Текст книги "Костры Асгарда. Том 3. Comedie de France"

Автор книги: neisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Им нечего было делить: земли и воздуха де Клермон с лихвой хватало на двоих. Ни одному, ни другому отец не отказывал в деньгах, исполняя любой каприз. Да Луи и не желал никогда столько вина, драгоценностей и развлечений, как Рауль.

Он не любил людей, раз уж военная служба минула его, предпочитал проводить своё время в одиночестве, на долгие часы уезжая в лес. Даже охотиться он предпочитал один.

Им было нечего делить. Но Луи всё равно ненавидел брата – наверное, просто за то, что он был. За то, что у него был отец. И за то, что Рауль был не таким, как он.

Луи неторопливо снарядил лошадей и двинулся в путь, когда над лесом уже занимался рассвет. Он добрался до Парижа через пару недель, но отправляться в особняк де Клермон в старом квартале Марэ не спешил.

Луи снял комнату на постоялом дворе и спустился поужинать в трактир. Только затем он снова оседлал коня и направился туда, где должен был обитать Рауль.

У Луи не было ни малейшего желания делить с ним дом. Его просили проследить – и он собирался сделать именно это, и не более.

Луи отыскал проулок, откуда было видно всё, что происходит в доме и саду и стал ждать.

Так Луи провёл три дня. Три дня, которые перевернули его жизнь, потому что уже в первый вечер, едва на небе появилась луна, Луи увидел Его.

Он сразу понял, что это и есть тот актёр, из-за которого в доме грозил разразиться скандал. И сразу понял, что безумие Рауля имеет причины – за этого мальчика можно было отдать всё. Дом, земли, родовую честь.

Он смотрел на обыденную картину – как рыжеволосый юноша, уже переодетый ко сну, высовывается в окно и, потягиваясь, разглядывает восходящую на небе луну – но Луи казалось, что он видит древнее божество, дух пламени, ступивший в их дом, чтобы спалить его дотла.

Он смотрел – и никак не мог насытиться. Каждое движение юноши казалось ему единственно верным, точно попадающим в цель – и каждое причиняло боль. Луи казалось, что он уже знал его. Что именно этот таинственный дух приходил к нему во снах. Что во всех прошлых и будущих жизнях незнакомец был предназначен только для него.

И теперь Луи понимал. Осознание пришло мгновенно, хотя не имело смысла и было лишено логики: именно огненный дух был тем, кого Рауль отнял у него. Именно за эту кражу Луи всю жизнь ненавидел его, хотя и не знал о ней ничего.

Рыжеволосый призрак не мог принадлежать ни Раулю, ни кому-либо ещё. Только руки Луи могли касаться его. Только взгляд Луи мог его ласкать. Луи думал, что будь у него такая возможность, он похитил бы это загадочное, неземное существо, запер его и не показывал никому.

Три дня он наблюдал, как юноша, ставший его наваждением, занимается с учителями, играет на скрипке, поёт. Голос его ещё более, чем вид, сводил Луи с ума.

И всё это время он мог думать только об огненном видении, каждый раз ожидая, когда стройный силуэт промелькнёт в окне.

Луи напрочь забыл о поручении отца. Теперь его интересовал только один человек – имени которого Луи, далёкий от столичной жизни, пока ещё не знал.

На третий день, однако, Кадан покинул дворец. В окружении десятков пажей кортеж с носилками двинулся по узким улочкам Парижа, и, уже ни капли не интересуясь судьбой брата, Луи направился за ним.

Он следовал за процессией до самых ворот загородного особняка, который приказал построить для Кадана Рауль – и едва он понял, что это и есть тот самый дворец, о котором не раз говорил ему отец, сердце сдавила боль.

Луи, однако, стиснул зубы. И продолжал наблюдать.

Кадан в тот вечер играл Париса.

Он редко ставил античные драмы, предпочитая баллады и саги, каких не знал никто в городе, кроме него. Однако эта роль – как и несколько других, в том числе женских ролей – всё же нравилась ему.

Церковники, безусловно, сказали своё слово – впрочем, они выражали свою ненависть к любому из театров и любой из трупп, даже если та ставила сюжеты из Евангелия, потому Кадан не считал нужным обращать внимание на их пустую болтовню.

Разморённый после выступления и уставший после долгого пения арии, написанной специально для него, Кадан возлежал на подушках в одной из беседок в парке своего нового поместья и сквозь тонкий полог невесомых тканей наблюдал, как мимо скользят аристократы в дорогих одеждах, которые всего несколько лет назад и не взглянули бы на него.

Кадан щурился. Ему нравилось думать, что теперь все они будут танцевать под музыку, которую играет его оркестр.

Он неторопливо цеплял трюфели из серебряной чаши и отправлял их в рот. Кадан предпочитал есть один. Он вообще не слишком любил людей, предпочитая, чтобы между ним и его зрителями всегда оставалась граница зала. Единственным, кого впускал он в свой собственный доверенный круг, был Рауль. И – поскольку того требовал сам Рауль – его четверо друзей.

В безумных забавах последних Кадан участия не принимал – разве что Рауль его вынуждал.

С Бертеном и другими старыми знакомыми Кадан давно уже не общался – лишь регулярно высылал им деньги, потому что «обещал не забывать». В последнее время сопроводительные письма Бертену писал его секретарь.

Но Раулю было уютно одному в окружении книг и картин, которые будили в нём смутные, казалось бы, давно уснувшие чувства, как будто сквозь серый полог пыльных декораций проглядывала настоящая жизнь, которую он давно забыл.

Он просил слуг привозить ему новые и новые фолианты, предпочитая исторические хроники античным и церковным текстам. В них он изыскивал обрывки историй для своего театра, чтобы затем передавать их драматургам, которые писали пьесы для него.

Кадан и сам понемногу начинал писать, но слова и образы никак не складывались в цельную историю у него в голове. Он мог красиво говорить, петь и танцевать, но не мог сложить воедино сказку, которая терзала его, болью отдаваясь в душе.

Множество страниц, исписанных красивым почерком, стопками лежали в его кабинете, но разложить их по порядку Кадан не мог. Иногда это приводило его в такую злость, что он принимался бросать листки в огонь один за другим.

В этой единственной ненаписанной пьесе воедино мешались древние северные боги и британские легенды о рыцарях, норманнские завоеватели и белые плащи крестоносцев, идущих на восток.

Кадан всё чаще думал, что никогда уже не поставит эту пьесу – и так же точно знал, что главная роль предназначена в ней для него.

Погрузившись в мысли о творческих муках, он не сразу заметил, как звуки музыки стали стихать, удаляясь. Гуляния переходили в новую фазу, и гости перемещались к пруду, где вскоре должен был громыхнуть салют.

Кадан соскользнул со скамьи, заваленной подушками в шёлковых наволочках, и остановился у выхода в сад.

Он сделал это абсолютно бесшумно, и потому наблюдатель, следивший за ним всю ночь, не успел скользнуть в тень.

Кадан опустил взгляд на незнакомца в чёрном плаще с полумаской на лице, и его прошиб озноб.

Кадан замер в молчании, глядя на него, и незнакомец так же смотрел на Кадана неподвижным взглядом, почему-то не пытаясь исчезнуть.

Незнакомец был настоящим. Его глаза и волосы, выбившиеся из-под шляпы с пером, принадлежали тому миру, следы которого Кадан силился отыскать в строчках старинных сказаний и баллад.

– Кто вы? – с трудом выдавил он, чувствуя, что голос его предает, но не в состоянии с ним совладать.

– Я ваш сон, – глухо, почти шёпотом, произнёс незнакомец, но в наступившей тишине Кадан отлично расслышал его.

– Нет. Сон – то, что происходит со мной сейчас.

Незнакомец молчал.

Кадан скользнул вперёд, подаваясь к нему, намереваясь схватить и удержать, не позволив растаять в темноте. Повинуясь внезапному порыву, он едва не повис у незнакомца на шее, но тот перехватил его запястья и удержал.

Голубые глаза смотрели на Кадана в упор.

– Я когда-то обещал, что дам вам всё. Всё золото мира и все богатства богов.

Кадан сглотнул, в страхе глядя на него. Он не мог этого говорить. Не мог знать. Это в самом деле был сон.

– Жаль, что не я дал всё это вам.

Незнакомец резко отпустил его. Прошелестела листва, и плащ его слился с темнотой.

А Кадан остался стоять, необычайно остро ощутив своё одиночество. Мир, который несколько мгновений назад без остатка принадлежал ему, теперь казался нереальным и чужим.

========== Глава 8. Незваный гость ==========

Злость клокотала в груди Луи, когда он покидал Парк Семи Муз – как называл свои владения молодой Парис.

Он видел достаточно, чтобы возненавидеть Кадана так же сильно, как ненавидел Рауля, владевшего им.

Он ненавидел шотландца за одно то, что тот посмел быть с другим. За то, что принимал подарки от Рауля, за то, что имел наглость радоваться им.

И ненависть его к Раулю наконец обрела лицо. Луи было безразлично, что он знал Кадана всего несколько дней. Он ненавидел Рауля за то, что тот первым отыскал этот драгоценный рубин. За то, что сумел завладеть им. За то, что Рауль вообще родился на свет.

Тем вечером он так и не вернулся в трактир. Всю ночь Луи гнал коня, силясь ощущением свободы и скорости пересилить клубившуюся в нём злость, но так и не смог – наутро она стала только сильней.

Он разрывался между двумя решениями: вернуться к герцогу и сказать ему, что не может выполнить поручение. Что у Рауля всё хорошо и без него. Луи верил, что Эрик поймёт. Что он сможет его убедить.

Другим решением было открыться немедленно, заявиться к Раулю в дом и больше не покидать его. Объявить свою власть на рыжеволосого демона.

И только когда рассвет заалел на востоке, Луи наконец определился с тем, что будет делать теперь.

– Нет, нет, нет! Жульен, ты окончательно сбрендил, если думаешь, что я надену это раньше, чем солнце спустится за горизонт!

Кадан выбил из рук камердинера бриллиантовые запонки, украшенные изображениями птичьих голов, вскочил с места и пронёсся по комнате как ураган.

Он был сам не свой все последние дни – с тех пор, как увидел в сумраке парка видение из своих снов.

Кадан думал, что, может быть, во всём виноваты порошки, которые подавали гостям, чтобы те лучше сроднились с его мастерством. Или, может быть, дурное вино.

Но нет, он помнил как наяву запах мужчины в чёрном, стоявшего перед ним. Немного терпкий и отдававший дурманящим болотным мхом. Он до сих пор чувствовал на себе его взгляд – полный презрения, восхищения и жажды.

Ночью, когда Рауль открыл двери в его покои и повалил Кадана на кровать, тело его дрожало, а перед глазами стояло это спрятанное за чёрной бархатной маской лицо.

– Нет, нет, нет… – шептал Кадан, но Рауль лишь глубже вбивался в него, и в движениях его и во взгляде Кадану чудилось болезненное желание умирающего от жажды среди солёной морской воды.

Когда он сам приходил в покои Рауля и смотрел на гладкое белое тело, расчерченное волнами мускулов, Кадан не мог заставить себя прикоснуться к нему – его мучило чувство вины, какого он никогда не знал.

– Да что с тобой? – раздражённо спрашивал его Рауль, когда кончал.

Их секс бывал разным. Кадан не всегда его хотел, Рауль всегда его брал. Но что бы там ни было, таким безличным, равнодушным ко всему и закрывшимся внутри себя Рауль не видел его никогда. Такой Кадан злил его больше, чем любой другой.

– Я устал, – отвечал Кадан, перекатываясь прочь и сжимая голову в тисках пальцев, – боги, как мне надоело это всё…

Рауль долго смотрел на него, не зная, что сказать. Он не любил утешать. В конце концов он притягивал Кадана к себе и долго гладил по спине или волосам, выжидая, когда тот заснёт – но Кадану становилось лишь хуже от прикосновений чужих рук.

– Ты хочешь, чтобы я подарил тебе что-нибудь ещё? – спрашивал наутро Рауль. – Не стесняйся, Кадан, мне нравится радовать тебя.

Но Кадан не хотел ничего. Ни золотых карет, ни экипажей, ни драгоценностей, костюмов и картин. Ему хотелось лишь прекратить тот бесконечный карнавал, главную роль в котором, как ему казалось, он играл всю свою жизнь.

– Тебе стоит съездить в Бат, – сказал Рауль как-то раз наконец.

Кадан посмотрел сквозь него.

– Ты думаешь, мне может быть там хорошо? Среди чахоточных вельмож и старых дородных дам?

Рауль поджал губы. Капризы Кадана начинали злить его.

– Но тебе лучше уехать из Парижа, – после долгого молчания сказал он, – это абсолютно точно так.

– Я подумаю, – Кадан вышел из-за стола, забыв даже поблагодарить за обед, а когда Рауль привычно нагнал его в дверях и обнял со спины, заледенел.

– Кадан, поцелуй меня, – приказал тот, скользя руками по его животу и забираясь под камзол.

Обычно этот тон лишь распалял Кадана, вызывая злость – но и разжигая внизу живота пожар. Но на сей раз он не почувствовал ничего.

Кадан повернулся и коснулся губ Рауля. Отстранился и, увидев по глазам покровителя, что этого не достаточно, углубил поцелуй. Но движения его казались Раулю механическими и удовольствия не принесли.

– Я хочу, чтобы ты стал прежним собой, – сказал он, разрывая этот сухой поцелуй. – Если тебя что-нибудь тревожит, или ты чего-то хочешь – не молчи. Я готов подарить тебе Лувр, если это поможет вернуть всё на круги своя.

– На круги своя… – медленно и негромко произнёс Кадан, не глядя ему в глаза. – А был ли это я?

Он легко вывернулся из рук Рауля и направился к себе.

Ближе к концу недели он всё же согласился на предложение Рауля, отменил все представления и отправился в Бат.

Узнав о его решении, Рауль, исполненный беспокойства, приказал усилить и без того разросшуюся сверх всяких разумных пределов свиту Кадана десятком верных лично ему солдат. Отправив гонца в Бат, он снял в аренду домик в отдалении ото всех и изначально собирался нагнать там Кадана через несколько дней – но его отвлекли неожиданные дела при дворе.

Кадан уехал, и дом Рауля опустел. Ему не приносили радости ни визиты друзей, ни выходы в свет. Всё больше времени он проводил в библиотеке, над книгами, которые Кадан так любил изучать, но чем больше Рауль оставался один, тем сильнее становилось ощущение, что вся его жизнь – один безграничный фальшивый самоцвет. И Кадан, сиявший в сердце этой драгоценности, был самым фальшивым из всех.

Силвиан поначалу часто нарушала его покой, но Рауль не хотел видеть её. Через некоторое время он убедил её отправиться в Клермон и заняться подготовкой к свадьбе, до которой оставалось всего несколько недель.

Рауля терзало смутное предчувствие, что эти несколько недель закончатся его неминуемой смертью. И сколько бы он ни уговаривал себя, мысленно повторяя, что брачный венец – ещё не топор палача, это не могло ему помочь.

Кадан же проводил дни в покое и тишине. Рауль оказался прав: среди прекрасных английских пейзажей и видов реки ему стало немного спокойнее. Свиту он давно перестал воспринимать как людей и потому, несмотря на обилие пажей, камердинеров и стражи, чувствовал себя так, будто находился в полном одиночестве.

Кавалеры развлекали его игрой в карты по вечерам, но никогда не были столь навязчивы, чтобы это могло его тяготить. Стоило Кадану щёлкнуть пальцами, как игра заканчивалась, и слуги уносили стол.

В столицу он возвращался посвежевшим, почти уже забыв о своих переживаниях и о том странном человеке, которого видел всего один раз.

Уже у дома Кадан обнаружил скопление карет и понял, что Рауль устраивает вечеринку для друзей. Все масштабы бедствия, однако, он осознал только поздней, когда вошёл в дом и, поднявшись на второй этаж, в музыкальной комнате увидел их всех: Габена и Франсуа де Ламбер, Венсана де Паради и Жерара Леконта. Рауль сидел на своём излюбленном месте – на кушетке у камина – и поигрывал шпагой, сгибая и разгибая её в руках. Пара девушек, вряд ли вхожих в свет, развлекали Габена и Франсуа. Венсан и Жерар сидели, приобняв друг друга, и Венсан постоянно норовил коснуться поцелуем шеи Жерара, если тот не пытался целовать его.

А в кресле, которое обычно занимал Кадан, старавшийся сохранять дистанцию ото всех, сидел молодой человек с волосами чёрными, как вороное перо. Мягкие завитки их, не знавшие прикосновения щипцов, ниспадали на плечи свободной волной, а в глазах отражались языки пламени. Спина мужчины была прямой, а поза – напряжённой. Он что-то говорил Раулю.

Когда же Кадан показался в дверях, желая пожелать всем доброго вечера, все взгляды – и незнакомца в том числе – устремились на него.

Щёки Кадана, сейчас лишённые пудры и белил, вспыхнули, и он почувствовал, как по телу пробегает дрожь.

– Доброго… вечера. Простите, я всего на мгновенье, сообщить Раулю о своём возвращении. Я с дороги немного устал и, пожалуй, проведу вечер у себя, – скомкано выпалил он, чувствуя, что краснеет ещё сильней, и стремительно ретировался в другое крыло.

Рауль проследил за ним взглядом.

– Я надеюсь, Луи, – сказал он холодно и спокойно, – впредь твоё постное лицо не будет распугивать моих особых гостей. Потому что иначе я наплюю на все пожелания отца и отправлю тебя ночевать в трактир.

Глаза Луи вспыхнули, он скрипнул зубами.

– Мне, напротив, показалось, – сказал он столь же сухо, – что он не выдержал запаха твоих духов. Мне и самому от них нехорошо.

– Пойду проведаю его, – сказал Рауль. Поднялся и направился к двери.

Луи с трудом справился с порывом последовать за ним. Но лишь махнул слуге, требуя по новой наполнить бокал вином.

========== Глава 9. Любовь и ненависть ==========

– Кадан!

Рауль настиг юношу, когда тот уже собирался закрыть дверь в спальню, и ловко протиснулся в остававшийся задел.

– Как ты съездил?

– Ты ведь не это хочешь спросить? – Кадан дёрнул шейный платок так, что тот затрещал – ему было трудно дышать, горло сжимала злость. Он дёрнул платок ещё и ещё, но пальцы не слушались, и в конце концов Рауль отодвинул его руки в сторону со словами:

– Давай помогу.

Пальцы его были мягкими и проходились по коже огнём там, где касались шеи. Кадану показалось, что он делает это нарочно, и ему вдруг захотелось плакать от отчаяния, подобного которому он не испытывал никогда прежде.

– Так что только что произошло? – спокойно продолжил Рауль.

– Ткань не выдержала, – ответил Кадан, прикрывая глаза и отдаваясь на волю его рук. – Слишком тонкая для меня.

– Ты сам выбрал её, разве не так?

Кадан опустил голову ему на плечо.

– Я не знаю, Рауль. Не помню.

– Я помню. Её привёз поставщик из Галери-дю-Пале*. Ты заплатил ему двадцать ливров сверху, чтобы он позволил тебе выкупить всё. Тебе понравилось, как мягко скользит по коже этот шёлк. И его тонкий узор, который можно разглядеть лишь с расстояния в пару шагов.

Кадан отстранился и серьёзно посмотрел на него, но вырываться не стал.

– Это было так давно… Кажется, три года назад, а то и больше того.

– Я помню каждый твой платок. И каждую картину. И каждый бал.

Кадан глубоко вдохнул, когда Рауль справился с узлом. Теперь ему казалось, что стены давят его со всех сторон.

– Лучше бы я не возвращался с вод… – тихо произнёс он, – там было так хорошо…

– Тебе не понравился мой брат?

Кадан открыл глаза, чтобы вглядеться в его лицо. Рауль, в свою очередь, испытующе смотрел на него. Будто чего-то ждал. Мгновение они смотрели друг на друга, а затем взгляд Кадана стал колючим.

– От него пахнет навозом. Если он будет ходить мимо моих покоев, прикажи слугам дважды умащивать его по утрам.

Рауль звонко рассмеялся и прижал Кадана к себе. Маркиза отпустило. Кадан снова становился собой.

– Завтра же прикажу залить всю лестницу духами, – сказал он, – ты заметил, что у меня новые духи?

Кадан выгнулся и коснулся носом его шеи.

– Очень тонкие. Ты добавил жасмин?

– Мак.

– Вот почему мне так хочется спать в твоих руках.

Рауль подтолкнул его к кровати.

– Можешь спать. Ты же знаешь, что это не сможет меня остановить.

Он раздел Кадана, непривычно вялого, и дорогой камзол с тончайшей сорочкой остались валяться на полу, а Кадан оказался на животе.

Он не спал, просто лежал, закрыв глаза, позволяя Раулю трахать себя, и с облегчением думал о том, что не приходится отвечать.

Кадан не мог понять самого себя. Руки Рауля касались его, играли на нём – как играют на флейте пальцы искусного музыканта. Но стоило ему расслабиться, как перед глазами вставала фигура в чёрном, и хотелось кричать, чтобы Рауль отпустил его.

«Я не ненавижу тебя», – думал он, хотя, как ни старался, не мог придумать за что. И только когда Рауль уже подобрался к финалу, в голове мелькнула новая мысль: «Я ненавижу вас обоих. Вы уничтожили меня».

Луи занял комнаты, в которых до последних недель располагалась Силвиан. Все уголки здесь пропахли горькими травами, которые мадемуазель де Робер, видимо, добавляла в чай. Он не стремился переделывать их под себя, потому что не ощущал этот дом своим. У де Даммартена в столице был собственный дом, он давно запустел и стоял лишённый мебели много лет – с тех пор, как разбойники напали на карету с его отцом.

«Глупая смерть», – думал Луи. Но он давно смирился с ней. Дом герцога де Ла-Клермона он помнил куда лучше, чем собственную семью.

Сейчас, впрочем, и образ Эрика изрядно померк в его голове, а весь мир, абсолютно неожиданно для самого Луи, сузился до размера бескрайних голубых глаз шотландца.

Луи ненавидел его. Он видел, что Кадан избегал его. Теперь, когда Луи переехал к брату, Кадан даже завтракать старался у себя. Шотландец, похоже, всё время грозился Раулю съехать совсем, потому что Рауль не раз срывал на Луи злость и винил во всём. И за то, что Кадан не хотел видеться с ним, Луи ненавидел его ещё сильней.

Как-то, спустя пару недель после его приезда в Париж, Раулю потребовалось отлучиться в Версаль.

Кадан наотрез отказался ехать следом за ним: он избегал двора, предпочитая полусвет.

– В одной из прошлых жизней, должно быть, двор сгубил меня, – говорил он.

И поскольку, когда Кадан начинал говорить о прошлых жизнях и древних богах, переспорить его было невозможно, Рауль в конце концов отступил.

В доме Луи и Кадан остались вдвоём – не считая нескольких десятков слуг, большая часть которых обслуживала второй этаж. Луи довольствовался одним личным слугой, который помогал ему совершать ежедневный туалет.

Кадан уже собирался отходить ко сну. Он прополоскал горло яйцом, как делал это всегда, и позволил Жульену накинуть себе на плечи шёлковый халат.

Перед отъездом Рауль подарил ему музыкальную табакерку, которую маркизу привезли из Китая. Стоило приподнять крышку, как комнату оглашал негромкий перезвон.

Крышку табакерки украшали изумруды и нефрит, по боку струилось гибкое тело китайского дракона, и безделушка стоила, видимо, не меньше, чем его загородный дом.

Кадан не переставал разглядывать её с тех пор, как уехал Рауль. Он взял шкатулку в руки и, не открывая её, подошел к двери, ведущей на балкон. Несколько секунд он стоял, разглядывая узор в свете луны, а затем лучи её преградила широкая тень.

Кадан поднял взгляд и увидел перед собой лицо Луи.

– А, это вы, – с деланным разочарованием протянул он. На самом деле сердце сжалось у него в груди.

Кадан безбожно соврал. От Луи пахло шиповником и лесной листвой. Захотелось прижаться к нему и вдыхать этот аромат. И чтобы руки его гуляли по его собственным плечам, сжимали их до хруста в костях.

– Вас не учили, что не хорошо беспокоить людей без спроса, тем более, когда те уже собираются спать?

– Вы, кажется, не девушка, чтобы стесняться меня.

– Стеснение здесь не при чём. Я мог бы быть не один или, к примеру, просто не желать увидеть вас.

– Вот оно как, – скрестив руки на груди, Луи прислонился к боковому краю окна, – стало быть, вы проводите ночи не один. Должен ли об этом узнать Рауль?

– Попробуйте ему рассказать. И не забудьте упомянуть, как подглядывали за мной в окно.

Луи окинул его многозначительным взглядом.

– Тут не на что смотреть.

Щёки Кадана вспыхнули, и его охватила злость.

– Разве что вы скинули бы халат… Тогда мне было бы легче оценить.

– Вы, кажется, не в своём уме, – процедил Кадан, – если позволяете себе так говорить со мной.

– А что должно мне мешать? – поинтересовался Луи. – Вы всего лишь зазнавшийся актёр. Вам не стоило бы об этом забывать.

Кадан скрипнул зубами. Будь Рауль по эту сторону окна, и будь он сам немного сильней, Кадан набросился бы на незваного гостя с кулаками.

– Если это всё, что вы можете мне сказать, то позвольте откланяться, я хочу спать. А вам, месье де Даммартен, не мешало бы взять уроки хороших манер, если вы желаете продолжить общаться со мной.

– Обязательно спрошу Рауля – каких он нанимал для вас учителей. Может быть, они помогут и мне.

– Вы отвратительны, – прокомментировал Кадан и, обернувшись через плечо, крикнул: – Жульен! Закрой окно, я боюсь воров!

Он отвернулся и побрёл прочь. Жульен появился через несколько минут и долго возился со ставнями, мешая Кадану уснуть.

Уже утром, поднявшись и зевая, Кадан побрёл к туалетному столику и замер, увидев на комоде у подоконника перевязанный шёлковой лентой цветок.

Кадан моргнул и, осторожно взяв его в руки, поднёс к губам. Ноздри наполнил тонкий аромат.

Кадан взял свободной рукой записку, лежащую на столе. От вида летящих букв по спине почему-то пробежала дрожь.

«Он когда-нибудь дарил вам цветы?»

Сердце Кадана наполнила незваная боль. Но он лишь фыркнул и топнул ногой. Хотел было отбросить цветок прочь, но замер с поднятой рукой. Кликнув слугу, он приказал принести вазу и поставил розу в неё.

«Нет, – думал он, – нет. Он дарит мне бриллианты, каких никогда не дарил ты. Но не цветы».

Рауль вернулся в конце недели – злой, как чёрт. Кадан, опасаясь бури, пытался расспросить его о том, что произошло, но Рауль и не думал ему отвечать. Луи лишь подливал масла в огонь: ему, казалось, нравилось выводить брата из себя.

– Вам бы стоило отправиться домой, к огородам и козлам, – не выдержал Рауль как-то, когда они обедали втроём, и трапеза уже подходила к концу.

Луи обмакнул губы салфеткой и равнодушно посмотрел на него.

– Если вас так разозлил придворный зверинец, то не стоит срываться на меня. Вам, кстати, очень пошли бы рога.

Кадану показалось, что сейчас начнётся драка. Он, как заворожённый, смотрел, как Рауль поднимается с места. Никогда он ещё не видел в глазах своего покровителя такую злость. Потом разом оцепенение слетело с него, Кадан вскочил с места и обнял его.

– Рауль, тебе нужно отдохнуть, ты устал, – вполголоса пробормотал он и уже шёпотом закончил, – если мы пойдём к тебе сейчас, я сделаю тебе массаж. Одна танцовщица с юга научила меня доставлять удовольствие, которое, я уверен, ты не испытывал ещё никогда.

Рауль перевёл на него затуманенный взгляд.

– Тебя ещё интересует моё удовольствие? – глухо спросил он.

Кадан промолчал. Честнее всего было бы ответить: «Я помню, почему я здесь и кто дал мне всё» – но ему показалось, что не стоит дразнить Рауля сейчас.

А вечером Рауля навещали друзья. Всё было почти что так же, как всегда, за исключением того, что теперь в салоне мрачной тенью присутствовал Луи. Он не играл в карты и не шутил, как делали это все. Девушки, которых звали для гостей, тоже, казалось, не интересовали его. Весь вечер он сидел и молча смотрел на Кадана так, что тому хотелось сгореть на месте от стыда.

Рауль явно не собирался ему помогать. Напротив, когда веселье стало входить в раж, потянул Кадана за руку, приглашая – или приказывая? – пересесть к нему на колени.

Рауль с известных пор любил демонстрировать, что Кадан принадлежит ему. Разумеется, он не стал бы демонстрировать это в свете – но в их небольшом кругу он любил прижать Кадана к себе, перебить на полуслове и начать целовать, жадно втягивая его губы в себя. Усадить на колени и начать ласкать, иногда подбираясь к невидимой грани, за которой начался бы скандал.

Ему нравилось, когда по его просьбе – или приказу – Кадан пел для них. В таких случаях Рауль не забывал упомянуть, что золотой голос Франции каждую ночь звучит для него.

Обычно Кадан не противился. Если он и стеснялся в первые разы, то через некоторое время свыкся, приняв как данность, что Раулю важно демонстрировать свою власть. Рауль был покорен ему во всём – и Кадан не видел причин иногда не покориться и ему.

В тот вечер, однако, всё было иначе.

Кадан уже закончил петь – и всё время, пока он пел, голос застревал у него в горле, как будто ему не давал вырваться наружу пристальный взгляд Луи. Он задыхался и с облегчением опустился на диван, закончив одну из тех арий, которые любил Рауль. Но тут же руки Рауля потянулись к нему и привлекли к себе. Взгляд красноречиво указал на широко расставленные колени маркиза.

Кадан покраснел. Невольно бросил короткий взгляд на Луи, от чего Рауль разозлился ещё сильней.

Он рванул Кадана на себя – и тот едва успел перегруппироваться, чтобы сесть на него верхом, а не упасть.

Кадан, уже вернув контроль над собой, потёрся пахом о его пах.

– Хочешь особый танец, мой господин? – поинтересовался он и, наклонившись, запечатлел у самого уха Рауля поцелуй, переходящий в укус.

Кадан видел, как тяжело вздымается отражённая в дверцах посудной витрины грудь Луи. Как крепко сжимают его пальцы подлокотники кресла.

Руки Рауля легли Кадану на бёдра, изо всех сил стискивая их.

– Хочу завладеть тобой прямо здесь, – сказал Рауль негромко, но так, что слышали все вокруг.

Кадан сосредоточил взгляд на его лице и увидел в глазах холодный, хищный блеск, который до того видел только раз. В голове промелькнула мысль, что Рауль вполне может осуществить то, о чём говорит.

– Я уже ваш… – шепнул Кадан и, поцеловав его в губы, тут же отодвинулся, чтобы продолжить чертить поцелуями дорожку по скуле вниз. – Всё, что есть во мне, принадлежит вам.

Рауль гладил его по спине и, кажется, медленно успокаивался. Слова Кадана действовали на него лучше, чем целебный отвар.

– Я хочу тебя, – произнёс он уже шёпотом, в самое ухо Кадану.

– Давай уйдём? – предложил тот.

Рауль не удостоил его и кивком. Молча поднялся, так что Кадан едва успел спрыгнуть с его колен, и потянул прочь.

– Прощу прощения, – бросил он, уже находясь в дверях, – у нас с месье Локхартом обнаружились неотложные дела.

Луи впился пальцами в красное дерево подлокотников так, что на тех остались следы от ногтей.

– Рауль… – попросил Кадан, когда уже лежал измотанный долгим сексом в его руках. Голова Кадана лежала у Рауля на плече, а рука пересекала его живот, – ты не мог бы не делать так при чужих?

Рауль поднялся на локте, сбрасывая Кадана с себя. Тут же поймал двумя пальцами его подбородок и стиснул, заставляя смотреть себе в глаза.

– Это мне решать, – сухо сказал он. – Если я захочу трахнуть тебя при всех – я сделаю это, а ты будешь стонать и плавиться подо мной, как всегда.

Кадан сглотнул.

– Могу ли я как-нибудь изменить твоё решение? – сухо спросил он, не обращая внимания на пальцы Рауля, причинявшие ему боль.

– Да, – после долгой паузы сказал Рауль, – скажи, что любишь меня.