Текст книги "Абердин, 73 (ЛП)"
Автор книги: Mici (noharlembeat)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
========== Глава 1. И тогда они представляют себе, куда все повернется ==========
Когда портключ выбрасывает его в лондонский переулок, льет дождь, и Ремус моментально промокает до нитки. Дыхание клубится перед ним облачками пара, и он понимает: это не совсем дождь – волосы прилипают ко лбу, а одежда примерзает к коже, – а ледяная крупка, мерзлая и болезненная. Он перебирается через груды мусора – маггловский хлам, коробки из-под готовых обедов, вонючие и бесполезные фрагменты чужих жизней, – и плотнее закутывается в пальто.
Ремус знает, что нужно искать. Знак, который трудно заметить, а еще сложнее – понять, если ты не в Ордене. Шагая прочь из переулка, он проверяет стены стоящих подряд таунхаусов, касаясь кончиками пальцев грубой кирпичной кладки. Жаль, что нельзя вытащить палочку, жаль, что пальцы ломит от холода, но все именно так и должно быть. Даже здесь, в самом центре Лондона, идет война. Может, особенно в самом центре.
Он на ощупь находит, что ему нужно: череду надрезов в форме пера феникса, а затем одну, вторую, третью полоски наискось. Ремус оглядывается в том направлении, куда указывает закругленный кончик пера, и начинает считать двери. В третью он еле слышно стучится.
Он ненавидит конспиративные квартиры.
Не потому, что не доверяет им, как, например, Питер. Дамблдор более чем в силах определить, кому стоит доверять, а кому нет, и Ремуса это вовсе не беспокоит, но, попав на конспиративную квартиру, понятия не имеешь, сколько придется там провести, и шансы на трансформацию все растут и растут. В тот раз, неподалеку от Кардиффа, с семьей Гоутубед и их маленькой дочерью…
Ладно.
Мысль заставляет Ремуса вздрогнуть, но он все равно стучит. Выбора уже нет. Нужно укрыться, нужно найти место, а полнолуние прошло всего неделю назад, так что времени хватит. Ремус уверяет себя, что это не продлится долго. Неделя. Пара дней. Дамблдору передадут весточку, и в ту же минуту Ремус выберется отсюда.
Дверь распахивается, Ремус чувствует каждую каплю дождя словно иглу, которая втыкается прямо в грудь и проникает вглубь, в легкие, мешая дышать. Воздуха нет.
– Ты…
– Заходи, тебя увидят, – шипит Сириус Блэк и отступает ровно настолько, чтобы дать Ремусу пройти и захлопнуть за ним дверь. Когда Ремус уже стоит внутри, заливая каплями роскошный паркет, Сириус добавляет: – Мерлин! Видал я бродяг, которые выглядели повеселее. – Он оборачивается и зовет: – Тибби! Ради всего… Тибби!
Что-то щелкает, и Ремус пораженно отшатывается: перед ним появляется чистенькая, одетая в голубое чайное полотенце, с глазами как блюдца домовая эльфиня… домовая эльфиня! Ну конечно, у Сириуса – у Блэка – есть домовая эльфиня. Которая пищит:
– Да, мастер Сириус?
– Организуй гостю горячую ванну, отведи в спальню наверху, а заодно почисти и высуши его одежду. И, не знаю, если он хочет есть… ты хочешь есть?
– Я… да… в смысле, если это не слишком…
– И отдай ему все, что осталось от моего ужина, – заканчивает Сириус с самой лучшей аристократической тягучестью и разворачивается на каблуках. – Я вернусь к работе.
Ремусу едва хватает времени оглядеться – его, оставляющего за собой лужицы ледяной воды, уже провожают вверх по узкой лестнице. Дом не настолько велик, как – по крайней мере, в представлении Ремуса – большой семейный дворец на площади Гриммо (известный только своей репутацией), он похож скорее на особняк закоренелого холостяка или, может, молодой пары – опрятный и без изысков, но, судя по цвету и качеству обоев и древесной морилки, денег на него не пожалели. Эльфиня (Тибби, напоминает себе Ремус, благодаря ее за полотенце и наполненную ванну, а потом, смущенно – за банный халат) делает все, что сказано, и Ремус сидит в ванне, кажется, целую вечность, впитывая блаженное тепло, напряженно готовясь к тому, что ожидает его внизу, и гадая, за что именно ему досталось такое наказание.
Сириус Блэк, думает он. Совсем не тот человек, которого он рассчитывал увидеть снова после окончания школы. Не тот, кого Ремусу действительно хотелось бы увидеть снова («Лжешь?» – предательски спрашивает мозг, и приходится на него шикнуть), и точно не тот, на кого рассчитываешь наткнуться на конспиративной квартире Ордена во время войны – войны, самой страшной из известных магическому миру сейчас или в древности. Думая о Сириусе Блэке, говорит себе Ремус, люди думают о чистокровном слизеринце, наследнике многовекового состояния.
Ремус, конечно, считает иначе, но эта мысль его не занимает. Он окунается с головой, стряхивая с кожи остатки декабрьской стужи, а потом вылезает и вытирается, затягивая пояс своего (нет, не своего, даже в Хогвартсе у него не было такого пушистого, мягкого и неприлично роскошного) халата, спускается вниз, в кухню, откуда пахнет едой, и с благодарностью принимает тарелку свиных отбивных (мясо, которому он на миг воздает хвалу, в густой подливе) и пюре; Ремус вот-вот собирается запихнуть все это в рот, не обращая ни на что внимания, но в кухню заходит хозяин дома, и Тибби с писком и треском куда-то исчезает: не иначе как взбить подушку, разобрать постель или спасти свою жизнь.
Сейчас, обогревшись, обсушившись и почти утолив голод, Ремус чувствует, как внутри все сжимается. В промежутке между тогда и теперь он позабыл, насколько Сириус Блэк прекрасен. Позабыл, насколько тот похож на звезду, даровавшую ему имя – сверкающую и яркую, от которой глаз не отвести: копна густых волос, а глаза серые, словно изнанка облаков в те дни, когда, несмотря на пасмурную погоду, небо до недоверия ясное. Время словно приглушило, сгладило углы пронзительной красоты Блэка в памяти Ремуса, но, столкнувшись с ней лицом к лицу, он совершенно беззащитен.
– Сделай одолжение, не прекращай есть мой ужин из-за того, что я здесь, – говорит Блэк. – Кстати, когда ты ел в последний раз?
Пытаясь побороть неожиданное смущение, Ремус разглядывает пюре. Он постоянно теряет работу, не особенно справляется с делами в последнее время, а так вкусно не ел со школьных времен. Не голодал, конечно, но и не обедал, как король.
– Вчера, – выдавливает Ремус. – Я был немного занят.
Он собирается добавить еще пару слов, но понимает, что Блэку точно известно, чем именно он был занят.
– Могу себе представить, – протяжно произносит тот и ставит на стол чашку чая. Ремус пялится на длинные пальцы, унизанные кольцами, словно у какого-то принца. Но Сириус не говорит больше ни слова: вместо этого он устраивается за столом напротив, глядя, как Ремус ест, и это, прямо скажем, неловко.
Доев, Ремус поднимает взгляд и, едва не запинаясь, благодарит Блэка, снова превращаясь в неуклюжего школьника, смущенного таким поворотом событий. Он помнит, что не должен запинаться и мямлить, но считает, что лучше будет возродить в памяти события той самой ночи, и, что примечательно, это помогает.
– Я не ожидал, что конспиративная квартира – твоя.
– Думал, я окажусь Пожирателем смерти. – Голос Блэка до опасного мягок, почти как в школе, когда его что-то раздражало.
И это до странного отрадно – знать, что некоторые вещи не меняются.
– Ты прав, это удивило бы меня меньше, – отвечает Ремус, полностью осознавая, что находится здесь только и исключительно благодаря великодушию Блэка и доброму имени Дамблдора.
– Что ж, сюрприз, – говорит Блэк, и Ремус замечает его раздражение только потому, что знает, какие следы искать за высокомерной, обжигающе холодной маской. Едва заметную темноту в глазах, напряжение в уголках губ. – Добро пожаловать.
– Ненадолго, – заявляет Ремус, вставая. – Одежда высохнет, и…
Блэк перебивает его, но с места не двигается.
– У тебя нет выбора. Спустя десять минут после твоего появления Дамблдор передал сообщение. Тебе нельзя уходить.
Мышцы спины сводит судорогой.
– Врешь, – машинально произносит Ремус, неожиданно осознавая, что Блэк бы такого не сделал. Конечно, сделал бы, разве нет?
Блэк протягивает ему записку, обгоревшую, словно ее подносили к огню, или, возможно, несла огненная птица, и в этот момент, даже не глядя на письмо, Ремус осознает, что все сказанное – правда. Он понимает, что Дамблдору точно известно, что за сведения он добыл и какова их ценность. В свитке говорится именно то, о чем сказал Блэк.
– Добро пожаловать на Абердин, семьдесят три, – фыркает, снова растягивая слова, Блэк, встает и выходит из кухни, словно в этой ситуации именно он – пострадавшая сторона.
Ремус прижимает ладони к лицу и трет щеки, но легче ему не становится.
><((((o>
Он хорошо помнит, как увидел Сириуса Блэка впервые.
Его не так-то легко забыть. Блэка распределяли первым, и Шляпа застопорилась, молчала довольно долго, а первокурсники (особенно магглорожденные) нервно хихикали, не понимая, что происходит. Но тут Шляпа завопила: «Слизерин!», и мальчик слез со стула, а восторг на его лице сменился смирением, словно эту историю написали задолго до того, как они все здесь очутились.
Именно тогда Ремус увидел Сириуса Блэка в первый раз, но впервые заговорил с ним на уроке зелий, когда изо всех сил старался сосредоточенно слушать и записывать, и потому повернул голову чуть позже, так, что куски слизняка прилетели в лицо ему, а не Поттеру, который сидел с другой стороны.
Слагхорн баллов не снял, но Сириус Блэк, сияя усмешкой, наклонился вперед.
– Что ж, это предназначалось не тебе, но, полагаю, пока что и так неплохо. Лови момент, Люпин.
И Ремус движением, которое, без сомнения, возникло из глубинной потребности доказать, что он достоин своего нового факультета и новых друзей (ну, допустим, новых соседей по комнате), отлепил со щеки слизняка и сунул Блэку в волосы. Но, ответив:
– Лови момент, Блэк, – он не улыбался, а кисло глядел перед собой.
Десять баллов, снятых с Гриффиндора, стоили того возмущения, которое возникло на лице его противника. Но существование Ремуса Люпина не слишком занимало Сириуса Блэка. Стоило бы заметить, что немедленной мести не последовало. И не стоило игнорировать ситуацию, словно они уже оказались квиты.
Та встреча стала первым знаком. А вторая стычка, почти два месяца спустя – когда Ремуса затянуло под движущуюся лестницу, – только подтвердила это. На самом деле опасности не было. Блэк отлично рассчитал время, безупречно подобрал чары, а галстук Ремуса прицепил сверху, словно подбавляя масла в огонь. Ремус без толку болтался там минут десять, пока рейвенкловский шестикурсник не заметил его и не снял.
Это послужило ему уроком.
Сириус Блэк оказался проблемой. Умной, злой и жестокой. Но что еще важнее, ему хватило терпения для мести.
><((((o>
Сириус не ждал никого, но они всегда появляются у дверей именно в такие моменты, чаще всего в самую суровую погоду и в худшее время года. Нет чтобы заявиться в теплый летний денек, когда Сириус заканчивал большой кусок работы, и все казалось замечательным, если не считать, конечно, того безумца снаружи, который жаждал швырнуть весь магический мир в пламя – так или иначе. Все его поколение сражается на войне, а он отсиживается в четырех стенах, за чашкой чая и книгой глядя, как разворачиваются события.
Он чувствует себя до неприличия взрослым.
Сириус не ждал никого, но меньше всего – Ремуса Люпина, который напоминал бездомного кота, промокшего и дрожащего. Стоило бы понять, что подобное случится, стоило это предвидеть, но он все проморгал. И не впервые уже Сириус жалеет, что живет не в неуютной квартирке с тусклыми лампами и холодной водой, с выбитыми стеклами, храбро встречая Пожирателей и Волдеморта, а в собственном таунхаусе, словно какой-то неудачник средних лет.
Разумеется, все это невообразимо драматично. Когда-то давно Сириус был неплох в драме, по крайней мере, умел ее изобразить, точно дозируя, приглушая или позволяя хаосу вырваться на свободу, но теперь подобное его только утомляет, и чем больше он об этом думает, тем сильнее устает. Сириусу двадцать один, а чувствует он себя на пятьдесят. Или, по крайней мере, ведет себя как пятидесятилетний.
И вот пожалуйста, Ремус Люпин.
Он дрожит на пороге, заливая каплями пол, и на краткое, великолепное мгновение Сириус может думать только о том, что шесть прошедших лет привиделись ему в странном сне, коряво наложенном Империо, и Ремус наконец здесь, вот-вот освободит его от присмотра за домом, чтобы Сириус мог выйти, стряхнуть уныние прочь.
Так нет же.
Прежде чем сбагрить на попечение чертовой эльфини этого жалкого неслуха и вернуться к текстам, он добрых пару минут пытался вспомнить ее имя, только вот писать Сириус не мог. Вместо этого он старался забыть, что Люпин сидит наверху в гостевой ванной, обнаженный (и разум с жестоким упрямством решил сосредоточиться именно на этом), и что бы ни случилось дальше, исправить по-настоящему уже ничего нельзя.
Поэтому он написал Дамблдору и спросил, как зовут владельца следующего дома в цепочке, однако Дамблдор потребовал оставить Люпина, и Сириус застрял теперь с ним как минимум на несколько дней. Но война идет своим чередом, и на него давят все сильнее, требуя, чтобы он выбрал в ней сторону, а не отсиживался дома, соблюдая нейтралитет (по крайней мере, по мнению его семьи), и Сириус задается вопросом, не станет ли это приключение чуть более долгим, чем обычные три дня наблюдений за тем, как Тибби убирает и готовит.
Он сидит в кресле, пытаясь понять, как вообще влез в эту передрягу. Закончив Хогвартс, Сириус не считал, что достаточно подготовлен к чему-то смелому, лихому и дерзкому – не после пятого курса и того скандала, который он учинил. Ему казалось, что так можно искупить вину – сидя в старом доме Альфарда, щекоча нервы тем, что позволяет Дамблдору использовать свой дом как конспиративную квартиру. Но выходит, что искупать вину тоскливо, а справедливости в мире не существует – раз уж Ремус оказывается здесь именно в ту ночь, когда чаша терпения Сириуса переполняется, когда нет сил больше сидеть, словно узнику, взаперти.
Он умудряется не подняться наверх и не подглядеть, как его гость принимает ванну. Он умудряется не отпустить ни одного непристойного комментария, пока тот ест. Сириус умудряется сделать все это, и его тошнит, потому что настолько непохожим на себя он не был ни разу в жизни.
><((((o>
И тогда он представляет себе, куда все повернется.
Сириусу всего одиннадцать, но он уже успел побывать на священной школьной земле – по делам попечительского совета, вместе с отцом (не председателем, к счастью, у него и так слишком много дел, чтобы не отвлекаться на подобные пустяки), так что слышал и видел достаточно, и теперь впервые он остается здесь один, без семьи. Сириус представляет себе нечто вроде свободы: миг, когда он сможет – впервые с рождения и вступления в род, – просто быть самим собой.
Он представляет себе что-то подобное, но все выходит иначе.
Выходит, конечно, так, что Нарцисса – уже пятикурсница – по просьбе отца следит за ним недреманным оком, а Сириусу до смерти скучно слушать ее болтовню. А она все болтает. И болтает. И продолжает болтать о неважном и неинтересном. Андромеда, которая обычно держала бы младшую сестрицу в узде (или, по крайней мере, отвлекла бы ее) уходит – мчится в другой вагон, волоча за собой по полу серебристо-зеленый шарф.
– Ты когда-нибудь замолкаешь? – говорит наконец Сириус, когда они проезжают Йорк: город виднеется вдалеке, из окна смутно заметны только его очертания. – Я мог бы найти кого-то моего возраста, – замечает он.
– Твоего возраста! – фыркает Нарцисса, морща нос в манере, которая наверняка никому не показалась бы привлекательной. – Их еще не распределили.
Именно в этом, размышляет Сириус, и заключается их главная притягательность, хотя часть его рассудка всерьез, по-настоящему над этим задумывается. Он не распределен. Может пойти куда угодно. В Рейвенкло (хотя он не такой уж книжный червь), в Хаффлпафф (ха!) или даже Гриффиндор (но тут Сириус представляет себе вопиллеры, которые взрываются прямо над тем, что ему кажется роскошным завтраком). Вот только он не может. Сириус знает, что свобода, которую ему бы хотелось ощутить – всего лишь иллюзия, потому что закончит он в Слизерине, за ним станут приглядывать Нарцисса и Андромеда, а он…
– Не сутулься, сядь ровно! – У Нарциссы много что получается кое-как, зато плохую осанку она замечает отлично – насколько ее могут допустить пошитые по фигуре жилет и брюки. Сириус выпрямляется. Он справится. Конечно, справится.
В других вагонах, в другой жизни, наверное, он мог бы найти друзей, но…
Он Блэк.
Ехать на поезде не так уж плохо (уныло, но он умудряется напустить сглаз: слушать, как Нарцисса вопит, что ее волосы поменяли цвет, довольно весело), а потом – замок, ну, замок.
Хотелось бы Сириусу сказать, что замок не производит ошеломительного эффекта, что он привычен к волшебству – мать, отец, служанки, чертов домовой эльф, да и сам дом приучили его к радости чистой магии, отвлекли от чудес, осадивших Сириуса, пока они в свете фонаря плыли в лодке к замку. Но на самом деле его настолько очаровывает новый дом, что он даже не замечает тех, кто плывет вместе с ним – только разглядывает замок. Двери в Большой зал открываются, и после Сириус скажет, что он смотрел на это без особых эмоций, что легко привык, но факт остается фактом: он не может припомнить многое из того, что случилось той ночью.
Ладно.
Это тоже неправда.
Он помнит, как назвали его имя, и именно в тот момент разрозненные впечатления о шпилях, звездном небе и туманных, неясных очертаниях столов и людей становятся настолько резкими и ясными, что воспоминания режут его не хуже ножа, стоит ему обратиться к ним не вовремя. Его имя называют первым, Сириус садится на стул, на голову нахлобучивают противную Шляпу, и он, закрывая глаза, думает: «Ладно, Слизерин».
Но Шляпа отвечает:
– Слизерин? Ты уверен? Вижу амбиции, и потенциал, и кураж. Еще один Блэк в Слизерине, кого это может удивить?
«Не думал, что ты занимаешься тем, что удивляешь людей», – думает Сириус в ответ, храбро стараясь поддержать беседу.
– Храбрость отлично подойдет Гриффиндору, знаешь ли. Есть в тебе бунтарская жилка, и, если ты позволишь, он станет тебе домом.
Но неожиданно все, что может представить Сириус – это шквал дымящихся, бросающихся на его стол вопиллеров, и именно такое наследство он по себе оставит: все будут знать, что на этом месте сидел Сириус Блэк, потому что горелые следы останутся до тех пор, пока Хогвартс не сгорит дотла. Вероятно, из-за следующей атаки вопиллеров, на которые никто не обратит внимания, даже если они станут взрываться криками на главной лестнице.
В тот миг, когда картина полностью проявляется в его воображении, Шляпа выкрикивает: «Слизерин!», все хлопают, и Шляпу сдергивают с его головы до того, как Сириус воображает, как стоит на верхней ступеньке и глядит на вопиллеры, понимая, что ему совершенно плевать.
Но нет никакой разницы, потому что теперь он сидит за столом, окруженный зеленью и серебром, и думает: «Ладно, все могло обернуться хуже».
Обернувшись к хаффлпаффскому столу, Сириус глядит, как очень толстый монах приветствует добродушную на вид девчонку с косичкой, и встряхивает головой.
Распределение продолжается, но Сириус не особо следит за ним, даже когда к столу подходят другие слизеринцы. Некоторых он знает с детства – ну, с раннего детства, и все они устраиваются за столом со смесью почтения и неуверенности.
– Знаешь, – говорит Сириус тому, кто сел рядом, – когда я злюсь, то становлюсь только опасней.
Тот, кто сел рядом – бледный мальчик с темными прямыми волосами, которым не помешало бы мытье, и в мантии, которая хоть и не из комиссионного магазина, но стоит явно меньше, чем его собственная, отвечает:
– По крайней мере у нас есть хоть одна общая черта, – и окидывает Сириуса взглядом, словно раздумывая, что с ним делать. Однако это длится всего мгновение. – Северус Снейп.
Фамилия Сириусу незнакома, в списке подходящих людей для общения и дружбы ее нет, но он тоже слизеринец, так что в самый последний момент Сириус понимает, что стоит наладить отношения хотя бы с этим мальчиком.
– Блэк, – отвечает он, в ту же минуту решив, что этого хватит. Разве нет?
Но даже если бы Сириус собирался назвать также и имя, его прерывает появившаяся на столе еда, которую он приветствует коротким радостным возгласом – пусть даже он и пропустил все объявления и остаток распределения, погрузившись в собственные мысли. Неважно, второй раз такого точно не случится. Сириус ухмыляется, глядя, как остальные едят, хотя первокурсники и держатся особняком, и надеется, что следующие семь лет не будут похожи на этот ужин – иначе скука будет просто невообразимой.
Пир оканчивается десертом, которым Сириус наслаждается со всей благодарностью человека, воспитанного Вальбургой Блэк: короче говоря, он в кои-то веки может не переживать о том, что глазурь запачкает мантию. После старосты – и Андромеда, из-за которой Сириус испытал легкую гордость, ведь она, такая хорошенькая, была его кузиной, – отводят их в подземелья. Ночью сложно оценить привлекательность этого места (хвала Салазару, это все, что может придумать Сириус, раздраженный сыростью), но гостиная довольно сильно отличается от дома, где мебель стоит не для удобства, а чтобы радовать глаз, и Сириус тут же чувствует, как что-то сжимается у него в груди. Окна – не совсем настоящие окна, потому что за ними – озерная мгла, – мутные и занесенные илом, но Сириусу кажется, что днем они должны производить менее ужасающий эффект.
А кровать теплая, мягкая, укрытая от чужих глаз, и пусть даже балдахин серебристо-зеленый, а где-то рядом начинает храпеть Эдвард Блишуик (троюродный он там или нет, можно с ума сойти, если придется все семь лет это выслушивать), Сириусу кажется, что все еще обойдется к лучшему.
><((((o>
Просыпаясь, на один пугающий момент Ремус думает, что, должно быть, умер во сне: лицо погружено в подушку – мягчайшее творение рук человеческих, а еще он не чувствует привычной усталости, как после сна в своих обычных убежищах. Пахнет теплым хлебом, фруктами и вареньем, и, когда Ремус поднимает голову, рядом стоит еда.
И тогда остатки сна, кошмара, извращенной фантазии, да чего бы ни было облетают прочь: Ремус вспоминает, где именно находится. Он садится, глядит на поднос с завтраком, стоящий на ближайшем столике, и стонет. Эльфиня, ну конечно, это дело рук эльфини. Не потому, что Блэк не сделал бы такого – нет, Ремусу просто не хочется переживать танталовы муки, думая о Блэке, который в идеальном порядке расставляет на подносе круассаны, фрукты, масло и чай, маленький теплый чайничек с чаем.
Чая Ремус не хочет (нет, это ложь. Он наливает себе чаю и ненавидит то, насколько это приятно), он хочет уйти до того, как придется взвалить на себя обязанность очередного разговора с Сириусом Блэком. Хочет аппарировать к Джеймсу и Лили, на пару дней спрятаться под кроватью для гостей, дуться и злиться из-за случившегося.
Но нет, он пьет чай Сириуса Блэка и пытается не дать раздражению побороть себя. Наверное, вниз спускаться не стоит, лучше остаться в спальне, избегая того, кто, без сомнения, ненавидит его сильнее всех на планете, но все-таки Ремус решает, что ему уже не пять лет, и если стыдиться нечего, то он и не будет.
Блэк сидит за кухонным столом. Выглядит он прекрасно, даже если не спал. Он читает газету, а эльфиня… нет, Тибби, стоит на табурете за его спиной и пытается расчесать ему волосы. Получается не очень: Блэк все время уворачивается и сыплет ругательствами, а Тибби… как будто еще одно бранное слово – и она бросится колотить головой о дверь.
– Ты это видел? – рычит Блэк. – Ты честно пришел сюда после всего этого?
Он швыряет перед ним газету, и заголовок гласит: «Нортумберлендские ведьмы убиты во время самой масштабной резни магглорожденных». Желудок выворачивается наизнанку.
– Нет, – отвечает Ремус. – Меня там не было, я в Сассексе был, и поосторожнее, Блэк…
А Блэку плевать. Он встает, и Тибби опрокидывается с табурета на пол, прежде чем броситься куда-то прочь из кухни.
– Этот дом мой, – начинает он, даже в ответ на эти слова вскипая праведным чистокровным гневом, но неожиданно будто вспоминает, с кем именно имеет дело, потому что этот гнев не отправляет его душу на самое дно ада (а Ремус полностью и пугающе осознает, насколько темно там может быть), а сдувается, и Блэк откладывает газету.
– И? – спрашивает Ремус, чувствуя неожиданный прилив воинственности. Словно они и правда могут об этом говорить. Как взрослые. – Вижу, тебя тоже там не было.
Но наживка слишком заметна, Блэк не клюет.
– Я не чувствую охоты выходить. Кто-то должен следить за домом.
– Мне говорили, что у эльфов отлично получается открывать двери. Кстати, я не удивлен, что у тебя есть эльф.
Блэк ощетинивается, и Ремус задается вопросом: что он делает, зачем ввязывается в драку? Наверное, пытается заставить Блэка выставить его прочь, чтобы не сидеть здесь, пока Дамблдор не будет готов вызвать его к себе, отправить дальше или отпустить.
– Она перешла ко мне вместе с домом, что мне было делать, отправить восвояси?
– И остаться не расчесанным? Ни за что. – Ремус скрещивает руки на груди.
– Достаточно сказать слово «рубашка», и она… – Тибби с писком колотится головой о дверь и аппарирует, а Сириус глядит на это с отвращением. – Видишь, так всегда. Говори уже, из-за чего ты злишься, и покончим с этим…
– Не из-за тебя, разве что из-за твоих издевательств над слугами, – парирует Ремус. – Я просто говорю правду. Ты тоже мог оказаться там. На одной стороне или на другой.
Голос Блэка падает почти до шепота, становится до опасного тихим.
– У меня нет желания умереть.
Нет, думает Ремус, но милосердно не произносит этого вслух. Только вести людей на смерть.
– Ладно, тогда давай не будем делать мои визиты темой утренних бесед, раз уж ты в любом случае не узнаешь ничего больше.
– Ты мне не доверяешь? – спрашивает Блэк. Ремус слышит голос пятнадцатилетнего мальчика, который спрашивает то же самое, только другим тоном, и понимает, что гнев достиг того предела, когда дальнейший разговор теряет всякий смысл.
Ремус не делает того, чего хочет – не бьет Сириуса Блэка по зубам. Вместо этого он крепко сжимает губы, мешая словам вырваться наружу, и уходит прочь.
><((((o>
На третьем курсе Ремус узнает, что же такое дружба. В какой-то степени его другом с первого курса был Питер Петтигрю – годился и для совместной учебы, и для игры в плюй-камни. И для хитроумных заклятий, в которых Питер, несмотря на то, что во всех остальных предметах не слишком преуспевал, оказался неожиданно искусен. Джеймс Поттер, который спал на соседней кровати с другой стороны, который проказничал и шалил так, словно имел на это законное право, не обращал на них внимания почти год, пока на втором курсе не понял, насколько отлично Ремус избегает неприятностей. Они дружили, но не сближались по-настоящему, пока на третьем курсе Джеймс не стал охотником гриффиндорской квиддичной команды и не начал нуждаться в постоянной помощи Ремуса – чтобы не оставаться в наказание после уроков и не чистить старые котлы, а тренироваться с командой.
Именно в Хэллоуин происходит событие, сделавшее их дружбу действительно крепкой. Именно в ту ночь после пира Джеймс отводит Ремуса в сторону.
В тот момент Ремуса так объелся пирогами с патокой, и пеплотянучками, и каким-то яичным десертом, что может только выйти из Большого зала, а там Джеймс затаскивает его за доспехи и что-то шепчет.
– Чего? – Ремус трет лоб и наклоняется ближе, а Джеймс снова что-то бормочет, так что Ремусу приходится переспрашивать: – Прости, ты не можешь говорить громче?
– Я знаю, что ты… знаю о твоей маленькой пушистой проблеме, дружище, – произносит тот громче, и Ремус чувствует, будто ему плеснули воды за шиворот. – И хочу, чтобы ты знал, что я в курсе, и мне плевать, но вообще-то мне нужен твой совет, как лучше всего доставить в хаффлпафскую гостиную огромных пчел без жал, которых мы трансфигурировали из перепелиных яиц.
Эта фраза так сбивает с толку, что Ремусу кажется, будто Джеймс пьян.
– Поттер, – осторожно произносит он, – ты правда говоришь мне, что тебе наплевать, что я оборотень?
– Да, и еще о гигантских пчелах без жал, – отвечает Джеймс, поправляя на носу очки. – Это до умопомрачения важно, Ремус, так что будет лучше всего, если ты сосредоточишься на вещах, которые имеют значение.
– Ты имеешь в виду, на том, что хаффлы живут по соседству с кухней? – спрашивает Ремус, чувствуя, как тают в животе ледяные пустоши. Это же хэллоуинское чудо, если такие вообще бывают.
На мгновение Джеймс кажется взбешенным.
– Разве это справедливо, я спрашиваю? Есть хоть какая-то справедливость в том, что мы, гриффиндорцы, бросаем вызов стихиям и всем чудовищным опасностям мира, а пробираться туда нам дальше, чем всем остальным факультетам, – он поднимает палец, словно чувствует, что Ремус вот-вот готов его перебить, – даже дальше, чем от башни Рейвенкло, если уж мерить точно, и до вкусняшек не добраться иначе, чем на метле?
– Ты же понимаешь, что они в этом не виноваты?
– Существуют принципы, Ремус, а мы – люди, которые должны их отстаивать. Гигантские пчелы без жал. Ты лучше сумеешь их трансфигурировать, чем я, – замогильным голосом говорит Джеймс, и Ремусу приходится на миг сдержаться, чтобы не обнять его, а просто неловко улыбнуться, потому что, пусть эта вендетта против хаффлпаффцев и попытка настроить их против цветов факультета и довольно дурацкая, Ремус уверен, совершенно уверен, что именно такое и имел в виду его отец, когда говорил: подружишься с кем-то в Хогвартсе – найдешь друга на всю жизнь.
Предвидеть гигантских пчел он, конечно, не мог, но, если честно, кому бы удалось предугадать сумасшествие в лице Джеймса Поттера?
Именно поэтому, когда десять минут спустя они бредут обратно, возглавляемые Питером, и планируют Грандиозную пчелиную шалость-1973, дальнейшее кажется чем-то нелепо предательским. В Ремуса попадает сглаз, из него начинает, словно из улитки, сочиться слизь, и, повернувшись, он видит радостно улыбающегося Сириуса Блэка с палочкой, судя по всему, семейной реликвией. За его спиной стоит Регулус Блэк, который больше скучает, чем веселится, а за братьями прячется Северус Снейп, который хохочет, и хохочет, и хохочет, когда Ремус пытается вытащить палочку и роняет, потому что она вся в соплях. Джеймс тоже весь покрыт слизью.
– Приятных соплей, парни, – говорит Сириус с поклоном и ухмылкой, а хохот Снейпа становится громче, но, услышав, что из-за угла приближаются девочки, они убегают. Лили Эванс и Доркас Мэдоус находят Джеймса и Ремуса, которые барахтаются в лужах слизи, и Питера, который пытается их поднять.
