Текст книги "Солнышко (СИ)"

Автор книги: Minotavros

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

========== Глава 1. Высокое искусство ненависти ==========

«Солнышко!» – улыбается мама. «Рональд!» – пытается быть строгим папа. «Малютка Ронни!» – ехидничают близнецы. «Рон! Дружище!» – окликают Гермиона и Гарри. «Уизел!» – издевательски тянет Малфой.

Рон ненавидит Малфоя. Ненавидит длинный востренький носик, который Хорек искренне считает аристократичным. Ненавидит серые льдистые глаза и тонкие, вечно поджатые в высокомерной гримасе губы. Ненавидит белую нелепую шею с выступающим кадыком. Ненавидит светлые легкие волосы, белесые ресницы и полное отсутствие прыщей. (Еще бы! Малфои ведь могут позволить себе самые лучшие косметические зелья!) Но больше всего он ненавидит звук малфоевского голоса. Особенно, когда тот произносит: «Уизел!»

У Рона от ненависти начинают дрожать руки и перехватывает дыханье. Он совершенно отчетливо представляет себе, как сводит пальцы на шее врага и сжимает до тех пор, пока проклятый высокомерный выродок не начинает просить пощады: хриплым, задыхающимся шепотом. От этого шепота рыжие волоски на руках Рона становятся дыбом, а в животе происходит что-то и вовсе не подающееся никакому определению. Пальцы, словно бы неохотно, разжимаются, оставляя на бледной шее мгновенно проступающие синяки, которые почему-то хочется…

«Рон! Своим взглядом ты прожжешь в Малфое дыру! А Снейп опять снимет баллы с Гриффиндора».

Снейп так и так снимет баллы с Гриффиндора, независимо от того, будет Уизли прожигать взглядом малфоевскую спину или нет. Но Гермионе, как всегда, требуется сказать свое веское слово в защиту дисциплины. Надо отдать Гермионе должное: иногда она раздражает ничуть не меньше Малфоя.

Ненавидеть Малфоя входит у него в привычку. Он ненавидит Малфоя за завтраком, обедом и ужином. На совместных парах. Почти до зубовного скрежета – на квиддичных матчах. Но особенно – по ночам. В конце концов, Рону даже начинают сниться сны с участием Малфоя.

– Что тебе снилось? Ты стонал во сне, – почему-то, услышав вполне себе мирный и доброжелательный вопрос Гарри, Рон заливается мучительным румянцем до самых корней волос.

– Мне снился Хорек, – цедит он сквозь зубы.

Гарри смеется:

– А я думал, кошмары – это мой жанр.

Хорошо, что лучший друг не интересуется более подробно жанром уизлевского сна: раз Хорек – значит, кошмар. Порою Рону тоже так кажется. Хотя испачканные простыни говорят об обратном.

И за это он ненавидит Малфоя еще сильней.

– Дался тебе этот Малфой!

Хорошо Поттеру – у него есть в жизни высокая цель: убить Волдеморта. Во имя этой цели он может не обращать внимания на злобные шепотки за спиной. На влюбленные взгляды Гермионы. На презрительную усмешку Малфоя.

Но Рон Уизли – вовсе не герой. Ему не плевать на гнусные сплетни окружающих. Он бы хотел, чтобы Гермиона смотрела влюбленными глазами на него, а не на Гарри. А еще он хотел бы убить Малфоя.

Когда осознание цели становится совершенно отчетливым, Рон разрабатывает план. Что бы там ни думали все остальные, включая его друзей, с мыслительными способностями у Уизли всегда было все в порядке. Поэтому план получается простой и элегантный. Для начала Рон тайком заимствует из сундука Гарри мантию-невидимку. Затем спускается в подземелья Слизерина – и ждет. Ждет, прячась за статуей Тристана Великолепного, в одном из тех пыльных закутков, мимо которого просто всенепременно будет пролегать путь любого слизеринца по пути к родному змеиному гнезду.

Первый вечер ожидания проходит впустую: Малфоя нет. На второй день он с гиканьем и смехом пролетает мимо в компании своих вечных спутников: Крэба, Гойла и Забини. Рон признается себе, что, кажется, начинает ненавидеть и их тоже. За то, что с ними Малфой умеет смеяться вот так: весело и беззаботно.

На третий вечер (ох, зря Уизли всю жизнь скептически относился к нумерологии!) леди Удача благосклонно улыбается терпеливому охотнику, стерегущему добычу: за несколько минут до отбоя в коридоре слышатся торопливые шаги. По всей видимости, в кои-то веки Малфоя угораздило засидеться в библиотеке, потому что под мышкой у него несколько свитков и толстенная книга, явно выпрошенная у строгой библиотекарши «до завтрашнего дня под честное-благородное».

Ну, благородство – это для Малфоев. И волшебные палочки – тоже для Малфоев. А для Уизли сойдет и простая подножка. Жизнь в лице многочисленных старших братьев довольно рано отучила Рона от «игры по правилам». Если, конечно, правила пишешь не ты сам. В результате нехитрого маневра сиятельный Малфой летит носом вниз, аккурат на твердые каменные плиты, его свитки разлетаются по сторонам, как встревоженные птицы, а волшебная палочка (спасибо тебе, леди Удача!), описав в воздухе изящную дугу, стремительно исчезает во тьме. Рон приходит к выводу, что теперь – самое время встретиться с противником лицом к лицу.

– Уизел! – противно тянет Малфой, едва мантия-невидимка перестает скрывать Рона и всю очевидность его недобрых намерений.

– Хорек! – наклоняет голову Рон.

– Чем обязан? – совершенно невозможно оказывается не восхититься аристократическим совершенством малфоевских интонаций. Фраза звучит так, как будто сиятельный лорд вынужден беседовать с назойливым простолюдином среди пышного великолепия древнего замка своих предков.

– Достал ты меня, Малфой, – вздыхает Рон. – До самых печенок. С этим надо что-то делать.

Ему тяжело дается показное спокойствие: он не силен в словесных играх и изящных манерах. Но почему-то сразу радикально дать Малфою в морду кажется неправильным.

– Бить будешь? – как-то обреченно-буднично интересуется Хорек.

– Буду, – Рон почти счастлив: за последние три минуты разговора они сказали друг другу больше нормальных человеческих слов, чем за три последних года учебы. На секунду он даже забывает о своей ненависти.

– Что, Уизел, легко быть храбрым, стоя с палочкой наизготовку перед безоружным?

Ну вот! Размечтался!

Что-то внутри Рона издает злобный рык и подбирается, готовясь к атаке.

– Не мечтай, Малфой! Твою смазливую мордашку я изуродую без всякого волшебства.

Рон демонстративно убирает волшебную палочку в задний карман джинсов. В драке, конечно, будет мешаться. Ну и Мордред с ней!

– Благородно! – ухмыляется гаденыш. – Но недальновидно!

И первым кидается в атаку. Дерется Малфой, против ожиданий, довольно сносно и не без вдохновения. Однако ему явно не хватает суровой «школы Уизли», главная заповедь которой гласит: «Выживает – сильнейший». И Рон наконец отпускает на свободу свою ненависть.

Если когда-нибудь Рональд Уизли был счастлив, одуряющее, до полного и абсолютного сумасшествия счастлив, то именно в тот миг, когда они с проклятым Малфоем, сцепившись, как два диких кота, катались по влажным плитам слизеринских подземелий, осыпая друг друга ударами. Весь мир, включая леди Удачу, был в тот миг на стороне Уизли: Снейпа не вынесло на них во время традиционного патрулирования хогвартских коридоров; Пивз не явился посмотреть и поучаствовать в заварушке; лучшие друзья спали сном праведников в своих спальнях и – да! – самое главное: каким-то сверхъестественным усилием воли Рону удалось заставить себя не убить Малфоя. Ненависть пела победные песни, и остановиться было совсем нелегко.

– Уизел, ты псих, – стоя на коленях, Малфой выплевывает выбитый в драке зуб и вытирает кровь с разбитых губ. Сил, чтобы встать, у него, похоже, уже не осталось. И это прекрасно!

Рон снисходительно смотрит на него сверху вниз. Сам он, в отличие от своего врага, довольно твердо стоит на ногах хотя и не без помощи стены.

– Вовсе нет, Хорек. Просто есть такая штука – ненависть. Может, слыхал?

– Ты – и ненависть? Не смеши меня, Уизел! – Малфой отрывается-таки от пола и, пошатываясь, принимает вертикальное положение.

Нет, ну все же у некоторых – просто дар подбирать слова, чтобы зацепить человека за живое! Рону становится чертовски обидно:

– Почему нет, Малфой?

– Ненависть – это высокое искусство, Уизел, – цедит сквозь разбитые губы Малфой. – А у таких как ты, все всегда сводится к вульгарному мордобою.

И очень медленно, прихрамывая, уходит вдоль по коридору, как от чего-то, совершенно не стоящего его высочайшего внимания. Рон бы сказал: «Как от кучки вонючего дерьма». Но, разумеется, Малфои знать не знают таких вульгарных слов. Можно подумать, когда мистер Малфой изволит посетить туалет, в унитаз падает слиток чистейшего золота!

Рон чувствует себя, словно нищий, у которого только что отобрали последний кнат, отделявший его от голодной смерти под забором. Отобрали нагло, среди бела дня, на глазах у многочисленной гогочущей толпы. Да еще и толкнули в грязь.

«Что ты знаешь о ненависти, Малфой!» – успевает подумать он прежде, чем ринуться следом.

Впечатать, вбить проклятого Хорька в каменную стену подземелья, почувствовать болезненный вздрог тощего, костлявого тела, скорее уловить, чем услышать все-таки вырвавшийся у врага почти беззвучный стон, вдавить в шею под подбородок острый конец своей волшебной палочки и очень тихо, очень вежливо попросить:

– Расскажи мне еще о моей ненависти, Малфой.

– Уизел! Ты совсем свихнулся. Отпусти!

– Отпустить? – Рон почти пьянеет от осознания собственной власти над этим человеком, который еще совсем недавно числил себя среди властителей Вселенной. – А может?.. Что ты сделаешь, чтобы остаться в живых, Хорек?

Палочка почти протыкает тонкую бледную кожу, и, кажется, Малфою совсем не до шуток.

– Ты не посмеешь!..

– Проверим? Как ты думаешь, твое королевское высочество, достаточно ли я сошел с ума, чтобы наплевать на все возможные последствия?

Рон и сам не знает, сколько правды, а сколько блефа в этих словах, и ему решительно все равно.

– Тебя приговорят к поцелую дементора! Спроси своего дружка, что он думает об милых тварюшках Азкабана!

– Ты действительно не понимаешь, Хорек, – улыбается в ответ Рон, и Малфой вздрагивает от ледяного спокойствия этой улыбки. – Иногда встречаются в нашей жизни вещи, за которые можно заплатить любую цену. Лично я готов целовать дементора. А вот сколько ты заплатишь за свою никчемную шкурку?

И еще чуть-чуть усиливает нажим.

– Все, что… – отчаянно хрипит Малфой, видимо, наконец осознав всю серьезность момента, – все, что захочешь!

И на Рона опускается тишина.

– Тогда, – говорит он, отводя свою палочку от шеи совершенно белого Малфоя, – на колени.

– Что?

– На колени.

Он прислоняется к стене и смотрит, как надменный Малфой медленно-медленно сгибает колени возле его ног.

Если бы взгляды могли убивать, то Рон, без всяких сомнений, уже валялся бесформенной грудой на каменном полу. Но пока что Малфой не достиг такого уровня владения беспалочковой магией, а палочка здесь только одна, та, что находится в руке у младшего Уизли. Рон и сам не знает, похоже, что делать теперь с поверженным врагом. Дальше коленопреклоненного Малфоя его фантазии о мести никогда не распространялись, но в этот момент Хорек подает голос, продолжая сверкать бешеными серыми глазами:

– Что дальше, Уизел? Прикажешь отсосать?

Рона с головы до ног окатывает волна сумасшедшего жара, и спокойный тон дается ему с трудом:

– Пожалуй, дельная мысль. Вперед!

– Извращенец! – шипит, отшатываясь, насколько возможно стоя на коленях, Малфой.

– Не я это предложил! – смеется Уизли. Несмотря на очевидную абсурдность ситуации, он чувствует себя свободным и сильным, как никогда. Что там Хорек вещал о высоком искусстве ненависти? Кажется, Рон только что достиг вершины. Или еще нет?..

Дрожащие пальцы Хорька дергают застежку «молнии» на синих застиранных джинсах, стягивают вниз штаны вместе с нелепыми клетчатыми трусами, и Рон понимает, что просто умрет на месте, если Малфой сейчас же не приступит к делу.

–Не боишься, Уизел? – очень серьезно спрашивает снизу Малфой, в последний раз пытаясь предотвратить неизбежное. – У хорьков довольно острые зубы.

– Я бы на твоем месте воздержался от роковых экспериментов, – отвечает Рон, небрежно отводя белобрысую челку с малфоевского лба кончиком своей волшебной палочки. – А то мало ли…

На самом деле ему страшно. И вовсе не потому, что он всерьез верит смешным хорчиным угрозам. Просто во всем, что касается секса, его богатый опыт до сих пор ограничивался чтением маггловских порножурналов, подкинутых братцами, и торопливым общением с собственной рукой, оставляющим после себя ощущение брезгливой неловкости. И уж, конечно, никто и никогда не брал его член в рот – вот так, как это делает сейчас стоящий перед ним на коленях Малфой. Кстати, кажется, для Драко подобное тоже впервые, судя по сумбурности начальных движений, но постепенно ему удается поймать нужный ритм, и через несколько совершенно сумасшедших мгновений мир вокруг Уизли разлетается миллиардами осколков – и под сомкнутыми веками ослепительно вспыхивает солнце.

– Ну что, – будничным тоном интересуется Хорек, неторопливо стирая с разбитых губ собственную кровь и чужую сперму, – теперь я свободен?

– Свободен ли ты, Малфой, – неожиданно для самого себя выдает Рон, из последних сил цепляясь за каменную стену, чтобы сохранить вертикальное положение перед униженным врагом, – решать тебе. А идти можешь. На все четыре стороны. И больше не зарывайся, слышишь?

– Иди ты в жопу, Уизел! – злобно огрызается Малфой на эту философскую сентенцию. Оказывается, и Малфоям известны некоторые презренные плебейские слова!

Рон ухмыляется:

– Это предложение?

– И не мечтай!

Целую вечность Рон следит за тем, как Хорек собирает с пола разбросанные свитки, отряхивает от пыли драгоценный библиотечный фолиант, ищет закатившуюся аккурат под постамент Тристана Великолепного волшебную палочку и, не оборачиваясь, плетется в сторону слизеринской спальни.

«Свободен ли ты сам, Уизли? Вот в чем вопрос! – почему-то думает он, наконец позволив себе сползти на пол по холодной стене, когда неровное эхо прихрамывающих шагов стихает за поворотом. – Что-то не похоже, чтобы твоя ненависть подарила тебе свободу! Впрочем… Мы ведь еще увидимся, враг мой?»

========== Глава 2. От искусства ненависти – к науке любви ==========

– Рон, ты случайно не трогал мою мантию-невидимку?

– Гарри, да на что она мне?

Нехорошо врать друзьям. Особенно, когда Гарри смотрит своими добрыми честными глазами, совершенно не ожидая подвоха. Но признаться, что вчера в очередной раз использовал содержимое поттеровского сундучка, чтобы пробраться на свидание с Малфоем… Рон, может быть, отлично научился врать окружающим, даже друзьям. Но себе он с некоторых пор принципиально не врет. Так что, да. На свидание. С Малфоем.

Это только тогда, в самом начале, казалось, что их ведет взаимная ненависть. Что после того, как они окончательно расставили все точки над «и» в темноте слизеринского коридора, все станет проще и легче. Проще ничего не стало. И уж тем более – легче.

Весь следующий день Рон провел словно в плотном алом тумане. Не хотелось есть, пить, разговаривать. Да и жить, вообще-то, не очень. Но больше всего не хотелось видеть Малфоя. Между тем проклятый Хорек утром, как ни в чем не бывало, явился на завтрак, чтобы с привычным видом аристократической скуки ковыряться вилкой в нежнейшем омлете, приготовленном хогвартскими эльфами. И смотреть на это почему-то нет никаких сил. И уж совсем невозможно смотреть, как кусок проклятого омлета медленно исчезает в жаркой глубине малфоевского рта. К последнему кусочку омлета Рон находится в состоянии, близком к самовозгоранию. Ему кажется, что еще совсем чуть-чуть – и он кончит прямо здесь, посреди Большого зала, даже не притрагиваясь к себе руками. Хвала Мерлину за широкие форменные мантии!

– Рональд, что с тобой? Ты болен? Совсем ничего не ешь!

Заботливая Гермиона.

«Понимаешь, Герми, я тут вчера в коридоре трахнул в рот Малфоя, а сегодня безумно хочу это повторить!»

Хорошо, что Рон не склонен к неожиданным приступам болтливости, которыми так славен Поттер. То-то было бы утро откровений!

– Ничего страшного. Просто болит живот.

Что бы делало человечество без этой замечательной отмазки?

– Живот? Тогда тебе надо к мадам Помфри, чтобы она дала тебе какие-нибудь зелья.

«По правде сказать, мне надо к Малфою. Чтобы он мне что-нибудь дал. Или просто – дал. Суть не в терминах. Нет, Герми, я не гей. Просто проклятый Хорек совершенно охренительно сосет».

– Да ладно! Само пройдет! Наверное, это аллергия на Снейпа. Представляешь? Сегодня же целых две пары Защиты. Да еще и со Слизерином.

Целых две пары Малфоя! Мерлин! Это почти смертельно.

Впрочем, больной живот не подводит: Снейп вполне предсказуемо снимает с Гриффиндора баллы из-за непревзойденной тупости Уизли, который всю практическую часть витает в облаках, пропуская самые элементарные атакующие заклинания. Снейп злобно обещает отправить Рона в больничное крыло в ведре. Окруженный толпой ликующих слизеринцев Малфой ехидно скалится и многозначительно вскидывает брови.

Рон мучительно краснеет после каждого промаха и дает себе страшную клятву: после занятий напомнить зарвавшемуся Хорьку, кто здесь главный.

Самое трудное при выполнении этой клятвы оказывается избавиться от друзей: Гарри желает немедленно поделиться тайнами учебника Принца-полукровки, а Гермиона настойчиво предлагает проводить к мадам Помфри. Рону впервые в жизни кажется, что наличие верных и преданных друзей – не такое уж большое благо, как принято считать. Наконец, сделав страшное лицо и, как ему кажется, изящно намекнув на любовное свидание с некой таинственной незнакомкой с Рэйвенкло, он вырывается в свое желанное одиночество. Разумеется, о том, чтобы при этих условиях заглянуть в гриффиндорскую башню и тайком позаимствовать у Поттера мантию-невидимку не может быть и речи. Что значит, сегодня охотиться на Малфоя придется без самого главного тактического оружия. Ну, ничего. Не зря же Рон Уизли – лучший шахматист Хогвартса. Это признал еще Дамблдор на их первом курсе. Просчитывать ходы в жизни ничуть не сложнее, чем в шахматах. Посмотрим, кто кого! Леди Удача, как известно, улыбается храбрым.

Впрочем, очень похоже на то, что проклятый Малфой тоже умеет играть в шахматы. Во всяком случае, его передвижения по замку в этот день удручающе хаотичны и непредсказуемы. На обед – только в шумной компании слизеринцев. Библиотека – мимо. Малфой выучил все уроки еще вчера. (Вот и проверим, насколько хорошо он их выучил!) Тренировка по квиддичу? У бедного Хорька внезапное растяжение связок. (Даже знаем, каких именно, ага!) Будешь теперь сидеть, не высовывая своего острого носика из подземелий, под защитой Снейпа? Вряд ли, ох, вряд ли!

И Хорек не выдерживает. Куда и зачем прется на ночь глядя Его Светлость (или Сиятельство?) Драко Малфой, никому не известно и всем, в сущности, пофиг. Но он прется, настороженно зыркая по сторонам, аккурат мимо пыльной заброшенной аудитории, где вот уже больше часа ждет в засаде терпеливый охотник. Освоенный в совершенстве еще во времена АД «ступефай» не подводит и на этот раз. Рон стремительно затаскивает свою добычу внутрь, запечатывает дверь заклятьем, накладывает Заглушающие, извлекает из кармана малфоевской мантии палочку и только тогда произносит: «Фините Инкантатем!» Пришедший в себя Малфой оценивает ситуацию практически мгновенно: запертую дверь класса, две палочки в руках у Рона, полное отсутствие надежды на постороннее вмешательство – и медленно опускается на пол. Вопреки ожиданиям, он не хамит и не огрызается, просто стоит на коленях и ждет, когда Рон расстегнет брюки.

Если еще утром Рону казалось, что ничего прекраснее вчерашнего оргазма в его жизни не было и быть не может, то сейчас он понимает, что крупно ошибся. Потому что рот Малфоя еще горячей и теснее, движения более выверены, а подключившийся к делу язык заставляет взлетать куда-то к звездам без всякой магии. И Рон взлетает, точно сноп золотого фейерверка, на которые такие мастера его шебутные братцы.

Малфой брезгливо сплевывает на пол, затем немного неловко поднимается с затекших колен, достает из нагрудного кармана мантии белоснежный носовой платок, тщательно вытирает губы и вопросительно смотрит на Рона. Видимо, вопрос о свободе больше не актуален, потому что Хорек так и не произносит ни единого слова: забирает свою палочку, снимает с двери Запирающие и Заглушающие и очень спокойно покидает класс. Рон смотрит ему вслед и почему-то не испытывает ни торжества, ни простой радости. Он еще долго потом сидит в пустой аудитории за пыльной партой, запустив пальцы в рыжую шевелюру, и мучительно думает о том, что такое свобода.

Через пару недель ответ на этот странный вопрос так и не найден, зато Рон Уизли уже ни капли не сомневается в том, что Малфой – это нечто вроде страшного маггловского наркотика, о котором однажды под большим секретом рассказывал отец: привыкание происходит почти мгновенно, а избавление от зависимости практически невозможно.

Рону кажется, что день, прошедший без дозы Малфоя, прожит совершенно зря. И дело тут не только, как подозревает Рон, в крышесносных минетах, которые за эти дни Хорек доводит просто до охренительного совершенства, но и в самом Хорьке. Рону никак не удается разгадать тайну Малфоя.

Похоже, за годы учебы в Хогвартсе Рон успел достаточно неплохо изучить своего врага, тем более, что Малфоя сложно упрекнуть в излишней скромности. Он бывал наглым, самоуверенным, высокомерным, злобным, сволочным, истеричным, холодным, циничным и даже радостным (особенно, если удавалось сделать кому-нибудь пакость или в очередной раз оказаться в центре всеобщего внимания). Его слова, как колючки, вцеплялись в уши, и извлечь их оттуда было делом довольно болезненным. Но в последнее время в нем словно погас свет. И произошло это, если вдуматься, задолго до встречи в темноте слизеринских подземелий. Малфой стал задумчив, погружен в себя, гораздо меньше зубоскалил и задирал окружающих, скорее уж по привычке, нежели по зову сердца. Да и отношения с Роном трудно было назвать нормальными. Если про себя Рон давно решил, что просто решает за счет Малфоя вечную проблему буйства подростковых гормонов, то зачем это все нужно Хорьку, оставалось для него тайной за семью печатями. Малфой больше не прятался и не ускользал, не оказывал сопротивления и как будто намертво забывал про наличие у себя волшебной палочки. Покорно опускался на колени по первому требованию Рона, ублажал его, пуская в ход не только губы и язык, но также руки и – изредка – зубы, которые оказались, вопреки давним угрозам, вовсе не страшным оружием, а лишь еще одним инструментом наслаждения. Сам Малфой во время этих странных молчаливых встреч ни разу не намекнул на ответную услугу, не коснулся себя сквозь плотную ткань мантии, а удовлетворив своего любовника (правда, Рон не был уверен, что их можно обозначить этим странным теплым словом «любовники»), просто вставал и уходил.

Рон всегда считал себя вполне обыкновенным человеком, не склонным к насилию и каким бы то ни было извращениям. «Ронни у нас – хороший мальчик, – отчего-то вздыхала мама, – слишком правильный». В их компании мозги достались Гермионе, талант – Гарри, а Рону выпало быть обыкновенным. Но то, что происходило сейчас… В этом не ощущалось ничего обыкновенного и тем более нормального.

Встречи с Малфоем доставляли пронзительно-острое сексуальное наслаждение, но почему-то не приносили радости. Может, поэтому Рон никогда не стремился добиться от этих встреч чего-то большего, перейти к более «взрослым» вариантам секса. В конце концов, он вынужден был признать, что ему не нравится обманывать друзей, не нравится получать, не отдавая, и совершенно не нравится, когда перед ним стоят на коленях. Даже если на коленях стоит зараза Малфой. Причем любая попытка как-то изменить ситуацию пресекалась на корню самим Хорьком: он, словно скользкая гадюка, выворачивался из объятий, отталкивал тянущиеся приласкать руки и злобно шипел на любую попытку заговорить. О поцелуях Рон старался даже не думать. Все, что располагалось выше пояса, по необъяснимым причинам находилось у Малфоя под запретом. Рон, если честно, и сам был не в восторге от своего крайне странного желания проверить, каковы на вкус тонкие малфоевские губы. («Так и до вкуса малфоевского члена недалеко… Мерлин! О чем я думаю!») Но избавиться от этого наваждения почему-то никак не удавалось. И, кстати, даже такому совершенному лоху в вопросах отношений, как Рон Уизли, понятно, что если человека хочется не только трахнуть, но и поцеловать, то встречи с ним называются «свидания».

А однажды Малфой не явился на завтрак. Казалось бы, в этом не было ничего необыкновенного: ну, проспал, заболел, нет настроения – мало ли что может случиться в жизни школьника-подростка! Но, несмотря на хилое телосложение, Малфой крайне редко болел, был с детства приучен к дисциплине и обладал отменным аппетитом. Поэтому на каждое изменение привычного графика у Хорька обычно имелись крайне веские причины. А тут… Рону стало не по себе. Когда во время урока по Защите Снейп мрачно объявил, что «господин Малфой вследствие внезапного сильного недомогания несколько дней проведет в Больничном крыле» и многозначительно посмотрел на Гарри, сердце Рона сделало нехороший кульбит и замерло где-то в животе. Ненависть Гарри к Хорьку считалась такой же данностью, как и восход солнца. Она была обыденна и абсолютно взаимна, но никогда не приводила к сколь-нибудь серьезным последствиям: превратить в хорька – за милую душу! Но отправить в Больничное крыло?

Рон вопросительно смотрит на Гарри и всерьез пугается, когда тот прячет глаза. В отличие от самого Рона, Поттер совсем не умеет врать друзьям. Да и врагам, если вдуматься, не очень.

Поэтому, когда после Защиты Рон с Гермионой буквально загоняют своего друга в угол, Гарри все-таки рассказывает им про заклинание «Сектумсемпра». И про встречу с Малфоем. Рон испытывает странное, немотивированное желание от души врезать лучшему другу между глаз. И по всей дурной башке – в целом. Останавливает только то, что потом придется слишком долго объяснять причины своих диких поступков. Всех поступков. Включая Малфоя. К такому развитию сюжета Рон, определенно, не готов, поэтому просто изо всех сил стискивает кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Ничего, главное, что Хорек жив. Впервые Рон испытывает живейшую благодарность к профессору Снейпу. Раз Больничное крыло, а не Мунго, значит, все не так уж и хреново. Главное – дождаться вечера. Придется Поттеру снова расстаться со своей знаменитой мантией. Сам виноват. Нечего было вчера лезть за Малфоем, куда не звали!

И Рон терпеливейшим образом дожидается, пока все в спальне наконец-то заснут, вытаскивает мантию из сундука Гарри и под осуждающим взглядом Полной Дамы покидает Гриффиндорскую башню. Путь до Больничного крыла кажется ему самым длинным в жизни, хотя он почти что бежит, путаясь в полах проклятой мантии и отчего-то задыхаясь. Но, кажется, леди Удача и на сей раз приглядывает за непутевым Уизли в полглаза. Во всяком случае, путь его чист, мадам Помфри крепко спит в своей комнатушке, а в Больничном крыле – ни одного пациента, кроме Малфоя. Почему-то Рон еще от дверей понимает, что это Малфой лежит за белой ширмой совершенно один в огромном гулком зале, и с большим трудом успокаивает свое, норовящее выскочить откуда-то из горла сердце. Если мадам Помфри спокойно отправилась спать, значит, с Малфоем все в порядке. Кто сказал, что Рональд Уизли не дружит с логикой?

Правда, как оказалось, Рон совершенно не готов к тому, что придется увидеть. Почему-то ни Гарри, который, кажется, каждый год проводил в Больничном крыле достаточно много времени, ни Гермиона, временно окаменевшая под взглядом василиска, ни даже собственное пребывание на больничной койке не подготовили Рона к зрелищу обмотанного бинтами – от шеи и ниже – Малфоя на совершенно белой постели. Кстати, больше всего шокировала прикроватная тумбочка – абсолютно чистая тумбочка с одним-единственным недопитым стаканом воды. Ни книг, как у Гермионы, ни шоколадных лягушек, как у Гарри, ни журналов по квиддичу, как у самого Рона. Точно к Хорьку никто, кроме мадам Помфри, так и не приходил. Разве что Снейп. Но Рон подозревал, что визиты Снейпа – то еще развлечение.

Похожий на египетскую мумию Малфой спит. Светлые ресницы слегка подрагивают на ставших еще более бледными впалых щеках. Длинная изящная рука – с совершенно безобразно обкусанными ногтями – поверх одеяла, под которым скрываются все новые витки бинтов, пропитанных заживляющей гадостью. Рон ищет хоть какое-нибудь подобие стула или табуретки, но не находит и просто тихо опускается на край малфоевской постели.

(«Я просто немножечко посижу, ладно?» Никому никакого вреда. Почему бы и нет? Малфой спит. Мантия-невидимка комом валяется на полу.)

– Ты как? – одними губами спрашивает Рон у спящего Малфоя.

«Ничего, – отвечает спящий Малфой. – Жить буду».

– Ты прости Гарри, ладно? Он… это… не хотел. Ты сам нарвался!

«И у кого теперь на всю жизнь останутся шрамы?»

Рон сглатывает. После подробностей из рассказа Гарри его до сих пор слегка мутит. Представить алые или белые полоски шрамов, расчерчивающие малфоевскую грудь странной, неправильной картой… Хорошо хоть на лице никаких следов от заклятия не осталось. Или осталось? В палате все-таки довольно темно: только где-то в дальнем углу горит лампа под зеленым абажуром. Рон очень осторожно, самыми кончиками пальцев касается щеки Хорька, проводит вдоль линии скулы до бледных искусанных губ. Нет, кажется, действительно – никаких шрамов. Даже на ощупь. Задачка решена, но пальцы не хотят прерывать свои касания. Шалея от собственной наглости (ох, и врезал бы ему Хорек за такое самоуправство, если бы открыл глаза!), Рон проводит указательным пальцем по взлохмаченным белесым бровям, обводит раковину трогательного, чуть розоватого уха, касается пушистых волос… Вот почему у всех нормальных людей, даже у Гермионы, волосы во время болезни становятся тусклыми и сальными, как у Снейпа, а у проклятого Малфоя – все равно похожи на тончайший шелк?

– Ты красивый, – неслышно шепчет Рон.

«Я знаю», – дергает уголком рта Хорек.

– Прости меня.

«За что, Уизел?»

– За все. За то, что избил. За то, что поставил на колени. За то, что… принудил тебя… к такому. За то, что сделаю сейчас.

«А что ты сделаешь, Уизел?»

Почти перестав дышать от собственно наглости, Рон наклоняется над спящим Малфоем и касается губами его губ. Губы как губы. Ничего особенного. Горькие от лекарств, сухие от жара, искусанные от боли. С легким привкусом крови.

– Почему у нас с тобой все – с легким привкусом крови?

«Не знаю, Уизел, тебе виднее».

– Понравилось?

Рон отпрыгивает от Малфоя, едва не сшибая при этом довольно устойчивую больничную ширму.