, платьями, шалями, поясами, парой десятков мешков фасоли и зерна, уверив аборигенов в том, что такую же плату те будут получать ежегодно до конца договора по найму.

Один из приближенных Доминико совершил поездку в Тремон, чтобы получить право на концессию от губернатора Кэмпбэлла «с целью производства досок, выпаса скота и разработок приисков серебра и олова». О плациусе никто не упоминал.

Кэмпбэлл, однако, передал Таскони ответ, в котором говорилось, что обстановка между Альбионом и Корсикой нынче очень сложна, и помощи от него начинающим бизнесменам ожидать не стоит.

В течение недели рабочие пилорамы спокойно выполняли свои обязанности, по воскресеньям же бежали на поиски плациуса в реке. Были и такие, кто хотел, несмотря на стабильный заработок, оставить свое рабочее место на лесопилке, чтобы заняться добычей драгоценной плесени. Через десять дней они подобрали рядом с пилорамой несколько больших булыжников, поросших плациусом так густо, что под зеленовато-жёлтой порослью не было видно самих камней. Высыхая на солнце, плациус твердел и приобретал характерный золотистый цвет. Той же датой была обозначена статья в газете «Манахата Таймс», в которой имя Доминико Таскони упоминалось в первый раз.

О том, как Таскони организовал производство и доставку, в архивах не было ничего. В следующий раз он появлялся уже в криминальной хронике рядом с именем Батиста Паско – одного из Манахатских боссов тех лет.

Согласно этим материалам, Доминико Таскони прибыл в Манахату, решив поучаствовать в более серьезной игре, и почти два года провёл тихо, как гласила газета, «желая получше изучить обычаи чужой страны». Он не вызывал интереса ни у кого – ни у мафии, ни у газет, ни у властей. Так было до тех пор, пока Доминико Таскони не оказался на переднем фронте в войне обитавших в Манахате корсиканских семей – на тот момент их было двадцать пять.

В газете писали, что главной ошибкой Таскони было то, что он открыл на окраине Манахаты подпольный завод по обработке плациуса – впрочем, для Стефано вовсе не было секретом, что подобные заводы в те годы открывали все. Законодательство, связанное с плациусом, во-первых, не было отработано. Во-вторых, любая его обработка означала последующую продажу, которая была запрещена: продавать плациус как фармацевтический препарат перестали официально почти сразу же после его открытия, а продажа топлива подпадала под конвенцию о товарах, которыми могли торговать только кочевники.

Сам завод, таким образом, вряд ли мог бы кого-то удивить. Беда, очевидно, заключалась в том, что предприятие это стремительно разрасталось и вскоре стало поставлять плациус во все подпольные бордели Манахаты – а через некоторое время Таскони взялся налаживать экспорт на Корсику и Альбион.

Батиста Паско, державший в своих руках основные экспортные пути, узнал о хорошо налаженном производстве Таскони и понял, кто без его одобрения скрытно снабжает плациусом и его заведения – вытесняя таким образом с рынка его собственных поставщиков. Паско отдал распоряжение своим людям задержать транспорт Таскони, гружёный плациусом, кода тот прибудет в любой из его клубов. Но двое его бойцов, собравшихся исполнить приказ капо, были застрелены при первой же попытке отнять груз. В ответ на это Батиста Паско приказал разделаться с Доминико Таскони.

Все это происходило тринадцать лет назад. К этому моменту среди донов корсиканских семейств Манахаты росло разочарование поведением Батисты. В архивных досье упоминалось о его вспыльчивости, надменности не только по отношению к полицейским, но и к представителям других уважаемых семей Манахаты. Вдобавок к этому Паско стал увлекаться алкоголем и позволял себе приходить на деловые встречи с другими донами в нетрезвом виде.

Всё это приводило к нараставшему неприятию «капо ди тутти капи» даже у тех «людей чести», кто раньше испытывал к нему почтение. А в первую очередь – у тех, кто поднялся в его семье с рядовых пичотти до командиров-капидеччиа. В статьях манахатского ежедневного издания «Манахата Экспресс» отмечалось, что возрастало количество желающих расстаться со своим «капо ди тутти капи». Среди таких оказался и Мариано Лучи.

Батиста Паско неплохо относился к Лучи. Он даже способствовал росту карьеры Мариано, назначив его капидеччиа одного из своих боевых подразделений, и при этом сделал своим советником.

Приказ Батисты Паско о немедленном убийстве Доминико Таскони в тот день так и не был выполнен. Зато сам Батиста Паско подвергся нападению.

Мариано Лучи пригласил своего капо приятно провести время – перекусить и сыграть пару партий в покер. По окончании завтрака они собирались вернуться по домам. Завтрак был сервирован в траттории «Ла Белла Наполи» в одном из западных квартальчиков Манахаты. Батиста Паско приехал на своей бронированной платформе с эскортом из четырёх охранников.

После одной из партий Лучи извинился и вышел в туалет. Вслед за ним, не обращая внимания на своего капо, туда же поспешили все четверо охранников Батисты Паско – скорее всего, все они разом получили несварение желудка. По странному стечению обстоятельств как раз в этот момент в заднюю комнату траттории, где шла игра, вошли двое приятных, со вкусом одетых молодых людей. Они подошли к Батисте, и каждый из них в упор всадил в голову Паско по несколько пуль. Это случилось пятнадцатого апреля. В тот же вечер репортёры информировали интересующуюся общественность, что эти молодые люди – Тони Перетти и Асторе Виланова – очень, очень хорошие друзья Мариано Лучи. После этого ни одно громкое убийство кого-нибудь из манахатских донов не прошло без их участия.

Причастность к делу Доминико Таскони ни тогда, ни потом доказать не удалось. Зато очень скоро Мариано перешёл в его команду – и больше уже своего капо не предавал.

Ходили только слухи о том, что Доминико Таскони предупредили о намерениях Батисты в отношении него.

Так или иначе, безвременная гибель Батисты Паско открыла Доминико Таскони путь в большой бизнес – который, похоже, всё-таки стал мал для него теперь, тринадцать лет спустя.

Стефано пролистал подшитые к делу вырезки с описаниями коммерческих успехов «Нью Хаус Экселлент». Взгляд его остановился только на одной – лежавшей в самом конце.

«Пьетро Таскони найден мёртвым, – гласил заголовок, – сын корсиканского мафиози открыл двадцать миров, но всё равно пошёл отцовским путём».

«Пьетро Таскони, – продолжил читать Стефано, – в нашем городе знают все. Однако в сложившейся ситуации нет смысла вспоминать о тех подвигах, которые он совершил помимо открытия двадцати миров.

Вчера, в среду, седьмого сентября, сын корсиканского капо был найден мёртвым недалеко от перекрёстка Ветров. Свидетель, пожелавший остаться анонимным, утверждает, что это происшествие связано с визитом в Манахату главы клана Аргайлов. Два босса должны были заключить союз – но, очевидно, им это не удалось».

Стефано моргнул, увидев под статьёй фото, которое мельком уже попадалось ему на глаза. Он не сразу вспомнил, что видел его тогда, в полицейском участке, когда встретил Таскони в первый раз. Щёки его обожгло огнём.

Он ещё раз пробежал глазами число – всего-то год прошел с тех пор, как вышла в свет эта статья.

Стефано огляделся по сторонам. В кабинете он был один – время уже давно перевалило за восемь часов, и все, кто мог себе это позволить, разошлись по домам.

Стефано взял в руки телефон и, подойдя к окну, набрал номер «Ил Магнифико Кастелло», а затем попросил соединить его с номером тридцать два.

– Да, – услышал он в трубке. Сейчас, когда корсиканец не знал, с кем говорит, голос его звучал совсем иначе – без этой навязчивой спеси, обычной для него.

– Мне жаль твоего сына, Таскони. Я не знал.

Некоторое время в трубке царила тишина.

– С кем имею честь говорить? – в голосе Доминико послышалась хрипотца.

Стефано облизнул губы.

– Стефано Бинзотти.

Он помолчал.

– И мне правда жаль.

Доминико на другом конце линии тоже взял в руки аппарат и подошёл к окну. Он прислонился к прохладному стеклу лбом и уставился туда, где над городом опускалось солнце, и в одном из серых домишек, принадлежавших полиции, наверняка сидел проклятый коп.

– Это не твоe дело, сержант, – сухо сказал он.

– Я… знаю. Просто подумал… Что это не совсем вовремя – всё, что между нами произошло.

Он снова замолк.

– Я хотел извиниться. И может быть… Встретиться. Поговорить.

Ответом ему были колкие кристаллики смеха, разбившиеся о стекло.

– Это плохая идея, коп. И знаешь, что?

Стефано выжидающе молчал.

– Одних извинений мало. Я собираюсь уничтожить тебя. Аrrivederci.

В трубке раздался оглушительный гудок, но Стефано продолжал стоять, глядя сквозь мутное стекло на громаду отеля, возвышавшуюся вдали. Солнце уже почти зашло.

* Станок для распилки бревен