Текст книги "Самаритянская чума (СИ)"

Автор книги: Monosugoi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

   Немного необходимой информации

   Году примерно этак в 2013-м мне и еще паре молодых талантливых авторов Петр Разуваев из ныне канувшего в лету издательства «Астрель-СПб» предложил поработать над межавторским проектом про попаданцев. Сейчас попаданческая тема уже почти заглохла, но тогда была на самом пике популярности. Тем более, что идея была несколько более интересная, чем в большинстве подобных историй. Проект был, скажем так, «антипопаданческий». Увы, так и не увидевший свет. Первой ласточкой серии должен был стать сборник рассказов, набрасывающих общие контуры мира Империума, «Самаритянская чума» – один из них.

   Чтобы понять, о чем речь будет идти в нижеследующем тексте, обрисую кратко картину параллельного мира, в котором происходили события и куда, как это было принято, периодически проваливались наши сограждане.

   Во-первых, его населяют несколько видов разумных существ.

   Люди – и с ними все понятно.

   Карлики – изрядно изменившиеся потомки не вымерших до конца неандертальцев, обладающие повышенным трудолюбием и покладистостью. Этакие «джамшуты», только не понаехавшие, а изначально проживающие рядом с обычными людьми. В основном работают на производствах, что исключает формирование политически подкованного пролетариата.

   Акваты – ушедшие жить под воду и в связи с этим ставшие сильно напоминать мифических русалок люди. Исход имел место несколько тысяч лет назад. Владеют биотехнологиями, которыми ни с кем не делятся.

   И, наконец, вилары – местные эльфы, но со своим колоритом (что-то среднее между толкиеновскими эльфами и цыганским ансамблем). Точно не обитатели того мира, то ли явившиеся из очередного провала между вселенными, то ли свалившиеся с неба в космическом корабле пять тысяч лет назад. Именно с их помощью появились акваты. На настоящий момент уже не владеют технологиями, позволявшими им проделывать подобные вещи. В основном – богема, художественная интеллигенция.

   В мире Империума как факт отсутствует нефть. Ну как-то так вышло. На дворе начало двадцать первого века, а кругом полнейший вундервафельный паропанк, законы физики тоже, скорее всего, несколько отличаются от нашего мира. Зато есть свой митрил, он же армаферрит, и супержидкость, позволяющая из малого ее объема создавать гораздо больший объем пара. Название уже не помню, переписка с обсуждением мира канула в лету на форуме одной экс-дружественной нам страны. Монополия на супержижу принадлежит акватам, а вот армаферрит и всякие вундервафли – это епархия Ордена.

   Орден, если коротко – бывший орден тамплиеров (куда же без них!), который сперва из закулисья, а потом открыто управлял развитием цивилизации и технологий. По социальному устройству, мир находится где-то в районе конца благородного девятнадцатого века. Сам Орден не правит ни одной страной, у них есть только штаб-квартира – город Лиссабон, и представительства по всему миру. В свое время учредители Ордена то ли посмотрели на плоды технического прогресса в одном из других миров, то ли просто шибко умные были, но в итоге решили не допустить ни боевого хлора под Ипром, ни ковровых бомбардировок, ни Хиросимы. А заодно и вообще всяких Адольфов Шикельгруберов. Справились успешно – на момент начала событий серии ни одна известная нам мировая война не случилась, хотя в мире достаточно неспокойно, он в состоянии перманентной холодной войны. Нами обсуждалась и возможность поставить мир на грань первой в нем «горячей» мировой войны. Главные рычаги Ордена – армаферрит, договор с акватами и бронированный спецназ. Армаферрит Орден производит и продает всем для поддержания паритета, но изготовить его самостоятельно ни одна страна не может. Кто с Орденом поссорился – сидит без всего, что из него сделано (подсказка – почти все, что связано с машинерией, из армаферрита делается все от мощных паровых двигателей до оружия). Договор с акватами, по сути, такая же кабала – тем, кто перейдет дорогу Ордену, ни грамма супержижи не продадут. То есть работать никакая современная, по тамошним меркам, техника не будет (в принципе есть масса паровых технологий, работающих без помощи эти веществ, но мощности они дают совсем не те). Ну а для самых несговорчивых – специальные боевые отряды Ордена, вооруженные отнюдь не пневматическими винтовками, а, например, теслаганами.

   В общем, кто смотрел «Last Exile», понимают, что этот Орден сильно смахивает на тамошнюю Гильдию.

   Ну и, напоследок, о попаданческой теме. Поскольку гости из нашего мира (ходоки) по условиям задачи валятся в Империум регулярно, в России была создана Особая экспедиция Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии (в других странах есть свои аналоги Особой экспедиции). Которая отловом и приведением в чувство подобной публики занимается. То есть, чтобы никаких десантников с «калашом» и РПГ на императорском троне не образовалось. Ибо это неполезно весьма для главенствующих в том мире империй, базирующихся на принципах престолонаследия, христианской морали и прочих викторианских штучках. А тут, понимаешь, понаехало всяких – Символа веры наизусть не знают, в голове всякое нехорошее, а как-то раз танк в расщелину между мирами провалился – вообще нехорошо вышло для местного населения... Поэтому Особая экспедиция бдит и к нарушителям межмировых границ принимает жесткие оперативные меры. Так что, увы, никакой перекройки мира и истории шибко эрудированными инженерами и знатоками вооружения.

   Вот, вроде бы, и все.

   Тишину в жарко натопленном кабинете начальника пудожской полицейской части Михаила Петровича Урицкого нарушали лишь завывания мартовского ветра за окном да равномерный перестук массивных напольных часов «Павел Буре». Солидный этот механизм опротивел всякому уездному полицейскому до чертиков, ибо был вручен Урицкому лично губернатором за заслуги перед Отечеством на десятилетие восхождения на престол Александра Четвертого, о чем Михаил Петрович считал своим долгом упомянуть по любому подходящему поводу. А поводов у него всегда находилось достаточно – и плохих, и хороших. Так что если к самому начальнику, отправленному в местную глухомань отнюдь не за успехи в борьбе с преступностью, местные сыщики относились снисходительно, посмеиваясь между собой, то злосчастные часы постепенно стали предметов всеобщей ненависти.

   Не подозревая об этом, детище потомков мастера Буре исправно продолжало отмерять утекающее в никуда время. Ибо заняться Михаилу Петровичу было решительно нечем.

   Перекидной календарь на обитом зеленым сукном столе раскрылся на страничке «20 марта 2002 года». Далее шел длинный список церковных праздников на этот день – «Памяти сщмчч. в Херсонесе епископствовавших: Василия, Ефрема, Капитона, Евгения, Еферия, Елпидия и Агафодора, сщмч. Николая пресвитера, прмч. Нила...» Список тянулся на пол-листа, а Урицкий хоть и старался не пропускать служб в церкви, понятия не имел и о половине упомянутых в календаре святых и мучеников.

   Михаил Петрович вздохнул и перевел взгляд с календаря на стопку рассмотренных заявлений – наследие широкого четверга, ежегодно всплывающее аккурат в первые дни Великого Поста. Ибо протрезвевшие и заговевшиеся обитатели Пудожа как-то совсем не по-христиански начинали вспоминать все причиненные на потехах увечья и ушибы.

   О посте напомнил и уныло урчащий желудок. Не отличающийся миниатюрностью организм Урицкого в полном соответствии с крамольными дарвинистскими теориями требовал мяса.

   Помотав головой, Михаил Петрович отогнал от себя навязчивые видения пятничного застолья у тещи, и заставил вчитаться в набитый на расхлябанном «зингере» доклад околоточного Разова о хищении и побоях, приключившихся с некой девицей Вилюйской в Прощеное Воскресенье.

   К тому моменту, когда начальнику полиции удалось дойти до выводов бравого околоточного о том, что девица Вилюйская, будучи изрядно навеселе, сама поскользнулась в Двукирпичном переулке, потеряла сумку и выбила зуб, дважды ударившись лицом о фонарный столб, в приемной возникло некоторое оживление.

   Через дверь донеслись крики секретаря «Беспокоить не велено!», перебиваемые нервным голосом нежданного посетителя. Повышенные тона разговора и не позволили Михаилу Петровичу сперва опознать гостя.

   – Павлуха, а ну пусти! – гаркнул Урицкий, застегивая верхнюю пуговицу мундира и вставая из-за стола.

   Перебранка смолкла, дверь распахнулась, и в кабинет ввалился главврач уездной больницы Савенков.

   – Иван Алексеевич, дорогой! – Урицкий шагнул навстречу главврачу, распахивая объятия. – Какой неожиданный, но приятный...

   Урицкий не договорил. Обычно аккуратный и с иголочки одетый Савенков предстал перед начальником полиции без головного убора, в расстегнутом пальто, заляпанном начинающим подтекать снегом, со свалившимся с плеча шарфом. Лицо главврача при этом выглядело так, словно за рулем авто, на котором он, судя по несезонной одежде и кабинетным туфлям, прибыл в управление, восседал сам черт.

   – Неужели ограбили? – промелькнула в голове Урицкого скорая мыслишка.

   – Вот, – Савенков сунул в руки опешившему Урицкому медный цилиндр. – Читайте!

   – Иван Алексеевич, ну что ж вы так с ходу, – Урицкий повертел в руках контейнер пневмопочты. – Присядьте, успокойтесь, Павлуша вам сейчас чайку заварит!

   Контейнер отдавал резким химическим запахом.

   – Читайте, Михаил Петрович, черт вас дери! – взвился главврач. – Я вас уверяю, сейчас вам станет не то, что не до чаю, вообще не до чего!

   Урицкий отвернул крышку цилиндра и вытащил покрытый неровным строками листок бумаги, крошащийся по краям. На то, чтобы разобрать послание у Михаила Петровича ушло не больше минуты.

   – Это что, шутка такая, Иван Алексеевич? – едва закончив читать, спросил Урицкий.

   – Да какая уж тут шутка! – вяло отмахнулся Савенков. – Горелов человек серьезный, служил на границе с Халифатом, и с чувством юмора у него плохо.

   – Ну, может пьян-с был, – нервно хихикнул Урицкий. – Или морфием балуется...

   Спина под мундиром как-то нехорошо стала намокать. Пусть умом Михаил Петрович не блистал, зато потенциальные неприятности чуял за версту.

   – Ага, это Горелов-то, – Савенков закатил глаза. – Да он капли в рот не берет, уж с кем только на почве этого отношения себе не перепортил! Вот и сидит в земских врачах, а по уму пора отделением заведовать! Упрям он, честен и неглуп. Так что, Михаил Петрович, не шутка это и не розыгрыш. Что делать-то будем?

   Урицкий нашарил рукой один из расставленных вокруг стола для совещаний стульев и грузно рухну на него. Ножки у несчастной мебели протестующе заскрипели, но выдержали.

   – Срочно сообщение генерал-губернатору и в главную губернскую больницу... – Урицкий оттянул вдруг ставший чудовищно тесным воротник. – И пошлю-ка я депешу Матвееву в гарнизон. Если уж этот ваш Горелов так заслуживает доверия, сами понимаете – надо делать, как он пишет!

   В наступившей тишине порыв ветра громко шлепнул в окно горстью мокрого снега.

   Вечер, как говаривал один персонаж нежно любимого женой Михаила Петровича столичного спектакля, переставал быть томным.

   «Граф Андропов» вынырнул из ватного одеяла туч и по стеклу сбежали холодные струйки влаги, оставляя на иллюминаторе карты фантастических рек, исчезнувших спустя несколько мгновений. Отшвартовавшееся пару часов назад от причальной мачты Пулковского воздушного порта судно спешно приближалось к месту назначения.

   Идя на небольшой высоте в погоду получше нынешней, «Андропов» неизменно привлекал бы внимание населения всех попадающихся по пути населенных пунктов Олонецкой губернии младше пятнадцати лет, ибо относился к числу новейших моделей дирижаблей, что начали выходить из эллингов архангельских воздуховерфей не больше года назад. Жесткий сигарообразный баллон «Андропова» имел в длину сто двадцать метров. Под ним крепилась бронированная гондола с двумя скорострельными трехдюймовками на носу и корме. Еще одна сдвоенная скорострелка, невидимая с земли, обшаривала стволами небо с хребта баллона. От гондолы отходило два пилона с закрепленными в них легкими самолетами «стриж». В движение дирижабль приводили три рубящих винтами промозглый мартовский воздух орденских мотора. Одновременно и без особой тесноты на борту «Графа Андропова» могло разместиться до пятидесяти персон.

   Однако сейчас эта удивительная машина, помимо восьми человек экипажа, несла всего двух пассажиров, с комфортом расположившихся за обеденным столом в салоне нижней палубы гондолы.

   Первый, начинающий грузнеть, но не расплывшийся еще мужчина лет сорока пяти имел примечательную лысину, биллиардным шаром сверкающую под потолочными светильниками. В противовес зеркально гладкой макушке, лицо его украшали пышные рыжеватые усы со скобелевскими бакенбардами. Нос картошкой и позолоченные квадратные очки придавали бы их обладателю добродушный вид, если бы не тяжелый гладко выбритый подбородок с жесткими складками в углах губ. Да и взгляд за стеклами очков скрывался цепкий и внимательный к деталям.

   Второму пассажиру, расположившемуся в кресле напротив, едва перевалило за двадцать пять. В движениях его проскальзывала та легкость и скупость, что присуща профессионалам рукопашного боя. Серьезное впечатление, впрочем, портило совсем мальчишечье безусое лицо и не поддающиеся ни парикмахерам, ни бриолину залихватские вихры русых волос. И все же большинство знакомых молодому человеку столичных дам находили его внешность вполне очаровательной.

   Оба пассажира носили плотной вязки свитера с кожаными нашлепками на локтях и плечах, входящие в обмундирование офицеров воздушного флота, и шерстяные брюки, заправленные в тяжелые армейские ботинки. На поясе молодого висела кобура, из которой торчала увесистая рукоять револьвера. На плечах красовались нашивки поручика. Старший пассажир знаков различия не носил, оружия при себе не имел, однако методично орудовал ершиком в чубуке закордонной вересковой трубки. К столу с его стороны прислонилась лакированная трость, перехваченная по шафту армаферритовыми кольцами, со стальным набалдашником в форме волчьей головы.

   – Вот она, Ерофей Алексеевич, показалась! – молодой человек подался к иллюминатору.

   – Что ты какой неспокойный-то, Максим! – Ерофей Алексеевич опустил чубук и ершик в стоящую на столе пепельницу. – Неужели думал, что целое село вдруг куда-то денется?

   Он поднял заглушку с амбюшура переговорной трубы, медной змеей выныривающей из-под стола.

   – А ну-ка, голубчик, дай-ка нам круг над этим захолустьем.

   – Будет сделано, Ерофей Алексеевич, – отозвался из рубки старпом Трофимов.

   Под дном гондолы поплыли серые с проталинами лоскутные одеяла полей. То там, то здесь всплывали нетронутые пашней островки леса и ленты ветрозащитных посадок. Дорог не было видно совсем, их скрывал набухший влагой снег – хоть весна в этом году оказалась несколько ранней, северная зима так просто своих позиций не сдавала.

   Из-под едва покачивающегося на пилоне «стрижа» показались первые дворы. Село было не из бедных – половина домов построена из кирпича, в основном в два этажа. Центральная улица вела на площадь с торговыми рядами и церковью. Дальше она разделялась, вдоль правого ответвления шли еще людские дворы, по левому двухэтажные деревянные бараки – общежития карликов. Еще дальше, за бараками, окруженная забором, темнела выстроенная буквой "П" льнотрепальная фабрика.

   Ни во дворах, ни на улице не видно было ни души.

   – Ерофей Алексеевич, – удовлетворив свое любопытство, Максим сел на место. – Случай, я конечно понимаю, из ряда вон выходящий, но почему все-таки нас вызвали?

   Тут все ж больше по части Главного Управления Государственного Здравоохранения...

   – А вот потому и вызвали, что случай из ряда вон выходящий, – Ерофей Алексеевич вновь взял в руки чубук и провел по внутренней стороне чаши перочинным ножиком. – Не понимают они, Максим, что там в этой Грачевке происходит. А куда наш брат чиновник бежит, если что не понимает? Правильно, в Третье Отделение собственной Е.И.В. канцелярии.

   Ерофей Алексеевич несколько раз провел лезвием ножа по чаше трубки, стряхнул едва видимое облачко нагара и аккуратно вытер лезвие об салфетку.

   – Так что привыкай. Я вот сам лично дважды на беса ходил с отцом нашим Павлом. Я с револьвером, отче с кадилом наперевес.

   – И что, действительно беса изловили? – в глазах Максима загорелся огонек любопытства.

   – Да ты шутишь что ли? – усмехнулся Ерофей Алексеевич. – Первый раз какой-то сумасшедший оказался, отправили болезного в Кащенку. А во второй раз взяли, да только не беса, а английского шпиона. Он как с отцом Павлом пообщался, чуть только не впереди нас в Третью экспедицию побежал во всем признаваться. Уж больно у батюшки радикальные методы бесогонства оказались. Я так думаю, будь тот бедолага и в самом деле черт, он бы тоже лучше признался, что шпион, чем с отцом Павлом дело иметь.

   Унылый пейзаж за стеклом поплыл влево. Дирижабль разворачивался на новый круг, и в глаза Максиму бросилась россыпь огоньков – Грачевку по периметру окружали костры. И, как уже знал Максим, невидимая с такой высоты колючая проволока.

   – Но, друг мой, дыма без огня тоже не бывает, – Ерофей Алексеевич насадил мундштук на трубочный чубук. – И задача наша – проверять все подозрительные сигналы, хоть сто раз, хоть тысячу. Потому что на тысяча первый что-нибудь, да и случится.

   – Ерофей Алексеевич, нам с земли семафорят, – раздался голос старпома из переговорной трубы.

   – И чего хотят?

   – Требуют назваться и предъявить разрешение на полет в карантинной зоне.

   Ерофей Алексеевич приложил к губам мундштук и изо всех сил в него дунул. Результат чистки его, видимо, удовлетворил, так как он положил курительную принадлежность на стол и наклонился к амбюшуру.

   – А ответь-ка им, друг любезный, что прибыл действительный статский советник Столбин из Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии для проведения проверки по подозрительным обстоятельствам, – Столбин бросил быстрый взгляд на своего спутника. – И с ним сыскной агент Хромов.

   В палатке гудели газовые лампы, ярко освещая стол с расстеленной картой. На раскладных походных стульях вокруг стола разместились вновь прибывшие Столбин и Максим, а с ними также начальник уездной полиции Урицкий и командир Петрозаводского 103-го пехотного полка полковник Алексей Иванович Матвеев.

   – И где этот ваш Шенберг? – Столбин, повертел в руках исходящий паром граненый стакан в серебряном подстаканнике и отставил его в сторону.

   – Обещал прибыть с минуты на минуту, – взявший на себя смелость отвечать Урицкий выглядел нездоровым.

   За прошедшие с момента внезапного визита Савенкова несколько дней, начальник уездной полиции страшно осунулся и потерял всякий аппетит, так что соблюсти строгий пост труда ему не составляло. Кажется, он даже скинул несколько килограммов, чего не могли добиться ни новомодные диеты, на которые его сажала жена, ни периодически просыпающаяся в нем страсть к здоровому образу жизни. Но, учитывая обстоятельства, не радовало это Михаила Петровича ни капли.

   – Ладно, черт с ним, с этим светилом науки, – вздохнул Столбин. – Вы-то сами в состоянии мне доложить обстановку?

   Урицкий бросил на особиста затравленный взгляд и кивнул, костеря в душе губернское полицейское начальство, которое предпочитало руководить наспех созданным оперативным штабом из безопасного Петрозаводска.

   – В среду двадцатого марта пневмопочтой из села Грачевки получено сообщение земского врача Горелова о начавшейся эпидемии, – начал Урицкий. – Поступило сообщение в уездную больницу, начальник которой сообщил о случившемся мне. Я поставил в известность руководство губернского УВД, сообщил генерал-губернатору. Главврач уездной больницы Савенков меня поддержал. В УВД нам, конечно, не поверили, потребовали, чтобы я послал людей на проверку... – Урицкий поперхнулся. – Я отказался. Не стал брать грех на душу. Отправил депешу в 103-й полк полковнику Матвееву...

   – У меня начальник санитарной части служил с Гореловым на границе, – заговорил Матвеев. – Не такой это был человек, чтобы дурака валять.

   – И что, на свой страх и риск дальше действовали? – спросил Столбин.

   – А мне не привыкать, – набычился Матвеев. – Меня учили если что действовать, а не сопли жевать. Ложная тревога оказалась бы – так и ответил бы как положено перед дисциплинарной комиссией. Я в округ сразу срочную депешу послал. И вон видите, господин полковник, какая штука – прав оказался, что ответа ждать не стал. Михаил Петрович с пожарных частей по уезду собрал нам защитных костюмов, да масок с воздушными баллонами, так что в Грачевку мои люди подготовленными вошли. Как раз вовремя успели, чтобы первых ходоков завернуть обратно.

   Слово «ходоки» заставило Максима насторожиться, но мгновение спустя он понял, что это просто совпадение, и Матвеев имел в виду обычных беглецов.

   – Сообщение Горелова где? – спросил Столбин.

   Урицкий молча подвинул на середину стола потертый контейнер пневмопочты. В окошко для адреса была вставлена пластинка с тремя перекрещивающимися полумесяцами. Надпись крупными буквами гласила «Главврачу уездной больницы Савенкову И.А. Без защиты не вскрывать». Ерофей Петрович развинтил цилиндр, вытащил хрупкий бумажный лист и пробежался по нему глазами, затем передал Максиму.

   «С 17 марта 2002 года в селе Грачевка происходит вспышка высокозаразной эпидемии. На настоящий момент из тысячи человек проживающих в селе заражено более половины, скончалось восемьдесят три, из которых девятнадцать детей. Рост числа заболевших продолжается. Симптоматика, сходная с проявлениями легочной чумы, характеризуется быстро наступающим развитием пневмоний. Процесс сопровождается обширным поражением легких с большим количеством крови в мокроте. Заболевание протекает бурно, с явлениями тяжелой общей интоксикации, с нарастающим поражением сердечно-сосудистой системы, резким падением кровяного давления, помрачением сознания, и быстро наступающим смертельным исходом. Возбудитель мной не установлен. Учитывая обстоятельства, необходимо срочно известить Главное Управление Государственного Здравоохранения, и в первую очередь Противочумную комиссию. Во избежание распространения болезни настаиваю на применении эпидемиологического протокола. Грачевку необходимо оцепить войсками и не выпускать местное население за карантинную зону. Проверить близлежащие села на предмет проявления заболевания. Подписано: земский врач Горелов Д.В. Заверено: урядник Прохоров С.П. 20 марта 2002 года».

   Деловой и спокойный тон письма резко контрастировал с неровным, рваным почерком, которым оно было исполнено. Из-за частокола пляшущих букв проглядывалась смертельная усталость и отчаяние пишущего, скорее всего самого уже заболевшего. Больше всего Максима поразила приписка мелкими буквами в конце письма «Бумага простерилизована в автоклаве».

   На шутку пьяного сельского медика, на взгляд Максима, это вовсе не походило.

   – Продолжайте, – Столбин кивнул Урицкому, убедившись, что Максим прочитал записку.

   – А чего продолжать? – пожал плечами Урицкий. – Когда Матвеев оцепил село, ему поверили сразу. Пошли сообщения в Петербург, прислали кое-какое оборудование и светило с кафедры архангельской медакадемии. Больше пока ничего не дадут, эпидемиологический протокол не позволяет. Да и от всего, что сделано, толку никакого... как никто не знал, отчего люди мрут, так и не знает до сих пор. Вам про это лучше Шенберг расскажет. Вот он, легок на помине.

   Входной полог откинулся и вошел давно ожидаемый профессор Шенберг – дородный, с покрытой крупными каплями бородой. Вслед за ним в палатку шагнула низкорослая угловатая девица – с некрасивым лицом, как отметил про себя Максим. Коротко кивнув присутствующим, Шенберг уселся на свободный табурет. Девушка осталась стоять, прислонившись к опорному столбу.

   – Грачевка сейчас по периметру обнесена проволочным заграждением и оцеплена войсками, – продолжил Урицкий. – Земской врач Горелов еще жив, но болеет и очень слаб. По нашим данным, скончалось по меньшей мере сто пятьдесят жителей. Незараженных почти нет. Шестеро крестьян застрелено оцеплением при попытке нарушить карантин...

   – А без этого никак было? – нахмурился Столбин.

   – Никак, – отрезал полковник. – Они с самострелами шли. Остальных просто обратно заворачивали. В селе обстановка тяжелая, мои солдаты патрулируют улицы, но в дома не суются. И обстановку нагнетать не хотят, и самим, чего уж греха таить, страшно – кругом покойники. Вся санчасть здесь, но они простые костоправы – что военный хирург может в такой ситуации? Порошки да пилюли раздают.

   – Так, а вы, профессор, что скажете? – Столбин повернулся к Шенбергу.

   – Ничем, увы, порадовать не могу, – откликнулся тот. – Этиология заболевания остается неизвестной, улучшения состояния у больных не наблюдается. Пока только мрут, хотя кое-кто из первых заболевших демонстрирует признаки реконвалесценции. Но незначительные. Хорошая новость одна – нигде в окрестных селах больше заболевания не выявлено, оно локализовано в Грачевке. А значит мера с оцеплением поспела исключительно вовремя. Страшно представить, что было бы, доберись хоть один местный до города!

   – И что вы теперь планируете делать?

   Шенберг пожал плечами.

   – Учитывая, что антибиотики на возбудитель не действуют – это проверено еще Гореловым и военными – скорее всего мы имеем дело с вирусом. А значит никакого лечения, кроме симптоматического, не существует.

   – Неужели нельзя получить вакцину? – спросил Максим.

   – Вакцина, молодой человек, появится, когда будет выявлен возбудитель, что произойдет не раньше, чем я смогу сделать вскрытия и поработать с образцами тканей. Но грачевцам она уже не поможет. Вакцина, молодой человек, позволит только предотвратить заболевание здоровых людей.

   – То есть вы еще ничего не сделали? – уточнил Столбин. – И не делаете, так?

   – В земской больнице нормальных условий для работы нет, – брезгливо фыркнул Шенберг. – Горелов нам помочь не в состоянии, и уж тем более у него нет должных навыков для работы с препаратами и возбудителем. Также как и у военных. Я... увольте, но я в Грачевку не пойду. И выносить из карантина тела не дам. Слишком опасно – это вам не ветрянка. Остается только ждать, кто выживет. Тогда можно будет исследовать и их, и тела погибших – когда передвижная лаборатория прибудет.

   – Профессор, а на кой тогда ляд тогда вы здесь сами сдались? – спросил Столбин.

   – Послушайте, милейший, да вы вообще такой, чтобы меня здесь строить?! – взвился Шенберг.

   – Заместитель начальника Особой экспедиции Третьего отделения Собственной Его Величества канцелярии, статский советник Столбин, – отчеканил Ерофей Алексеевич таким тоном, что, казалось, пар изо рта застыл.

   – И что, позвольте вас спросить, здесь делают жандармы? – Шенберг, резко сделавшийся Максиму неприятным, нарывался на скандал. – Разве болезнь крестьян дело политическое?

   Самым сообразительным оказался полковник Матвеев. Видя назревающую проблему, он прервал Шенберга.

   – Третье отделение, Лев Сергеевич, сюда вызвал я. И занимается Особая экспедиция делами совсем не политическими. В любом случае, учитывая полномочия Ерофея Алексеевича, я полагал бы неблагоразумным требовать от него какого-либо отчета.

   При этих словах Шенберг побагровел, но благоразумней не стал.

   – Ну, так поведайте нам, любезный Алексей Иванович, что вас сподвигло на такой шаг?

   – А вы, профессор, сами разок заглянули в Грачевку, глядишь и не задавали бы глупых вопросов, – огрызнулся Матвеев. – Вы в отчетах видели, чтобы там проскочили сведения о заболевших карлах? Хоть об одном? А ведь их там не меньше полутора сотен сейчас при фабрике живет.

   Взгляд Шенберга красноречиво говорил о том, что он думает о малых людях.

   – Так вот, докладываю вам, любезный профессор – все грачевские карлики чувствуют себя прекрасно. В отличие от людей.

   – И что?

   – Не знаю пока что, вот может Ерофей Алексеевич нам на этот вопрос и ответит, раз вы не можете. Вы все так же не горите желанием нам компанию составить завтра утром, когда мы в Грачевку пойдем? Осмотримся, так сказать на месте.

   На этот раз Шенберг заткнулся.

   – Я, с вашего позволения, выйду немного, – робко подал голос Урицкий. – А то что-то тут душновато стало.

   С места начальник полиции поднялся с трудом и, шаркая ногами, выбрался за полог. Не говоря ни слова, Шенберг вылетел вслед за ним.

   – Вы позволите? – подпиравшая столб некрасивая девица достала пачку папирос с фильтром.

   Столбин кивнул.

   – Меня Варвара Кольцова зовут, – сообщила девушка, сделав первую затяжку.

   – А по батюшке? – уточнил Столбин.

   – Варвара Ивановна. Вы не обижайтесь на Шенберга, у него жена и дети.

   – Милейшая Варвара Ивановна, у меня тоже жена и дети, – устало вздохнул Столбин. – И даже внуки со дня на день появятся. Но я все-таки здесь и, скорее всего, завтра в Грачевке буду. А по кой черт тогда этот ваш Шенберг сюда приперся, если он только штаны за периметром протирает?

   – Формально, вообще-то, он прав, – Варвара выпустила сквозь желтые, прокуренные зубы, дым. – Делать в селе нечего – все население заражено, заболевание протекает скоротечно. В том, что это вирус, Лев Сергеевич тоже, скорее всего, прав. А там, где дело доходит до вирусов, остается только руками развести – вот уже больше ста лет мы о них знаем только то, что они существуют. Вирусы – это такая дрянь, что ни в один микроскоп не видна и что они из себя на самом деле представляют, мы можем только догадываться. Так что эпидемиологический протокол как раз и обязывает нас изолировать зараженных и держать их под наблюдением, тем более при такой вирулентности и числе погибших. Помочь мы и в самом деле никому не сможем.

   – А если завтра такой же вирус Петрозаводске хозяйничать начнет? – Столбин постучал чубуком трубки по карте. – Это не глухая деревня, там так просто все пути-выходы не перекроешь!

   – Ну, так не хозяйничает же пока.

   – Но ведь нельзя так просто сидеть и смотреть, как люди гибнут! – не выдержал Максим.

   – Да вы уж пожалейте семью профессора, – девушка желчно усмехнулась. – У него простатит, жена-истеричка и две дочки-дуры на выданье. Но если вы, с вашими полномочиями, действие протокола отмените, я с вами в село пойду. Мне, в отличие от Шенберга, терять нечего.