Текст книги "Немного свежего хлеба (СИ)"
Автор книги: Motoharu
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
Котька невольно вздрогнул, услышав новое имя, интонация, с которой Верни сказал его, была поразительной. Так Котькина бабушка говорила о боге, о том, что он всех излечит-исцелит, поможет-подсобит, нужно только правильно попросить, быть чистым душой, ну и прочую лабуду, на самом деле, но не об этом речь. Речь о том, как меняется голос с обычного на какой-то другой, когда верующие говорят что-то о боге. Вот и у Женьки поменялся.
– Олег это твой бывший?
Тьфу, ну что за гадость спросил! Котька просто терпеть не мог свою прямолинейность, всегда она ему боком выходила. Мания величия чистой воды. Одна только интонация заставила Котьку плохо думать о каком-то Олеге, которого он никогда в жизни не видел и не увидит. Но хотелось бы, что уж там скрывать.
Женька по-детски обиженно наморщил нос и надул губы. Так смешно стало, что Котька не смог сдержаться. Хихикнул пару раз и большим пальцем попробовал разгладить морщинку на Женькином лбу. Лоб был горячим… Столько уже таблеток выпил, а температура всё никак не спадала.
– В больнице было очень страшно и одиноко. Лечение оказалось болезненным. Я много плакал, когда приходила мама, я не хотел её отпускать домой. Я был очень капризным ребёнком. Но мама уходила, я знал, что она меня не бросает, просто так нужно, но всё равно думал, что она меня не понимает. Ей-то не было больно, как мне. А Олегу было. Он проходил уже второй курс лечения. И ничего не боялся. Когда мы с ним познакомились, ему было семнадцать. Он был отчасти скинхедом и носил татуировку у основания шеи. Это был меч, который якобы втыкался в позвоночник. Мы много говорили с ним о мире за окном, о том, кто что будет делать, когда выйдет отсюда. Олег сказал «всё это временно, даже если чуда не произойдёт, всегда можно встать и уйти». Олег нашёл в моём лице отзывчивого собеседника, я всегда любил разговаривать наравне со взрослыми. А я был влюблён в него, в его слова, в его мысли, в его отношение к миру. Позже, когда он приехал ко мне в гости, он признался, что несколько месяцев считал меня девчонкой. И моё имя ни о чём ему не говорило. Правда, смешно – Женя Верни… всем подходит.
– Оно, – мягко улыбнулся Котька и придвинулся ещё ближе. Очень хотелось поцеловаться. Но сейчас он был не пьян и стеснялся. Вообще все эти нежности давались ему с большим трудом. Ведь если с другой стороны нет желания, то это будет очень неприятно, и обратно уже не вернёшь. – Чудо в перьях.
– Олег тоже называл меня чудом.
– Ты любишь его? – Котька смотрел в блестящие глаза напротив и чувствовал, что сейчас нужно говорить о чём-то приятном, но никак не мог избавиться от тяжести в груди. Нужно расставить все точки над i, наверное, так будет правильнее.
Женя закрыл глаза и перевернулся на спину.
– Лечение длится полгода, потом начинается ремиссия, то есть время, которое необходимо выждать, чтобы понять: подействовало лечение или нет. Если нет, то нужно было начинать всё сначала. А всё сначала это значит опять стрижка под ноль, постоянная тошнота, головокружение, апатия, уколы, капельницы… И так каждый день в течение полугода. Олегу требовалось новое лечение, но он сбежал из больницы и пришёл ко мне попрощаться. Ему было всё равно, что я мальчик, а я любил его...
– А родители знали?
Женя вновь повернулся к Котьке лицом.
– Я сам им рассказал, когда меня положили в больницу второй раз. Пришлось… Я пытался покончить с собой, когда Олег умер.
Женя закатал рукав водолазки и показал Котьке локоть. Длинный неровный шрам шёл от запястья вверх к локтю. Давнишний, хорошо затянувшийся рубец. Метка на всю жизнь. В груди всё сжалось и в висках застучало так сильно, что Котька подумал, что оглохнет. Вот это шрам так шрам. Страшно и правдиво. Таким шрамом не будешь хвалиться в спортзале, это личное, слишком личное. Только для двоих, одного из которых уже нет в живых. И самую малость для Котьки.
Он протянул руку и осторожно коснулся кончиками пальцев неровной поверхности кожи.
– Дурак ты, Женька, какой же ты дурак, – прошептал он, скользнув вдоль шрама к сгибу локтя, зацепил край рукава и опустил обратно. – А как же родители, Женька? А как же те, кто за тебя волновался?
Верни спрятал руку под одеяло и шмыгнул носом.
– Я им не верил. Я думал, что им будет проще, если меня не станет. Моя ремиссия тоже закончилась неудачно. Но я больше не хотел умереть, хотел жить ради того, что мы с Олегом хотели сделать вместе. Я поклялся, что никого никогда не полюблю так, как его.
Сердце Котьки ухнуло вниз, провалилось куда-то в желудок. И хотелось спросить, даже закричать – а я? А как же я?! Но он не стал этого делать, даже в лице не изменился. Когда говорят такие вещи, значит, хотят, чтобы их услышали и поняли. Светка часто рассказывала про своего бывшего парня, но так плохо, что Котька как идиот гордился, что он-то не такой, и никогда таким не будет. Жалкая гордость. Велика заслуга быть чуть лучше какого-то бабника и тупицы из деревни. А быть лучше Олега невозможно, и дело не в том, что он был первым у Верни, дело в этом голосе, который меняется, когда говорят о любимом человеке. О Котьке никто и никогда так не говорил, и, скорее всего, не будет. Он слишком обычный. И из больницы не побежал бы, наверное.
– А почему ты выбрал меня? Потому что у меня нет денег?
Иногда Котька был жестоким. И к самому себе, и к окружающим. Можно это объяснить невнимательностью матери или его темпераментом, привычкой, всей этой кучей умных слов, про которые пишут книжки. Но чем бы это ни оправдывалось, жестокость присутствовала и била по нервам. Быть может, ещё поэтому у Котьки не было друзей. А кто захочет слышать вечную правду про себя? Исключительно в негативе, чтоб больше не спрашивали?
Но Женька не обиделся, казалось, что его нисколько не задел этот вопрос. Котька видел в его взгляде понимание. Понимание его отчаяния. Когда они успели так сблизиться? Вот прям и говорить не нужно: всё и так понятно, без слов.
– Нет, не из-за денег, – Женя тяжело вздохнул. На его щеках горел лихорадочный румянец. Пора уже прекратить этот нервный разговор. Но так хотелось знать… А что же Котька, ну хоть чуть-чуть нужен, интересен, важен?
– А из-за чего?
– Я давно заметил, что ты смотришь на меня иначе, нежели все остальные.
– Как иначе? Я видел, как ты общаешься с Митей, как Конь смотрит тебе в рот, а Конь никому никогда не смотрит в рот, он сам всё знает. А я-то почему?
– Потому что ты первый заговорил со мной, потому что ты считаешь меня чудом…
– Я похож на Олега? – Котька, усмехнувшись, даже приподнялся на локте, ну такое смелое предположение – волос дыбом, честное слово. Это с ним что-то неладное, совсем крыша поехала. А вдруг…
Женька засмеялся. Очень уж хорошо он смеялся, так добро и искренне, как маленький ребёнок, который ещё не умеет актерствовать и клоунадничать. И смеётся просто потому, что ему весело.
– Совсем не похож.
– Засада, – картинно выдохнул Котька. – А хотелось тоже великой любви.
– Ещё будет.
Смех стих. В комнате стало как-то неуютно. И в голову мысли полезли нехорошие, о том, что Женьке непременно нужно ложиться в больницу, а это значит – уезжать. На сколько? На полгода? На два года? А если опять не поможет?
Верни закрыл глаза и зябко поёжился. Котька потрогал его лоб – не очень горячий, уже лучше, но всё это мертвому припарки: не то они лечат, это же не обычная простуда, чтоб всё моментально прошло.
– Голова болит?
– Постоянно, – не открывая глаз, ответил Женя.
Котька склонился над ним и прикоснулся губами ко лбу.
– Можно я тебя поцелую?
– Можно, – коротко вздохнув, ответил Верни. По его щеке прокатилась слезинка, и ресницы намокли. Ну почему нельзя сделать так, чтобы желания исполнялись? Какие идиоты придумывают эти сказки про волшебные бороды, палочки-выручалочки, орешки, цветики-семицветики? И даже будь ты взрослым, циничным и неверующим, иногда так хочется, чтоб свалился с неба этот самый цветочек, или ещё какое-нибудь чудо случилось… Ну пожалуйста, пожалуйста…
Котька помнил, что задремал после того как Женя уснул. Ему стало чуть легче, и бессонная ночь, наконец, дала о себе знать. Казалось, что это снится, нереальное чувство – Котька слышал, как кто-то плачет… Где-то совсем рядом, а он был ещё во сне, как под толстым слоем воды. И хотелось переждать, чтоб прекратили плакать, потому что это неприятно, пугает, давит на расслабленный мозг…
Котька широко открыл глаза. В комнате было сумрачно, вот это он продрых! Верни рядом не было, но подушка его ещё была тёплой. Хотелось уткнуться в неё носом и полежать так ещё минутку. В ванной шумела вода. Котька невольно прислушался. Знакомый звук, звук из сна – кто-то плакал, негромко всхлипывал… Женька.
Котька вскочил с кровати, запутался в одеяле, свалился на пол, больно ударившись коленками, но всё это потом.
Ну где же его родители?! Почему они оставили своего больного ребёнка одного?! И как ответ на его вопрос послышался тихий голос Верни. Откуда-то из кухни. Котька замер, вслушиваясь.
– Мама, можете приезжать, я согласен. Да, я дома… Нет, не один. Да, я ещё могу ходить. Конечно, доеду… мам, только не плачь… Я же согласился. Буду ждать, только приезжайте быстрее…
Котька почти бесшумно прошёл в кухню и остановился, глядя на сидящего за столом Верни. Он был в одной майке, такой худой, такой прозрачный, – непонятно, как он вообще двигается. На левой руке темнел шрам от пореза, весь правый локоть был синим, почти серым. Скорее всего, из-за иголок капельницы. Женька поднял голову и посмотрел на Котьку покрасневшими от слёз глазами.
– Я хотел попросить тебя ещё об одном одолжении, – начал он почти шёпотом.
– О чём? – растерянно спросил Котька и, пройдя по холодному линолеуму, встал напротив Женьки.
– Когда родители приедут, я хочу быть один. Тебе не нужно на это смотреть, – дрожащая рука потянулась за сигаретами, но Котька уверенно накрыл её и крепко сжал. Совсем холодная… «Руки как лёд…»
– Ты меня выгоняешь? – голос дрожал, и губы тоже дрожали, и всё внутри замирало от ожидания, но Котька отчаянно хватался за мысль, что это ещё не всё, что это ещё не конец. Это невозможно, они же не могут вот так расстаться?
– Я прошу…Тебе это будет неприятно… зачем всё портить?
– А если я пообещаю, что мне не будет неприятно? Ты разрешишь мне побыть с тобой до их приезда?
– Упрямый… – Женька попытался засмеяться, но не смог, только слегка приподнял уголки губ, устало выдохнул: – Оставайся.
– Наверное, тебе лучше лечь.
– Наверное…
Когда Котькин отец умер, его самого не было дома. Он просто пришёл и увидел машину скорой помощи, стоящую около подъезда. А потом увидел открытую дверь квартиры и две табуретки на лестничной клетке. Чьи это были табуретки и почему они стояли около их приоткрытой двери, Котька до сих пор не знал. С тех пор он всегда боялся машин скорой помощи, припаркованных около подъезда. Потому что знал – иногда они приезжают за теми, кто тебе дорог.
Верни больше ни о чём не разговаривал, но и не спал, просто лежал с закрытыми глазами и ждал. Ждал, когда за ним приедет машина, машина «скорой помощи». Котька обнимал его одной рукой и чувствовал горячее дыхание на своём плече. Он хотел, чтобы всё это быстрее закончилось. Да, именно этого он хотел. Возможно, это была трусость. Самая низкая из всех возможных. Женькины родители знают, что нужно сделать, знают, как помочь, а он нет, не знал, и боялся, боялся, что дыхание остановится, а он не бог… Котька гладил Верни по голове и обнимал всё крепче и крепче. Быть может так, без слов, без всех этих ужасных, пошлых слов Женя поймёт, что если бы можно было поменяться местами, то Котька непременно бы сделал это.
– А когда я был мелким, я играл в куклы с девчонками, – начал вдруг Котька, хотелось говорить, иначе он сойдёт с ума от этой гнетущей тишины. Он никогда не был птицей-говоруном, и умом и сообразительностью тоже не отличался, но сейчас он хотел говорить глупости. – Моя двоюродная сестра привозила с собой в деревню кукол Барби, и я играл за мужика, Кена, вроде бы. Но у меня он был Чак Норрис. Я, правда, воображал, что он Чак Норрис, даже цитировал фразы из фильма. А сестра хотела, чтоб он был мужем её Барби и ещё какие-то дети там у них были. За всё это Танька отвечала. И приходилось типа днём быть крутым парнем, а вечером мужем Барби и отцом каких-то пузатых страшных детей, готовить воображаемую еду, убираться в воображаемой квартире, такая глупость. Но всё равно это было весело. Строили дома, это было самое интересное – строить им дом в каких-нибудь кустах… Когда другие мальчишки приходили к нам в посёлок, я делал вид, что просто стебаюсь над Танькой, и мне совсем не весело с ней играть.
– Зачем? Тебе же это нравилось?
Котька почувствовал, как уши отчаянно загорелись от смущения. Ну что за вопросы задаёт Верни? Всё в точку.
– Нравилось… Но никто бы не понял. А только бы стали смеяться.
– Жалкие люди. Не будь на них похожим, Котик. Я вижу, ты хочешь, но это того не стоит.
– Хочу?
– Да, хочешь, может, потому что боишься жить иначе, может, потому что не знаешь, что можешь иначе. Эта девочка… Света, она тебе не пара. Она будет заставлять тебя готовить и убираться, а ты хочешь быть героем и строить дома. Вы никогда не поймёте друг друга.
– Света больше не моя девчонка.
– Я рад за тебя и за неё.
– Я бы хотел, чтобы мы… – Котька не успел договорить, мамонтёнок вновь вспомнил про то, что ищет маму. Дурацкий звонок! А Котька ничего не успел сказать про самое важное, про то, что это впервые, что это самое настоящее.
Когда Женькины родители вошли в квартиру, Котька понял, почему Верни хотел, чтобы он ушёл до их приезда. Поднялся шум, суета, игра в вопрос-ответ, вопрос-ответ… Слёзы, сигареты, опять слёзы… Женькин отец вызвал Котьку на лестничную клетку и устроил допрос с пристрастием. Что делали? Куда ходили? Не терял ли Женька сознание? Не сильно ли Котька напрягся? Сколько денег ему за это нужно? Он готов дать, сколько угодно…
– Ничего не нужно, – мямлил Котька, чувствуя, как горло перехватывает от подступивших слёз. «Уйдите, просто оставьте его. Мы что-нибудь придумаем вместе».
– Нужно, иначе потом ты пожалеешь о потраченном времени, – отец Женьки говорил каким-то неприятным хриплым голосом, от которого мурашки бежали вдоль позвоночника. Отчаявшийся, до того отчаявшийся, что уже привык ко всему и ни во что не верит. Никому не верит.
– Нет, я не возьму деньги, – уверенно сказал Котька и слегка улыбнулся. – Мы хорошо провели время.
Какая ужасная ложь… Чудовищная. И ещё чуть-чуть, и слёзы сами собой покатятся по щекам. Но на Женькиного отца эта беззаботная улыбка подействовала лучше, чем любое самое активное отнекивание. Мальчик просто развлёкся, мальчик не напрягся, мальчику понравилось тусоваться. Да, действительно, платить за это не стоит.
А потом они все вместе ехали в лифте. И Котька не смотрел на Верни. Хотя хотел, очень хотел. Но боялся, что сорвётся, обнимет при родителях и никуда не отпустит, даже если буду разнимать силой. Такая глупость, честное слово.
– Вова, я тебе позвоню, – говорил Женька, когда садился в машину. – Или напишу письмо… В конверте, по старинке.
– Выздоравливай. Я буду ждать.
– Постараюсь, Котик, – Женька даже засмеялся, по-своему, по-детски. – Спасибо за всё.
Дверца захлопнулась и машина глухо зарычала. Котька поднял вверх руку, не в силах больше ничего говорить. Это же не конец?.. Они ещё встретятся, непременно встретятся. Пусть не скоро, но когда-нибудь. Но обязательно. Ведь это же любовь, это же чудо! Инопланетное…
Котька, не моргая, смотрел, как машина грузно вписалась в поворот и скрылась за домом. Соседка по этажу медленно плелась ему навстречу, чёрный здоровенный кот, переваливаясь с боку на бок, шёл за ней.
– Здравствуй, Вова, – вздохнула она, присев на лавочку. – Своих провожаешь?
– Да, уехали.
– Ну счастливый путь им, дай бог здоровья.
– Да, дай бог…
Часы в мамкиной комнате пробили десять раз, когда Котька вошёл в дом. Всё те же привычные запахи. Мать на кухне готовила свой фирменный пирог, а-ля «фиг потом отдерёшь от сковороды».
На сотовом десять пропущенных звонков от Светки и два от Рыжего, разбросанные по столу учебники, груда сваленной на стуле одежды. Всё своё, родное. Шмотки, шмотки, шмотки…
– Вова, иди ужинать, – мать злится, словно он уже надоел, и не важно, что его целый день не было дома. У неё же начинается сериал, что-то там «любовь, только любовь, кругом эта долбаная любовь», не до Котьки. А потом друг придёт в гости… Ещё тот кавалер. – Вова, ну я тебе сказала или не тебе?! Некогда мне с тобой возиться. Поел быстренько и иди гуляй спокойно!
– Я не хочу есть и гулять сегодня не пойду, – Котька закрыл дверь прямо перед мамкиным носом.
– Ну как хочешь, мне больше достанется!
Обиделась. А, без разницы… Друг успокоит.
Котька сел на пол, прислонившись спиной к двери. И только сейчас понял, что Женька ДЕЙСТВИТЕЛЬНО уехал. Не на день, не на два… на сотню, на тысячу дней. Быть может, навсегда. Какое страшное слово – «никогда». И можно плакать до потери сознания, оно не будет звучат слабее. И можно разгромить всю комнату, можно разбить все стёкла, можно довести мать до истерики, переругаться со всеми соседями, но всё равно будет это «никогда». Женька не вернётся. Чудо инопланетное… такое мудрое, такое славное, самое-самое любимое…
– А я бы хотел поехать в Питер на Терапи-сейшн, зря ты отказываешься, – улыбается воображаемый Женька. Он совсем как настоящий, только потрогать нельзя. Но это он, точно он. – Люблю танцевать.
– А я тебя люблю...
Оля никогда не спрашивает у Котьки, чьё письмо он читает каждую субботу вот уже на протяжении пяти лет. Это личное, только между двумя людьми, одного из которых, быть может, уже нет в живых. И она хотела бы знать, но никогда не решится спросить. Котька сам расскажет, когда-нибудь он непременно расскажет, а если нет – значит, так и должно быть.
«Здравствуй, Владимир Кузнецов! (испугался, да?)
Сразу и о главном – кормят плохо, дети носятся по коридорам, шумят. Читаю книжки. Одна из последних – Гарсии Маркеса «Сто лет одиночества». Из ниоткуда в никуда. Но это не значит, что и пытаться не стоит? Стоит, ещё больше стоит.
Ты понравился моему отцу, особенно тем, как ты отказался от денег. Он очень проницательный, он сказал, что ты меня любишь. И ещё он сказал, что у тебя большое будущее. Я ему верю, и ты тоже поверь.
Я знаю, что ты будешь скучать, но ничего не могу с этим сделать, просто поверь мне на слово – однажды ты проснёшься и поймёшь, что можешь полюбить другого человека, совсем не похожего на меня. И я буду за тебя рад, правда-правда.
А я всё равно называю тебя Котиком. Тебе идёт.
P. S. Ты мне не пиши сюда, я уезжаю в Европу, в Бельгию, нам предложили какое-то новое прогрессивное лечение. Сложно объяснять, но я надеюсь, что поможет. Мы все надеемся на чудо.
P. P. S. Если чудо всё-таки произойдёт, то я буду искать твою фамилию среди именитых архитекторов, так что учти!
Женька Верни (ага, Оно самое).
Люблю тебя, Котик»
Поступить на архитектурный оказалось не так сложно, как Котька думал, сидя за школьной партой.
А Верни всё-таки ошибся… Скучать Котька так и не перестал, и в чудо верит по-прежнему.
А вдруг случится?
