Текст книги "Солнышко (СИ)"

Автор книги: Minotavros

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Оставь Малфоя в покое. За ним ничего нет.

Это было как раз в тот день, когда взяли доставшую всех до самых печенок банду похитителей магических артефактов, и Рон, вздыхая и краснея, решил поделиться с Главным аврором своими сомнениями насчет Малфоя. Всех подробностей он тогда, по понятной причине, афишировать не стал, но даже и просто сам по себе факт присутствия Малфоя в поганой лавчонке вызывал вполне серьезные подозрения. Равно как и его сомнительный статус зельевара.

– Да есть у него патент, есть! – не очень понятно, с чего Кингсли заботит проклятый Хорек, но защищает он его просто как родного.

– Но ведь…

Голос Главного аврора внезапно становится холодным и острым, словно клинок:

– Малфоя не трогать. Даже не смотреть в его сторону. Это приказ.

Что остается делать аврору Уизли? Только сказать: «Есть, сэр!» Хотя совершенно очевидно, что с этой минуты он будет виновен в совершенно откровенном невыполнении приказа. «Не трогать»? «Не смотреть»?

Тем же вечером к Малфою отправляется сова:

«Как насчет наручников и пыток?»

Ответ прилетает спустя час:

«В воскресенье. В полдень». К записке прилагается портключ – в виде миниатюрных наручников.

В воскресенье они встречаются в роскошном маггловском отеле, где, понятное дело, никто и никогда не сдает номеров на час или на два. Но для Малфоя, похоже, нет ничего невозможного. И в этот раз Рону совершенно плевать, применяет его любовник к магглам запрещенные заклинания или обходится бытовой магией шуршащих банкнот.

Малфой, прикованный к витой кроватной спинке аврорскими наручниками, вызывает настолько сильные эмоции, что оба не выходят из номера аж до полуночи, забывая даже о еде и только временами проваливаясь в сон.

В следующее воскресенье – уже другой, но не менее шикарный маггловский отель, и наручники по справедливости достаются Рону, что позволяет Малфою вволю поиграть в «пытки пленного аврора».

Потом – наручники забыты. Есть только первобытная чистота желания и жар абсолютно обнаженных тел. На третьем свидании Малфой наконец-то снимает рубашку: даже в головокружительном провале страсти Хорек исхитрялся сохранять на плечах эту деталь одежды. Рон особо и не настаивал прежде на полной наготе. Ждал, когда придет то, что важнее страсти – доверие. И вот рубашка скинута, а Рон целует руку с въевшейся под кожу черной татуировкой, словно пытается губами стереть с тела своего Малфоя память о временах, когда они были врагами.

В какой-то момент Рон уже не может вспомнить жизнь, в которой по воскресеньям он не встречался с Малфоем. Маггловские отели в конце концов сменяются съемной квартирой в маггловской же части Лондона. (Рон пытается внести свою долю оплаты за их совместное убежище, но получает от Малфоя такой ледяной взгляд, что мгновенно затыкается. Спорить с Хорьком – себе дороже.)

– Меркантильный ты, Уизел, – вздыхает Малфой, уткнувшись носом в подмышку Рона перед тем, как окончательно вырубиться. – Только и думаешь, что о деньгах!

– Делаешь из меня какого-то… содержана! – пытается возмущаться Рон. – Мужик я или нет?!

– Кто бы сомневался, что мужик! – гнусно хихикает Хорек. Потом неожиданно серьезно добавляет: – Деньги – это не признак мужественности, Рыжий. Просто у некоторых их неприлично много. Все. Закрыли.

Разговоры о деньгах нервируют Малфоя, будто ему неудобно, что в жизни его семьи они занимают слишком много места. Рону, с его вечным безденежьем, эти комплексы непонятны. Ведь если деньги есть, то о них можно не думать….

Например, при выборе подарков.

На первое их совместное Рождество Рон, смущаясь и краснея, дарит Малфою огромный прозрачный шар, внутри которого находится Хогвартс, во всем великолепии башенок и витражей. Если шар как следует потрясти, то вокруг замка закружится мерцающий снег. Малфой поджимает губы, точно ему вручили пластиковую фигурку гавайской танцовщицы, брезгливо берет шар двумя пальцами, уменьшает его и убирает в карман мантии – с глаз долой.

Сам Рон получает от Хорька платиновое самопишущее перо – «для заполнения дурацких бумажек». Перо настолько красиво, что в первые дни после Рождества Рон все время вынимает его из бархатного футляра и вертит в руках, чтобы просто посмотреть. С грустью понимает, что у него никогда не было и никогда не будет другой такой стильной, дорогой и красивой вещи. (Если, разумеется, ее не подарит Малфой.) Не думать о деньгах, которых нет, совершенно невозможно – как и о знаменитой белой обезьяне. Увидев в руках у мужа перо, Гермиона вопросительно приподнимает бровь. Рон убирает перо в стол. Не объясняться же, в самом деле! А врать близким он так и не полюбил.

На день рождения лукавый Хорек дарит Рону старинное издание магической «Камасутры» для геев. У Рона от разглядывания движущихся картинок потеют ладони и перехватывает дыхание. И появляется настоятельная потребность немедленно опробовать некоторые позиции в компании Малфоя. А лучше – все по очереди. И некоторые – не по одному разу. Поболтав в кулуарах аврората с экспертами по старинным магическим изданиям, Рон выясняет, что подарок обошелся дарителю в небольшое состояние, вполне сопоставимое с ценой их с Гермионой скромной квартирки. Попытки вернуть книгу весьма предсказуемо натыкаются на стену холодного негодования.

– Тебя не устраивает мой подарок, Уизел? – тянет Малфой.

– Цена его меня не устраивает, – мрачно брякает Рон.

– Не бери в голову! Книжонка много лет валялась, покрываясь пылью, в библиотеке Мэнора. Ужасно обидно. Не богат, видать, славный род Малфоев на мужчин с нетрадиционной ориентацией… Даже стыдно перед историей – сплошная банальность!

Слова, слова, слова… Хорек играет словами, точно жонглер на ярмарке хрустальными шариками, и Рон с грустью понимает, что ему никогда и ни за что на свете не удастся переплюнуть Малфоя в этой игре.

Мысль о том, что и у Малфоя тоже будет день рождения, а, следовательно, проблемой подарка стоит озаботиться заранее, приводит Рона в тихий ужас. Ему совершенно ясно, что еще одной брезгливой гримасы на холеной физиономии любовника он точно не переживет. И дело тут не в деньгах, а в отсутствии вкуса, как однажды заметил Хорек, разглядывая очередные роновские боксеры в клеточку. Несчастные трусы, с точки зрения Рона, вовсе не заслуживали такого пристального внимания. И уж тем более – настолько уничижительных замечаний. Как он успел заметить в спортивной раздевалке, пол-аврората ходило в чем-то похожем: уровень зарплат прививал доблестным защитникам магической Британии страстную любовь к распродажам в маггловских супермаркетах. Помнится, трусы Рон тогда стянул просто с невероятной скоростью и вовсе не потому, что сгорал от безумной страсти…

Но подарок Малфою на распродаже в маггловском супермаркете купить совершенно невозможно. А где его покупать – Уизли был без понятия. Дошло до того, что к маю он даже во сне таскался по дорогим магазинам и крошечным лавочкам Лютного переулка, чтобы проснуться с безнадежным ощущением собственной бездарности и полного краха личной жизни. А потом… Он уже и забыл, какой ласковой порой бывает она, леди Удача.

Хотя сначала, если честно, он думал, что это не происки леди Удачи, а гнусная подстава со стороны леди Судьбы. Потому что в очередное воскресенье его отправили в Прагу. В воскресенье! В Прагу. В то время, как колючий соскучившийся Малфой должен ждать его в квартирке, состоящей, кажется, из одной спальни, Рон Уизли отправляется на семинар по обмену опытом куда-то на другой конец света. Прага Рону активно не понравилась по одной простой причине: там не было Хорька. Если бы можно было пройтись по узким улочкам, чувствуя у своих ребер острый малфоевский локоть, зажать где-нибудь в темном переулке пражского Магического квартала вырывающуюся и сопротивляющуюся малфоевскую тушку, запрокинув голову на площади под знаменитыми пражскими курантами, ощутить на своих губах знакомый поцелуй-укус, Рон, безусловно, простил бы этому городу его существование. Однако… Дни еще были ничего: устроители распланировали семинар так, что не продохнуть. Лекции, полигон, совместные тренировки по магическим и маггловским единоборствам. А вот вечера… Вечерами на сердце Рона нападали кошки. Не благовоспитанные, цивилизованные пражские коты, а жуткие беспризорные зверюги, ошалевшие от голода и одиночества. Они драли на куски душу, точили когти о жалкий комочек сердца, устраивали в животе гонки и издавали пронзительные вопли, не дававшие уснуть. А когда все-таки под утро удавалось провалиться в сон, начинались кошмары, которые никак не удавалось вспомнить после пробуждения. Ни кабаки с восхитительным чешским пивом, ни хваленая «рулька», ни Зелье сна без сновидений не могли заткнуть проклятых котов. Помогало только одно: побег. Примитивный побег в переулки вечерней Праги, в дебри старинных домов и соборов, в зловещие тени Квартала Алхимиков. «Малфой!» – объяснял теням Рон, а они соглашались: «Малфой! Конечно, Малфой!» И становилось чуточку легче. Как будто разделил с кем-то свою самую стыдную тайну, а собеседник просто сказал: «Да ничего такого страшного, держись. Все будет хорошо». Вечерами заодно с Роном были не только тени, но и булыжники пражской мостовой, ложившиеся под ноги, будто дорогие ковры, мосты, клявшиеся соединить несоединимое, и даже флюгера, сочувственно поскрипывавшие под теплым майским ветром. Флюгера в виде драконов. Если и были в Праге какие-то другие флюгера, Рон их не замечал. А драконы… Драконы вообще попадались на каждом шагу: на орнаментах фасада собора, на сливах водосточных труб, на гравюрах «блошиного рынка», под копытами коня статуи Святого Георгия… На старинном серебряном перстне, упавшем в ладонь Рона в крохотной лавчонке Магического квартала, куда он ввалился почти перед самым закрытием.

– Привет, дракон! – шепнул Рон, улыбаясь кольцу в витрине, как старому знакомому. Как старому врагу.

– Это не просто дракон, молодой человек, – проскрипел рядом с ним хозяин лавчонки, седой неопрятный старик, чем-то неуловимо напомнивший Рону одновременно и мистера Филча, и мистера Горбаргаса. Скрипел старик, понятное дело, на своем родном языке, однако заклинание перевода, которое на них навесили сразу после перемещения из Лондона, работало исправно, создавая полную иллюзию неторопливой английской речи.

– Да? – удивился Рон. – А по-моему, просто дракон. Вон: крылья, зубы, хвост, за который он себя зачем-то кусает. Поведение, не спорю, странное. Но драконы… они вообще… странные…

Рону показалось, что уголок драконьего рта дернулся в знакомой ухмылке.

– Это великий алхимический дракон Уроборос, уравновешивающий и объединяющий противоположные начала: высокое и низкое, свет и тьму, воздух и землю. Алхимики обращаются к нему при создании Философского камня… По сути, это начало начал и конец всего, слитые в одном.

«Драко!» – подумал Рон. Никогда бы ему самому не сформулировать лучше.

В последние два дня своего недельного пребывания в Праге Рон испытывал только два основополагающих чувства: он был неизбывно голоден (денег не осталось от слова «совсем») и бесконечно счастлив. Проблема подарка на день рождения Малфоя была решена. Проклятые коты в последний раз мявкнули – и заткнулись в тот момент, когда на ладонь Рона лег тяжелый серебряный перстень с драконом Уроборосом. Чехия. Серебро. Шестнадцатый век.

В воскресенье, заглянув домой лишь на полчаса и чмокнув в нос сонную Гермиону, он рванул к Малфою. От души повалял Хорька по роскошному «сексодрому», каждой порой своего тела впитывая его хриплые стоны, тысячу раз обцеловал созвездие родинок под левой лопаткой, рыча от восторга, искусал родные сухие губы…

– Как-то ты там слегка отощал, Уизел, – задумчиво пробормотал Малфой, водя кончиками пальцев по ходящим ходуном от сбившегося дыхания ребрам Рона.

– Худые живут дольше, – отмахнулся Рон, морщась от щекотки. – Ты вон, тощий, как фестрал, а живучий, гад…

Хорек изобразил вселенскую обиду:

– Ну, спасибо на добром слове!..

Рон, не удержавшись, прижался губами к его плечу. Действительно, фестрал! Свой, родной фестрал… Или все-таки дракон?

До дня рождения Малфоя оставалось почти две недели.

… – С днем рождения, Малфой!

– Уизел! Ты совсем свихнулся? Какой бешеный пикси тебя покусал, что ты приперся в Мунго собственной персоной?

Рона действительно покусал бешеный пикси. Со вчерашнего дня он не может думать ни о чем, кроме серебряного перстня, который буквально прожигает потайной карман его форменной аврорской мантии. Даже Гермиона за завтраком оторвала взгляд от очередного страшенного фолианта и заботливо поинтересовалась, не заболел ли он. Рон пожал плечами. Есть на этом свете неизлечимые болезни, магические вирусы. Один из таких вирусов он и подцепил давным-давно, еще в Хогвартсе. Вирус «Малфой», слыхала, дорогая? Рон молчит и улыбается себе в чашку. Что тут можно сказать? Объяснения выйдут слишком долгими, а у него сегодня много дел. Во-первых, отпроситься у Кингсли на пару часов «по личным обстоятельствам». Во-вторых, запаковать перстень в правильную подарочную коробку. (На подарочную коробку в Праге денег у него не хватило. Ему бы и на кольцо не хватило, но хозяин магазина, видя отчаяние Рона, прилично скинул цену.) В-третьих, найти зельевара в лабиринтах больницы Святого Мунго. В-четвертых…

– Ау, Уизел! – малфоевские пальцы внезапно щелкают аккурат перед носом, и Рон вздрагивает. – Ты еще здесь?

– Могу уйти, – бурчит Рон. – Останешься без подарка.

– Напугал! Твои подарки, Уизел…

Рон не хочет ссориться. Совсем-совсем не хочет ссориться. Но, кажется, всему есть предел.

– Правда. Хорек? Ну, тогда до встречи.

И он решительным шагом направляется к двери. Если подарки не нужны, то и сам Рон, наверное, не слишком-то нужен. С чего он взял, что…

– Стоять! – Малфой решительно кидает: «Коллопортус!», намертво запирая дверь.

– Что за цирк, Малфой! – цедит Рон. – Открывай, мне пора на службу. Кингсли будет орать.

– Обойдется твой Кингсли, – заявляет Малфой, впечатывая его спиной в дверь, прижимаясь всем телом и глядя почти в упор. Странно-злой и холодно-веселый Малфой. – Что, решил подарок замылить?..

– Тебе же он не нужен.

– Кто сказал «не нужен»? Не передергивай!

Руки Малфоя проходятся по напряженному телу Рона, почти профессионально, точно он всю жизнь только и делал, что проводил обыски задержанных. Когда левая ладонь второй раз настырно оглаживает пах, Рон через малфоевское плечо кидает быстрый взгляд на крохотный кабинет зельевара: ох, и звону сейчас будет! Впрочем… Вон, кажется, на столе нет ничего бьющегося. А подарок тебе, Хорек, за просто так никто теперь не отдаст. Придется заслужить.

– Будешь хорошим мальчиком? – выдыхает Рон в розовое ухо, невербальным заклинанием сметая со стола завалы бумаг. Кто бы мог подумать, что у вечного аккуратиста-Малфоя на рабочем столе такой жуткий свинорой! Ну… Теперь не только на столе.

На столе теперь сам Малфой, с голой задницей и с собранной у подбородка мантией: главный трофей и самый лучший подарок. Когда Рон входит в него, их глаза встречаются в абсолютном поединке воль: кто быстрее опустит ресницы, кто быстрей сдастся. Малфой прогибается навстречу, шипит сквозь зубы (в начале все-таки больно), выдыхает:

– Не засыпай, Уизел! Время – деньги.

Ах ты ж!..

Дальнейшее Рон помнит смутно. Чьи-то шумные выдохи (заглушающие на дверь Малфой наложить не успел, поэтому оба стараются сильно не шуметь), все-таки прорвавшиеся сквозь сцепленные зубы стоны, костлявые ноги Малфоя на своих плечах, тепло его бедер под пальцами, нарастающий жар и дрожание жидкого серебра в зрачках напротив. Про оргазм он и вовсе ничего не мог бы сказать, кроме одного: в тот миг они оба все-таки закрыли глаза.

– Подарок, Уизел! – едва придя в себя и приведя в порядок одежду, Малфой возвращается к теме, на которой прервался их разговор.

– Зануда! – ухмыляется Рон.

– Чертовски сексуальная, заметь, зануда!

Не удержавшись, Рон приглаживает ладонью встопорщенные малфоевские волосы и только затем лезет в потайной карман мантии. И чего он только что так взъерепенился? Самому смешно.

– С днем рождения, Малфой.

И смотрит, как Хорек, сосредоточенно сопя, открывает серую бархатную коробочку. Наверное, более стильно и дорого выглядела бы черная, но серый бархат отчего-то напомнил Рону оттенок малфоевских глаз, и он, хихикнув над собственной сентиментальностью, взял серую. Серебряный дракон на среднем пальце правой руки Малфоя смотрится так, будто всегда находился именно там. Даже размер не требует магической подгонки. Идеально.

Рон незаметно выдыхает. Кажется, получилось! Правда, вот сейчас Хорек откроет свой зацелованный идиотом-Уизли рот и скажет что-нибудь. От души.

Хорек молчит. Только гладит дракона кончиками пальцев, словно тот – живое существо, а не кусок серебра. По собственному опыту Рон знает, что от таких поглаживаний Уроборосу должно быть ужасно щекотно. Впрочем, дракон не возражает.

– Ну… Я пойду?

– Стой! – Малфой делает шаг вперед, изо всех сил, обнимает Рона, на секунду прижимается к его плечу щекой. – Спасибо, Уизел.

Рон аккуратно отцепляет от себя малфоевскую руку, касается губами перстня, хочет что-то сказать, но не находит слов – и, не оборачиваясь, выходит. Запирающее заклинание сдается без боя. Да и кто бы в этот миг решился встать у него на пути?

…Через несколько недель во время совещания у Главного аврора на стол Кингсли ложится конверт, запечатанный темно-бордовым воском. Такие конверты поступают в аврорат довольно регулярно, чаще всего – именно к Главному.

– Поздравляю вас, господа, – усмехается, прочитав послание, Шеклболт, – готова новая, улучшенная версия «Веритасерума». Действует дольше и значительно более качественно. Наш поставщик уверяет, что обойти его действие невозможно.

«Наш поставщик» – личность таинственная и глубоко законспирированная. Вот уже несколько лет, как все о нем слышат, но до сих пор никто не видел. Кингсли охраняет «нашего поставщика», словно секрет создания Философского камня. Еще бы! В аврорате все время используются самые разноплановые зелья, и многие из них сильно далеки от одобренных и утвержденных Министерством. Зато очень действенны. Отдел «Зелий и ядов» просто молится на «нашего поставщика», как на реинкарнацию самого Великого Мерлина. До того, что варит он, им, избранным зельеварам аврората, в большинстве случаев, как без метлы до неба.

Все так.

Наверное, Рон должен радоваться вместе со всеми. Улучшенный «Веритасерум» – великая вещь. А то нынче многие ушлые преступники пытаются обойти действие «зелья правды», и некоторым это даже удается. Так что радоваться, безусловно, стоит. Но не получается. На вскрытой восковой печати отчетливо виднеется оттиск изображения великого дракона Уробороса, кусающего собственный хвост.

========== Глава 5. Тайные хроники времен ледникового периода ==========

– Твою мать, Хорек! – хрипит Рон. По правде сказать, больше всего на свете ему сейчас хочется от души поорать, но в сложившейся ситуации выбор невелик: либо хрипеть, либо шептать. Поэтому так. – Ты должен был мне сказать!

– Обет о неразглашении, Уизел, – сдержанно роняет Малфой, продолжая отсчитывать падающие в стакан капли какого-то омерзительно пахнущего темно-зеленого зелья.

– Хотя бы намекнуть!

– Я намекнул. Еще тогда, в этой гнусной лавке, где ты меня собирался арестовать.

– Ну, знаешь ли!.. – Рон почти теряет сознание от негодования (или не от негодования?). – Твои намеки, Хорек…

– Да кто же знал, что аврор – это диагноз! – Малфой подносит к губам Рона стакан. – Пей.

– Не буду! – Рон понимает, что ведет себя глупо, как-то по-детски, но все равно пытается отвернуться от протянутого Малфоем стакана.

– Сдохнешь, – очень спокойно предупреждает Малфой строптивого пациента, и, к своему изумлению, Рон понимает, что верит ему на слово. Подыхать откровенно не хочется, и Рон пьет.

Они не виделись почти месяц с того момента, когда Рон, на свою беду, стал счастливым (или, скорее, несчастным) обладателем тайны Малфоя. Почему-то мысль, что все это время Хорек работал на аврорат, отзывалась могильным холодом где-то у Рона в позвоночнике и застывала крохотными острыми льдинками в кровеносных сосудах. Малфой ему врал. Каждый раз, плавясь от страсти в его объятиях (хоть это и звучало, точно фраза из дешевого маггловского любовного романа, которые так любила Гермиона), задыхаясь от нежности под его поцелуями, засыпая, уткнувшись носом в его плечо, Малфой лгал. Лгал о чем-то безусловно глобальном и важном в своей жизни. Рону казалось, что сам он в этой истории снова выглядит так, как выглядел когда-то в далекие хогвартские времена: простак-Уизли, недалекий друг Великого Гарри Поттера. Простой и честный дурак. Весь словно на ладони.

Малфой знал о нем все: как он дышит, что пьет (все, что горит, вообще-то), сколько времени проводит на работе и интимные подробности про размер зарплаты. Даже про нелады с Гермионой знал – Рон как-то пожаловался под наплывом постельной откровенности. Но, как выяснилось, сам Хорек так и остался для своего любовника тайной за семью печатями. «Не дальше койки. Не глубже задницы», – гласила предупреждающая надпись. И пускай Рон ничего не имел против малфоевской задницы, хотелось… глубже. До дна… души? Хотя с некоторых пор Рон и вовсе не был уверен, что от природы Малфоям положена такая бессмысленная штука, как душа.

Сова приносила записки: «В воскресенье, в полдень?» Рон, не читая (ладно, читая!), кидал их в камин. В мире не осталось никаких воскресений. Никаких праздников. Никакого Малфоя. Были только остохреневшие дежурства, задумчивый взгляд Гермионы, аресты, засады и допросы. И целая куча бумажек, чтобы не оставалось времени на раздумья и сожаления.

А потом было пламя. Мощный удар «Конфринго», снесший несколько магазинчиков первого этажа в Косой аллее и безжалостно прошедшийся по группе задержания. Рону еще повезло: он просто не успел покинуть укрытие. Остальные четверо погибли.

Впрочем, везение – штука довольно сомнительная, когда ты, наконец, пытаешься открыть глаза и с ужасом понимаешь, что не можешь этого сделать. Первая паническая мысль: «Я умер?» Потом постепенно, по запахам, звукам и еще каким-то трудноопределимым деталям приходит понимание: это больница. Стало быть, жив. Вслед за еще одной, провальной, попыткой открыть глаза – попытка пошевелиться. С тем же результатом. «Лучше бы я умер», – думает Рон. Из-под век – сами собой – начинают сочиться слезы, и это неожиданно больно. Больно так, что хочется кричать. Но и голоса нет. Только слезы. И сквозь эту оглушающую боль прорывается чей-то голос: «Ну что ты, солнце мое! Не плачь. Все пройдет».

От изумления Рон даже забывает плакать. «Солнцем» его зовет только мама, но голос явно мужской. Да и родственников, кажется, к больным в таком отвратном состоянии не пускают. А голос настойчиво шепчет, не отпускает: «Держись… держись… держись, мое солнце… все будет хорошо…»

Когда Рон снова приходит в себя, рядом с ним звучит совсем другой голос – милое женственное щебетание.

– А вот сейчас мы раздвинем шторки и впустим солнышко!

Рон вздрагивает. Это она что ли в прошлый раз про солнышко ворковала? Ну уж нет! Голос был мужской! Не надо ему никаких щебечущих красоток! То, что она – красотка, слышно даже по интонациям: так говорят только дамы, совершенно уверенные в собственной неотразимости. Рону даже не нужно открывать глаза, чтобы проверить свою догадку. Хотя, в принципе, мысль открыть глаза…

После предыдущих неудачных попыток Рон отчаянно трусит, но все-таки разлепляет склеенные, вероятно, от слез ресницы. И видит свет. Абсолютно белый свет, который вскоре трансформируется в абсолютно белый потолок палаты интенсивной магической терапии больницы Святого Мунго. Уже успевший за время службы побывать здесь несколько раз Рон узнает его из сотен других потолков.

– Что со мной?

Над ним склоняется слегка размытое женское лицо. «Хорошенькая», – думает Рон. Не подвел слух.

– Ой! Вы очнулись!

– Что со мной?

Он и сам знает, что очнулся. Ему бы теперь хоть какую-нибудь информацию!

– У вас были такие ожоги, такие ожоги! Мы думали, что вы не выживете! Вы неделю были в коме! И если бы не мистер Малфой!..

Слух Рона выхватывает из щебетания знакомую фамилию:

– Стоп! Причем здесь Малфой?

Недоуменное:

– Так он же вас спас…

– Спас?

– На вас живого места не было. Стандартные мази и зелья не действовали. Заклинания, как от стенки, отскакивали. Колдомедики только и смогли, что вас в магическую кому погрузить. А мистер Малфой…

Рон устало прикрывает глаза. От радостного щебетания начинает дичайшим образом раскалываться башка. А еще хочется спать. Смертельно, невыносимо хочется спать… Но он должен дослушать…

– Мистер Малфой стал вам какие-то свои зелья давать, модифицированные. И мази. Сам лично варил и мазал, никого не подпускал… Даже спал здесь. Кушетку себе трансфигурировал из стула и спал.

Рон чувствует, что ничего более интересного уже не услышит, и отпускает себя в сон. Последнее, что доносится до него сквозь наплывающую дрему:

– Ой! Я сейчас вашего лечащего колдомедика позову!

И последнее, что успевает ответить:

– Малфоя…

…– Ну и здоров ты дрыхнуть, Уизел!

– Хорек!

– Для вас, пациент, колдомедик Малфой!

Рону хочется глумливо подмигнуть зарвавшемуся «колдомедику Малфою», но, чтобы увидеть его, нужно повернуть голову, а на такие подвиги пациент нынче, похоже, категорически не способен. А глумливо подмигивать больничному потолку может только не совсем здоровый человек, причем – не в том смысле «нездоровый». Потолок и сам кому хочешь подмигнет: Рон давно заметил на нем скол штукатурки, напоминающий подмигивающий глаз. Но это так, игры подсознания. Рон вздыхает.

– Ты чего? – в зону видимости все-таки вплывает обеспокоенная физиономия штатного зельевара больницы Святого Мунго. – Больно?

– Ты похож… на инфери… – шепчет Рон. Неожиданно оказывается, что говорить в полный голос для него нынче из области совершенно невозможного.

– Это ты еще себя не видел! – ухмыляется Малфой. – Ты похож на плохо прожаренный бифштекс.

– А как же… профессиональная этика, а, Хорек? Пациентам… нельзя говорить такого… Возьмут… и загнутся…

– Не загнешься! – со знанием дела говорит Малфой. – Ты, Уизел, жутко живучий. А легкая пятнистость на физиономии будет привлекать к тебе девушек толпами.

– Зачем мне… девушки, Малфой?.. Ты вот… пожалуй… найдешь себе кого-нибудь… покрасивее…

– Ну… Это ведь ты меня бросил.

В каждой шутке есть доля шутки?

– А ты меня… обманул…

Малфой пристально смотрит ему в глаза. Потом опускает ресницы. По желтоватому от усталости лицу скользит легкая тень.

– Мы с тобой об этом после поговорим, Уизел. Сейчас тебе еще рано обсуждать такие взрывоопасные темы: перегреешься, а мне потом опять тебя с того света вытаскивать. На вот… Выпей – и баиньки.

Рон покорно приоткрывает губы и судорожно глотает, когда ему в рот тоненькой струечкой вливается какая-то очередная магическая гадость. Кажется, даже процесс принятия лекарств для него нынче становится чем-то невыносимо напряжным.

– Постой… Хорек… А как там мои… ребята?

Малфой глубоко вздыхает. В сущности, после этого слова не нужны. Но иногда их все-таки следует произнести.

– Все, кроме тебя, погибли, Рыжий.

Рон крепко зажмуривает глаза. Хватит с него слез! Слезы – это… больно.

… Потом начинается медленное выздоровление. Очень медленное. Магия не всесильна – для взрослых людей это аксиома. По мере того, как на обгоревших участках формируется нежная тонкая кожа, а к телу постепенно возвращается чувствительность, Рон начинает задумываться о том, стоило ли выигрывать у Смерти этот матч. Потому что «хреново» – совсем не то слово, которое бы во всех тонкостях передавало его богатые ощущения. Зловредный Малфой сокращает дозу обезболивающих зелий, намекая на крайне неприятные последствия привыкания. Лечащий колдомедик Рона, мистер Бауэр, с ним абсолютно солидарен. Еще бы! Рон скрипит зубами и старается делать это не слишком громко. Но Малфой слышит. Он всегда слышит Рона, даже когда тот ничего не говорит.

Иногда Хорек исчезает на целые сутки, чтобы вернуться с какой-нибудь очередной мазью и репликой:

– Я вот тут кое-что придумал…

Кажется, Рон начинает понимать, почему на Малфоя едва ли не молятся в аврорате. Если он и вредные для здоровья штуки изобретает так же гениально, как и полезные… Но аврорат остается запретной темой еще десять дней. Пока мистер Бауэр не переводит Рона в обычную одноместную палату и не разрешает прием посетителей. «По одному посетителю в день, мистер Уизли! И не слишком перенапрягайтесь».

Попробуй тут не перенапрягаться, когда первой в палату рыжим вихрем врывается мама! Слезы, льющиеся почти что водопадом по щекам Молли Уизли, самое веское доказательство того, что Рон выглядит значительно хуже, чем себя чувствует. От того, чтобы задушить свою кровиночку в объятиях (вероятно, с вполне реальным летальным исходом), мамулю удерживает только суровый взгляд дежурной медиковедьмочки. А от того, чтобы зажалеть до смерти – появление Малфоя.

– Здравствуйте, миссис Уизли.

При виде Хорька брови Молли потрясенно ползут вверх (кто сказал, что разнообразные манипуляции с бровями – прерогатива исключительно слизеринцев?):

– Что ОН тут делает, Ронни?

Рон улыбается, хотя ему совсем не смешно.

– Он меня лечит, мама.

– Но… он же – бывший Пожиратель! Ему бы в Азкабане сидеть, а не людей лечить!

– Мама!

– Нет, я сейчас пойду к Главному колдомедику! Это какой-то беспредел!

– Мама! Без мистера Малфоя я бы просто умер.

– Какая ерунда, Ронни! Уверена, что без него ты бы поправился значительно быстрее! Надо написать Кингсли, что у них тут творится!

Рон даже приподнимается на постели:

– Мама! – ему кажется, что от этого отчаянного крика, загнанного в хрип, у него что-то обрывается внутри, и он снова без сил валится на подушки бесчувственной колодой. Сквозь облако ваты до него доносится:

– Миссис Уизли, я попрошу вас покинуть палату!

– Ронни, мальчик мой!

– Миссис Уизли, ему противопоказаны потрясения. Он еще очень слаб…

Голос Малфоя журчит спокойно, монотонно, словно лесной ручеек. А Рон почему-то отчетливо представляет, как малфоевские пальцы бешено стискивают лежащую в кармане волшебную палочку. Чертовски сильные малфоевские пальцы, которые умеют так нежно втирать целительную мазь в искореженное тело.

Рон очень любит свою маму, но иногда, вот как сегодня, ему хочется приложить ее «Авадой». Ненадолго. В профилактических целях. Это не значит, что он мерзавец. Просто… устал.

Вопли Молли становятся все тише и наконец полностью исчезают где-то за дверью. Через несколько минут в палату входит Малфой и одним небрежным движением руки отпускает бессмысленно суетящуюся вокруг Рона медиковедьмочку.