Текст книги "Костры Асгарда. Том 3. Comedie de France"
Автор книги: neisa
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Глава 1. Малая сцена ==========
В театре Монтен Блан ставили «Похищение Европы». Тому не было никаких особых причин – кроме, разве что, появления новой любовницы у короля. И поскольку госпожа де Монтеспан интересовала всех куда больше, чем судьба Европы, гонимой Зевсом, то и костюмы актёров куда более походили на платья, которые носили в Версале в этом году – разве что золото заменяла медь, а шелка – грубая бумазея. Последнее обстоятельство заметно снижало лоск, но других костюмов труппе Монтен Блан не удавалось достать уже давно.
Сборы были низкими, сколько Кадан помнил себя. Театр посещала публика не слишком благопристойная, и ругань и свист доносились из зала куда чаще, чем аплодисменты и крики на бис.
Кадан, который играл в театре с одиннадцати лет, давно привык. Конечно, как и любой здесь, он мечтал о настоящих платьях из парчи, но Кадан умел наслаждаться тем, что имел.
Сын шотландского стрелка, который, потеряв руку в бою за короля, потерял жалование и уже не сумел справиться с собой – спился до смерти, и Жаклен, никому не известной актрисы, которая умерла в нищете, когда Кадан был еще очень мал, он давно понял, что жизнь – это колесо. И никогда не знаешь, какой стороной оно повернётся к тебе.
После смерти отца у матери его были любовники, дарившие ей фаворы* и шелка. Её пригашали играть даже в Версаль.
А потом она заболела оспой – и её изуродованное лицо потеряло спрос.
Пока Кадан был ребёнком, он по большей части только путался у других актёров под ногами, но уже через некоторое время один из старших актеров Бертен заметил, что мальчик куда больше похож на мать, чем на отца. Лицо его, пока ещё детское, удалось небесам таким хорошеньким, что можно было в витрине выставлять – и брать деньги за одно только то, что люди смотрят на него.
Кадана стали ставить на входе в театр. Волосы его украшали лентами, а иногда и надевали на него платье Мальвины – единственный костюм, подходивший ему по размеру. Кадан выкрикивал похвалы театру и рассыпал в воздухе конфетти, привлекая к себе внимание прохожих и бездельников, ошивавшихся кругом.
Не сказать, чтобы театр обогатился благодаря ему, но всё же зазывала имел спрос. В женском костюме или в мужском, маленький шотландец вызывал желание потрепать его за щёчку, а там уже и до входа в театр было недалеко.
Вскоре Бертен придумал новый приём. Кадан обрёл сестру-близняшку Кенину, которая выходила просить конфет для больного брата, а иногда – наоборот. И только побывав в театре, можно было увидеть очаровательное, больное таинственной болезнью дитя.
В одиннадцать лет он получил свою первую роль – Жоржетта, игравшая горничных и камеристок, слегла, и готовить для хозяйки любовное зелье выпустили его. Кадан был разодет в кружева, волосы его, тогда ещё не очень длинные, уложили на затылке в корзиночку, и зрители, не знавшие, кто вышел на замену, в один голос утверждали, что новая актриска из театра Монтен Блан страсть как хороша.
Так и пошло.
В четырнадцать лет Кадану стало уже довольно тесно в плену назначенного для него амплуа. Мальчик повзрослел и хотя не то чтобы возмужал, но всё острее чувствовал, что Кенина из него получается не до конца.
Черты лица его оставались тонкими, а волосы стали ещё длинней, но в то время, когда у девочек его возраста уже начинала расти грудь, у него по утрам начал подниматься член. Осознание своей сущности какое-то время терзало его, но в конечном итоге прошло довольно легко: Кадан с младых ногтей видел, как превращается одно в другое всё кругом. Как грубый, любивший выпить сидра Жослен дю Мов, выходя на сцену, превращался в благородного красавца, а пускавшая к себе по ночам по очереди трёх любовников Матильда обращается прекрасной девой. Реже случалось наоборот. У каждого в театре была одна-единственная, навечно закреплённая за ним роль. Кенина стала таковой для него.
Надевая кружевные юбки, Кадан переставал быть собой. То, что было бы стыдным для него в обычной жизни, Кенине давалось легко.
И так же, как Кенина и Кадан переплетались в его голове, вера в сказку, присущая всем людям искусства, и понимание того, что всё в жизни имеет свою цену, соединялись внутри него в одно. Кадан существовал на грани мира древних богов и мира шлюх и пропойц. Просыпаясь в рваных штанах и надевая худые башмаки, он вечером сменял их на кружева и медь, которую выдавал за золото. И вместе с ним самим менялся мир вокруг него.
В шестнадцать Кадан всё ещё оставался изящнее многих девушек, гибок, как лоза, и красив лицом, так что у Бертрана всё более появлялись мысли, что нашлись бы люди, которые куда больше заплатили за него.
Сам Кадан прекрасно понимал, насколько хорош, но другой жизни представить не мог. Он привык к театру как к семье, которой никогда не было у него.
В том же году Каданом впервые заинтересовался мужчина. Это был трактирщик Жозе Берноф, и он толком не понял, что прячется под пышными юбками Кенины.
Берноф ухаживал за Каданом несколько недель, пока не нащупал содержимое панталон. Последнее полностью отвратило его от недолгого увлечения, и он был таков.
С того дня и до тех пор, пока Кадану не исполнилось восемнадцать лет, им увлекались не раз. Были те, кого интересовала Кенина, но были и те, кто был вполне не прочь нащупать под кринолином худые мальчишеские ягодицы.
Кадан, впрочем, не спешил отвечать. Уроки матери и закулисная жизнь научили его, что никто не станет подкармливать корову, если молоко она даёт бесплатно.
Он принимал подарки, которые, впрочем, редко были так уж велики, скромно благодарил, но ни с кем не заходил слишком далеко.
Рано или поздно упорство ухажёра иссякало, а если он смел настаивать, небольшая театральная постановка с Жосленом Великолепным в роли ревнивого любовника быстро остужала его пыл.
Так было до тех пор, пока одним июльским вечером труппа не приняла решение ставить «Похищение Европы».
Роль Кадана была невелика – но вопреки обыкновению играл он не служанку, а Амура, пронзившего сердце смертной божественной стрелой.
В последнее время случалось, что Кадану доверяли играть пажей. Случалось нечасто, потому что импресарио считал, что театру куда выгоднее иметь в труппе хорошенькую миловидную актриску, которая привлекала бы мужчин, чем хорошенького мальчика – который мало кого мог бы привлечь.
Кадан относился к вопросу философски, хотя желание снять вечную маску всё сильнее терзало его. Он понимал, что в его положении – безродного сироты – нужно довольствоваться тем, что есть.
Зал, как обычно, наполняли шум, кашель и смех.
Кадану следовало появиться на сцене три раза, чтобы пустить три стрелы. Он продекламировал свою реплику и сделал выстрел, когда взгляд его замер на фигуре незнакомца в полумаске, стоявшего у самого выхода в толпе.
Для здешней публики незнакомец был слишком хорошо одет. Шляпа с пером бросала тень на его лицо, но в полумраке, окружившем его, Кадан отчётливо видел глаза: голубые, как два осколка хрусталя.
Кадан вздрогнул и забыл слова, когда встретил этот взгляд, устремлённый на себя. Такого не бывало с ним ещё никогда.
Он пустил стрелу и промахнулся, вызвав в зале нездоровый хохоток.
А незнакомец всё смотрел и смотрел, и Кадану казалось, что тот не видит костюма и грима. Взгляд его был устремлён внутрь него, пронзал лучше, чем любая стрела.
Кадану стало тяжело дышать.
Так и не договорив слова, он стал отступать назад. Но даже когда темнота окружила его, стихли покашливания и смешки, ему всё ещё казалось, что этот взгляд удерживает его в тисках.
Сердце билось как бешеное, кровь стучала в висках.
Ощущение неизбежности накрыло его с головой. Он почувствовал, что обречён – но пока ещё не мог понять на что.
Комментарий к Часть 3. Глава 1. Малая сцена
* Фавор – подарок в знак благосклонности, который прикалывался на одежду. В зависимости от желания (принимающей стороны) носился на груди у сердца, на поясе или на волосах у виска.
========== Глава 2. В гостях у барона ==========
Кадан дремал на соломенном тюфяке в подсобке, когда за дверью послышался шум.
Он было решил, что это снова сборщик налогов пришёл требовать своё – театр отбивался от него уже добрых несколько недель, потому что выручки едва хватало на еду, а король установил новый налог на роскошь, в соответствии с которым многие сценические костюмы простолюдинам носить было запрещено.
Он повернулся на другой бок и, укрывшись старым клетчатым пледом, который оставил ему отец, попытался уснуть – но сделать это ему не удалось.
Теперь уже забарабанили в его собственную дверь и, не дожидаясь, когда Кадан откроет её, распахнули с другой стороны.
– Кенина, у тебя новый ухажёр? – насмешливо поинтересовался Сезар, другой молодой актёр, игравший по большей части крестьян и бедняков. Сезар, хотя и был порядком крупноват, гонору имел как наследственный аристократ. Кадан же, не имевший, насколько знали в труппе, и тени благородных корней, без конца раздражал его своей утончённостью, к которой вовсе и не стремился. Изящество жестов, казалось, прорастало из него без особых к тому причин. А иногда – в особенности в ответ на насмешки Сезара и кого-то из подобных ему – Кадан умел сделать такое лицо, что ни дать ни взять походил на принца, которому к завтраку подали не то вино.
Впрочем, здесь, в театре, на который ходила смотреть по большей части простонародная публика, такие гримасы не пользовались спросом – напротив, скорее настраивали против него. Кадан, который обычно бывал замкнут и молчалив, многим казался высокомерным. А кое-кто даже распускал слухи о том, что он в самом деле опальный бастард какого-то герцога – что было довольно глупо, потому что старшие актёры прекрасно знали его отца, ухаживавшего за Жаклен много лет. Ни у кого больше из её поклонников не было таких рыжих волос.
Увидев Сезара, Кадан не стал спешить вставать – только приподнялся на локте и какое-то время разглядывал тучную фигуру собрата по цеху.
– Ты перебрал сидра, Сезар? – очень вежливо поинтересовался он.
– Вот, смотри, что он тебе принёс.
Кадан хмыкнул и, взяв из его рук футляр, осмотрел со всех сторон. Узкую коробочку обтягивал бархат, и на ней красовался вензель – Р. Л.
Осторожно приподняв крышку, Кадан увидел внутри цепочку драгоценных камней, нанизанных на нить. Украшение было в меру дорогим – слишком дорогим для Кадана, но определённо не таким уж дорогим для герцога и короля – но сложено было с особенным изяществом. Камни подобраны намётанным глазом, аккуратнейшим образом обточены и подогнаны друг к другу. По большей части здесь были аметисты и топаз.
– Кто это поднёс? – спросил Кадан, вновь поднимая взгляд.
– Мальчишка в сером плаще, но по виду – паж.
Кадану стало неспокойно. Он снова вспомнил голубые глаза, смотревшие на него. Они пугали его, как пугает отблеск направленной на тебя стрелы. В этом взгляде ему чудилась неизбежная смерть – он только не знал, для кого.
– Не нравится – отдай мне. Я Жоржетте подарю! – Сезар выхватил украшение из его рук.
– Бери, – равнодушно сказал Кадан, который в самом деле не хотел даже держать этот предмет в руках. – Хотя нет, постой.
Он поспешно вскочил с вороха соломы и, перехватив коробочку, снова отобрал её у Сезара.
– Я отдам Бертену. Пусть продаст и заплатит налог.
– Вот дурак, – фыркнул Сезар и проследил, как Кадан, минуя его, протискивается к двери и выходит в коридор.
Кадан не стал спрашивать почему. Ему всегда казалось, что Сезар и сам не слишком умён.
Кадан старался не думать о человеке, который приметил его, но никак не мог. То взгляд его, то загадочные буквы РЛ высвечивались у него в голове, терзая сознание тревогой.
Он надеялся, что если займёт себя репетициями, это пройдёт, и, отдав ожерелье Бертену, спустился в зал – тот располагался на первом этаже, в то время как комнаты старших актёров – на втором. Свои комнаты были не у всех, только у тех, кто прожил в театре много лет. И уж точно не у него.
Зал тоже был невелик и больше походил на салон таверны, где вместо прилавка располагался помост для представлений. Не было ни скамей, ни тем более кресел, публика смотрела спектакли стоя.
Кадан отыскал среди бумаг текст новой пьесы – её предложил Бертен. Свою роль он осознал уже достаточно хорошо, это была роль горничной – как всегда. Ему нравились в этой пьесе все роли, кроме неё. Но, к своему стыду, больше всего он любил повторять реплики прекрасной Бернес, влюбившейся в благородного разбойника и похищенной им. Он знал, что именно её играла бы мать.
– Мне страшно подумать, что случится, когда я вернусь домой, – негромко, но с чувством произнёс он вслух, – там меня теперь не примет никто.
– Оставайся со мной, – прозвучал из глубины зала звучный голос, от которого по всему телу Кадана пробежала дрожь. Он слышал этот голос… Когда-то давно. Кадан сам не мог поверить в это, но он точно знал. – Тебе не место среди жалких напыщенных вельмож, – продолжал голос тем временем, – ты моя, Бернес. Я люблю тебя. Я подарю тебе леса и птиц, каких не увидишь в зверинцах у господ.
Кадан молчал. Текст пьесы лежал у него в руках, и ещё мгновение назад он готов был прочитать продолжение, но от одного звука этого голоса горло сдавил спазм.
Медленно-медленно, надеясь, что за эти несколько секунд наваждение развеется, он повернулся на звук.
Всё тот же человек в маске с пронзительными голубыми глазами стоял напротив него.
– Кто вы? – спросил Кадан наконец, когда справился с собой. Он не хотел показывать страх и потому говорил спокойно, насколько мог.
Незнакомец не отвечал. Он замер в полумраке, скрестив руки на груди и опершись о край дверного проёма плечом.
– Вам понравился мой подарок? – произнёс он вместо ответа.
Кадан сглотнул.
– Он очень изящно сработан.
– Чего не скажешь о вашей пьесе. Редкостная чушь.
Кадан молчал. Ему пьеса нравилась, хотя он и подправил бы в ней кое-что.
– Как ваше имя? – спросил тем временем мужчина.
– Кадан, – ответил тот.
– Ка-дан, – по слогам повторил незнакомец, – в этом имени куда больше, чем может вместить этот театр. В нём чарующая магия древних легенд и пронзительная тоска старинных баллад.
Кадан вздрогнул и прищурился.
– Нетрудно догадаться, что раз я актёр и отчасти шотландец, то люблю петь. В особенности баллады древних времён.
– Вас так разозлило моё предположение… Интересно, с чего?
Кадан покачал головой.
– Вовсе нет. Меня раздражает то, как вы говорите со мной.
– Вот как? Вы предпочитаете деревенскую грубость, может быть?
– Я предпочитаю, когда из меня не делают дурака.
– Вы и сами весьма грубы.
– Потому что не ставлю целью вас очаровать.
– У вас хватает поклонников и без меня?
– Может быть.
– Поверьте, другого такого, как я, у вас нет.
– Потому, – Кадан демонстративно усмехнулся, – что в вас течёт благородная кровь?
– А в вас разве нет?
– Не тешьте себя. Я просто актёр.
– Тем более странно, что вы осмеливаетесь меня отвергать.
– Вы не симпатичны мне.
– Что с того? Зато я могу облагодетельствовать вас.
Кадан расхохотался, запрокинув голову назад, и взгляд незнакомца скользнул по его белому горлу, вызывавшему желание то ли укусить, то ли поцеловать.
Затем, мгновенно выпрямившись, он снова стал серьёзен, и взгляд шотландца теперь колол не хуже, чем лёд. У него были голубые, как зимнее небо, глаза, плохо сочетавшиеся с персиковой кожей лица, покрытой лёгкой сеточкой веснушек. Длинные неуложенные волосы разметались по плечам и блестели в тусклом свете масляных ламп, как красная медь.
– Я не продаюсь, – сухо отрезал Кадан, – ищите подстилку на одну ночь за углом – там находится трактир. А я актёр.
– Кто сказал, что вы нужны мне на одну ночь? – спросил незнакомец, и в голосе его теперь звенело то же упрямство. – Так легко вы не отделаетесь от меня. Я хочу заполучить вас навсегда.
Ответить Кадан не успел, потому что с другой стороны, за сценой, послышались грохот и шум – но это лишь голуби шумели под потолком.
Кадан быстро обернулся на звук, чтобы выяснить, кто мешает говорить, а когда снова обернулся к незнакомцу, то обнаружил, что уже остался один.
Незнакомец странно действовал на него.
Кадан испытывал страх – но одновременно и злость. До сих пор он не замечал подобной гремучей смеси за собой.
Он искренне надеялся, что не увидит его больше никогда – но шестое чувство подсказывало, что увидит, и ещё не раз.
Человек в маске больше не показывался ему на глаза, хотя Кадан выглядывал его в толпе на каждом представлении – очевидно, это место было слишком вульгарно для него. Но подарки, тем не менее, продолжали приходить.
Спустя менее чем неделю пришло ещё одно колье.
Затем золотые часы.
Зеркальце, инкрустированное гранатами.
Подарки с каждым разом становились ценней, как будто даритель стремился прикормить его.
На Кадана они действовали неоднозначно.
Некоторые из них откровенно помогли. Драгоценности можно было продать, чтобы внести вклад в развитие театра – а польза от этого была не только труппе, но и лично ему. Кадана начинали уважать.
Никого здесь не волновало, сколько ему лет. Молодой актёр всегда был в особой цене, и мало кто сохранял популярность, когда возраст переваливал за тридцать лет. Обычно такие либо уходили в богатый дом, либо становились гувернёрами – учили детишек аристократов играть на пианино или петь, либо, что чаще, спивались и умирали в нищете.
– Соглашался бы ты, – как-то сказал ему Бертен, – пока на тебя есть спрос. Аристократа ты второй раз, может, и не найдёшь.
Кадан молчал и хмуро смотрел в пустоту перед собой. Он понимал, что по-хорошему Бертен прав. Приняв покровительство незнакомого аристократа, он мог бы помочь и себе, и другим. Золочёные кружева и бархатный камзол, в которых незнакомец в маске явился к нему в прошлый раз, лучше чем что бы то ни было говорили о том, что он может дать гораздо больше. Да и сам незнакомец довольно скоро это доказал – когда рано утром, нежданно-негаданно, к зданию театра подкатила повозка, наполненная костюмами, сшитыми по испанской и французской моде.
Кадан, в тот момент как раз репетировавший с Сезаром роль, только открыл рот.
– Что это? – хмуро спросил он.
– Подарок для вас! – сообщил поставщик. – Извольте принимать!
Кадан не решился – да и не очень хотел – возражать. Он понимал, что за такие подарки приходится платить, но костюмы, настоящие, украшенные драгоценным шитьём, позволили бы сделать здесь совсем другой театр. И уж конечно ему не пришлось бы больше играть горничных, если бы все узнали, что костюмы достал именно он.
У других актёров пожертвование так же вызвало ажиотаж. Костюмы были изучены со всех сторон. О том, чтобы кто-то забрал что-то себе, речи не шло – всё, что принадлежало театру, делилось на всех.
– У нас подрастает маленькая звезда, – фыркнула Матильда, и не подумавшая прикоснуться ни к одному из привезённых платьев, – смотрите, как бы не случился пожар.
И, к стыду Кадана, Матильда оказалась права.
Спустя пару недель их пригласили играть в поместье к барону де Голену.
Барон был не слишком богат, но для театра Монтен Блан это был очень хороший заказ.
Они собрали декорации и костюмы в кибитку и к вечеру того же дня были на месте. Труппа должна была отыграть несколько представлений – барон собирался показать их гостям.
Разместили их на конюшне, и, поужинав на кухне после первого представления остатками с господского стола, актёры отправились спать.
Раньше, чем на колокольне успели пробить заутреню, Кадана разбудил топот и звон. Языки пламени метались за окном.
– Бандиты! – истошно завопила Матильда, кутаясь в платье, которое никак не успевала натянуть на себя.
Жослен успел накинуть плащ и теперь стоял, прижавшись спиной к дальней стене, выставив перед собой бутафорскую шпагу.
А в следующую минуту удар в дверь сорвал её с петель, и пятеро хохочущих всадников ворвались внутрь, сметая всё на своём пути.
На бандитов не походил никто из них: хотя все пятеро были в масках, но плащи их и камзолы были подобраны очень уж хорошо. Все пятеро аристократов были молоды и высоки, но ничего более Кадан разглядеть не мог. Нападатели спешились все, кроме одного.
Подшучивая друг над другом и над актёрами, они первой схватили Матильду и уложили её на спину – тут же, на козлах. Двое занялись ей, а ещё двое бросились к Кадану, который ещё не успел снять сценический костюм и сейчас стоял в куче нижних юбок в стороне и судорожно искал любое оружие, которое позволило бы ему дать опор.
Он, конечно, понимал, что первый раз его скорее всего случится с мужчиной – чего бы он сам ни хотел. Но от одной мысли, что это случится вот так, слёзы наворачивались на глаза. Он попятился, но далеко отойти не успел. Аристократы спешились и, зажав его с двух сторон, принялись ощупывать бока.
– Тощая какая, – бросил один.
– И совсем без груди, – подтвердил другой.
Кадан бросил затравленный взгляд на Жослена и Сезара, жавшихся в углу, но те, кажется, были заняты только поиском возможности сбежать.
– Пустите… – без всякой надежды выкрикнул Кадан. Голос срывался, и слово скорее походило на мольбу, чем на приказ. Он попытался отодрать руки нападавших от себя, но тех было двое, а он один, и они абсолютно точно были сильнее его.
Аристократы принялись стягивать юбки одну за другой.
Матильда громко стонала, лёжа на столе. Ноги её оказались широко разведены, и один из нападавших толкался бёдрами между них.
– Стоять, – рявкнул пятый из нападавших, и у Кадана ноги подкосились от звука его голоса, – этот мой. Возьмите кого-нибудь ещё.
– Да кого, эту, что ли? – один из его друзей кивнул на старую Гислен, которой оставалось играть только ведьм.
– Мне всё равно, – не спешиваясь, пятый аристократ втянул его в седло и, развернув коня, поехал прочь.
Кадан тяжело дышал и старался не прижиматься к нему. Он обнимал руками сам себя и боялся свалиться с коня, но к похитителю прикасаться всё равно не хотел.
Аристократ же пустил коня в галоп, но уже через четверть часа остановил его у небольшого охотничьего домика в лесу – заброшенного, судя по всему.
Сняв Кадана с коня, он занёс его внутрь. Стены дома, некогда роскошного, теперь покрылись пылью и паутиной. Мебели не было – только давно потухший камин и кровать, на которую незнакомец опустил свою добычу.
Кадан тут же подтянул под себя колени и обхватил их руками, намереваясь сопротивляться до конца.
– Всё хорошо, – незнакомец сел на кровать рядом с ним и протянул руку. Кадан отпрянул, но незнакомец приблизил её и провёл по его раскрасневшейся щеке. – Не пойму только, какого чёрта тебя сюда принесло?
– Зачем? – только и смог выдавить Кадан. – Что мы сделали вам?
Незнакомец пожал плечами и, приблизившись к нему, вдохнул запах, исходивший от волос Кадана – запах пыли и клопов.
Кадан же, в свою очередь, обнаружил, что от незнакомца сильно несёт брагой, и понял всё.
Он ещё сильнее сжался в комок, понимая, что всё равно не сможет защитить себя. Теперь человек в маске получит своё.
Но тот лишь провёл кончиками пальцев по его волосам, разбирая их на отдельные прядки.
– Как давно я об этом мечтал… – прошептал он и коснулся губами его лба, – никому больше тебя не отдам.
– Я не хочу тебя… – выдавил Кадан, – отпусти меня, прошу.
– Отпущу, – легко согласился мужчина, и улыбка заиграла на его губах, – если ты обещаешь, что придёшь ко мне сам.
Кадан молчал. Выбор был не очень-то велик, но в эти секунды ему казалось, что самое страшное уже произошло. Куда лучше будет в самом деле отдаться незнакомцу после очередного дорогого подарка, чем вот так, силой, в дремучем лесу, откуда и дороги домой не найдёшь.
– Только не сегодня, – попросил он, – я ещё не готов… Прошу тебя.
Незнакомец кивнул.
Кадан протянул руку, намереваясь снять с него маску, но незнакомец схватил его за запястье, поднёс к губам и поцеловал.
– Как твоё имя? – спросил Кадан, зачарованно наблюдая за ним. – И как я узнаю тебя?
Губы мужчины дрогнули в улыбке.
– Рауль, – сказал он, – уверен, ты узнаешь меня, когда я за тобой приду.
========== Глава 3. Рауль ==========
Рауль дал ему выспаться и уже под утро снова усадил на коня.
Кадан чувствовал, как сильные руки мужчины обнимают его с двух сторон, и ему становилось странно горячо. Близость Рауля пугала его, но тот был нежен и осторожен и куда более бережно касался его, чем трактирщик Берноф или кто-нибудь ещё.
– Я отвезу тебя в город, – не терпящим пререканий голосом сказал он, – эти гастроли закончатся без тебя.
Кадан спорить не стал. Перед глазами его всё ещё стояли исполненные страхом лица Жослена и Сезара, намеревавшихся сбежать, бросив Матильду, старуху Гислен и его в руках гуляк.
Кадан закрыл глаза и, чтобы избавиться от навязчивого видения, глубоко вдохнул. Лошадь ударила копытом, и его слегка качнуло, так что спина его легла на грудь спасителю.
«Не так уж и страшно прикасаться к нему», – подумал Кадан, задерживаясь в таком положении, просто чтобы понять, что же всё-таки ощущал.
Рауль ситуацией не воспользовался. Только чуть придержал его. И Кадан мог бы подумать, что вовсе не интересует его, если бы не подарки и не сказанные ночью слова.
Так, за несколько часов, они доехали до города, и конь в конце концов остановился перед театром.
– Я тебя провожу, – всё тем же голосом, не терпящим пререканий, сообщил Рауль.
– Не стоит, – попытался возразить Кадан, – дальше некуда идти, да и дорогу я найду сам, – он помедлил и добавил: – Спасибо вам.
Рауль однако, казалось, не слышал его. Спешившись следом за Каданом, он помог ему открыть дверь, ведущую в театр – как будто тот не справился бы сам. И следом за ним вступил в полутёмный, пропахший пылью зал.
– Не понимаю, – сказал он, следуя за Каданом, неторопливо бредущим вперёд.
– Чего?
– Как тебе может нравиться здесь?
Кадан повёл плечами.
– Не могу сказать, что я выбирал, но в этом мире встречается и куда худшая судьба.
– И эти юбки… – руки Рауля на сей раз бесцеремонно легли ему на бёдра и притянули вплотную к себе, – не могу сказать, что они тебе не к лицу. Но разве ты доволен тем, кто ты для них всех?
Кадан задумался. Объятия Рауля не слишком беспокоили его – такое случалось с ним уже не в первый раз, а руки Рауля к тому же оставались бережны и пока не заходили слишком далеко.
– Если вы о женских ролях – то не могу сказать, что они так уж неприятны мне. Пожалуй, мне скорее не нравится играть слугу, – он чуть обернулся, заглядывая в глаза мужчине, – моя мать играла королев.
Рауль прищурился. Кадан предполагал, что сейчас он пообещает ему прослушивание в театре Мольера или что-то вроде того, но вместо этого Рауль спросил:
– Значит, ты готов принять на себя женскую роль?
– Смотря с кем, – быстро ответил Кадан.
Рауль усмехнулся и уткнулся носом ему в шею.
– Ты очень нежен… Но совсем не пуглив. Тебя ещё не трогал никто?
Кадан покачал головой.
– Не более, чем вы сейчас.
– При такой жизни… Странно, что ты сумел избежать соблазнов.
Кадан пожал плечами.
– Меня никто не заставлял. А сам я не видел повода предаваться им.
– Я рад. Значит, ты будешь принадлежать только мне.
Кадан промолчал. Слова Рауля не понравились ему, но он помнил, что обещал.
– Поэтому, – продолжил он вместо ответа, – сегодняшняя ночь порядком напугала меня.
– Прости, – Рауль едва заметно улыбнулся и провёл кончиком носа по его волосам. Волосы Кадана, правда, были жёсткими от дешевого мыла, и не отметить это Рауль не смог. – Если ты доверишься мне – никто больше не посмеет тебя испугать.
– Я помню о своих словах, – серьёзно ответил Кадан, – простите… я хотел бы переодеться. Вы отпустите меня?
Рауль покачал головой.
– Я же сказал, что провожу тебя. Я хочу посмотреть, где ты живёшь.
Вот именно этого Кадан и не хотел показывать ему, но избавиться от Рауля явно было не так легко.
Они миновали зал, прошли по небольшому коридору, в который выходили ещё две комнатки, и спустились в подвал, где находилась подсобка с соломенным тюфяком, на котором Кадан спал. Свет проникал сквозь окошко под самым потолком, но даже сейчас его не хватало, чтобы осветить и половины помещения.
– Здесь? – спросил Рауль.
– Только по ночам.
– А днём?
Кадан повёл плечом.
– Днём хватает дел в театре, если же нет – я хожу на ярмарку, гуляю по рядам.
– Исключено.
– Исключено… что?
– Всё. Этот тюфяк, например. У тебя от него царапины на плечах.
Кадан склонил голову.
– Только не надо устраивать скандал в театре. У меня от этого будет ещё больше проблем.
– И не думал. Собирай вещи, и идём.
– Я не буду ничего…
– Тогда идём так. Всё равно здесь нечего собирать.
Рауль потянул его за руку и потащил за собой обратно на первый этаж. Кадан, поколебавшись, решил не спорить – никогда не поздно сбежать.
Оказавшись на улице, Рауль не сразу сориентировался – явно бывал в этом районе не часто.
– Где здесь приличный постоялый двор? – спросил он.
– За углом.
– Это там, куда ты меня посылал шлюх снимать?
Кадан промолчал.
– Ясно, идём.
Рауль заставил его снова забраться на коня и повернул его в направлении Сен-Онорэ. Каменные дома здесь не каждому были по карману: по обе стороны тянулись по большей части старые, фахверковые, заселенные от подвала до чердака. Они так плотно прижимались друг к другу, что казалось – можно легко перепрыгнуть с одной крыши на другую. Номеров не было: прохожие, спешившие по узким улочкам вдоль ветхих, почерневших домов с источенными червями балками, нависавшими над перекрёстками, ориентировались по вывескам лавчонок и харчевен.
Однако дом, у которого Рауль остановил коня, выглядел куда чище и свежей тех, что стояли по обе стороны от него.
Первый этаж его был каменным, а второй, третий и четвёртый – деревянными. Верхние этажи слегка выдавались вперёд, нависая над улицей. Окна выходили на улицу, а хозяйственные пристройки располагались во дворе.
Постучав в дверь, он дождался, пока хозяйка откроет. Та явно даже в маске узнала его, потому что зажала ладонью рот.
– Господин…
– Тихо, – перебил её Рауль, – я привёл постояльца. Нам нужно несколько комнат и слуга для него.
Хозяйка быстро закивала. Кликнула горничную и приказала отвести Кадана на второй этаж, Рауль же остался договариваться о цене.
Войдя внутрь, Кадан сразу же оказался в главной комнате, куда от порога вело несколько ступенек. Она, очевидно, служила хозяйке гостиной и столовой, а за ней шла другая, поменьше, откуда доносился запах тушёной птицы. Низенькая дверца в углу вела в погреб.
Хозяйка кликнула слугу, и тот проводил Кадана по лестнице на второй этаж. Здесь располагались спальни.
Верхние этажи сдавались внаём. Третий и четвёртый – беднякам. Там в одной комнате, разделённой перегородками, могли жить несколько семей.
Но второй этаж сдавался целиком, и когда слуга произнёс:
