Текст книги "Линии ветров. Баллада о Звёздном Ветре (СИ, Слэш)"

Автор книги: neisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Орлов молчал. У него не было возражений. Он сам не знал, почему его так пугает этот брак. Он знал Леона достаточно давно, чтобы ему доверять. Леон был красив – его лицо светилось матовым полумесяцем в обрамлении светлых волос, а ручки были нежнее, чем у любой красавицы при дворе. Он был богат – вернее, конечно, богат был его отец, и этот брак решил бы для Орлова множество проблем. Наконец, его род был таким же древним, как у него самого – если Ростовы вели родословную от первых губернаторов Шлиссельбурга, то первый из Орловых был капитаном флагманского корабля, выигравшего с захватчиками первый бой.

Но самое главное – с Леоном было хорошо. Его присутствие было как аромат садовых цветов – ненавязчивым и успокаивающим, как дуновение летнего ветерка.

– Нужно получить разрешение у императора, – наконец сказал он, – а сейчас Александр его не даст.

– Мой отец…

– Ваш отец здесь не сможет сделать ничего. Только после полёта, иначе никак. Впрочем, он может попытаться, почему бы и нет?

Леон сделал глубокий вдох.

– Ну хорошо. Но тогда вам самому придётся говорить с моим отцом. И я надеюсь, хотя бы помолвку вы мне можете обещать?

Орлов помолчал.

– Мы объявим о помолвке, – наконец сказал он, – весной, – и, предчувствуя возражения, накрыл губы Леона рукой. – Я хочу, чтобы всё было всерьёз. Мне нужно подготовить бал. Такой, чтобы целый год помнили о нас.

Леон привстал на цыпочки и легко коснулся губами его губ.

– Тогда я буду ждать, – пообещал он. – И прикажу готовить фрак.

 

Покинув дом Ростовых, граф отправился к себе и в самом деле распорядился готовить бал. Управляющему, который попытался было заикнуться о деньгах, он только сказал:

– Ты ничего не понимаешь. Чем больше денег будет вложено в бал, тем больше людей будут говорить о нас. А значит, тем больше выиграем и мы.

Усадьба его, такая же древняя, как и особняк Ростовых, располагалась тем не менее куда дальше от центральных улиц, у самого моря – в том месте, где Основатель когда-то – по пути от одной крепости к другой – останавливался и подолгу смотрел на остров и на дельту реки.

Дворец Орлова располагался на высоком холме, поросшем лесом, террасами сбегавшим к побережью залива. Окна смотрели на гладь северного моря и проступающие в зыбкой дымке очертания города на другом берегу.

Центральное здание сливалось в единое целое со склонами зелёного хребта, откуда вниз спускались лестницы, декорированные, как и сам дворец, бесчисленным количеством скульптур, а по ступеням лестниц бежали, переливаясь, струи воды.

Первый из графов Орловых сам составлял проекты парка и его дворцов. Множество фонтанов, испещрявших склоны, требовали такое количество воды, что внутри холма пришлось создать систему труб и насосов в разы более совершенную, чем та, что имел весь остальной Шлиссельбург. В парк же были завезены деревья, которые на сотню километров вокруг нигде не росли – каштаны, можжевельник и тис.

Фонтаны били всё время – останавливаясь лишь зимой, когда в прудах замерзала вода. Каскады украшали статуи из мрамора и бронзы, которые появились здесь ещё тогда, когда большая часть города была выстроена из дерева.

Всего усадьба включала в себя три дворца, оперный театр, грот, два десятка каскадов и фонтанов, а кроме того спрятанные в глубине регулярных аллей вольеры для птиц, где содержались павлины, аисты, сокола и бойцовые петухи, зверинцы с дикими козами, оленями, зубрами и кабанами, фруктовые сады и цветники. Особенной любовью теперешнего владельца усадьбы и его гостей пользовался манеж, где в день помолвки была устроена «карусель» – гости, приехавшие задолго до начала торжества, соревновались во владении шпагой, револьвером, копьём и мечом.

Леон, не знавший равных в грациозности на бальном паркете, проявил себя и здесь: на полном скаку он легко выдёргивал копьём ввёрнутые в стену манежа кольца и срубал картонные головы кочевников в чалмах мечом.

С падением сумерек все дворцовые здания, дорожки парков и стоявшие у пристани корабли осветились затейливой иллюминацией из фонарей всех возможных цветов.

В восемь вечера начался основной приток гостей. В девять часов присутствовали уже цесаревичи и великие князья. В половине десятого прибыл и сам государь. Как только он вышел из кареты, загремела музыка у крыльца, сам Орлов встретил его и проводил в зал Ассамблеи.

Церемониальная лестница вела туда с первого этажа дворца. Стены её сверху украшали родовые гербы Орловых. Нижнюю же часть стены испещряла золочёная деревянная резьба.

Между верхними маршами Церемониальной лестницы стояли две статуи, изображавшие Ветра.

Вход в зал Ассамблеи представлял собой высокую, богато украшенную арку с парными колоннами и треугольной надстройкой, над которой с обоих боков от родового герба стояли статуи «Честь» и «Верность».

Вдоль восточной и южной стен зала Ассамблеи были установлены в два ряда один над другим огромные зеркала, имитировавшие окна, в обрамлении резных рам с золочёным узором. Все свободные места по стенам занимали такие же рамы. Свободное пространство заполняли изысканные орнаменты из вьющихся растений, лепных узоров и виньеток. На вогнутых переходах от стен к потолку висели овальные картины кисти корсиканских живописцев, а под потолком сверкал красками плафон, изображавший сияющий звездами космос. Пол зала устилал мозаичный паркет, фрагменты орнаментов которого были собраны из акации, сливы, дымчатого дуба и вишни тремо.

Ко времени появления императора в зале находилось уже более семи сотен приглашённых особ. Стоило мужчинам поклониться, а дамам присесть в реверансе, как одна из стен исчезла, и зал огласил удивлённый шёпот. Открылась ниша, декорированная под грот, уходящий далеко в глубину гор. С вершин утёсов ниспадали два источника, оставлявшие множество каскадов и ручейков, в которых резвились Нимфы, плавали Наяды, катались на дельфинах Тритоны. Грот окружали кадки с деревьями, имитировавшими рощи и виноградные лозы-вьюны.

Грянула музыка, и Орлов сам, под руку с Леоном, вышел к самой середине чудесной декорации. Надев кольцо на маленький пальчик Леона, он торжественно поклялся вернуться из чужих миров, чтобы заключить с ним брак. Сердце юноши стучало как бешеное, а через несколько секунд ударили литавры, вторя музыке, звучавшей в его груди, и начался балет.

По окончании представления начался бал, и часть гостей отправилась в парк. А когда часы пробили полночь, декорация снова поднялась, и в анфиладе комнат, убегающих вдаль, гости увидели длинные уставленные кушаньями столы. Камердинер возвестил начало ужина, который длился ещё час. Затем, по окончании ужина, в саду загремела канонада фейерверков, расцветившая зелёным и красным небосвод – и опять продолжился бал.

Только ближе к рассвету бал стал утихать, а гости – разъезжаться по домам. Леон стоял, глядя на торжество, абсолютно счастливый, и даже мысли о том, что это всего лишь помолвка и граф может ещё взять свои слова назад, не тревожили его. Он был абсолютно уверен, что у них ещё всё впереди.

 

ГЛАВА 5

Николай не провёл в столице и трёх дней. Уже на следующее утро после бала он вернулся в расположение своей эскадры, и один за другим потянулись серые, сонные зимние дни.

Самой загруженной была первая половина дня. Эскадру поднимали в шесть утра, и тут же весь состав эскадры Крылатых отправлялся в ангар – чистить, смазывать и заправлять стоящие там небольшие манёвренные корабли.

Подразделения Крылатых, в одном из которых служил и Николай, появились в те далёкие дни, когда флот императора встретил кочевников в первый раз. Было это через пару лет после того, как Ромеи отбили первые перекрёстки Ветров и решили было уже, что начинают выигрывать войну. Корабли захватчиков были тяжёлыми, и тактика против них была худо-бедно отработана за десять лет войны. Когда же один из первых рейсов продовольствия, направленный на новые военные базы на перекрёстках Ветров, цели не достиг, для многих это был шок – десятки тонн бесценного продовольствия были потеряны навсегда. Вторая поставка была организована на следующую неделю после того, как стало ясно, что корабли погибли, и теперь уже тяжёлые линкоры вели их всю дорогу до узлов. Однако снова продовольствие не удалось довезти. Лёгкие манёвренные кораблики, которые, как узнали ромеи много позже, назывались гунали, целились не столько в корабли сопровождения, сколько в охраняемый ими груз. Проследить дорогу, которой пришли эти корабли, тогда не удалось – скорость их в области Ветров превышала скорость самых быстрых кораблей ромеев в несколько раз. Зато одному из линкоров удалось подбить корабль противника и взять его на борт.

На какое-то время сообщение с базами было прервано, а затем в космос были выпущены два десятка новых, выстроенных по типу вражеских, лёгких кораблей. Так  началась история эскадрилий Крылатых.

Крылатые, формирований которых через несколько лет уже насчитывалось более сотни, вели разведку, несли боевое охранение, выставляли боевые посты на границах освоенных миров, совершали рейды в тылы противника – так были открыты платформы кочевников и установлен первый контакт.

Особой радости он ромеям не принёс. Противник требовал передать ему полную монополию на торговлю по линиям ветров и ни на какие уступки не шёл. Потому приказом Основателя было решено отправить послов восвояси, а по периметру границ выставить заслоны Крылатых.

С тех пор война с кочевниками шла практически не прекращаясь, и если она затихала, то это значило лишь, что противник готовит новый серьёзный бой. Однако для новорожденной Империи Ромеев, которая к тому времени продолжала воевать с захватчиками и вступала в периодические стычки с мало объединёнными между собой полубандитскими образованиями корсиканцев и японцев, пытавшихся захватить власть в Содружестве Земных миров, ещё одна перманентная война изменила не слишком много. Главной статьёй финансирования в любом случае оставался флот, на службе в котором состояли все женщины и все мужчины Империи до одного.

Последнее обстоятельство немало тормозило развитие столицы и первых мирных колоний, так что скрепя сердце Основатель был вынужден освободить от военной службы всех, вступающих в брак «в качестве пассивной стороны». Закон был рассчитан прежде всего на женщин, которые должны были растить детей, однако абсолютно неожиданно выяснилось, что подпадает под него и определённая часть мужчин, вступавшая в разрешённый к тому времени однополый брак. Впрочем, уходили в отставку далеко не все. Многие предпочитали остаться с супругом на военном корабле, и если до этого служили порознь (что случалось нечасто) – просто просили перевод. Однако со временем население Империи росло. В Шлиссельбург и его окрестности стекались беженцы из охваченных хаосом чужих колоний и миров. Появились те, кто служить вовсе не хотел или вовсе не подпадал под данное Основателем смутное определение военнообязанных, которыми являлись «все рождённые на территории Ромейской Империи и имеющие родителями офицеров и рядовых ромейского флота». Так население Империи постепенно разделилось на тех, кто был ромеем, и тех, кто был ромеем не совсем. Первые постепенно образовывали уже другую категорию – родовых дворян. И хотя со временем были введены откупные, позволявшие имевшим офицером всего одного родителя не вступать во флот, воспользоваться подобной возможностью уважающий себя дворянин не мог.

Так, когда мать Николя только заикнулась о том, что хотела бы оставить сыновей при себе, супруг отчитал её, сказав: «Ежели судьба сделала тебя из купеческой дочери женою офицера и дворянина, вступить в сословие, кое не платит податей государю деньгами, но владеет ромейской землёй, то ты должна знать, что взамен того взаплату за почёт по неоспоримой справедливости и дети твои обязаны будут наряду с другими заплатить за своё почётное звание трудами военными, потоками крови на поле чести и, может быть, утратою которого-нибудь из них: иначе же они были бы чистые тунеядцы, могущие размножением себе подобных на беспрекословной от совести льготе задушить своё отечество, а не защищать.»

 «В целом свете дворянские поколения пользуются правом высшего уважения от всех иных сословий, но за то они, отстаивая в военных трудах и огнях битв, защищают свои государства, прославляя их и себя» – добавил он. Так разговор был окончен, а судьба Николая раз и навсегда решена.

Впрочем, он не жалел о доставшемся ему пути никогда. С одиннадцати лет, когда, поехав с родителями в столицу на зимние праздники, он увидел на центральной площади развод полков и юного знаменосца, идущего впереди войск, он мечтал о том, как когда-нибудь так же точно будет нести знамя и он. Этого, правда, не произошло, потому что пехота оказалась родом войск недостаточно престижным по мнению его отца. Зато ему замечательно подошла эскадрилья Крылатых.

Крылатые имели славу бойцов, не терявшихся ни при каких обстоятельствах, действовавших всегда быстро, напористо и легко. И хотя Николай никогда не задумывался, есть ли подобные качества у него, он отлично видел, что ими обладают многие из его товарищей по эскадре.

Все они с момента поступления в кадетский корпус обучались не столько положенным почётным гвардейским полкам, расквартированным в столице зимой и летом, владению холодным оружием и верховой езде, сколько пилотированию малых кораблей и стрельбе. Впрочем, первые два вида воинских искусств тоже занимали в их подготовке своё место.

Поднявшись с рассветом, а зимой – задолго до него, Николай вместе со всеми своими соратниками начинал приводить в порядок корабль. Заливал маслом каждую щель последовательно от кабины к хвосту – сначала по левой, затем по правой стороне. Потом проверял топливо и, наконец погладив по борту, накрывал утеплённой тканью – чтобы не замёрзли масло и горючее, потому что температура в Шлиссельбурге зимой падала далеко ниже нуля.

Затем только шёл умываться и завтракать, на что ему давался ещё час. Бриться каждый день никто не заставлял – полковой цирюльник обслуживал всех раз в три дня. Однако Николай – или, как называли его здесь, Николя – предпочитал оставаться в форме всегда.

Завтрак состоял, как правило, из чая с хлебом, к которым иногда добавлялись каша или щи. Оплачивался он – как и всё продовольствие и обмундирование – из жалования, которое было не особенно велико, так что те, кому не помогала родня, пытались подрабатывать на стороне.

Часам к десяти утра пилоты возвращались в ангар, чтобы занять места в звездолётах и поднять их в воздух. Далее начинались учения: в открытом небе отрабатывались построения или же под специально для этого отведённым высоким куполом – индивидуальные навыки.

Учения заканчивались к двенадцати часам, звучал сигнал к обеду. Но прежде чем отправиться в столовую, каждый повторял утренний ритуал: полная проверка систем корабля. На обед снова каждый получал тарелку щей – с салом и говядиной или с постным маслом. Если у кого-то из Крылатых находились деньги, то обедать отправлялись в город: с бутылкой пива в трактире на Центральном проспекте или с вином и десертом – на восточном. До шести вечера пилоты были свободны, и те, кто не занимался подработками, возвращались в казармы чистить оружие и амуницию или, напротив, шли гулять. Угощались продававшимся на Шлиссельбургских улицах мармеладом и пили шампанское по два рубля, при том, что фунт кофе стоил сорок копеек.

Эти прогулки Николя любил особенно, как и вечерние посиделки за карточным столом. Здесь не надо было изображать из себя ничего. Фанфаронство, надутость, чванство и высокомерие считались смертным грехом.

К шести часам нужно было возвращаться назад – в казармах играли сигнал к ужину и к еще одной проверке кораблей. Процедура в этот раз предусматривала и проверку систем тревоги на случай неожиданного вылета. Затем делалась перекличка состава, и в девять вечера трудовой день подходил к концу.

Зато в офицерском собрании раскладывались ломберные столы, обтянутые зелёным сукном, и начинали играть. Через час уже пол устилали брошенные неудачливыми понтёрами и банкомётами колоды. Играли не из-за денег – всё равно выигравший на следующий день покупал шампанское на всех. Играли, чтобы провести время, посмеяться и поговорить, и эти вечера казались Николя во много раз веселее светских балов.

Балы он не любил, благо их и не было толком в декабре.

Были ещё и другие вечера, когда, собравшись в устланной коврами комнате, офицеры разжигали в её центре огонь и ставили на него сосуд, в котором смешаны были сахар и ром. Кругом садились в несколько рядов пирующие с пистолетами в руках. Когда сахар таял, в сосуд вливали шампанское. Получившийся напиток заливали в дула пистолетов, а затем начиналась попойка. Музыканты, нанятые и спрятанные за стеной или под окном, трубачи и песенники начинали играть, так что музыка, казалось, доносилась со всех сторон.  Однако даже во время таких попоек никто не забывал про старшинство. И если звучал приказ старшего по званию – младший тут же бросался его исполнять.

С началом нового года, впрочем, начался и сезон балов, которые Николя вовсе не горел желанием посещать. Всё чаще он оставался в одиночестве по вечерам и всё больше думал о том, когда получит новый, серьёзный приказ. В столице, несмотря ни на что, он чувствовал себя бессмысленным и бесполезным. Ему хотелось на фронт. Вспоминал он и ту недолгую встречу, с которой новое, тягучее и безнадёжное чувство поселилось в нём. Он так и не смог узнать, кем был тот офицер, с которым он разговаривал в Галерее Героев и которого не видел ни разу после того. Понимал только, что тот стоит в иерархии флота несравнимо выше него, и потому встретиться им вряд ли суждено.

В марте, когда начались перемены погоды, и то и дело стал стаивать и снова выпадать снег, Николя заболел и тогда же получил письмо. Мать уговаривала его хоть ненадолго вернуться домой. Отпросившись у офицера под предлогом болезни, он отправился в поместье в тот же день.

 

На юге, где располагалась усадьба Троекуровых, было куда теплей, и деревья уже покрылись первой листвой. Ещё с воздуха, подлетая к знакомым местам, Николя увидел очертания озера, на котором проводил целые дни до того, как начал служить. Далеко к горизонту убегала озёрная гладь, перемежаемая островками скалистых шхер. Вдоль северного берега тянулись стройными колоннами грациозные корабельные сосны, зато юго-западный представлял из себя песчаный, покрытый дюнами пляж, где Николя любил бегать и купаться с дворовыми мальчишками по вечерам. Ему внезапно стало так легко, что, едва опустив корабль на заднем дворе, он соскочил на землю и бегом побежал к крыльцу. Отец сидел в гостиной и, кажется, так скоро его не ждал. И одарил сына удивлённым взглядом, и приподнял брови, так что Николя сразу подобрался и, с трудом сдерживая улыбку, отвесил торопливый поклон.

– Доброго утра, батюшка. Вы, кажется, вызывали меня.

– Вызывал.

Николя всё-таки улыбнулся.

– Я очень скучал.

Он бросился вперёд и повис на шее у едва поднявшегося во весь рост отца. Отец погладил его по спине, прокашлялся, прогоняя собственную усмешку с лица, и скомандовал:

– А ну прекратить! Совсем распустила тебя мать!

Николя торопливо шагнул назад и отвесил ещё один поклон.

– Прошу меня простить.

– Обед готов. Иди, переоденься, я велю подавать.

 

За столом говорили ни о чём и Николя стало ещё легче, он будто бы плыл по воздуху в светлой неге, только теперь поняв, как скучал по родне. Он так глубоко погрузился в свои мысли, что не расслышал, когда разговор зашёл о нём, и сквозь марево радости пробился голос матери:

–  А Лизоньку ты не хочешь повидать?

– Что? – Николя резко выпрямился. Его будто бы обдало холодной водой.

– Она всё время только и делала, что скучала по тебе. Надо бы связаться с ней, пусть приедет на чай.

– Хорошо… – растерянно произнёс Николя, – прошу простить меня… я с дороги очень устал.

Он поднялся из-за стола под пристальным и суровым взглядом отца. Мать, однако, накрыла ладонь супруга рукой, заставляя его промолчать, и сказала:

– Иди. Отдыхай.

Всю ночь Николя не спал. Он вспоминал круглощёкую и сероглазую Лизоньку, которой когда-то дарил колечко из луговой травы, и которая одевала на его чело венок из веточек шиповника. Лиза и сама была нежная, как цветок. Но как бы он ни хотел соврать, он никогда по ней не скучал. Что было – то было для него и давно прошло. Она была подругой детских лет, но не более того. И вопреки всему разумному другое – мужское – лицо вытесняло её.

Однако утром, за завтраком, мать снова завела прежний разговор.

– Ты должен повидаться с ней, – говорила она, – Лизонька стала чудо как хороша. Ты, конечно, в столице навидался ухоженных и разодетых барышень, но поверь мне, такой ты нигде не найдёшь. Есть вечная, неизменная красота.

– Я ведь уже сказал, – ответил Николя, – я готов.

И к вечеру Лизонька в самом деле была приглашена на чай. К своему удивлению Николя обнаружил, что она и правда прелесть как хороша. Но это не меняло того, что он не чувствовал к ней ровным счётом ничего, и когда в его руку ложилась её маленькая ладошка, невольно вспоминал тонкие длинные пальцы темноволосого незнакомца, лежащие на стекле. В сердце его просыпалась неясная тянущая боль, и каждый новый день в усадьбе Троекуровых наполнялся для него всё новой тоской.

Николай отлично знал, как излечивается эта душевная немощь. В бою все пустые мысли вылетали из головы, в кабине помещались только двое – смерть и ты. Однако нового назначения всё не приходило, и даже ротмистр, которому он послал запрос с просьбой разрешить ему вернуться назад в казармы, ответил, что нужды в этом нет. Николай был отпущен отдыхать.

После обеда – и до самого вечера – гуляли они с Лизой по берегу озера. Лиза щебетала о красоте облаков и пыталась расспрашивать его о дальних мирах. Николай старался как можно меньше говорить – он не любил болтать, а теперь и вовсе необходимость вести разговор навевала на него тоску. Будто чувствуя его настрой, Лиза тоже стала больше молчать, и Николя почти что мог бы поверить, что им вместе хорошо.

– Не пора ли что-нибудь решать? – спросила мать, когда в саду под окном уже зацветали груши, и стоило приоткрыть окно, как ветки их начинали ломиться в дом.

– Решать… что?

– Уверена, тебе после твоих подвигов император легко даст разрешение на брак.

Николя хмыкнул и ничего не сказал, но, когда мать опять завела разговор, произнёс:

– Матушка, вы же знаете меня. Мне совесть не позволит жениться на той, кого я не могу полюбить. Ведь это сделает несчастным не только меня, но и её. А Лизонька очень уж хороша. Любой в округе будет рад сделать её своей женой. Так зачем же мне мучить её?

Мать скрипнула зубами, и взгляд её стал неожиданно жёстким.

– Брак – это ещё не любовь, – сухо произнесла она, – ты ведь можешь не полюбить и вовсе никогда.

– И всё-таки…

Звонок стереофона, донёсшегося из спален, прервал их разговор, и, узнав мелодию, Николя бросился отвечать.

– Да, – произнёс он, поняв, что звонит кто-то из военных чинов.

– Троекуров Николай?

На экране показалось бледное лицо незнакомца, о котором он не переставал мечтать, и сердце Николая замерло, а сам он едва ли не оглох.

– Да, – повторил он сдавленно, – слушаю вас.

– Как вы смотрите на то, чтобы второй раз отправиться к двадцати мирам?

– Что?.. Простите… Я ведь уже говорил. Я готов.

– Хорошо. Жду вас на борту двенадцатого числа.

 

 

ГЛАВА 6

В раздумьях о Ветрах Николя невольно задавался вопросом: какие они? – и не мог ответить ничего. Красивые или грозные? Животворные или опасные? Часть бесконечного полотна вселенной или кровавые раны, прорезающие её?

Романтика Ветров стала привычной и неуместной. К ним привыкли, как привыкают к рекам и кораблям. Но сам он всё ещё слышал отзвуки дальних странствий в едва заметном аромате озона, исходящего от них.

Он сидел в небольшом буфете на пересадочной станции в Шонер Хафен, потягивал пиво из высокого стакана и думал о том, как много он видел в разных мирах отъездов, прощаний, вокзалов, и о том, почему никогда не участвовал в них сам.

Большую часть своей жизни Крылатые проводили в пути. Дорога в судьбе военного вообще занимает особое место. Для любого путника дорога предполагает долгие сборы, томительное ожидание заманчивой и загадочной цели, предвкушение экзотических впечатлений, встреч с новыми людьми и дорожных рассказов.

У Николя не было долгих сборов. Мать пыталась ему помочь, но отец, сам отслуживший в боевых частях, сразу её увёл. Сам он тоже не сказал ничего. И даже командир лишь молча вручил ему письмо с назначением.

– Но это же в других частях… – с удивлением произнёс Николя. – Я никогда не служил на больших кораблях, – он поднял на бывшего командира непонимающий взгляд.

– Граф Орлов так пожелал, – сухо произнёс тот. Вечером на прощание они в последний раз заварили жжёнку с другими Крылатыми, а с рассветом Николя отправился на вокзал.

«И мы разделим поровну молчание. До скорого, до скорого свиданья! – напевали какие-то подвыпившие ребята, сидевшие за столиком в углу. – До отправленья скорого осталось три минуты ожиданья…» Протяжно плакала гармонь, и терпко гудели струны гитары. Переругивались за окнами громкоговорители, какая-то влюблённая парочка остановилась прямо напротив окна и принялась прощаться с поцелуями и объятиями, так что Николя пришлось отвести глаза. Призывно зазвенел колокол, и какой-то корабль, гудя дюзами, стал подниматься вверх, а те, кто оставался на перроне, затянули торжественный плач прощального марша. Какой-то бродяга подошёл к Николя и попытался выпросить пару копеек на опохмел, рассказав попутно о своей горькой судьбе. Николя хотел было его прогнать, но тот никак не отставал, и пришлось в самом деле дать ему пару монет и остатки пирожка: разговор напрочь отбил у Николя аппетит. За окном прошествовало благовоспитанное семейство с двумя детьми, а впереди процессии – великан-носильщик в фартуке и с гирляндой чемоданов на плечах. Тысячи, миллиарды историй проплывали мимо, а Николя оставалось только ждать, когда же начнётся его.

Вдруг пронзительный крик перекрыл царившие в буфете гомон и духоту:

– Крылатые, ко мне!

Николя вскочил, не обращая внимания на брошенные вещи, и кинулся на звук. В дальнем конце буфета начиналась драка. Крылатых в украшенных шнурами кителях было всего двое, а против них стояло четверо парней. Не разбирая кто и в чём виноват, Николя налетел на одного из них сзади и, перехватив поперёк шеи, уронил на пол. Началась свалка. Подоспел ещё кто-то из Крылатых, и в общей сутолоке Николя пару раз схлопотал от своих, только под конец вспомнив, что на нём теперь совсем другой мундир.

 – Ты кто такой? – поинтересовался один из зачинщиков, помогая ему подняться на ноги, когда пыл боя поутих.

Николя потёр саднящую скулу.

– Поручик Троекуров. Назначен помощником капитана на «Варяг».

Ещё один Крылатый вынырнул из-за плеча товарища и присвистнул.

– И мы тоже туда.

– Боевое сопровождение?

– Да.

Николя вздохнул и подумал, что мог бы тоже быть среди них, если бы не граф Орлов, которому он неведомо когда успел попасться на глаза. Долго раздумывать он не смог – его потянули к столу. Тут же обнаружилось, что мешок его, стоявший на стуле у окна, исчез, но Николя осталось лишь махнуть рукой. Остаток вечера прошёл немного веселей, и на следующий транспорт они погрузились уже втроём.

А по прибытии в Гатузу, откуда отправлялся «Варяг», Николя ожидала встреча с капитаном, к которой, в виде пропажи вещей, он был абсолютно не готов. Бритву пришлось одолжить у одного из новых друзей. Волосы он кое-как собрал в хвост. А вот помятый китель он никак не мог сменить, да и синяк под глазом даже не думал проходить.

Однако главное испытание ждало его впереди, когда он вошёл в предоставленный гарнизоном капитанский кабинет и замер, не в силах шевельнуться. В голове билась одна только мысль: «Он».

– Поручик Троекуров? – Орлов поднял взгляд от бумаг, обвёл глазами помятую фигуру предполагаемого старпома и надломил бровь. – Вас что, ограбили в пути?

– В каком-то смысле… Простите… – Николя смущённо замолк.

Орлов поднялся, обошёл стол и, взяв Николя за подбородок, запрокинул ему голову назад. Не глядя, нашарил на столе аптечку и, одной рукой смочив в дезинфицирующем растворе тампон, приложил его к тому месту, где красные жилки разорванных капилляров переплетались с синими линиями застоявшейся крови.

Николя невольно зашипел.

– Держите, – приказал Орлов и, когда рука Николя накрыла его пальцы, снова вернулся за стол. Николя же после этого случайного прикосновения слышал уже только шум крови в висках… И много ниже – в штанах.

«Идиот!» – выругал он себя и вытянулся по стойке смирно.

– Поручик Троекуров в ваше распоряжение прибыл! Разрешите приступить к исполнению обязанностей! – отчеканил он.

– Не разрешаю! – Орлов больше не смотрел на него.

– Простите?..

– Я не могу позволить, чтобы в день отлёта у меня на мостике появился избитый в кровь старпом. Как прикажете объяснить команде ваше отсутствие?

– Моё… Отсутствие?.. Граф…

– Капитан.

– Капитан, простите, но небольшая провинность не повод менять решение вот так. Я и сам был удивлён, что выбрали именно меня, но теперь, когда я прилетел сюда, я не вернусь назад.

– Я не собираюсь никуда вас возвращать, – поморщился Орлов. – Поднимайтесь на борт. Придётся сказать, что вы серьёзно пострадали… Когда на ваш транспорт напали кочевники, скажем так. У вас есть три дня, чтобы это всё зажило. И до того, как вы останетесь на корабле, советую вам раздобыть новый мундир и прочую амуницию – это какой-то кошмар, вижу такую расхлябанность в первый раз.