Текст книги "Муц-Великан"

Автор книги: Муц-Великан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Роберт Греч
Муц-Великан

Опасное путешествие

– Муц! – неистово орал Фриц Килиан, нарушая воскресную тишину.

– Иди сюда, Муц!

Но Хельмут, не останавливаясь, продолжал шагать по другой стороне, почти не взглянув на своего приятеля. Вовсе не потому, что тот звал его Муцом, – к этому прозвищу он привык. «Хельмут» – это было имя чересчур длинное для ребят в Шмеркенштейне, они сократили его в «Муц». Так оно за ним осталось, и Муц нашел, что это вовсе не плохо.

– Муц! Му-у-уц! Иди сюда! Футбол! – продолжал звать Фриц, держа в руках огромный резиновый мяч.

Но, как уже было сказано, Муц даже не обернулся. Во-первых, он был взволнован, так как поссорился с сестренкой; во-вторых, он шел по делу, которое интересовало его несравненно больше, чем футбол. За городом, где расстилается зелень лугов, ждало его нечто замечательное. То, о чем говорил весь город – аэроплан. На такой штуке некий человек собирается днем летать. Об этом можно было прочесть на афишных тумбах по всему городу, и Муц не мог усидеть на месте с тех пор, как появился аэроплан.

– Муц! – крикнул ему через улицу другой приятель. – Муц, сыграем в прятки?!

Но Муц не посмотрел сегодня и на Макса Хабеданка. Он продолжал итти прямо, прямо пока последние дома Шмеркенштейна не остались позади; пока по обеим сторонам дороги не зазеленели свежескошенные луга. А там, дальше – на фоне лугов – сверкало зеркало маленького илистого пруда, на берегу которого стояла в кустах кучка красноногих аистов.

Но и аисты не занимали сегодня Муца.

Все его внимание было обращено на луг, на дерновую зеленую площадку, с которой днем должен подняться летчик. Здесь, как и везде, царила воскресная утренняя тишина. Только у забора, окружавшего аэродром, склонилось несколько человек, да какой-то высокий толстяк возился посреди огороженного луга.

А там, в воздухе, торчало какое-то странное сооружение, – огромная птица из деревянных и железных перекладин, с колесами внизу, сидением посредине и двумя большими крыльями по бокам. Оно походило на гигантского воздушного змея.

Высокий толстяк возился около змея, чистил, маслил, подвинчивал, подкручивал. Муц наблюдал за ним и размышлял, не стать ли ему самому механиком… Он соорудил бы себе такого змея и смог бы полететь в Африку, на луну, – куда угодно…

Колокол пробил полдень и вывел Муца из раздумья.

Проголодавшиеся зрители поспешили домой; а тот, кто чистил, подвинчивал, маслил и подкручивал, оставил самолет, грузным шагом направился прямо через луг и исчез в какой-то лавчонке.

А Муц остался, размышляя о двух вещах – о том, что дома вкусно пахнет жареной телятиной и что этот крылатый воздушный змей через три часа полетит к небу вместе с тем человеком…

«Не потрогать ли эту штуку разок? Никого поблизости нет…» – и Муц храбро перелез через забор.

«Неужели он собирается лететь на этой штуке?» – снова подумал Муц – и… очутился уже подле машины.

«Альбатрос» – прочел он на брезенте огромных отвесных крыльев – и… залез внутрь.

«Нет, какая чепуха – под брезентовой крышей настоящее сиденье»… и Муц уже сидел на нем.

Перед сиденьем находился черный аппарат с железными носами и ушами, пальцами и крыльями с обеих сторон – и… Муц потрогал какой-то металлический рычаг.

«Разве мы не собираемся стать механиками? Разве это не было бы чудесно? Что это, например, за винт» – и… Муц повернул его. «А это, что за кнопка» – и… Муц нажал ее.

Что-то зажужжало у него под самым носом, все громче и громче, оглушительно загудело и, с грохотом, понеслось по лугу вместе с «Альбатросом». Муцу захотелось крикнуть, но тяжелая птица уже поднялась и заколыхалась над лугом. Он хотел спрыгнуть на землю с опасного сиденья, но быстро поднимался ввысь; ему показалось, что он смотрит вниз с третьего этажа.

– Помогите! – жалобно закричал Муц. – Ма-ама!

Жужжали винты, трещали крылья, – а мать не шла. Ветерок свистел за брезентовой стенкой. «Альбатрос» стремительно летел вверх, как бы намереваясь пробить брешь в голубом куполе неба.

– Помогите! Не могу слезть!

Но крики замирали, точно у Муца совсем не было голоса.

Родной Шмеркенштейн все уменьшался, башни становились все ниже и ниже – стали совсем крошечными. Когда Муц уже не различал высокой неуклюжей башни Марка, он чуть не свалился с сиденья; так ему стало нехорошо. За что, за что он должен подниматься так высоко?.. Ведь совсем не он, а другой собирался летать…

«Ах, если бы я был теперь внизу» – горевал Муц. «Я никогда бы больше не ссорился с сестрой, учил бы уроки и никогда больше не играл бы с незнакомыми вещами».

Но жалобы не помогали, не помогли и слезы, которые струились по щекам и продолжали течь, – пока его не осенила мысль, которая его сразу приободрила: не захватил ли он с собой из дому завтрак?

Он полез в карман куртки и вытащил оттуда солидный шмеркенштейновский бутерброд, с которым мальчик может проделывать любые шалости, и тот не испортится.

Муц жевал полчаса под ряд. Пока его щеки уплетали, путешествие казалось ему сносным. Но наступает конец и самым большим бутербродам. Так именно случилось и с Муцом.

Когда исчез последний кусок, его приключение показалось ему совсем ужасным… Дома жаркое уже съедено, отец лежит на диване и сердито бурчит: «Вот сорванец! Пусть только явится!»

Но сорванец не являлся. Он мчался над высокими горами и темными облаками и летел прямо на запад. Ветер унес его шляпу, светлые волосы развевались. Он не слышал ничего, кроме шума ветра, ни о ком не думал, кроме матери, отца и сестренки Лизаньки и все вздыхал.

– Ах! ах! Если бы хоть не утренняя ссора с Лизанькой! Он запрятал ее волчок, – после обеда она ищет его, не находит и ждет Муца.

А тот уже несся над морем, пробирался сквозь облака и тучи, реял над ними и опускался, не смея взглянуть вниз. Злой порывистый ветер грозил сбросить «Альбатрос» в пучину, набрасывался на Муца и ревел над ухом:

– Беда! Тебя выбросит в злую страну. Беда!

Но вслед за этим добрый свежий ветер обвеял лицо Муца и шепнул:

– Держись, не так уж плохо все кончится. Держись! Так боролись между собой два ветра. Стоял вой как-будто два воздушных духа схватились из-за мальчика, и Муц трепетал от этого воя.

Как Муц спустился на землю

Но человек ко всему привыкает, – тем более мальчуган из Шмеркенштейна. После двухчасового трепета Муц почти уже не слышал борьбы между воздушными духами и почувствовал себя безопаснее на своем сидении.

Прошли сутки, и он уже перестал думать о том, сколько сотен и тысяч миль отделяет его от родительского дома.

Постепенно он все смелел и смелел. Он уже без страха посматривал на бурлящие и свистящие крылья своего змея и мог уже без колик в животе глядеть вниз на бесконечную сверкающую гладь моря. А когда вдали показалась полоска берега, Муц стал соображать, как бы спуститься.

Земля все приближалась, порыв ветра снизил самолет, и вскоре Муц увидел под собой большой остров с серебристыми реками, темными лесами, желто-зелеными пестрыми лугами и высокими черными горами на далеком горизонте.

«Можно ли здесь, наконец, спуститься?» – размышлял Муц, вертясь на своем сидении, и поглядывал на бурлящие и свистящие крылья. – «Ах, если бы они остановились! Не попробовать ли ту большую кнопку?»

Муц осторожно нажал ее, и шум крыльев прекратился. Он нажимал сильнее и сильнее, крылья стали вращаться ленивее – «Альбатрос» спускался все ниже и ниже…

Чем ниже спускался аэроплан, тем глубже уходила у Муца душа в пятки. Зато снизу что-то поднималось вверх – земля. Серебряные реки, темные леса, над которыми проносился Муц, становились все яснее и виднее. Выплыли светлые дороги, длинные узкие аллеи, затем – затем… дома, крошечные домики, значительно меньше рыночных будок Шмеркенштейна. Вскоре он уже пролетал над низкими неуклюжими зданиями, на крышах которых как угрожающие указательные пальцы, торчали закоптелые малюсенькие дымовые трубы. Теперь он летел над бурными полями, а вслед за тем – над множеством маленьких хижин, расставленных друг около друга, как игрушки.

«Альбатрос» продолжал снижаться и скользил над холмами, на которых высились белоснежные крыши и шоколадные башенки красивых замков и вилл. От этих пышных зданий к Муцу поднимался такой сильный запах пряников, что у него потекли слюнки. Затем он услышал собачий лай, чьи-то тонкие голоса и увидел крохотных людей и черных, похожих на коз, животных около маленьких домиков.

Он все более явственно улавливал голоса и видел поднятые головы маленьких человечков, с устремленными в небо взглядами; заметил, как человечки указывали руками, как бежали за все ниже и ниже опускающимся змеем; увидел, как перед ним выросла опушка леса; наконец, он подскочил на сиденьи, потому что его змей налетел на первые ряды деревьев, вскрикнул, вылетел, как бомба, из самолета и ударился оземь. После этого он сразу потерял слух, вкус, обоняние, осязание и зрение, – он был без чувств.

Он не видел и не слышал, как со всех сторон сбежались крошечные существа, как они, с тревогой, смотрели на обломки разбитого «Альбатроса» и на выброшенного в сторону Муца и как они возликовали:

– Он! он!

И лилипуты бросились на колени перед мальчиком из Шмеркенштейна, подняли молитвенно руки и зашептали:

– Освободи нас, пришелец с неба! Освободи нас от них!

Чудесная лилипутия

Муц попал в чудесную страну, – в королевство крошечных людей, в Лилипутию. Жители ее были в шесть раз меньше обыкновенных людей. Соответственно этому были меньше их дома и постройки.

В то время, когда Муц очутился в Лилипутии, самым высоким ее зданием был королевский дворец в столице, а самой высокой башней – его башня. Дворец весь, снизу доверху, был построен из миндальных конфет, поднимался на восемь метров вверх и представлял в глазах лилипутов поразительное зрелище. Он превосходил своим великолепием пышные замки, повсюду царившие над страной и построенные от подвалов до кухонь из пряников, патоки и шоколада.

Но не это было самое удивительное в королевстве Лилипутии. Удивительнее было то, что лилипуты, создавшие такие вкусные сооружения, постоянно тяжело вздыхали и кляли. Отправляясь по утрам на работу, они произносили проклятье:

– Разрази громом замки!

Укладываясь по вечерам спать, бормотали:

– Разрази громом замки!

Народ негодовал, потому что все эти вкусные вещи принадлежали лишь немногим лилипутам.

То были владыки страны и, так как они сидели на мешках, наполненных деньгами, их называли толстосумами. Поля, луга, мастерские, рудники и прочие богатства Лилипутии принадлежали им с незапамятных времен, и они надменно смеялись над простым народом, который не имел ни набитых деньгами мешков, ни сахарных вилл.

Народ работал на толстосумов и не имел ничего, кроме убогих хижин и скудной пищи. Он все нищал, а толстосумы накопляли богатства и число их пряничных дворцов все увеличивалось. Они жили в них со своими семьями привольно и весело. Остальным лилипутам приходилось далеко обходить сахарные замки, ибо – в противном случае – аромат пряника проникал в нос вечно голодных лилипутов и они принимались кусать сладкие стены и углы вилл; а такое деяние по законам страны, каралось тюрьмой.

Но и не это было самое удивительное в королевстве Лилипутии. Удивительнее было то, что порабощенные лилипуты роптали, сжимали кулаки – и все же не могли сбросить с себя ярма, хотя их было великое множество, а количество толстосумов было ничтожно. Правда, на стороне последних был король страны, который непременно должен был происходить из рода толстосумов. Он служил могучей поддержкой для них, так как в его руках была огромная сила: в одном из зубцов королевской короны сверкал чудесный драгоценный камень, который озарял короля таким пламенным, лучезарным сиянием, что лилипуты чтили в короле неземное светлое существо и повиновались всем подписанным им законам. Несколько сот полицейских стояли на страже этих законов и заточали в тюрьму всякого, кто их нарушал. Кроме того, король был верховным вождем лилипутской армии, в рядах которой молодые лилипуты учились фехтованию, стрельбе и другим военным упражнениям. Кто вступал в армию, тот должен был носить мундир, на плечах, рукавах и пуговицах которого были нашиты короны короля. В этих эмблемах как бы заключалась чудодейственная сила королевского волшебного камня. Ибо всякий, кто надевал подобный мундир, беспрекословно исполнял все, что приказывал король через своих офицеров, будь это самые страшные вещи.

Но и не это было самое удивительное в королевстве Лилипутии. Удивительнее было то суеверие, во власти которого находились лилипуты – после долгих-предолгих лет рабства. Они верили, что небо пошлет им героя, который избавит их от всех мучений. Деды лилипутов только мечтали о таком избавителе, отцы уже уверовали в него, а дети готовы были поклясться, что он скоро явится…

Один лилипут, с седой бородой, сапожник из столицы, пророчествовал о приходе спасителя на всех улицах. Этого пророка звали Громовое-Слово. То был человек с седыми волосами, седой бородой, пламенным взором и столь же пламенным сердцем. Он не ел, не пил и не спал из-за страданий лилипутов; неделями блуждал он по стране, возвещая приход спасителя, которого в один прекрасный день ниспошлет небо, и так ожесточенно громил толстосумов, что те то и дело сажали его в тюрьму. Но, выйдя из тюрьмы, он снова начинал бродить с проповедью по стране, останавливался, как только замечал хотя двух лилипутов и громовым голосом прорицал:

– Терпите! Когда зима придет и скует землю льдом, когда страданиям вашим не будет меры, он явится с неба, великий и могучий, призовет вас на бой и избавит нас от толстосумов! Разрази громом замки!

Как музыка, звучало это пророчество в ушах лилипутов и с верою смотрели они в глаза своего пророка.

Но и не это было самое удивительное в Лилипутии. Самым удивительным было то дикое, сумасшедшее волнение, которое охватило всю страну после спуска Муца. Так крепко внедрилась в сознание лилипутов вера в появление спасителя, что по всей Лилипутии пронесся тысячеголосый торжествующий крик, когда шмеркенштейновский мальчуган спустился на своем белом воздушном змее.

– Явился! Явился! – гремела радость по всей стране.

С юга, где впервые увидели Муца, молва, как победный клич, неслась из хижины к хижине, из мастерской в мастерскую и докатилась до самой столицы. И все, кто видел спускавшийся самолет, мчались к нему со всех ног.

Быстрее всех мчался Громовое-Слово, пророк с пламенным взором. Несмотря на свои седые волосы, он бежал, как юноша, по улицам столицы и по дороге, ведущей на юг, к опушке Беличьего бора, где опустился белый воздушный змей. Всех перегнал седовласый Громовое-Слово – всех: стариков и юношей. Но у него были ноги лилипута, и поэтому он только к вечеру подошел к обломкам самолета.

Солнце стояло низко, оно было далеко за морем, и последние лучи его слабым светом озаряли спящего Муца. Облитый золотом заката, он лежал, как заколдованный герой, на опушке Беличьего бора, на ковре из трав.

Кишащая толпа лилипутов стояла на коленях перед великаном, молилась и шептала с неослабным упорством:

– Вставай, пришелец с неба! Избавь нас от нужды! Разрази громом замки!

Пророк Громовое-Слово, в немом благоговении, созерцал огромную голову, нос, закрытые глаза, рот и густые белокурые волосы. Затем он обернулся к коленопреклоненным лилипутам подбоченился, как бы желая сказать – «Ну, что я предсказывал?..» Радость так переполняла его, что он не мог вымолвить ни слова. Он устремил свой взор в пространство и через некоторое время задумчиво прошептал:

– Одно не вяжется с моим пророчеством: я, ведь, предсказывал, что он прилетит зимой…

Муц и лилипуты

Вечер сменился утром, пчелы хлопотливо жужжали в воздухе, и птицы метались в воздухе, в поисках завтрака. Но Лилипутия, в пяти лилипутских милях в окружности около того места, где спустился Муц, была тиха, как в праздничный день. Застыли рудники, не дымились высокие трубы заводов и столица как бы вымерла. Несколько тысяч лилипутьих ног всю ночь маршировали к югу, к югу, к большой палатке у Беличьего бора. Ночью при свете луны, они соорудили над лежавшим в беспамятстве великаном палатку из крыльев разбитого самолета, – такую большую палатку, какой еще не видывали в Лилипутии.

Отовсюду, с северных окраин, лежащих далеко от столицы, и с далекого востока, стекались лилипуты. Им пришлось пуститься в путь еще в полночь, и все они шли, чтобы увидеть освободителя. Мужчины, женщины и дети заполняли весь луг между дорогой и лесной опушкой. Здесь можно было видеть все костюмы лилипутов. Были рудокопы в синих штанах и блузах; строительные рабочие в светлых штанах и куртках; кондитерши в белых передничках, выделывавшие разные пряники, марципан и другие сласти; ткачихи в пестрых платьях с яркими платочками на головах; крестьяне в сапогах, чуть не до пояса. Все новые и новые группы спешили на луг.

Шумя и волнуясь, нахлынула толпа лилипутов к гигантской палатке.

– Спит! – перешептывались они внутри палатки.

– Спит! – перешептывались снаружи и порывались заглянуть в палатку.

Кто был внутри, не мог выбраться; кто был снаружи, не мог забраться, – такая была давка.

А Муц продолжал спать, потому что у четырнадцатилетних мальчиков сон крепок, в особенности после того, как они целыми днями носились под облаками и так нелепо спустились, как это сделал Муц. Он, пожалуй, проспал бы весь день, если бы двое лилипутов не вырезали несколько дырок над его головой, чтобы рассмотреть великана сверху и один крошечный мальчуган не свалился через такую дырку ему прямо на нос.

Тогда Муц, наконец, пошевельнулся и проснулся – как обычно просыпался дома, когда его будили по утрам: он широко зевнул, долго протирал глаза, лениво почесал голову и протяжно спросил:

– Мама, а который теперь час?

Но мать не подходила, и в ушах у Муца прозвенело лишь жужжание как бы тысячи пчел и множество тонких голосов:

– Просыпается! Просыпается!

Муц медленно раскрыл глаза, с трудом поднял голову, но быстро опустил ее и испуганно крикнул:

– Мама, иди скорей сюда! Какой мне забавный сон приснился!

– Просыпается! Просыпается! – отвечал хор тонких голосков.

Муц пролежал мгновение с закрытыми глазами, потер веки и широко раскрыл глаза…

– Освободи нас, пришелец с неба! – взмолилась кишащая толпа крошечных человеческих существ. Впереди всех стоял седовласый и белобородый лилипут, с пламенным взором.

«Ни одного нет больше, чем кукла моей сестры» – подумал Муц, немного струсив при виде огромной толпы; нельзя было предвидеть, как она будет себя вести в ближайшую секунду. Он хотел-было вскочить на ноги, но не мог: его руки и ноги онемели. С трудом ему удалось сесть.

– Освободи нас, пришелец с неба! – снова взмолилась толпа и рванулась к выходу. Только тот, с пламенным взором, остался впереди.

«Кто я, Муц из Шмеркенштейна или кто-нибудь другой?» – в замешательстве, спрашивал себя Муц.

Взоры его вопросительно скользнули по палатке и остановились на черной надписи: «Альбатрос»… И тогда Муц сразу сообразил все, сообразил, что он в действительности Муц из Шмеркенштейна.

– Освободи нас, пришелец с неба! – Молили бедняки в палатке.

– Освободи нас! – отдавалось эхом снаружи.

«Они все с ума сошли», – подумал Муц, окидывая недоуменным взглядом огромную разношерстную толпу. Но в эту минуту оттуда повеял ветерок, пронесся над лугом и зашелестел в палатке, распространяя сладкий запах пряника.

Лилипуты прервали свои мольбы, зажали носы, крепко стиснули губы и прошептали:

– Разрази громом замки!

Но Муц повел носом, глаза его зажглись голодом, и он крикнул:

– Здесь пахнет пряником! Давай сюда пряники!

Лилипуты, находившиеся в палатке, вздрогнули от его крика и бросились к выходу. Остался только тот, с пламенным взором.

А Муц почувствовал, что его храбрость растет еще сильнее, чем его аппетит. Он уже смекнул, что лилипуты чтут его как какое-то божество и поэтому властно закричал:

– Слышите? вы! как вкусно пахнет? Давайте сюда пряников!

– Он голоден, – перешептывались лилипуты у входа и отпрянули дальше.

А тот, с пламенным взором, не сдвинулся с места и подал знак наружу; это послужило для лилипутов сигналом, так как тотчас же у палатки множество рук взялось за мешки. В них находились припасы, которые были приготовлены для великана, и Муц сделал большие глаза, когда лилипуты, выстроившись гуськом, стали проходить мимо него с полными руками: один подал ему крошечный хлебец, другой – малюсенькую булочку, третий – половину редиски, четвертый – полморковки, пятый – полрепы, – словом, каждый приносил что-нибудь вкусное.

Как быстро Муц принялся за еду! Его зубы и щеки работали во-всю полчаса подряд. Лилипуты стояли уже с пустыми руками, когда Муц, жуя и отдуваясь, заметил:

– Нельзя сказать, что много… но часа на два хватит.

Лилипуты на мгновение застыли в изумлении.

– Он совершил чудо! – кричали снаружи. – Он совершил страшное чудо! – шептались внутри, с трепетом созерцая огромное отверстие на лице великана, куда так быстро провалились все припасы, и снова, с легким испугом отступили к выходу. Только тот, с пламенным взором, остался на месте и снова сделал наружу знак – знак, который опять вызвал движение на лугу. Густая толпа лилипутов зашевелилась, поднялась шмыготня. Послышались крики. Затем все выстроились перед входом в палатку – отдельно рудокопы, фабричные рабочие, строители, крестьяне, кондитерши и другие группы. Тот, что с пламенным взором, подошел к великану, опустился перед ним на колени и заговорил. Голос его звенел.

– Сын неба, выслушай меня твоего пророка Громовое-Слово, который всю свою жизнь так много страдал за тебя!

Муц сделал большие глаза.

– Прости, что наши мешки с припасами так быстро опустели, но знай, мы были неподготовлены, когда ты вчера так неожиданно спустился с неба! Ведь, мы ждали тебя зимой!

Муц сделал громадные глаза.

– А ты, милосердный сын неба, явился летом. Выслушай же нас и освободи нас!

«Видно, этому дяде самолет свалился на голову», – подумал Муц.

Но Громовое-Слово был уже у входа, поднял руку – и внутрь мелкими шажками вошла забавная группа – несколько десятков взъерошенных мужчин, длинные волосы которых ниспадали им на спины. Вокруг шеи у них были платочки, завязанные спереди большим бантом, в руках – скрипки и смычки. Они стали перед Муцом, подняли крохотные скрипки и заиграли мелодию, в которой веселье перемежалось с грустью. Затем они быстро опустили скрипки, и передний заговорил:

– Освободитель! Мы – лилипуты. Мы так прекрасно играем, и все же мы очень бедны. Мы вынуждены играть в пряничных замках толстосумам, должны всегда смотреть на лакомства и не получать ни кусочка. Избавь нас от этих мук!

«Пряничные замки?!.. Чепуха! Этого не бывает» – подумал Муц и, с улыбкой, взглянул на музыкантов.

Но они уже выходили, и на смену им вступала вторая группа – лилипуты с длинными волосами и еще большими бантами, чем у музыкантов. Они совсем близко подошли к Муцу, откинули назад головы и хором стали декламировать лилипутское пряничное стихотворение. Последняя строфа гласила:

 
Страдает бедный лилипут,
Его томит и сушит труд.
Повеял сладкий ветерок —
И лилипута валит с ног.
 

Они умолкли, а передний лилипут вдохновенно провел рукою по каштановым волосам и, с великой гордостью, заговорил:

– Разве наши стихи не прекрасны, избавитель? Мы – поэты. Такими, как мы, наш народ может гордиться. Но что имеем мы, беднейшие из лилипутов? Запах пряников, приносимый ветром? Все остальное – у толстосумов.

Он отступил назад, и поэты стали декламировать на прощанье длинное стихотворение.

На тринадцатой строфе Муц раскис, на четырнадцатой он растянулся во весь рост, на двадцать третьей его глаза сомкнулись, а на последней, тридцать четвертой, он уже спал и храпел. Напрасно Громовое-Слово робко шептал ему что-то над ухом; напрасно жаловались пришедшие в палатку рудокопы:

– Избавитель, мы добываем сокровища из земли, но, несмотря на это, не получаем ни кусочка пряника!

Напрасно плакались фабричные рабочие:

– Мы работаем с утра до ночи на фабриках толстосумов, но можем наслаждаться только запахом пряника.

Напрасно приходили с жалобами крестьяне:

– Мы обрабатываем поля толстосумов, и лишь издали вправе смотреть на пряники.

Напрасно входили и другие группы в палатку: великан спал, как спит тот, кто утомлен долгим путешествием.

Послышался ропот. Лилипуты вышли и, с нетерпением, стали ждать пробуждения великана.