Текст книги "Немного свежего хлеба (СИ)"
Автор книги: Motoharu
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Сунув голову под кран, Котька быстро намочил волосы и, встряхнувшись, пригладил свою ультрамодную причёску против лопоухости от тёти Наташи из соседнего подъезда. Сгодится для сельской местности, хмыкнул Котька, но всё равно остался доволен собой. И вообще… не так уж он и страшен, даже совсем не страшен.
«Будь как дома, путник,
Я ни в чём не откажу…»
Котька влетел в зал и сразу понял, что произошло непоправимое. Сердце перестало биться, а в ушах образовались ватные заглушки, голос Горшка провалился в какой-то звуковой колодец. Верни не было там, где оставил его Котька, рядом с охранниками, подальше от беснующихся панков…
Растолкав прыгающий народ, Котька посмотрел в центр «мраморного зала» и увидел знакомый тёмно-красный свитер рядом со здоровенным другом Мити... Он толкал Верни из стороны в сторону, другие прыгали вокруг него, как черти на костре, и в любую минуту могли просто-напросто затоптать. Это смотрелось по-настоящему дико, первобытно, и страшно. Верни хотят принести в жертву языческому богу рока.
Котька ломанулся к панкам, тщетно пытаясь пробраться ближе к Верни, но кто-то сильно толкнул его в спину, и он со всей дури налетел на локоть Мити грудью. Дышать стало нечем. Панки прыгали, даже не замечая, что кто-то хочет пробраться через них, им казалось, что Котька тоже хочет потолкаться. Ура! С прибытием, друг. Котька замахнулся, пытаясь остановить очередное столкновение, но в это время Верни сам обернулся и широко улыбнулся Котьке, отвлекая. Удар пришёлся в лицо, в нос, в губы, что-то хрустнуло…
– Стойте! – закричал Верни, пытаясь остановить разгорячённый народ, но никто даже ухом не повёл. Они просто вытолкнули Верни из круга, а следом за ним и Котьку, даже не обратив внимания на то, что у него шла кровь. Котька схватился рукой за лицо, проверяя, целы ли зубы, и взвыл от боли. Никогда прежде его не били по зубам неожиданно и с такой силой. Отрезвляет, надо заметить. И никакого тебе идиотского счастья. Как рукой сняло.
– Больно? – Верни схватил Котьку за локоть и упорно куда-то тащил. Но Котька никуда не хотел идти, ему было жутко больно и обидно, до слёз. Верни просто хотел оторваться, а он… а он побежал его спасать и получил по зубам за это. Вот тебе и клоунада, оборжаться можно какой придурок.
– Отвали, – резко дёрнув плечом и освобождаясь от рук Верни, бросил Котька и быстрее пошёл к выходу из зала, – придурок несчастный! Иди прыгай дальше!
Котька с ноги открыл дверь туалета и, ещё раз проверив сохранность всех зубов, стал промывать рану.
– Тебя никто не просил лезть в кучу, – Верни подкрался незаметно, как то самое нехорошее слово. Котька даже не поднял головы от крана. Никогда прежде он не чувствовал себя таким идиотом, да даже не идиотом, а кретином, дебилом, и недоумком, которых скрестили для следственных экспериментов. Губа вмиг распухла, от вкуса крови начинало подташнивать. Паршивый, паршивый день. Наверное, каждый бы так подумал на его месте, но от этого было не легче. И почему многие считают, что если у кого-то что-то болит, то обязательно нужно сказать, что у него самого болело ещё сильнее, но вот посмотри, выжил же! Как будто это может помочь, честное слово – свинство это, а не поддержка.
Но Верни не стал рассказывать, где у него что болит. Он просто стоял, прислонившись спиной к стене и молча смотрел, как Котька кипел от злости. Прям интересно до чёртиков.
– Был такой ледокол «Красин», первого августа 1918 года его затопили для преграждения пути кораблям интервентов к Архангельску, – говорил Верни, и в голосе его слышалась улыбка. Ему ещё и смешно? – Котик, ты и есть этот ледокол. – Верни засмеялся, сначала тихо, а потом всё громче и громче. И так это было неприятно, так это было правильно то, что он говорил, что Котька разозлился не на шутку, даже кулаки сжал. – Неужели ты подумал, что я сунусь к ним, не зная, что это такое?
Оторвавшись от крана, Котька навис над Верни, буравя его немигающим взглядом. Тот прекратил смеяться. Но не испугался, просто замолчал.
– Представь себе, подумал. Смешно, да? – он не кричал, но голос дрогнул, возвышаясь. – И я тебе не Котик.
Верни смотрел на него широко распахнутыми глазами и тоже не моргал. Дошло, что ли? Не смешно уже, гуманоид придурочный?
– Я больше не буду тебя так называть, – тихо ответил Женя и опустил голову, сложил руки на груди, закрываясь. – Извини.
Котька так и замер на месте, злость вся куда-то улетучилась. Очередная дурацкая черта – беситься так, что искры из глаз, а потом через пять минут – как ничего и не было, только стыдно за то, что сорвался.
Котька отошёл к зеркалу и посмотрел на своё отражение. Так и есть – лицо кретина. Но разве он был не прав? Да, иногда инициатива наказуема, но уговор был защищать Верни. Вот он и защищал… Никаких претензий быть не должно, в каждой работе есть свои издержки. Только Котька что-то не мог припомнить, что думал о деньгах, когда ломился сквозь толпу неадекватов, видя на горизонте тощую фигуру в красном свитере.
– Спасибо, Вова, – Верни мягко улыбнулся Котькиному отражению и ушёл, бесшумно прикрыв за собой дверь.
– Чтоб тебя… – вяло выругался Котька ему вслед и, достав «винстенку», закурил, несмотря на то, что губа опять стала кровить. Меньше орать нужно. Потом он выкурил ещё одну сигарету и понял, что что-то определённо испортил. Не стоило так гадко орать, тем более что Женя и впрямь был не виноват, ну захотел попрыгать с панками, это его дело, где именно получать в лоб, в конце концов. Раньше Котька не был таким «заботливым». Где то прекрасное время?
Концерт закончился рано, группа не вышла петь на бис, торопились обратно в Питер. Поезд уходил в половине одиннадцатого. В принципе, это понятно, что нужно ещё кучу дел переделать, но когда народ кричит тебе: «Бис, бис! Король и Шут, Король и Шут!» Может, не стоит так сразу уходить… Пять минут – такая малость.
Когда зажгли верхний свет и техники вышли сматывать провода, разбирать барабанную установку – все поняли, что группа ДЕЙСТВИТЕЛЬНО петь больше не будет. Паршивый концерт паршиво и закончился. Все вроде улыбались, протискиваясь в раскрытые двери, но осадок неприятный остался у всех. Завтра его уже не будет, но сейчас он был, и надо-то было ещё пять минут, большего-то никто и не требовал, на самом деле.
Конь пригласил к себе в общагу. Его брат слинял к своей девушке, поэтому хата была свободна. О! Брат у Коня ещё то чудо природы. Не такое как Верни, таких как Верни Котька никогда в жизни не встречал, а настоящее чудо природы, с маленькой буквы. Его девиз по жизни – «все бабы – дуры и суки, не влюбляйтесь в них никогда». Мерзкий девиз какой-то. Да и вообще, какой дурак будет влюбляться в дуру? Хотя… ещё как будет! Котька заметил, что как раз идиоты и ходят с идиотками. Вот вроде девчонка, ну ни ума, ни фантазии, стерва и задавала, а за ней ходит какой-нибудь мальчик, в рот заглядывает. И надо оно ему? А потом присмотришься… да он такой же! Только молчит, а как рот раскроет, так такая гадость посыплется, неделю не отойдёшь. Степанов, который постоянно сексом своим хвалится, через раз на стерв западает.
Вот и брат Коня заявил своей девушке – или мы с тобой женимся, или расходимся. Это же с ума сойти какая семья получится! Замечательная семья, ячейка общества, штамп в паспорте и вперёд – строить светлое будущее. Котька не любил брата Коня, и старался с ним не разговаривать – боялся заразиться. А Верни не про то говорил, совсем не про то.
Накупили всякой выпивки, за неделю не выпьешь: Верни денег дал. Сначала все нос воротили, а потом ничего, смирились. Любит наш народ на халяву дружить. Котька всю дорогу хмурился, Верни опять трепался, теперь уже с Конём, про книжки его, исторические, что читал, а что не читал. Оказывается, Верни тоже читал Пикуля, но ему не очень понравилось, вот они и спорили: хорошо Пикуль пишет, или не очень хорошо. Котька к книжкам относился с прохладцей, если так можно сказать. Читал мало, школьную программу с угла на угол, ну и ещё одну книжку любил постоянно читать «Сто лет одиночества». Одну и ту же, но каждый раз она ему нравилась. И каждый раз что-то новое находилось, наверное, потому что он невнимательно читал, или не поэтому, а просто мысли же каждый день разные.
Общага оказалась закрыта. И обещанного ключа под подоконником не было. А с собой Конь ключ не носил, растяпа ещё тот.
– Ну ты позвони брату, может, он ключ переложил куда-нибудь? – Рыжий уже начал нервничать. Он всегда начинал нервничать одним из первых. Нервы ни к чёрту.
– Да он сотовый вырубил, у него Маринка бесится постоянно, если по телефону треплется, – Конь всё ощупывал несчастный подоконник, мало ли куда ключ мог попасть. Верни помогал ему, они даже что-то там улыбались друг другу и иронизировали по ходу дела. Такая глупость иронизировать над тем, что всем холодно, и они тут околеют быстрее, чем наступит утро.
– Не оставил он ключ, давно бы уже нашли, – резюмировал Котька и, подтянувшись на цыпочках, открыл форточку. Вторая фрамуга была заклеена клеёнкой. – Кому-то лезть нужно и открыть дверь.
– Ты залезешь? – Конь оставил в покое подоконник. – Я-то точно не впихнусь.
Да, Конь на то и был Конём, что здоровенный как слон.
– Я тоже не протиснусь, можно Рыжего подсадить, он вроде тощий.
Котька глянул на замолчавшего, напуганного Рыжего и понял, что тот не полезет, хоть убивай его.
– Верни? – Конь с Котькой посмотрели другу на друга и согласно кивнули, порешив на этом. – Женёк, ты самый крайний.
Верни пожал плечами и посмотрел на форточку. Узкая, конечно, но попробовать стоило.
– Подсадите меня, – он задрал ногу и поставил её на выступ в стене. Подоконник был высоко, конечно. Но Женькина решимость всех воодушевила.
Котька подхватил его за пояс и поднял вверх. Такой лёгкий и гибкий. Верни встал на подоконник и аккуратно вытащил плёнку, закрывающую форточку.
– Держите за ноги, я полез, – обернувшись, улыбнулся он. – Если разобьюсь, выпьете за упокой моей души.
– Только попробуй, здесь чертовски холодно пить хоть за здравие, хоть за упокой, – буркнул Котька, крепко обхватывая ноги Жени. Все засмеялись, сбросив нервное напряжение. Котька тоже засмеялся. И показалось ему вдруг, что нет никого рядом, кроме них с Верни и этой форточки, и захотелось, чтоб так всегда было.
Пили быстро, ели совсем мало. Всё концерт обсуждали и Котькино боевое ранение. Наконец-то он заработал что-то посерьёзнее, чем «милую» родинку. Конечно же, про мотив своего поступка Котька умолчал, а Верни не стал даже улыбаться ему, типа знаю я твой секрет. Нет, он вёл себя так, словно к нему это не имело никакого отношения. Славный всё-таки парень, зря Котька на него наорал, надо будет извиниться как-нибудь наедине.
Третья бутылка была отставлена в сторону, и Потапыч отложен на диван, где уже вовсю дрых Рыжий.
– Я пойду покурю, – Верни широко улыбнулся, сверкая хмельным взглядом. Плохо дело – инопланетянин напился просто в хлам. Ну такой слабенький… Поднимался с пола он тоже в несколько заходов, но всё-таки встал и морской походкой направился на кухню.
Котька ни с того ни с сего заржал, отчего Конь вздрогнул и пролил водку мимо стакана. Такое это гадкое чувство – думать, что все кругом пьяные, а ты один трезв как стекло. И ведь каждый про себя так думает! А на самом деле все пьяны просто до безобразия, и язык уже не ворочается, и в голове побывала мясорубка, да не просто побывала, а ещё и зажевало её там.
– В голове моей опилки, да… н-да... н-да, – икая, напевал Конь, протягивая рюмку Котьке. – Давай выпьем за трезв… ость ума!
– Да, кто-то там сказал, что пить вредно, курить противно, помирать здоровым жал… – Котька осёкся и молча опрокинул рюмку в себя. В голове как яркая лампочка замигала одна только мысль. Он понял, чего хочет Женя, зачем ему это всё безобразие, он же совсем не такой, он же интеллигент… умный, замечательный, преспек… перспективный.
– Я сейчас вернусь, – Котька собрал все оставшиеся силы в кулак и поднялся с пола.
В коридоре было темно, хоть глаз коли. Пришлось хвататься за стены, иначе упадёшь в какой-нибудь колодец и уснёшь там навечно. Вот это реальные глюки! Интересно, из чего делают эту водку?
На кухне было светлее. Майские ночи, романтика, любовь… первая любовь, школьные года...
Верни сидел на подоконнике, огонёк светился в темноте.
– А я тебя нашёл, – хмыкнул Котька, подходя к подоконнику. И стало так прям тепло и уютно, и никакие колодцы уже не мерещились.
– Здорово, – отозвался Женя. – Закуришь?
– Угостишь?
– «Честер»?
– Если не жалко…
– Не жалко.
Котька достал зажигалку. Затянуться получилось с пятого раза. Движения все были заторможены, и мозг постоянно забывал, что должны были делать руки.
– А мы с тобой первый раз поговорили вот так же… ты сидел на подоконнике, а я стоял рядом, – засмеялся Котька. Голову совсем повело, и пришлось с силой зажмуриться, чтобы хоть как-то прийти в себя. И понять, что ты – это ты. А не кто-то другой… Такая засада это опьянение. А если ты – это всё-таки не ты, то тогда это же здорово! Можно…
– Ты помнишь? – удивился Верни и посмотрел на Котьку. Так близко, что голову опять повело, хотя Котька больше не затягивался.
– Помню, – кивнул он и придвинулся ещё ближе. Опять дыхание Верни коснулось его лица. И в груди всё замерло, глаза закрылись сами собой, и он подался вперёд ещё немного. Женькины губы были сухими и горячими. А волосы на затылке мягкими и слегка влажными… И ещё было тепло, да, это было очень тепло и полно, до самых краёв, выплеснулось, растеклось внутри, по венам, от кончиков пальцев, от губ, оно стремилось к сердцу, одному на двоих, и оно билось, билось, билось…
Кажется, где-то в коридоре скрипнула половица.
Часть 4. О самом важном.
Утром были американские горки в пустыне Сахара. Такая гадость – это пробуждение после пьянки, особенно когда невозможно опознать ножку стола, в которую уткнулся носом. Чёрт бы побрал тех, кто придумал эту водку, и тех, кто её в себя заливает без задней мысли о похмелье. Котька с трудом поднялся с пола и стал медленно растирать затёкшие плечи. В комнате было уже светло, часов пять или шесть утра. Рыжий с Потапычем в унисон храпели на диване. Такие милые, когда спят зубами к стенке. Котька осмотрелся, никого больше не было видно, ни Коня, ни Верни. Вот тебе и засада… Куда это они направились вдвоём? Они же вроде незнакомы вчера были.
Потерев щёки, Котька попытался вспомнить, что собственно было вчера, и как же так получилось, что он уложил себя любимого спать на жёсткий пол. Но ничего в башку не приходило, кроме какого-то незнакомого, но очень приятного ощущения, как будто бы выиграл приз в лотерее или получил подарок от дальнего родственника, которого сроду не знал. И постоянно забываешь, что всё-таки это БЫЛО.
– Твою мать… – прошептал Котька, уставившись прямо перед собой. Волна осознания произошедшего внезапно накрыла его, возвращая ясность вчерашним событиям. Он всё-таки это сделал. И вмиг вспомнился запах дыма и привкус сигарет на чужих губах. Опять по телу растеклось что-то тёплое и сердце запрыгало как сумасшедшее. И что теперь? Вот попал так попал…
Прошлого опыта не было, воззвать было не к чему… Первый порыв был побыстрее свалить домой и там всё хорошенько взвесить и обдумать. Второй порыв, более вменяемый, был остаться и подумать прямо здесь и сейчас, на трезвую почти голову. А третий – дать себе по башке за то, что думать-то уже не над чем. Всё уже случилось. И пропади всё пропадом, это было здорово!
– Как быть? Как быть? Как нам дальше быть? – пыхтел Котька, натягивая на себя джинсы. Ещё и раздеться умудрился, посмотрите на него, идиота. Отчего-то храп Рыжего раздражал больше всего, напоминая о том, что сегодня нужно будет идти в школу, где Светка… И это было плохо. Это уже получается предательство, измена, или ещё нет? Можно ли считать изменой то, что от Верни у Котьки сносит крышу, и ему наплевать мальчик оно или девочка, как в том анекдоте? Оно чудесное и точка.
Нет, это не предательство и не измена. Это значит, что Светка больше не его девушка, и сегодня нужно поговорить с ней и сказать об этом… Объяснить. А в голове американские горки, и Женя с Конём где-то шляются вместе.
Котька опять замер, день паралитика, честное слово. А если Конь всё узнал? Он хоть и продвинутый парень, но очень уж остёр на язык, и правый снизу у него крепкий. Как бы он чего не удумал!
Котька вышел в коридор и услышал доносившиеся из кухни голоса. Голоса были дружелюбные, надо заметить. И опять настроение испортилось, как тогда после разговора с Митей. А Верни вообще замечательный собеседник, любого уломает на потрындеть. А может быть, и не только на потрындеть?
Котька оборвал поток мерзких мыслей, в конце концов, Женя ему не обязан, да и вообще, что такого случилось? Ну поцеловались и поцеловались, с кем не бывает? И это ещё ничего не значит, не жениться же на нём теперь!
Что-то очень мудрое внутри подсказывало, что мало с кем такое бывает, если вообще бывает. И опять захотелось рвануть дверь и свалить из этой коммуналки, где Женька смеётся над шутками Коня. У него же плоские, пошлые шутки!
– А вот и наш невменяемый проснулся, – засмеялся Конь, увидев ввалившегося на кухню Котьку. – С добрым утречком, товарищ «я трезв как стекло», – изобразив голос пьяного Котьки, теперь уже точно заржал Конь. А что, вполне в его природе, ржать над тупым юмором.
Котька хмуро осмотрел кухню. Мельком глянув на сидевшего за столом Верни. И сидел ведь, задрав ноги и обхватив тощие коленки. Ну такое чудо, никакого приличия. Когда он, наконец, поймал блуждающий взгляд Котьки, едва заметная улыбка тронула его губы. И опять в груди всё сжалось и запрыгало. Он тоже всё помнит и этого не скрывает. И эта честность и открытость воодушевляла сильнее всяких громких слов.
– Здрасте, – выдал Котька, но уже без злости, он уже и забыл, что пять секунд назад хотел уйти по-английски. И вообще такое состояние у него было очень опасным, как болезнь какая, поражающая оба полушария мозга, и никуда от этого не деться. Так и ходишь как дурак, то в окно прыгнуть хочется, то затанцевать от радости… пусть только попросит.
– Ты в школу пойдёшь? – Верни пил кофе, аромат щекотал ноздри, во рту скапливалась слюна. И хотелось сесть рядом с ним, обнять за плечи и начать трындеть о какой-нибудь фигне, вроде куда сегодня двинем, загуляв эту дурацкую школу. Котька не любил учиться, но редко прогуливал уроки. Только химию, потому что химичка решила не только рассказать про всякие молекулы воды и душераздирающую историю бензольного кольца, но и объяснить им всем, «избалованным маменьками и папеньками придуркам и идиоткам», что жизнь – это такая сложная штука, и надо радоваться школьным годам, а то потом придёт конец света, то есть универ. Котька просто на дух не переносил, когда кто-нибудь говорил «Жизнь – это сложная штука, малыш! Жизнь прожить – не поле перейти!» Гадость редкостная – так думать. Котькин отец, когда болел уже, никогда не говорил таких слов, он про грибы рассказывал, что хотел бы поехать в лес за грибами.
А вообще жизнь – это здорово, особенно, когда рядом сидит такое вот странное нечто вроде Верни и улыбается тебе. И никакого поля переходить не нужно. Просто улыбнуться в ответ, тоже почти незаметно.
– Не знаю ещё, – Котька плюхнулся на свободный стул и достал сигареты. Хотелось глотнуть кофе, но просить у Верни при Коне было как-то неудобно. Догадается сразу. Хотя такие как Конь ни черта не разбираются в людях. Если перед ними не начать целоваться, то они и не поймут ничего. А даже если и начать, то всё равно не поймут. Очень уж упёртый этот Конь, что он решит, то и есть на самом деле.
– Допьёшь? Я с утра не могу ничего потреблять, – Верни подвинул ещё горячую кружку Котьке и встал из-за стола. Угадал? Или так совпало?
– А я утром наворачиваю так, что за ушами трещит, – Конь опять юморит, ну прям Петросян в молодости. Если бы не хотел стать спортсменом, то прямая дорога ему в «Аншлаг». Может, вышло бы больше толка. Мозг, конечно, сохраняется частично, но хотя бы говорить не разучится.
– Допью, – лениво пожал плечами Котька и закурил. Кофе и сигареты – определённо лучшее средство от похмелья. На самом деле Котька редко курил, просто в последнее время что-то постоянно тянуло. Может, потому что увидел, с каким наслаждением Женя затягивается. До сих пор не забылось. А вообще у Котьки была хорошая память, и на лица, и на события, даже запахи и прикосновения помнились очень долго.
Верни вышел с кухни, и стало как-то нестерпимо тихо, даже в ушах зазвенело. Конь внимательно рассматривал рисунок на клеёнке, Котька – на кружке. Ну, сейчас начнётся. Выяснение мотивов, причин, и следствий. Уж кто-кто, а Конь-то точно догадался, что к чему.
– Верни сказал, что больше не вернётся в школу, – наконец начал Конь. – Это из-за тебя?
Котька буквально выпал в осадок, вот это заявочки. Он-то думал, ему как минимум скажут, «– ты о чём вообще думал, когда целовал парня?!»
– С чего бы это из-за меня?
– Ты постоянно его цепляешь, смотришь как на врага народа, это достаёт уже даже меня, Вован, – Конь сложил руки на столе, как примерный папаша, разговаривающий с нашкодившим сыном. Очень уж неприятно было всё это выслушивать от него. Пусть там он старше на два года, но с чего он возомнил себя умнее всех? Наверное, с того что он капитан баскетбольной команды. И думает, что это даёт ему привилегии во всех областях. А вот и обломись-ка.
– А тебя-то это как касается? – усмехнулся Котька. – Как хочу, так и смотрю.
И всё равно странно, что Конь такой непроницательный. Казалось, что он единственный мог бы понять. Котька почувствовал разочарование, что бывало крайне редко. Обычно его мало что трогало.
– Да он нормальный парень, – подавшись к Котьке, проговорил Конь. Нет, ну вы только поглядите на него – само участие. Противно просто до чёртиков. Если уж не видишь ни черта, так хоть не придумывай так нелепо!
– А что ты его так защищаешь? Влюбился, что ли? – Котька хмыкнул и откинулся на стуле, чуть не свалился на пол, такой дурацкий стул попался, едва устоял. Но это мало волновало Котьку, очень уж не хотелось продолжать этот идиотский разговор слепого с глухим. Вот только слепым и глухим тут был Конь. Такой идиот, неужели и впрямь запал на Женьку?
Конь нахмурился, потом покрутил пальцем у виска, слов видать не хватало, чтоб высказать вслух своё недоумение. Обычное дело, часто слов не хватает, особенно когда в лоб спрашивают о таких вещах, как любовь и прочие сантименты.
– Ну вот и не лезь не в своё дело, – Котька встал на ноги, оправил джинсы и затушил сигарету в пепельнице, – мы сами разберёмся.
– Идиот ты, Вован, такого человека не каждый день встретишь. А ты всё строишь из себя невесть что. Пора взрослеть. Привык общаться с такими как Рыжий, а он портит тебя, и Светка твоя портит.
Нет, это уже ни в какие ворота не лезет. Котька даже растерялся от таких нотаций. Ладно то, что Конь нравоучения вздумал читать, иногда и их можно послушать. Не то чтобы приятно очень, но вдруг что интересное скажут. Котька всегда и всех слушал внимательно, только если голос не повышали. Люди иногда такое несут, что прям смешно становится, сами себе противоречат и не замечают. И всё с умным лицом говорится, вроде как думали долго на эту тему. В такие моменты Котька жалел, что не носит с собой диктофон.
– А ты сам-то, Вить, всё видишь? Ты же у нас самый умный, подумай лучше о себе, а моё прошлое, настоящее и будущее тебя не должно волновать.
Конь что-то там стал раздумывать, очевидно, сочинял речь, аж раскраснелся весь, воспитатель. Но Котька уже устал его слушать, такой бред, если честно, трудно слушать. Хотелось домой, может, ещё на первый урок успеет. Никита даст поспать, замечательный учитель из него получится. Жить не учит, и на том спасибо.
В коридоре коммуналки всегда темно, независимо от того, есть там лампочка или нет, вроде как экономят энергию, а на самом деле, просто лень включать. «Общее» равно «ничьё».
Котька чуть не врезался в Верни, так спешил избавиться от Коня. Женя стоял, прислонившись спиной к стене, опустив голову и понурив плечи. Подслушивал, что ли? Но по тому, как быстро забилось сердце, Котька понял, что что-то тут явно не так. Женька дышал уж больно часто.
– Ты чего тут делаешь? – голос Котьки вдруг стал хриплым и каким-то напуганным. Он просто до чёртиков не любил неожиданности.
– Тебя жду, – тихо ответил Женя и поднял голову. И даже в темноте Котька увидел нечто новое в его лице, нечто, что взволновало так сильно, что даже мурашки пробежали по спине. Верни был уставшим, а глаза потухшими и очень-очень больными, словно он не спал лет сто. – Поехали домой.
– Сейчас поедем, – выдавил из себя Котька. Совсем перепугался. – Подожди, сумку только возьму.
– И мою захвати.
Котька влетел в комнату, Рыжий сидел на диване и смотрел на него хмельными сонными глазами.
– Не мельтеши, башка болит, – прогундел он. Но Котька даже не ответил. Неужели это началось? Жене опять плохо, но в этот раз всё серьёзнее. Эта обречённость во взгляде значила, что он устал… Устал.
Ну где же эта чёртова сумка?! Котька скакал по комнате, заглядывал во все щели, но нигде не мог найти сумку Верни.
– Что ищем? – Рыжий чесал подбородок, скрёб его всей пятерней. За ночь появилась щетина, звук получался отвратительным и ужасно раздражал. Да вообще всё в это дурацкое утро летело под откос.
– Отвали, – огрызнулся Котька, ползая на коленках по полу. Наконец он увидел серую плащёвку, выглядывающую из-под кресла.
Котька вылетел в коридор, даже не простившись с Рыжим – ничего с ним не случится. В голове как бешеная носилась одна только мысль – насколько эта чёртова болезнь серьёзна? И если серьёзна, почему Верни не лечится. Сердце почти совсем остановилось: неужели это неизлечимо?
Женя стоял около входа, уже обувшийся, и опять смеялся с Конём, как и вчера, ценил плоский юмор, широко улыбался, но на этот раз Котька видел глубже и уже не обманывался этим показным весельем. Теперь он точно знал, что это всё неправда. Глаза Жени по-прежнему были потухшими, и голос звучал глуше. Нужно было срочно ехать домой. Верни не спал всю ночь – в этом Котька был уверен почти на все сто процентов – и теперь едва держался на ногах.
– Спасибо этому дому, пойдём к другому, – улыбнулся Женя и пожал протянутую руку Коня. Котька с трудом подавил в себе желание силой вытолкать Верни из этой дурацкой коммуналки, где никто ничего не видит дальше собственного носа. Хотя сам-то он давно ли стал видеть?
– Пока, пока, – поторопил всех Котька. Это представление силы уже капало на нервы. И надо было так притворяться? Если Котьке было хреново, то он просто шёл домой и лечился, а не улыбался всяким идиотам, которые в упор не видят, что ты едва на ногах стоишь, и треплется, и треплется, ну настоящий бесчувственный идиот!
В подъезде Женьке стало совсем худо. Он опёрся плечом об обшарпанную стену и закрыл лицо рукой. Котька молча смотрел на него и ничего не мог с этим поделать. А что он мог? Спросить все эти пошлости про то, как он себя чувствует? Да видно же, что плохо, того и гляди свалится прямо на пол в этом грязном, пропахшем табаком и кошачьей мочой подъезде.
– Может, поедем в больницу? – Котька придвинулся ближе, чтобы если что быть рядом. Никогда прежде ему не было так страшно, и так стыдно за то, что он ни черта не знает о психологии больных лейкемией, или что там у него? Хотя какая нафиг психология, это вообще не наука, а просто повод оправдать свои гадкие поступки. Вот например, Котька был интровертом и меланхоликом, как написали после дурацкого теста с предсказуемыми вопросами, и это значит, что он имеет право молчать, думать там про себя всё что хочет, кипеть от злости, а потом успокаиваться, и всё потому, что у него такой темперамент, и не «нужно ломать свою личность». Да, да, прямо так и написано, личность не надо ломать. Тест для неудачников, честное слово, чтоб им не так тяжко жилось.
– Никаких больниц, – прошептал Верни, тяжело вздохнув, убрал руку от лица. Над его верхней губой блестели капельки пота. Очевидно, опять температура поднялась. – Сейчас всё пройдёт.
Он ещё и улыбнуться попытался, ну полное безумие. Котька даже не успел понять, что случилось, но руки сам потянулись к Женьке, чтобы обнять, ну что ещё он мог сделать?! Чёрт возьми…
– Потерпи немного, – выдохнул Котька в самое ухо. Верни весь сжался, замер, казалось, что он совсем перестал дышать. Потом осторожно поднял руки и коснулся Котькиной спины, крепко сжал ткань свитера. – Я такси вызову, так быстрее будет.
– Хорошо, спасибо.
Женька отстранился сам. Котька опасливо всмотрелся в его лицо, боясь увидеть эту придурочную лживую улыбочку – типа со мной всё ок, не переживай! Но Верни не улыбался, значит, никакого притворства не было. Взгляд опять был живым и внимающим. И это уже было хорошо.
– Я заболел, когда мне исполнилось одиннадцать. Мама подумала, что меня сглазили. Наша соседка по московской квартире очень любила гладить меня по голове при любой возможности. Своих детей у неё не было, поэтому, когда это всё началось, мама и подумала про неё плохо. Но я до сих пор в это не верю. Та женщина была просто одинокой и несчастной, и ничего плохого не было в том, чтобы она гладила по голове чужого ребёнка, тем более что тогда я был очень симпатичным… волосы завивались на кончиках, – Женя показал длину воображаемых волос и в какую сторону они завивались. Очевидно, это смотрелось очень мило. Он даже засмеялся, вспомнив, а потом замер на высокой ноте и опять погрустнел. – Мама приглашала батюшку, он освятил нашу квартиру, меня, говорил что-то про демона, который сидит во мне и не даёт жить спокойно. Мы проводили какие-то обряды очищения… Глупостями занимались… Потом отцу надоело смотреть на все эти бесполезные развлечения, и он отвёл меня в больницу. Никогда не забуду этот день. Светлый кабинет с большим окном, а за ним дворик. Я ёрзал на стуле и никак не мог угомониться, хотел гулять. У меня был друг, жил в соседнем подъезде. Ему обещали привезти велосипед, и я думал про велосипед в то время, когда отец слушал, что говорит ему врач. А потом, когда я в очередной раз спросил, долго ли ещё ждать, отец посмотрел на меня так, что я всё понял. Без слов. Я был болен и очень серьёзно.
Женька замолчал, поправил подушку и удобнее устроился, закутался в одеяло по самую шею. Такой он сейчас был мелкий и умилительный. И очень-очень несчастный. Котька сполз с подоконника и лёг рядом.
– Не против?
– Нет, ты меня успокаиваешь, – Женька улыбнулся и продолжил: – Я попал к очень хорошему врачу, он объяснил мне, что со мной происходит, каким будет лечение… У него был очень низкий голос, и сам он был большой-большой, но я его не боялся. Он меня познакомил с Олегом.
