Текст книги "Абердин, 73 (ЛП)"
Автор книги: Mici (noharlembeat)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Двумя днями позже он встречается с Ремусом в комнатушке в конце коридора на пятом этаже. Сириус не уверен, для чего она использовалась – может, чтобы запирать непослушных детей, потому что в высоту она всего четыре фута, а в длину и ширину – по пять, – но им подходит. Когда Сириус открывает дверь, Ремус заметно подпрыгивает, пусть и сидя, и едва не ударяется головой о потолок проклятой каморки.
– Прости, стоило бы…
– Ужасно выглядишь, – говорит Сириус. Он не планирует смягчать удары – не словесные, по крайней мере.
Ремус бросает на него раздраженный взгляд.
– Мне пора, – говорит он, вопреки обыкновению.
Сириус таращит глаза.
– Нет, – машинально отвечает он, не получив ни того, зачем пришел, ни того, чего хотел. Естественно, Ремус никуда не пойдет. Сириус берет его за руку и чувствует дрожь. Дрожит не только рука – весь Ремус. – Да что с тобой?
– Ничего… – пытается тот возражать, но протесты стихают, и некоторое время он просто глядит перед собой. Этот угрюмый взгляд тянется на долгие мили и Сириусу очень знаком: приходится напоминать себе, что он смотрит не в зеркало. Но Ремус со вздохом поворачивает голову.
– Все в порядке, Сириус. Можешь отпустить мою руку.
– Тебя трясло. Что-то не так, – возражает Сириус, чувствуя нарастающий гнев. Тот холодным металлом ощущается прямо под кожей, кипит под поверхностью, застывает кровь застыть льдом. – Скажи, что случилось.
– Нет, – просто отвечает Ремус, но сжимает рукав его мантии – долгий, долгий миг. Жар стихает, отходит в сторону, словно гнев можно сохранить на потом, на черный день. – Останься.
– Скажи, – шепчет Сириус, устраиваясь рядом. Ремус опирается на него, все еще сжимая в пальцах рукав. – Я хочу помочь.
Наверное, еще ни разу Сириус не произносил этих слов в таком порядке, никогда в жизни. Всю жизнь люди или помогали ему, или боялись, или пугали настолько сильно, что больше всего на свете Сириусу хотелось скрыться под маской, прикрыться другими людьми. И именно в этом он и может признаться себе, пока они сидят здесь вдвоем, в крошечной комнатушке, где их никто не увидит, и не коснется.
– Ты не помогаешь людям, – говорит Ремус, потому что знает. Знает, какая тьма вьется под кожей Сириуса Блэка, знает места, где обитают старые тайны, где они лежат и гниют, где болят и саднят. Ремус все это знает и все же не отодвигается, не сейчас, пока нет. – Ты бы все равно меня не защитил, мне придется делать все самому.
– Это Снейп, – говорит Сириус, потому что он тоже знает, что именно пугает других, какой вид принимают их демоны. Тот демон не испугается предупреждений, и Сириусу это известно.
Ремус говорит очень тихо, но это не тот тихий голос, которым воздействуют на других Сириус и его отец. Таким голосом, представляет себе Сириус, говорят люди – чужие, странные и трусливые, – когда хотят попросить о чем-то, но не могут.
– Думаю, он о чем-то знает. Думаю, он может знать, – говорит Ремус, крепче сжимая рукав. Эта мантия никогда не станет такой, как прежде. Ни один домовой эльф не сможет отстирать боль, таящуюся в кончиках пальцев.
Это не похоже на холод в груди, на беспокойство и на внутренности, завязанные в узел – кажется, так беспокойство обычно и проявляется. Наоборот – тянущая боль отдается в руках, и он сжимает и разжимает пальцы, словно пытается взять палочку. Магия вскипает под кожей, прорывается сквозь поры, внушая страх там, где раньше его душу подпитывал гнев.
Но Сириус остается. Пока Ремус крепко держится за мантию, он нежно целует его, думает, думает и наконец решает. В этом решении есть и доброта, и жестокость, и до сих пор Сириус не позволял себе полностью погрузиться в них: он вообще не понимает, как дошел до жизни такой.
><((((o>
Последние пять лет своей жизни Ремус посвятил сооружению в своей душе чего-то противоположного святилищу Сириуса Блэка. Он аккуратно выстраивал все: воспоминания о его жестокости – воспоминания, которые не давали его ранам затянуться, вообще зажить.
Но Ремус не был создан ни для мести, ни для обид. У него отвратительно получалось избегать людей, он оставлял место только для того, чтобы им нравиться – хотя бы самую малость. Порой Ремусу кажется: не будь он оборотнем, он стал бы кем-то шумным и ярким, умеющим с выверенной рациональностью избегать тех, кто этого заслуживает, и держаться подальше от тех, кто не должен бы ему нравиться. И, когда он видит полумертвого на вид Сириуса, свернувшегося клубком в постели, по какой-то глупой семейной причине отказывающегося плакать, самые ужасные из жестокостей, которые Ремус приписывает ему, рушатся – даже с учетом абсолютной убежденности: этим путем он больше ни за что не пойдет.
Но и бросить Сириуса он не может. Ремус не отходит от кровати ни пока тот спит, отключившись после питья, поданного Тибби (в которое Ремус подмешал сонное зелье), ни когда просыпается. Ремусу слишком хорошо известно, как отвратительно могут действовать на организм сонные зелья. После одного такого он все утро подробно излагал Джеймсу свои мысли о том, как им с Лили нужно расставить цветы на свадьбе, и чем бы он хотел украсить шатер. Слава всем богам, Джеймс с громадным терпением отнесся к тому, что Ремус распоряжается на его свадьбе, и больше никогда не вспоминал об этом.
Сириус просыпается так тихо, что поначалу Ремус не сразу понимает: эти звуки – не бессвязное бормотание сквозь сон, а настоящие слова. Он откладывает книгу и поднимает голову.
– Что такое?
– Ремус, у нас ведь могло бы все выйти отлично, правда? Могло бы, – неразборчиво произносит Сириус. Его обычно яркие серые глаза затуманены, взгляд расплывчатый. – Мы смогли бы, ты и я. Я бы тебя защитил.
Прямо сейчас Ремусу хочется окружить свое сердце стеной. Она уже построена, но слишком низкая, легко перешагнуть. Он хочет, чтобы она стала выше, стала настоящей непробиваемой римской стеной, и чтобы наверху сидел лучник.
– Мы никогда не старались, – без труда лжет Ремус. Как дыхание.
– Нет, не говори так, – обиженно фыркая, выдавливает Сириус. – Как-то ты сказал, что в другой жизни у нас все могло бы выйти великолепно. Это было бы славно.
– Мы не в той жизни, Сириус, – говорит Ремус, надежно скрещивая руки, чтобы не потянуться к нему. – Тебе нужно что-нибудь уладить, чтобы отправиться на похороны брата?
По лицу Сириуса видно, что у него нет сил даже на злость. На нем никакой маски, никакого высокомерия. Только глубокий страх, и Ремус не уверен, чего именно Сириус боится. Одиночества, подсказывает мозг, ведь только оно может вызвать у него подобное выражение лица.
– Я не могу, – говорит Сириус, комкая край стеганого одеяла. – Не могу пойти.
– Ну конечно, можешь. Должен! – возражает Ремус. Это же смешно. Если бы умер его отец, ничто в мире не смогло бы его остановить. В них столько свойств характера, оставшихся еще со школы: в одиннадцать от них уже требовалось быть полноценными людьми, как будто все в мире работает именно так. Ремус не знает, отправила бы его Шляпа сейчас, после всего пережитого, увиденного и прочувствованного, снова в Гриффиндор, но порой былые храбрость и мужество поднимают голову и бросаются в бой.
– Нет, мне нельзя покидать дом… – Сириус прерывает объяснение, но неважно: Ремус и сам перебивает его.
– Да хватит, это жалкие оправдания. Ты не можешь так сильно бояться этой своей кузины, не тот Сириус Блэк, которого я помню со школы…
– Будь ты хоть наполовину так умен, как о себе мнишь, ты бы цепенел от ужаса перед Беллатрикс, – бормочет в ответ Сириус все еще слабым, неуверенным голосом. – Но нет, я не могу выйти из дому, потому что не разрешает Дамблдор. Дело не в том, что я хорошо себя веду… это наказание.
Ремус глядит в смущении, словно Сириус только что заявил ему, будто небо сделано из того же, из чего состоят голубоватые прожилки в испорченном сыре. Сириус откидывает голову на подушку, и Ремус захлебывается воздухом.
– Ты ему рассказал. Все рассказал!
– Ну конечно, рассказал! Я же обещал, что расскажу, верно? Я никогда тебе не лгал, не лгал, не лгал, сколько проклятых раз я должен это повторять? Ты никогда не был настолько опасен, чтобы я тебе лгал!
Он говорит заметно четче, но Ремус знает, что сказанное – правда: прошло достаточно времени, чтобы, чтобы сонное зелье перестало действовать. Не слишком приятная правда – так как признание, что Сириус никогда не считал Ремуса опасным, звучит до странности обидно, и Ремус не может определить, почему, – но все же правда.
– Ш-ш-ш, – говорит он, пытаясь все обдумать.
Теперь Сириус пытается повысить градус надменности:
– Как ты смеешь говорить мне…
– Ш-ш-ш! – повторяет Ремус, подходит к кровати и садится рядом, придвигается и замирает. – Ты никогда мне не лгал.
– Никогда, – соглашается Сириус. – Ты был отвратительным, и странным, и невозможным, но я ни разу тебе не лгал.
Ремус хотел бы, чтобы его сердце сковал лед, но все так печально, потому что теперь Сириус плачет, оплакивает все, что потерял. Брата, лучшего друга, человека, который перед ним. Всех, с кем он не мог видеться, с кем не мог оставаться, кого никогда не встретит больше из-за совершенной ошибки. Сириус Блэк плачет, это искренние слезы, и на мгновение Ремус чувствует себя идиотом. Потому что даже с их учетом он не в силах простить Сириуса, никогда, ни за что.
– Когда-то мы и были славными, – говорит он, – но друг с другом вели себя ужасно.
– Ты не мое орудие, – все еще как в тумане бормочет Сириус.
Ремус опускает голову ему в ладонь и наклоняется вперед всем телом.
– А тот факт, что до тебя это дошло только спустя пять лет, делает причину еще более очевидной.
><((((o>
Порой Ремус играет в игру, пытаясь угадать: а что, если? Что, если бы обстоятельства изменились? Если бы он попал в Хаффлпафф, а Сириус – в Гриффиндор? Что, если бы он сделал, как предлагала мама, и остался дома, отправился бы в маггловскую школу, учился бы маггловским штукам, а раз в месяц попросту запирался бы?
Что, если бы там оказался Джеймс?
Что, если бы знал Питер?
Что, если бы весь мир не пошел кувырком?
Некоторые вещи, думает Ремус, когда играть становится слишком больно, просто случаются. Никаких великих загадок. Некоторым событиям просто суждено произойти: в бессмысленных и жестоких вещах неоткуда взяться логике и выбору. Было суждено, чтобы Ремуса укусили. Было суждено, что его начнет необъяснимо привлекать Сириус Орион Блэк. Суждено, что тот ослепит Ремуса, который слишком близко подобрался к сверкающему центру недосягаемой звезды.
Проснувшись, он понимает, что что-то не так: во рту слишком много запекшейся крови. Это нормально – иногда в полнолуние, в перигее, Ремус кусает сам себя до крови, но сейчас все иначе. Он не может ничего вспомнить, для этого всегда нужно время, но болит гораздо слабее, чем обычно. В каком-то смысле Ремусу становится легче – меньше ран, меньше синяков и царапин. Он обматывается простыней, подбирает одежду и собирается отправиться в импровизированную ванную, помыться, но видит черно-красное месиво…
Сначала Ремусу кажется, что это его мантия, обломки мебели и кровь. Видит только это, потому что не может разобрать, смотрит на воротник или на полы. Но потом замечает руку – отдельно от тела, откушенную и нелепую. Она лежит на земле в паре футов от него, а пальцы все еще идеально очерчены и слегка сжаты, словно готовы вот-вот что-то взять.
Ремус не сводит глаз с изгиба этих пальцев. Комната сжимается вокруг него, а Ремус не может отвести глаз от пальцев, от того, насколько они настоящие, с крохотным пятнышком чернил. Бледные, бескровные, но настоящие, и совсем не похожи на резиновые штуки из «Зонко».
Ремуса тошнит.
Его рвет прямо на пол, чем-то красным, пенистым, и от этого его тошнит еще и еще, пока ничего не остается, желудок сжимается в комок, словно тряпичная кукла, но это не важно – Ремус продолжает и продолжает, пытаясь избавиться от содержимого, пока не валится на пол Визжащей хижины, пытаясь набраться храбрости, чтобы встать, прибрать, сделать хоть что-нибудь. Что угодно.
Он же гриффиндорец, ему должно хватить на это храбрости, ведь так?
Какая-то часть Ремуса всхлипывает: ему всего шестнадцать, он слишком молод для того, чтобы стать убийцей, слишком юн для подобного. Он проклинает Фенрира Грейбэка, и своего отца, и этот кошмар… это же наверняка кошмар? Только вот вонь… слишком настоящая.
Его находит мадам Помфри, кажется. Кажется, потому что все плывет и колышется, пока не появляется директор, и Ремус понимает, что весь в слезах, что это слабость, но ему плевать, просто нужно плакать. Он плачет и зовет маму.
Его обнимает именно школьная медсестра. Ремус всегда ей нравился, пусть с остальными она и ведет себя строго и непреклонно, и она не бросает его, даже чтобы позвать на помощь – отправляет патронуса и продолжает обнимать Ремуса; она не должна, он может быть опасен, но Помфри плевать.
Директор берет ситуацию под контроль. Он дает Ремусу выпить что-то теплое и шипучее, а Ремус вроде бы пытается что-то рассказать, но не может собрать слова воедино. Хотя после того, как все трое приводят себя в порядок, а Ремус спит, кажется, целую вечность, Дамблдор говорит ему:
– Вас не отправят в Азкабан. И из школы не выгонят, – добавляет он. – Эта трагедия… и даже на секунду не думайте, что это что-то другое, – случилась по недомыслию и недосмотру, но не по вашей вине, мистер Люпин. – Дамблдор замолкает. – Я разберусь с делами и настоятельно рекомендую рассказать мадам Помфри о своих кошмарах. Но вы понимаете, что не можете уйти?
И впервые, почти вечность спустя с того момента, когда Ремус утратил душу, когда часть его почернела, обуглилась и умерла, он произносит:
– Никто не знает, что я оборотень. – Пусть это и ложь. – И это будет плохо не столько для меня, – добавляет он механически, – сколько для оборотней в целом.
Дамблдор должен, наверняка должен знать, какой вопрос хочет задать ему Ремус, потому что говорит:
– Я тебя не виню. Я хотел бы видеться с тобой раз в неделю, до конца срока.
Ремусу суждено было стать человеком Дамблдора. Случившееся скрепляет то, что было гарантировано. Суждено с момента, когда Ремус получил письмо, со времен этого визита, со дня, когда он впервые появился в Хогвартсе, ошеломленный волшебством, и огнями, и лодкой, и другими учениками, новыми друзьями.
Ремусу было суждено обмануться всем этим.
Ремусу было суждено убить Северуса Снейпа в ночь апрельского полнолуния, в шестнадцать лет.
><((((o>
На следующий день Сириус встает с постели, хотя все, что он помнит – что со смерти Регулуса прошли годы. Мир изменился. Солнце встает, садится, а Ремус – Люпин – по непонятной причине все еще у него дома, Тибби все еще готовит ему завтрак: чашку чаю, тост с вареньем, сосиски, все еще расчесывает ему волосы и не говорит ни слова. Сириус притворяется, и все идет нормально ровно до того момента, пока он не открывает газету и не пытается внимательно просмотреть список погибших – приходится сдерживать крик, проглатывать боль.
Сириус так давно глотает все чувства, что те прорезали длинные, рваные раны у него в горле.
Он чувствует все прежние порывы, лед в собственных жилах, холод, который ощущает только он сам. Как точно их назвали, Блэков – в честь звезд, ведь каждый из них горит так жарко, но Сириус должен быть другим. Иного ему не дано.
Люпин спускается, и Тибби светится, сияет. Он настолько явно без ума от него, что тошно смотреть. Все влюбляются в Люпина, он такой восхитительный, пусть и оборотень-полукровка.
– Ты меня опоил! – обвиняет Сириус, разрывая теплое дружелюбное утро пополам.
– Да, я дал тебе сонное зелье, – отвечает Люпин без капли раскаяния.
– Ты меня опоил и взял то, что принадлежало мне лично, не для чужих глаз! – продолжает Сириус, и зубастые эмоции прорезают путь вглубь его тела. – Странно. Мне казалось, только из меня здесь течет серебристо-зеленая кровь.
Люпин щурится.
– Тебе надо было поспать.
– Это ты решил, не я. Не делай так больше. – отвечает Сириус. – Никогда не давай мне сонного – или любого другого – зелья. – Он оборачивается к Тибби. – А ты… прочь с глаз моих, немедленно.
Раздается хлопок, и она исчезает, но Люпин все еще здесь, он никуда не девается, и лед внутри становится настолько холодным, что жжет. Но Люпин выглядит печальным, надо же.
– Я написал Дамблдору. Ответ пришел утром, пока ты спал.
Люпин роняет записку на стол. Слегка обожженную, как и все весточки от Дамблдора. Сириус подхватывает ее и заглядывает внутрь, а потом возвращает на место.
– Зачем ты это сделал?
– Ты заслуживаешь возможности похоронить брата. – Люпин встает. – Ты должен попрощаться хотя бы с одним из них.
><((((o>
День, когда Северусу суждено умереть, очень странный. Для начала, за завтраком Сириус поднимает бунт в Большом зале.
Бунт начинается будничным замечанием, обращенным к Миллисент Сэллоуз, которая сидит рядом с Генри Булстроудом – о том, как хорошо она выглядит.
Этот комплимент Миллисент – четверокурснице с на редкость уродливым прикусом, – привлекает внимание Деллы Макс, Хелен Дэвис и Миртл Гринграсс, и тройственный союз их разумов рождает особо неприятное ватноножное заклятье для ног Миллисент.
В тот момент Сириус очень тщательно наполняет тарелку.
Заклятье заставляет ноги Миллисент дернуться вперед и пнуть Генри Булстроуда. Генри Булстроуд, чистокровный, считающий чистоту крови священной или что-то вроде того, естественно, считает, что пнул его Нейтан Кинкейд, запальчивый полукровка. Он ревет, но от заклятий воздерживается – Сириус, который как раз пробует яичницу, не давал ему разрешения.
Зато Нейтан не видит проблемы в том, чтобы ответить заклинанием, которое заклеивает Генри веки, и тот, развернувшись, врезается в одного из Яксли (Сириус не замечает, в которого из них), который в ответ напускает сглаз, попадающий в Хелен Девис, и, разумеется, ее подруги бросаются ей на помощь, метя в жертву не заклятьем, а круассаном, обильно смазанным кетчупом. С этого момента все катится по наклонной. Завтрак уже не спасти.
– Из всех слизеринцев, которые влезли в это по собственной воле, – позже скажет Регулус, разглядывая опустошение, устроенное всего лишь одним замечанием Сириуса, которое едва ли можно назвать комплиментом, – только с тебя не сняли баллы и не назначили наказание. Это говорит само за себя.
– У меня паршивое настроение, – возражает Сириус, разглядывая почти нетронутый завтрак. – Где, кстати, Северус?
– Да, и всей школе отлично известно о твоем настроении. – Регулус не закатывает глаз, но его лицо дергается именно так, как будто ему бы очень хотелось это сделать. – Он сказал, что должен заняться одним вопросом.
Сириус ощетинивается и понимает, что это заметно со стороны: не потому, что волосы физически встают дыбом, а потому что Регулус быстро отшатывается назад.
– Он не решает никаких вопросов, – начинает Сириус, но впервые со времен двенадцатилетия его перебивает другой слизеринец.
– Виделся с твоей зазнобой, – мрачно произносит за спиной Снейп, потом устраивается рядом. К его чести, пусть Сириус никогда бы этого не признал, он ведет себя так, словно все в порядке, и Сириус не представляет ни малейшей угрозы, даже после такой грандиозной демонстрации характера, какой стала драка за едой.
Регулус кажется смущенным.
– Что?
Сириус бросает взгляд на Снейпа: тот берет булочку и разламывает ее руками.
– Регулус, сходи-ка убедись, чтобы девчонки не поубивали друг дружку, хорошо?
Девчонки уже давно на полпути в класс, и Регулус уходит, пусть выражение его лица и сигнализирует, что ему вовсе не хочется, но, чтобы противостоять Сириусу, у него не хватает внутреннего стержня.
Долгую минуту они сидят за столом: Снейп ест, но Сириус первым нарушает молчание.
– Тебе и правда стоит просто делать то, что говорят, – произносит он спокойно, если не учитывать острого намека. В груди творится непонятно что, такого в школе с ним еще не бывало – больше всего это чувство напоминает раздражение после очередного скандала с отцом.
– Мы же не слепые, – отвечает Северус, не глядя на него, и Сириус тоже берет булочку. Остальные ученики потихоньку расходятся, завтрак подходит к концу, а за слизеринским столом остались только они вдвоем. Никаких запасных вариантов, никаких масок, никакой возможности что-то сделать. Нет заклятий, которыми можно все исправить. – Я не желаю, чтобы меня замещали полукро…
– Осторожнее с честолюбивыми желаниями, кое-кто за этим столом отлично помнит твое происхождение, – отрезает Сириус, прежде чем Снейп заканчивает фразу.
Тогда Снейп поворачивается к нему. Его лицо искажается, и причиной может быть только ярость.
– Ты заставил меня бросить подругу, с которой мы дружили с самого детства, а теперь решил, что выше кровного статуса? Что можешь не замараться, прыгнув в грязь? Не смей отбрасывать меня прочь, Сириус, не после того как я отказался от всего остального! Ты обязан быть моим другом, ясно тебе?
Сириус слышит последние слова, и что-то внутри сжимается сильнее. Потому что в голосе Снейпа не мольба, а угроза, и это слышится четко и ясно. «Он что-то знает», – вспоминает он слова Ремуса, и позже скажет себе – нет, выкрикнет! – что именно это заставило его так поступить.
Но все совсем не так.
– Успокойся, – говорит Сириус, перехватывая инициативу и разговор в свои руки. – Я не пытаюсь тебя заменить. Он просто стал мне интересен, только и всего.
– И что в нем такого интересного? Сладкие поцелуйчики? Или, может, бессмысленный влюбленный лепет?
Ярость опьяняет, ослепляет настолько, что Сириус понимает, зачем мать выжигает людей с семейного древа, почему ее вопли могут разбудить и мертвого. Так заманчиво поддаться соблазну гнева: Сириус думал, что утренняя схватка снимет напряжение, но нет. Каким-то образом, невзирая на все это, он смеется.
– Пойди да выясни сам. Нужно только сегодня в полночь пойти к Дракучей иве и забраться в туннель под ней.
Кажется, это застает Снейпа врасплох, потому что злобы в его голосе моментально убавляется.
– Но ее же нельзя остановить.
– Можно, – равнодушно пожимает Сириус плечами. – Встань лицом на северо-восток, возьми камень и брось его в большой нарост у самых корней. Попадешь точно – ну, думаю, можно помочь себе заклинанием, – и она замрет.
– Она меня убьет.
– Вряд ли. Я это делал. – Сириус встает, поправляя мантию. – Как сам захочешь. Заставлять не буду. Ты идешь?
– Куда?
– На урок, – говорит Сириус, протягивает руку, Снейп пожимает ее и идет следом.
Тем вечером Сириус готовит эссе, играет с братом в шахматы, выслушивает долгую, затянутую историю от Миртл Гринграсс насчет местонахождения ее брата – на протяжении всей истории Миртл теребит в пальцах свой длинный волнистый локон, – и довольно надолго засыпает в гостиной, пока его не поднимает с места, зажигая свет, Эдвард Блишуик. Сириус спит как мертвый.
Наутро его будит Регулус, и Сириус, сбитый с толку, моргает.
– Что такое? Слезь с меня, – неясно просит он. Люди вокруг чем-то шуршат, бормочут в замешательстве. – Слезай давай…
– Сириус, – говорит Регулус, и его голос срывается, сбивается, дрожит, но он не плачет. – Северус, это Северус…
– Ради Мерлина, если он опять повел себя как кретин, пусть Эд это уладит. У меня нет настроения, сегодня суббота…
– Он мертв! – выкрикивает Регулус. По-настоящему выкрикивает, и Сириус немедленно садится ровно. Поначалу он не в силах собраться с мыслями, но это неважно, потому что Регулус продолжает: – Они нашли его тело этим утром, он выбрался без разрешения, и Слагхорн сказал, что нашли его в глубине Запретного леса, но больше я ничего не знаю. Они… они сказали разбудить тебя и рассказать, вот я и рассказываю.
Какой-то миг Сириусу кажется, что он все еще спит. Все слишком запутанно. Ему шестнадцать. Люди не умирают в таком возрасте! Они ломают руки, ударяются о всякие штуки головой, получают сотрясение, падают с метел. Но не умирают – не в школе!
Но все меняется. По коже проходит дрожь осознания.
Северус был настолько глуп.
Настолько, чтобы отправиться к чертову дереву, не испугавшись его, наплевав на вой и стоны. Зачем он это сделал?
Другой голос, более сдержанный, предлагает ответ. Северус всегда дергал поводок, будто пытаясь сорваться, но так никогда и не решился. И не стал бы. Не мог. Некоторым кажется, будто в Слизерине не существует верности, что чувства друг к другу ограничиваются амбициями и жестокостью, но Сириус знал, что это не так. Нет верности выше, чем верность семье: это впечаталось в его кожу, запечатлелось во всей ткани его существования. И страх не всегда играет главную роль. Порой это доверие.
На этот раз дело было в доверии.
За завтраком директор делает объявление. Ночью погиб Северус Снейп, это огромная трагедия, и студенты должны помнить, что живут в опасном месте, и что правила, регулирующие школьные ограничения, созданы для того, чтобы их защитить. Предлагает соболезнования, извинения, называет время и место проведения поминальной службы, и добавляет: если ученики захотят что-либо рассказать, пусть обратятся к своим деканам.
Во время речи Дамблдор глядит на Сириуса, а тот не отводит взгляда. Не смотрит туда, где должен находиться Ремус – между Джеймсом и Питером, – и сидит, как воды в рот набрав, как весь факультет, как вся школа. Смотреть нет нужды. Сириус знает, что Ремуса там не будет.
Он не идет на поминальную службу, которая проходит несколько дней спустя. Говорит, что ему плохо, и отправляется на Астрономическую башню.
Ремус будет там.
><((((o>
Поначалу Ремус думает, что из-за случившегося Сириус отступится от своих убеждений, но на самом деле тот ни с кем особенно не связан. Тибби отправляет ему еду с помощью магии, а он больше никому не пишет, только иногда спускается в подвал, потом снова поднимается и блуждает по дому с совершенно потерянным видом. Самая печальная вещь, которую когда-либо видел Ремус.
И все же в утро, когда хоронят брата, Сириус одевается и спускается по лестнице. Он выглядит почти так же, как выглядел в школе: хорошо одет, элегантно, с иголочки. Все в нем просто кричит о богатстве, хотя на Сириусе всего лишь черная мантия, а из единственного более-менее легкомысленного – серебряная булавка в форме звезды, приколотая у воротника. Ремуса он не видит – это понятно по тому, как мягко, стоя наверху, он говорит с Тибби, как бормочет что-то, а та пищит и дрожит.
– Ты уходишь?
Сириус выглядывает из-за балюстрады; и пусть его взгляд мог бы разбить сердце Ремуса, на миг он кажется просто кощунственно прекрасным. Эта скорбь из тех, что еще больше их разделяет, Ремус чувствует ее время от времени, когда думает о несчастьях, которые ему пришлось пережить.
– Вернусь всего через пару часов.
Сириус спускается по лестнице, а когда открывает дверь, держа в руке палочку, его пальцы дрожат, пусть он и не кажется испуганным. Напротив, выражение его лица трудно прочитать, но Ремус уже видел такое. В тот день, когда Сириус пришел к нему после ужасного полнолуния, после гибели Снейпа, после того, как каждый из них утратил долю невинности, которую сохранили бы даже на этой войне.
Они – потерянное поколение, его представители, они отдали свою юность, свою страсть и энергию во имя войны, которая, как опасался Ремус, не закончится, пока не погибнет каждый волшебник, каждая ведьма в Англии. Но и Сириус, и Ремус потеряли себя задолго до этого.
– Береги себя, – говорит Ремус. Сириус не смотрит на него и выходит за порог.
Не двигаясь, Ремус глядит на закрытую дверь, как ему кажется, очень долго, и держится за дверную ручку – пусть и не может выйти, должен оставаться внутри.
Они проводят день как обычно. Ремус и Тибби – готовят обед, едят, Ремус разрешает Тибби сесть с ним за стол, пусть даже ей заметно неудобно из-за этого, но зато ее уши дрожат от печального удовольствия, свойственного домовикам. Они не болтают, но Ремус читает «Пророк» и как раз на середине фразы о толщине стенок котлов, когда раздается «Бах!», и на этот раз недостаточно быстро.
Теперь он в подвале, а сверху слышны вопли Беллатрикс, слышно, как лихорадочно аппарирует Тибби. Она беззащитна, не может причинить Беллатрикс вреда, даже для самозащиты – ведь Беллатрикс член семьи, а Тибби – домовая эльфиня. Ремус уже готов взбежать по лестнице, когда дверь в подвал взрывается тучей щепок и пепла. Ремус крепче сжимает палочку и призывает патронуса – тот прыгает сквозь Беллатрикс и уносится прочь. Она с криком зажимает ладонями глаза: в самый решающий момент свет патронуса ослепляет ее, и Тибби кричит:
– Прячьтесь, мастер Ремус!
Не зная, зачем, он мчится к ближайшей двери и, захлопнув ее, выдыхает, думая, что это самая трусливая вещь, сделанная им за всю жизнь. Штаб – это именно штаб, небольшой кабинет с письменным столом и перьями, – под Фиделиусом, может, Беллатрикс и видела Ремуса в подвале, но не знает теперь, где он. Теперь он в безопасности.
В безопасности, но слышит Беллатрикс через стену.
– Ну-ка, ну-ка выходи, зверек, – орет она, и тут же раздаются плач и всхлипывания Тибби. Никогда в жизни Ремус не переживал так за домового эльфа. – Выйдешь, и я не причиню ей вреда, обещаю как Блэк! – Она произносит последнее с нажимом, как будто это может хоть как-то сгладить причиненную боль.
Нет.
Это напоминание, что Тибби ничего ей не сделает. Эльфиня даже не может сбежать, прикованная к Беллатрикс, пока не вернется Сириус, но Ремус не знает, сможет ли продержаться так долго. Маленькая эльфиня не знает о тайной комнате, просто не может знать, но Беллатрикс вовсе не глупа.
Только вот Ремус не на это неспособен. Не может предать все, чем является – ни ради кого. Услышав вопль: «Круцио!!!», он зажимает рот и затаив дыхание слушает, как Тибби кричит, снова и снова, он сворачивается в клубок и думает о людях, которых спасет, а не о том существе, которое спасти не может. Думает об отправленном на помощь патронусе, думает о Лили, Джеймсе и их ребенке, которого Ремус еще не видел: планировалось, что он вернется домой, что встретится с ними после того, как для Дамблдора заглянет в Малый Хенгелтон и найдет…
…он думает о том, что нашел, и что лежит наверху, обернутое тканью, спрятанное под полом, там, где никто не знает, даже Сириус, пусть даже это его дом.
Ремус думает об этой вещи и все же после седьмого «Круцио», после седьмого вопля шагает к двери. Но тут раздается:
– Вон из моего дома.
Сириус вернулся. Он не кричит. Ремус едва разбирает его слова, но понимает: что-то происходит, потому что Беллатрикс в ответ вопит что-то о предателях крови и «Ты за это заплатишь!» Некоторое время повисает тишина, по крайней мере, воплей не слышно. Ремус прикладывает ухо к замочной скважине, ловя обрывки разговора – строгого, негромкого и тяжелого.
