Текст книги "Солнышко (СИ)"

Автор книги: Minotavros

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Ушла?

– Ушла… Знаешь, не хочу никого обидеть, Уизел, но я думал, только у меня глобальные проблемы с предками…

– Ну… мои, во всяком случае, в Азкабане не сидели…

– Сядут, – убежденно говорит Малфой, водя палочкой над неподвижным телом Рона. Иногда Рону кажется, что диагностические чары Хорек может накладывать, даже слегка посапывая во сне. Даже без палочки. – Вот убьет твоя мамаша мерзкого Пожирателя, мешающего выздоровлению ее сынули – и сядет. Надолго. Никакие былые заслуги не помогут.

– Не убьет, – улыбается Рон. – Я на нее завтра Гермиону натравлю. Мама, знаешь, как ее боится?

– Грейнджер настолько сурова?

– А то! Ее даже студенты в Университете магии боятся. Хуже Снейпа!

Закончивший с диагностикой Малфой машинально трет нос.

– Верю. Она и в Хоге была…

Рон хрюкает, вспомнив маховик времени и несостоявшуюся казнь гиппогрифа Клювокрыла.

– Ты не больно-то хрюкай! – ворчит Малфой. – Тебя еще лечить и лечить… Расхрюкался тут!

Рон внезапно вспоминает, что расхрюкался он и в самом деле рановато. Смешного, по правде сказать, между ним и Малфоем осталось не слишком много.

– Малфой! Ты обещал серьезный разговор…

– Не сегодня, Уизел. Хватит с тебя нынче страстей.

И так еще неделю.

На следующий день в больницу приходит Гермиона. Жена не рыдает, ведет себя более, чем адекватно. (Особенно на фоне матушкиного визита.) И обещает приструнить Молли по поводу Малфоя.

Следующий день принадлежит отцу. Он сдержан и немногословен. Рассказывает несколько баек из жизни Министерства и выражает надежду, что сын скоро поправится. Никаких бурных страстей, хвала Мерлину, здесь не предвидится.

Визит Джорджа и Билла малфоевскими хлопотами удается совместить. (Рон сильно подозревает, что даже родственников иногда становится слишком много.) Немногословность Билла слегка уравновешивает нервную взвинченность Джорджа и его беспрерывные шутки, становящиеся с годами все более мрачными. («Ну вот, малютка Ронни теперь окончательно наш человек! Билли оборотень морду подправил, у меня – ухо долой, а Ронни – пятнистый, как леопард!» Рона передергивает.)

(А у Малфоя по всему телу – тоненькая сеточка шрамов от той давней «Сектумсемпры»… Ничего, прорвемся).

Потом наступает черед Джинни. Невероятно оптимистичная и в очередной раз глубокобеременная сестренка врывается с букетом темно-бордовых роз и целой коробкой шоколадных лягушек, болтает ни о чем, целует в лоб и исчезает, точно маленький круглый золотистый торнадо.

Гарри появляется внезапно после окончания чемпионата мира по квиддичу, проходившему в Бразилии. И хотя Поттер не подходит под категорию «родственники», его пускают. Поскольку сборная магической Британии исхитрилась продуть в самом финале команде Филиппин (их ловец неожиданно оказался быстрее самого Поттера), в глазах у друга плещется вселенская тоска, не имеющая к проблемам Рона никакого отношения. Наверное, это справедливо. В конце концов, мир не может остановить свое вращение из-за того, что некий Рональд Уизли едва не откинул копыта. Гарри интересуется не надо ли чего, и, получив отрицательный ответ, вздыхает с облегчением. Похоже, он так и не научился любить свою славу. Сидит долго, ностальгически вспоминает детство и, уходя, обещает вскоре заглянуть еще раз. Рон в это верит слабо. Герой нужен всем.

Приходит Кингсли. Сулит какой-то орден «за храбрость». («За живучесть», – грустно думает Рон.)

Забегают приятели из аврората. Вспоминают погибших и хлопают Рона по плечу. Рон морщится. Тело еще недостаточно пришло в себя для таких вот экстремальных проявлений дружеских чувств, но чего не сделаешь во имя мужского братства!

Все это время Рон потихонечку учится самостоятельно садиться в постели. Потом, цепляясь за стенки и спинки стульев, доползает до туалета. Короче, выздоравливает на полную катушку. Одного он по-прежнему трусливо избегает: зеркала. Просто раз и навсегда завешивает его полотенцем. Видимо, существует на свете правда, к восприятию которой Рон еще не готов. Хорошо, что бреющее заклятье отработано почти до автоматизма. А еще хорошо, что, несмотря на физические проблемы, с магией по-прежнему все в порядке.

Не в порядке только с Малфоем. У него находится тысяча и одна отговорка, чтобы не возвращаться к интересующей Рона теме.

– Малфой!

– Не сейчас, Уизел. У меня новое зелье в работе.

– Малфой!

– Убегаю по делам. Буду только вечером.

Вечером:

– Малфой!!!

– Спи, Уизел… Время позднее.

На следующий день Рон, наконец, взрывается, как котел Невилла Лонгботтома.

– Хорек!

– Ты ведь не отстанешь, Уизел?

Малфой занят своими повседневными делами: бормочет диагностические заклинания, проверяет тонус мышц, согревает в ладонях перед нанесением очередную порцию мази. А Рону хочется кричать от его непробиваемого спокойствия. И он кричит. То есть это ему кажется, что кричит. Потому что голосовые связки восстанавливаются хуже всего, и в распоряжении Рона до сих пор только два регистра: шепот и хрип. Шептать надоело. Поэтому – хрип.

– Твою мать, Хорек! Ты должен был мне сказать!

Выяснять отношения с Хорьком можно бесконечно.

В обычных обстоятельствах это заканчивается сумасшедшим сексом, но на секс у Рона нынче совершенно не остается никаких сил. Даже, если честно, на поцелуи. (Что-то там не так с чувствительностью на только что восстановленных губах.)

Заканчиваются кровавые разборки тем, что Малфой просто сидит рядом, устало перебирает пальцы правой руки своего любовника, беззлобно ворчит:

– Придурок ты, Уизел! Такой придурок… Зря я что ли конверты твоим подарком запечатывал? Думал, догадаешься.

Рону становится неловко. Умеет все-таки Хорек вывернуть любую ситуацию так, что виноватым, в конце концов, окажется именно Рон.

– А я и…

– Молчи уж! Догадливый… Вот обиделся бы я и действительно свалил из твоей жизни… Что бы ты тогда делал, а?

Рон на минуточку пытается представить последствия собственного идиотизма и зябко вздрагивает. Потом честно признается:

– Пропал…

– То-то же! – ухмыляется Малфой. – Ладно, переворачивайся. Господин Великий Зельевар лично сделает тебе восстанавливающий массаж. Пора приводить твою несчастную спину в порядок.

Руки у Малфоя сильные и неожиданно нежные. Рон понимает, что почему-то никогда до сих пор не задумывался, насколько они нежные. Сила и тепло малфоевских рук, очередная чудодейственная мазь, легкое покалывание магии.

Рон и сам не замечает, как соскальзывает в сон.

Теперь, когда опасность для здоровья пациента миновала и дело явно идет на поправку, Малфой приходит только вечерами. Делает массаж, болтает о всяком-разном, просто сидит рядом, откинув назад голову. Впервые у Рона создается странное впечатление, что Хорек приходит к нему… отдыхать.

Лечащий колдомедик говорит, что такое быстрое выздоровление после столь обширных ожогов даже в магической медицине тянет на самое настоящее чудо, и обещает через недельку-другую выписать Рона домой. А Рон при этой радостной новости почему-то внезапно ощущает волну ледяной тоски, словно у него собираются отнять что-то очень важное, то, без чего ему снова придется учиться дышать.

А однажды вечером Малфой не приходит. Рон крутится на постели, пытается читать «Ежедневный пророк», уговаривает себя не волноваться. За окном стремительно темнеет, и в палату вползают сумерки. Малфой не приходит. Рон вызывает дежурную медиковедьму и спрашивает, не передавал ли господин Малфой каких-нибудь зелий или мазей. Медиковедьма радостно сообщает, что нет, ничего не передавал, потому как с самого обеда отбыл домой.

Целую ночь Рон мается бессонницей, сбивая простыни в холодный влажный ком, не в силах отделаться от какого-то нехорошего предчувствия. Ему безумно хочется отправить Малфою хотя бы коротенькую записочку, но в теперешнем состоянии до больничной совятни добраться не представляется возможным.

Остается надеяться, что наутро все разъяснится.

Наутро – никакого Малфоя. Рон едва сдерживается, чтобы не наложить «Селенцио» на щебечущую в своей излюбленной манере медиковедьмочку с дурацким именем Элизабет. И на колдомедика Бауэра, добрых полчаса распинающегося на тему «Как у нас все хорошо, просто замечательно». До вечера он доживает только на ослином уизлевском упрямстве. И на малфоевских зельях. Почему-то Рону кажется, что зелья, сваренные Малфоем, как-то по-особенному действуют на его организм: более мягко и глубоко.

Поздно вечером, когда даже самая последняя надежда испаряется с громким пшиком, дверь палаты открывается, пропуская Малфоя. Рону немедленно хочется сделать сразу две взаимоисключающих вещи: убить скотину с особой жестокостью и зацеловать до потери сознания. Малфой подозрительно молчит. Садится рядом, смотрит куда-то в пол.

– Малфой? – решается все же спросить Рон.

– Сейчас, – отрешенно кивает Хорек. – Сейчас будет массаж. Извини.

Рону хочется сказать Малфою все, что он думает и по поводу его исчезновения, и по поводу массажа, но почему-то кажется, что Хорек просто не услышит. Пожалуй, еще никогда Рону не доводилось видеть своего любовника в таком жутком состоянии, даже тогда, в Хогвартсе.

– Хорошо, Малфой, – покорно кивает Рон. – Как скажешь.

Снимает больничную рубаху и переворачивается на живот.

Руки Малфоя, когда он наконец касается спины Рона, заметно дрожат, и пахнущая мелиссой мазь ничуть не помогает расслабиться. Нет никакой магии, даже техника слегка прихрамывает, точно Хорьку вдруг отчего-то резко отшибло тактильную память.

– Что с тобой, Малфой?

Рон совершенно уверен, что тот не ответит. Малфой не слишком-то любит прямые вопросы. Но Хорек отвечает – будничным, странно-отрешенным голосом:

– Я вчера, Рыжий, человека убил.

Рон вздрагивает.

– Врешь!

– Нет, не вру. Лежи тихо, а то мазь не подействует.

Рон хочет сказать, что под такие, с позволения сказать, разговорчики, никакая мазь точно не подействует, но молчит. Похоже, Малфою сейчас просто необходимо выговориться. А значит, Рон будет слушать.

– У меня был пациент… – начинает Малфой таким тоном, каким когда-то мама начинала рассказывать на ночь сказку: «Жили-были… в некотором царстве, в некотором государстве…» Что-то подсказывает Рону, что сказочка Малфоя из тех, после которых до утра снятся кошмары.

– У меня был пациент… Безнадежная наследственная болезнь, спровоцированная темномагическим проклятием, развивающаяся по прогрессирующей схеме… Первым проклятым был его прадед: дожил до семидесяти пяти. Дед дотянул только до пятидесяти шести. Отец умер в сорок восемь. Моему пациенту – сорок два, и вот уже четыре года мы тянем его на моих экспериментальных зельях. А недавно симптомы обнаружились у его сына. У него, представь, сын. В Хогвартсе учится… учился, – поправляется Малфой, и у Рона нехорошо сжимается сердце. Страшно, когда умирает человек. Любой. (Гарри вон – даже Темного Лорда перед тем, как грохнуть, исхитрился пожалеть. Правда, на то он и Гарри чертов Поттер.) Но когда умирают дети… В нас словно ломается что-то. Умирающие дети – это так… неправильно… – На пятом курсе.

Малфой продолжает машинально водить ладонями по спине Рона, но мыслями где-то совсем не здесь, в своем персональном аду, и кожа на месте его прикосновений покрывается мурашками.

– А у сына все рвануло на страшной скорости. Никто не ожидал… Короче, еще вчера казалось: парень весел и здоров, охмуряет девушек и играет в квиддич, а сегодня лежит в лазарете у мадам Помфри и дышит с трудом. И никакая предупредительная терапия его уже не берет… В том самом больничном крыле, Рыжий… Ты помнишь?

Рон кивает в скрещенные подо лбом руки. Неважно, увидит Малфой этот кивок или нет. Он помнит.

– Родители валяются в ногах у главного колдомедика Мунго. Собирают консилиум. Так как мальчика трогать с места нельзя, всем скопом едут в Хог. Выносят вердикт: неизлечимо. Осталась неделя. Без вариантов. Мать в обмороке. Отец… Я думал, он сам на себя прямо там руки наложит… А потом он произносит: «Мистер Малфой». Понимаешь, мы как-то говорили о том, что у меня в разработках есть зелье. Ну… Экспериментальное, как ты понимаешь… Как раз для таких безнадежных случаев. Стирает магию из организма и запускает все процессы по новой. Теория – класс. На людях, разумеется, никто опробовать не рискнул.

– Ты сказал… – тихо шепчет Рон.

– Я сказал «нет». Что я, псих, использовать на ребенке такую разрушительную штуку?

– Но ребенок умирал… – еще тише подсказывает Рон.

– Отец… Его отец подписал бумаги об отказе от претензий в случае… неудачи. И начальство сказало: «Не ломайтесь, господин Малфой».

– А потом? – Рон уже не слышит сам себя. Но Малфой слышит.

– А потом он умер.

– Зелье не сработало?

– Сработало. Сердце не выдержало. Нагрузка же… чтоб ее…

Малфой убирает руки со спины Рона, и в воздухе виснет молчание. Рону не надо даже смотреть в лицо Хорька. Он и без того прекрасно знает, что сейчас там увидит. И Малфой ему этого не простит. Малфой… вот странно, учитывая историю их взаимоотношений! Малфой… он… гордый.

– Но ты же не виноват…

– А кто? – шипит Хорек. – У него была еще неделя жизни. Хорошей, плохой – не важно! А тут… Из-за моего гребаного зелья!

Тишина. Очень много тишины. В этот момент Рону кажется: он отдал бы все, что угодно, только бы услышать всхлипывания. Но Малфои, разумеется, не плачут. Во всяком случае, этот конкретный Малфой наверняка ни разу после войны не позволил себе такую слабость, как слезы.

Рон осторожно поворачивает голову. Так и есть: Хорек скрючился на стуле, обхватив себя руками за плечи, и пытается сдержать дрожь. Судя по всему, получается у него плохо.

– Малфой! – Рон дергает за край целительской мантии. – Иди сюда, ко мне, под одеяло. Здесь тепло.

Малфой с сомнением смотрит на довольно узкую койку и голого Рона, потом все-таки снимает мантию, аккуратно вешает ее на спинку стула, так же аккуратно снимает ботинки и носки (Малфой вообще – большой аккуратист), убирает их под кровать и прямо в брюках и рубашке укладывается рядом с Роном. Рон перекатывается на бок (трюк, который до сих пор дается ему с определенным трудом), за плечи притягивает поближе к себе напряженного Хорька, укрывает обоих одеялом.

– Ты чего в одежде улегся? Решил начать стесняться?

– Х-холодно… – стучит зубами Малфой, видимо, наконец разрешив себе не бороться с пожирающей изнутри стужей.

– Ерунда, – шепчет Рон ему в затылок. – Я тебя согрею.

Рон ни секунды не сомневается, что согреет своего Ледяного Дракона. В нем горит солнце, тепла которого хватит, чтобы растопить льды десятка ледниковых периодов. И вечную мерзлоту – в придачу. Для начала будет довольно просто дыхания рядом.

– Дамблдор незадолго до смерти сказал: «Ты не убийца, Драко». А я все-таки…

– А ты все-таки дурак, – заканчивает за него Рон. – Не новость.

– Но я же…

– Заткнись!

Впрочем, Рон отлично понимает, что заткнуть Хорька можно только одним способом: решительно дернуть на себя и запечатать губы поцелуем. Общеизвестно, что одновременно целоваться и говорить довольно затруднительно. А если очень постараться – то и думать одновременно становится практически невозможно. И ничего, что самому Рону этот поцелуй приносит мало приятных ощущений: недолеченные губы саднят, язык будто потерял добрую половину положенной от природы чувствительности, а решительные телодвижения и вовсе даются с трудом. Нет, правда, плевать!

Потому что Малфой вцепляется в него, как потерпевший кораблекрушение в последний обломок корабельной мачты. Потому что холодная кожа Хорька постепенно согревается под пальцами Рона: нужно только вытащить белоснежную рубашку из-за пояса брюк и прижать ладони к ледяной спине. Потом и вовсе избавиться от ненужной рубашки, выдирая с корнем распроклятые пуговицы своими непослушными пальцами. К этому моменту Малфоя опять начинает колотить дрожь, только уже совсем другая – и Рон чувствует это всем своим обнаженным телом.

– Уизел, придурок, что ты делаешь! – выдыхает Малфой прямо ему в губы. – Тебе же нельзя…

– Зато тебе – можно, – улыбается Рон. – Как там, в классике: леди лежит не двигаясь? Хоть раз в жизни побуду леди.

– Ты… – Малфой даже начинает заикаться. – Ты же… никогда… Ты же…

– Подумаешь! – совсем по-малфоевски дергает Рон уголком рта. (С кем поведешься!) – Хочешь сказать, ты ни разу не мечтал о смене позиций?

В точку! Ответ малфоевского тела даже сквозь довольно плотные брюки весьма однозначен и не нуждается в объяснениях: мечтал, да еще как!

– Как ты хочешь, Хорек: сзади или лицом к лицу?

– Сзади, – выдыхает Малфой. Сомнения отброшены, Рубикон перейден, и теперь остановить Хорька может только полноценный «Ступефай».

Через мгновение брюки вместе с трусами летят куда-то в неизвестность, а под животом Рона оказывается подушка. Руки Малфоя словно обретают какую-то собственную беспалочковую магию (с которой при обычных обстоятельствах у Хорька, по правде сказать, не очень). Их явно становится больше положенных от природы нормальному человеку двух штук, потому что, по ощущениям, они везде: гладят, сжимают, царапают, раздвигают, растягивают, дарят обжигающий внутренности жар и мурашки – величиной с луниных мозгошмыгов. А еще губы: влажные, горячие, настойчивые. А еще – язык. Мерлин! Дожив до своих преклонных лет, Рон даже не подозревал, что языком можно творить такое… И очень хорошо, что он лежит, уткнувшись носом в кровать, потому что физиономия у него в этот миг, по всей видимости, даже не красная, а ярко-малиновая. Язык Драко идет вслед за пальцами, лаская, зализывая неприятные ощущения (куда же без них, ёпт!), заставляя, как ни странно, почти умолять о большем.

«Так чувствует себя Малфой, когда я?..» – мелькает и тут же обрывается мысль, потому что Хорек бормочет сквозь зубы:

– Блядь! Смазка!

Несмотря на драматичность момента, Рон, не удержавшись, хихикает. А вот! Такая проза жизни каждый раз с незапланированным сексом. А говорят, романтика, страсть!

– Мазь для массажа, Хорек. Самое то. Заодно потом выступит в роли заживляющего.

– Уизел, заткнись – и наслаждайся жизнью!

Вот всегда так: даже «спасибо» от него не дождешься!

Ага, «наслаждайся жизнью»! Когда впереди, можно сказать, судьбоносный момент лишения невинности. По палате плывет запах мелиссы. Значит, Хорек все-таки решил воспользоваться добрым советом насчет мази…

Ну, точно: решил. Рон тихонечко, чтобы не спугнуть Малфоя, шипит сквозь зубы. Больно! И как-то… странно. Но это ничего. Нужно только перетерпеть. Вряд ли в первый раз Хорек продержится долго.

Хорек держится. Притягивает к себе теснее за талию, кусает шею и плечи, дышит коротко и рвано. Но движется медленно-медленно, точно играет на скрипке что-то тягучее и плавное. Откуда взялись ассоциации со скрипкой – Рон без понятия: он и на скрипичном концерте-то был всего один раз вместе с Гермионой. Но вот почему-то так… И Рон старается дышать в унисон, попадать в малфоевский ритм движениями своих напряженных бедер. И сам не замечает, как исчезает боль. Нет, не то! В сущности, боль никуда не девается, но как-то смазывается, отходит на второй план, уступая место горячим волнам чистейшего наслаждения. Волна за волной, выше, выше! Рон однажды видел океанский шторм, но никогда не думал оказаться в самой его сердцевине.

– Не могу больше! – хрипит Хорек, сбиваясь с медленного на совершенно сумасшедший ритм, и Рон отпускает себя на свободу вместе с последним – девятым – валом, чтобы наконец-то рухнуть на самое дно – и рассыпаться на миллионы брызг.

Потом Хорек сдержанно шипит, ищет свою волшебную палочку (под кроватью), накладывает Очищающие и Заживляющие (щиплет!), еще раз проходится по «пострадавшим местам» заветной мазью, проводит неторопливую и внимательную диагностику общего состояния организма (если не считать задницы, то Рон чувствует себя просто превосходно, хотя и при полном упадке сил) и только после этого позволяет себе снова улечься в постель. Привычно утыкается носом Рону в плечо и мгновенно проваливается в сон, успев только пробормотать что-то, что при очень буйном воображении можно принять за «Солнце…» Впрочем, с воображением у Рона Уизли всегда было все в порядке.

========== Глава 6. Солнце. Очень много солнца ==========

– Скверно выглядишь, Малфой!

– И тебе не чихать, Уизел!

Над Лондоном который месяц висят отвратные дождевые тучи, иногда по забывчивости путающие дождь со снегом. Для Малфоя с его хилым аристократическим организмом такая погода – практически смертный приговор: он начинает болеть, кукситься и выглядит, точно воробей-альбинос, которого некая брезгливая кошка выплюнула, слегка предварительно пожевав.

Вот и сейчас под бледной, какой-то полупрозрачной малфоевской кожей отчетливо проступают голубые венки, волосы поблекли, под глазами наметились шикарные темные круги, а в самих глазах застыла тоска.

– Малфой, тебе бы подлечиться слегка. Что-то ты совсем расклеился.

– Будешь рассказывать штатному зельевару Святого Мунго о пользе лечебных зелий и профилактической госпитализации? Занимайся лучше своим делом, Уизел. Или преступники нынче совсем перевелись?

Нормальный такой разговор. Обычный при их сложных взаимоотношениях.

Только сколько бы Малфой ни хорохорился, Рона не оставляет подозрение, что делает он это из последних сил.

– Тебе бы куда-нибудь в жаркие страны. На песочке недельку-другую пожариться… Мы тут с Гермионой ездили в Египет… Красота! Пляжи, рыбки разноцветные, как в дорогом аквариуме, кораллы всякие…

– Пирамиды… мумии… – ехидно тянет Малфой, видимо, намекая на выигранную семейством Уизли на третьем курсе поездку в Египет, о которой, с легкой руки Рона, в тот год не слышал только глухой, да и то – случайно.

Рон краснеет. Почему-то ему никак не удается избавиться от дурацкой детской привычки: чуть что – жар заливает лицо от ключиц до кончиков ушей, и в сочетании с рыжими волосами выглядит это довольно нелепо. Хорек знает о слабости любовника – и наслаждается от души.

– Я, между прочим, серьезно! В тепло тебе надо. К солнышку. К морю.

В глазах Малфоя мгновенно гаснет ехидный огонек, сменяясь какой-то усталой обреченностью.

– Не пустят меня в жаркие страны, Уизел. Я же на всю жизнь не выездной. Пламенный привет от Темного Лорда. Ты разве не знал?

Не знал? Вернее, никогда не задумывался. Рону всегда казалось, что амнистия для бывших Пожирателей была полной. А Малфой еще и на аврорат вот уже много лет пашет, будто раб. Будто раб… Ну да! Рабов не отпускают на свободу. Тем более в обнимку с государственными секретами. Вечно ты, Рон Уизли, брякаешь что-нибудь не подумав. А впрочем… Кажется, пришла пора приватно пообщаться с другом и соратником Шеклболтом Кингсли. Что он там говорил после последней успешной операции? «Для тебя – все, что угодно»? «Не стесняйся обращаться?» Вот и не постесняемся. Почему бы красе и гордости аврората, кавалеру, между прочим, ордена Мерлина, не погреть свои многострадальные косточки на белом песке? Да и личного зельевара прихватить, чтобы надзирал за состоянием аврорского драгоценного здоровья. Нет таких законов, которых нельзя было бы, при желании, обойти – это уж Рон выучил за последние годы наизусть.

Друг Кингсли не подводит: вздыхает, ворчит, даже негодует, швыряет об пол свою любимую офисную кружку с надписью «Враг не дремлет!», потом собирает ее при помощи «Репаро», снова швыряет – и снова собирает осколки. Рон начинает подозревать, что бедолажная кружка существует в кабинете Главного аврора именно для таких сложных случаев, чтобы начальство было на чем выпустить пар. Ну, не в головы нерадивым подчиненным он ее швыряет – и то, хвала Мерлину! А буйство африканского темперамента мы переживем. И не такое переживали. Подумаешь!

В конце концов Кингсли успокаивается, произносит пламенную речь о злоупотреблении служебным положением – и выдает Рону портключ (один на двоих) и персональное разрешение для господина Драко Малфоя, сотрудника аврората, на двухнедельный (оплачиваемый) отпуск за пределами магической Британии.

– Напишешь заявление на две недели за свой счет, – мстительно добавляет Кингсли. – Ты свой отпуск уже отгулял, героический аврор Уизли. И запомни: это последняя поблажка для твоего драгоценного Малфоя. Больше не будет, даже не проси. И лично отвечаешь за то, чтобы он вернулся обратно. Головой. Да! И пусть оформит подписку о неразглашении.

Рон почтительнейшим образом кивает. Подумаешь, напугал! «Отвечаешь головой!» «За свой счет»! Что он себе на две недели отпуска не заработал? И неужели Малфой решится сбежать? От жены и сына? От своей драгоценной работы? Малфой?

С точки зрения Рона, это такой же бред, как и мысль о том, что сам Рон может остаться в жарких краях бросив… работу? (Да хоть завтра, если честно!) Гермиону? (Ой, да разберитесь вы уже с Гарри наконец-то!) Родную магическую Британию? (Чтоб ей!) И все это ради… Малфоя? Рон не уверен, что хочет додумывать данную мысль. Пока что у него есть стандартный многоразовый самонастраивающийся портключ на двоих в любую точку мира по желанию отбывающего, много солнца и моря и целых две недели Малфоя – в его личном распоряжении. Говоря по правде, ради Малфоя он бы согласился и на две недели солнечной Антарктиды в компании с милейшими пингвинами, а уж две недели в…

– Куда ты хотел бы отправиться в свой единственный и неповторимый заграничный вояж, Малфой?

Они сидят в крошечной маггловской кафешке, где никому нет никакого дела до славного аврора и его бывшего заклятого врага, и пьют горячий грог из огромных керамических кружек. От свалившихся на него небывалых вестей у Хорька слегка дрожат руки и лихорадочно блестят глаза.

– В Новую Зеландию.

Рон слегка теряется. Ну, Турция, Египет, Эмираты, Индия… Где там у нас сейчас солнышко? Но при чем тут Новая Зеландия? Какой-то непонятный край света!

– А что? Там сейчас как раз весна. Море, песок. А еще там снимали «Властелина колец».

Рон хватается за сердце.

– Хорек! Только не говори мне, Мерлина ради, что ты смотрел «Властелина колец»! И вообще, маггловские фильмы.

– Нельзя быть таким узколобым, Уизел! Разумеется, я смотрел «Властелина колец». Это же классика. И кто тебе сказал, что Джексон – маггл?

– Еще скажи, что он из ваших, и его место было по правую руку от Темного Лорда!

– По левую, Уизел! По левую! По правую всегда стоял мой отец.

И видя, как Рон стремительно наливается алым, снисходительно добавляет:

– Ну, вообще-то, если честно, он полукровка. Из сочувствующих.

И ржет в голос.

Ржущий в голос Малфой, как всегда считал Уизли, существо в природе не встречающееся, и за одно это Рон готов ему простить все, что угодно. Даже не ставшую более понятной Новую Зеландию.

А потом и в самом деле: солнце, океан, песок. Волны пенного прибоя слизывают с уставшего тела следы трех последовательных перемещений. Все так. Новая Зеландия – ведь это та самая изнанка земного шара, по которой положено ходить вверх ногами. А еще лучше валяться вверх ногами. (Или пузом?) Рон давно не испытывал подобного абсолютного счастья: белоснежное бунгало под пальмовой крышей почти на самом берегу. Шепот волн. Песок и пальмы. И ни одного мага или маггла вокруг. Еда сама собой чудесным образом появляется на столе, стоит Малфою щелкнуть пальцами и произнести вслух названия требуемых блюд. Хорек уверяет, что это действует магия местных домовиков: маленьких, похожих на коричневые древесные сучки существ, которых Рону довелось увидеть всего один раз в главном офисе отеля – по прибытии. Элитный магический отель на самом берегу Северного острова – только Малфою оказалось под силу при помощи семейных связей отыскать подобную редкость. Рон не возражал. И был совершенно прав. Свой единственный в жизни заграничный вояж Малфой обставил с максимальной роскошью и комфортом. Причем странным образом оказалось, что представления о роскоши и комфорте у них с Роном совпадают в главном: необходимые для жизни приятности – и никаких особых излишеств. И – главное! – никаких людей. В конце концов, они, не сговариваясь, пришли к мысли отказаться от исследования материка, наплевав даже на маршруты, связанные с «Властелином колец», и просто-напросто посвятили две недели валянию на берегу. Рон приходит к выводу, что всем путешествиям и знакомству с достопримечательностями определенно предпочитает валяние на пляже. И не потому, что это обеспечивает роскошный загар. Какой уж тут загар при его-то коже, да еще и при повышенной послеожоговой пятнистости… Просто Рон всю свою жизнь обожает солнце. Проблема как раз в том, что солнце не отвечает Рону взаимностью. Ни магические, ни маггловские средства для предотвращения ожогов не могут всерьез защитить нежную уизлевскую шкурку. Любое пребывание в теплых краях для Рона заканчивается жаром, болью и облезающей лохмотьями кожей. Проклятие рыжих. Но сегодня можно и вовсе не думать ни о чем таком и просто наслаждаться. Сегодня у Рона при себе свой собственный зельевар с полным саквояжем целительных мазей и зелий. И к тому же не просто зельевар, а – в чем ни минуты не сомневается Рон – самый лучший зельевар магической Британии.

Каждое отпускное утро начинается с того, что, проснувшись, они занимаются любовью. Надо было дожить до тридцати с лишним лет и уехать аж в Новую Зеландию, чтобы понять, чем отличается «трахаться» от «заниматься любовью». Неспешно, никуда не торопясь, не испытывая ослепляющей страсти, просто тихую нежность. Медленные ласки, еще почти за гранью сна, касания, поцелуи – куда придется, медленное слияние, когда неожиданно становится все равно, кто там сверху, а кто снизу, совместный оргазм – не вспышкой, не взрывом, а пронзительным мигом парения в небе, без всяческих магических вспомогательных средств и даже без крыльев.

Потом – водопад. Зачем нужен утренний душ, когда почти за стеной бунгало поет свои песни небольшой водопад над крошечным – не больше приличной ванны – озерцом? Там можно стоять, запрокинув голову, под упругими струями и чувствовать рядом, совсем близко тепло чужого тела, а иногда – обжигающие губы Малфоя на прохладной коже – все ниже и ниже. Малфой будто сорвался с цепи. Словно до этого времени вся его жизнь была сплошным обетом безбрачия, который, говорят, в прежние времена давали особо упертые алхимики, отправляясь на поиски своего Магистерия. Словно теперь он рвется наверстать все разом: солнце, страсть, нежность, долгие прелюдии, сумасшедшие поцелуи – пока не затекут шеи – и разговоры на полночи о чем-то важном – и ни о чем.

После водопада – завтрак, ожидающий их на террасе: много фруктов, названия которых Малфой перечисляет с каким-то почти чувственным наслаждением, словно особо редкие ингредиенты для своих тайных зелий; свежие булочки, только что из печи, и желтое сливочное масло с капельками влаги; тарелка с сырами (обилие сырных сортов вводит Рона в самый настоящий ступор, про некоторые он даже не уверен, что их можно есть без риска для жизни); дымящийся кофейник, пахнущий совершенно сумасшедшим образом… Загорелый Малфой в одних белых шортах, точно забывший о Черной Метке на предплечье, с совершенно беззаботным видом поглощающий все это великолепие. К исходу первой недели отдыха Рон даже готов поклясться, что на выпирающем малфоевском каркасе постепенно начинает проступать некоторое подобие плоти.