Текст книги "НАН. Осколки из 1991"

Автор книги: М.Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Фролов в полной растерянности стоял против дверей. В здание зашел Булатов, подозрительно посмотрел на коллегу, и, ровным счетом ничего не поняв, направился к противоположному правому лестничному маршу на второй этаж. Фролов постучал кулаком по деревянной раме двери. «Апполоныч, я вовсе не шучу! – в полном отчаянии, стараясь не привлечь лишнего внимания и в то же время быть услышанным, произнес он. – Ваша жена уже поднимается на крыльцо!». Никакой реакции на это предупреждение не последовало, наоборот, веселье за дверью усилилось. Входная дверь распахнулась и в коридор плавно вошла жена Баклицкого. Фролову ни осталось ничего другого как направиться к ближайшему левому лестничному маршу, изобразив, что он именно туда и направляется. Остановившись у лестницы, он видел, как добродушное выражение сходило с лица Баклицкой, остановившейся напротив двери кабинета мужа. Как бы не веря своим ушам, она, вначале, отступила на шаг, а затем, вплотную подойдя к дверям, замерла, стараясь хоть что-нибудь разобрать в веселом гомоне и смехе. Разобрать же ничего было невозможно, кроме одного: за дверью среди женского щебета и смеха, раздавался гусиный гогот её мужа! Баклицкая надавила на ручку двери. Дверь не поддалась. Женщина постучала. Реакции не последовало, веселье за дверью продолжалось. Баклицкая, что было силы, начала стучать в стекло и громко потребовала: «Леня, немедленно открой!». За дверью воцарила гробовая тишина. «Леня, открой, я знаю, что ты там!» – потребовала она срывающимся от волнения и обиды голосом.

Из-за двери раздался восхищенный возглас Баклицкого: «Вот дают, сволочи! Им в филармонии работать, а не в горкоме! Голос моей жены имитируют!». Притихшие было за дверью женщины, снова защебетали.

«Я тебе сейчас, кобель, поимитирую! Открывай дверь, или я стекло сейчас вынесу!» – взревела оскорбленная супруга.

За дверью вначале наступила полная тишина, потом заметались тени, послышались звуки падающих стульев, шушуканья и разбившегося стакана. Дверь с шумом распахнулась и из кабинета, как сухой горох из стручка, посыпались испуганные женщины. Среди них Фролов узнал жену заместителя начальника КГБ директрису школы № 3 Кильдееву. Вместе с женщинами из кабинета выскочил Баклицкий, и, подхватив свою жену под руку, увлек её на улицу. «Лариса, пожалуйста, не поднимай шум, я тебе все объясню!» – скороговоркой тараторил он, чуть ли не на руках неся её на улицу. Скандала в здании горкома Баклицкому все-таки удалось избежать, а вот без ссадин на лице не обошлось. Фролов видел через стеклянную дверь, как Леонид Апполонович дотащил супругу до середины сквера. Там Лариса, вырвавшись из его рук, ногтями прошлась по его левой щеке. Они еще долго размахивали руками, стоя по середине сквера: он в сторону дома, она в сторону горкома. И, наконец, утомленные, разошлись в разные стороны.

            * * * * * *

За два дня до Первомая, проходя с одним из своих многочисленных приятелей мимо стоящих у горкома Булатова и Фролова, не глядя на них, Баклицкий громко, что бы его услышали, сказал: «Другие бы давно взяли бутылку, и пришли, хоть не прощение просить, так помириться. А эти что-то гнут из себя, невесть что…»

Глава седьмая. ДГМКа.

Джезказганский горнометаллургический комбинат был преобразован из рудоуправления в конце пятидесятых годов прошлого века. Говорили, что он производил до тридцати процентов меди Союза. Первый спецотдел комбината строго хранил государственную тайну, а в открытой печати подобного рода сведения не публиковались. Этой громадной махиной или, используя фразеологию того времени, флагманом цветной металлургии СССР, почти тридцать лет руководил бессменный директор, Виктор Васильевич Гурба. Кандидат в члены ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического труда, награжденный множеством Правительственных наград, Государственными и иными премиями, множеством других наград, он стоял во главе уникального двадцатитысячного коллектива. Комбинат имел законченный цикл производства: от добычи медной руды, до выпуска готовой продукции – меди. Медная руда добывалась на пяти подземных и одном открытом рудниках. В средине 60-х годов под землей впервые начали применять подземную самоходную технику, завершили строительство второй, самой крупной в мире обогатительной фабрики по производству медного концентрата, а в начале 70-х – первой очереди медеплавильного завода по выпуску черновой меди. Затем ввели в строй цех по выпуску методом электролиза меди, зарегистрированой на Лондонскои бирже, как эталон качества, с чистотой содержания металла 99,99 % . Вступили в строй крупнейшие в мире шахты-гиганты. За эти годы рядом с комбинатом выросло два крупных промышленных города, множество поселков, в которых проживало, в общей сложности, около 300 тысяч человек. Как мощный монстр раскинулся он на протяжении сорока километров в длину своими предприятиями, врос в спепную землю на громадную глубину стволами шахт и горных выработок, зиял, как открытыми ранами воронками карьеров, дымил трубами различных вспомогательных производств, создал для своих нужд два огромных водохранилища. И всем этим надо было управлять, обеспечивать энергией, людскими и иными ресурсами, материалами, сырьем! Это было созданное на базе Степлага государство внутри государства, четко организованное, почти самодостаточное и дающее колоссальную прибыль стране. Комбинат расширял себя, свои города и поселки, социалную и культурно бытовую инфраструктуру, коммуникации, подпитывал старшего брата, Балхашский горно-металлургический, медным концентратом, обеспечивал Ульбинский афинажный завод сырьем для производства золота и серебра, а страну – стратегическим металлом и иностранной валютой.

Виктор Васильевич добросовестно делал свое дело и в помощники себе подбирал людей только по профессиональным и организаторским качествам. Главный инженер комбината Башилов Борис Иванович на выпускном курсе Московского горного института в 1938 году был осужден по 58 статье за участие в молодежной антисоветской организации и отсидел в лагерях пятнадцать лет. Работал бригадиром, мастером, начальником участка, главным инженером рудника. Назначить человека с такой биографией на номенклатурную должность ЦК надо было еще суметь! Виктор Васильевич сумел. Более того, поселил его в соседнем с собой коттедже, и они открыто поддерживали семьями дружеские отношения.

Заместитель по социальным и бытовым вопросам Агамов Ашот Григорьевич, так же отсидевший десять лет по пресловутой 58 статье, бывший первый секретарь ЦК Комсомола Нагорного Карабаха, был находчив и изворотлив. Как фокусник он умел все! И не только работать. Его вальс-чечетка, исполняемая в особо праздничных случаях, всегда проходила на “бис”, а тосты и анекдоты молва приписывала затем “Армянскому радио”.

Светлым пятном, в смысле отношений с Законом в своем прошлом, был заместитель по экономике Исаев Ордабай Достаевич. Он разработал и внедрил на комбинате СИСТЕМУ бухгалтерского учета и отчетности. Все, произведенные громадным предприятием, затраты были досконально учтены и отнесены на производство конечной продукции. Материалы, сырье и оборудование поступали на комбинат либо на склады отдела материально-технического стабжения, либо сразу в специализированные цеха, и уже от туда на рудники и другие цеха по так называемой внутрицеховой системе учета, распределения и отчетности. Например, поступившие на комбинат, после оплаты, горюче-смазочные материала, буровая сталь, лес и пр., как бы сразу переставали существовать, их стоимость тут же включалась в затраты на производство меди. Бензин, дизельное топливо и масла частично хранились еще на складе, но уже числились за рудниками и цехами. Списание же этими рудниками и цехами производилось по нормам расхода. А норма – единица измерения приблизительная. Попробуй проследи каждый килограмм, литр, штуку, погонный или квадратный метр. При этой системе важно было не хватить лишку и не закупить меньше. Зам. директора по экономики Исаев знал свое дело и, как говаривал Ашот Григорьевич, «каждый день средняя температура по больнице была 36,6 ⁰С».

Заместитель начальника городского отдела внутренних дел капитан милиции Фролов иногда “злоупотреблял” по мелочам. Собрав деньги на Новогодние подарки для детей сторудников можно было сдать их со списком в профком комбината, где их проведя по какому либо цеху и добавив к каждому сданному рублю еще один профсоюзный, возвращили кульками со сладостями. Можно было вселить сотрудника в пустующую квартиру жилфонда ДГМКа, на месяц определить молодого специалиста в профилакторий, по письменному ходатайству отправить отпускника по путевке на санаторно-курортное лечение, детей – в ведомственный детский сад или пионерский лагерь. Знание системы, помогало положительно решать многие, а точнее почти все вопросы.

* * * * * *

«Что пришел, Мишка, что хочешь?» – лежа в кресле спросил Исаев зашедшего в кабинет Фролова-младшего. Несведущий человек мог подумать, что перед ним лежит возомнивший себя баем заевшийся чиновник. Это было не так. У Исаева перелом позвоночника, он затянут корсетом. Его мучают постоянные боли в спине.

«Нет, Ордабай Достаевич, ничего не хочу. Шел вот мимо. Зашёл поздороваться, узнать как дела»,– ответил Мишка.

Исаев приподнял голову не скрывая удивления:

«Неужели ничего не надо твоей милиции, сынок?»

Фролов-младший отрицательно мотнул головой, а Исаев нажав кнопку внутреннего телефона сказал сосредоточенно глядя на него: «Галя, мы выпьем с Мишкой по чашке чая».

«Садись, дорогой, рассказывай сам»,– пригласил он.

Мишка сел, пожал плечами: «Новостей нет».

«А у нас новостей много, и плохих,– начал разговор Ордабай.-Умер Виктор Васильевич, похоронили. Тебя видел на похоронах, а на поминках нет».

«Я не смог, служба. Заходил потом домой к вдове покойного»

«Да, так вот, умер Виктор Васильевич, похоронили ,– не слушая продолжал Исаев.– Знаешь, Мишка, есть такая притча. В старо-давние времена, лев, царь зверей долго правил лесным царством. Он один был львом, а все остальные звери тиграми. Других зверей тогда небыло вообще. Время шло, лев старел и дряхлел и однажды умер. Жена его, львица, не могла его похоронить, так как лежала в логове и ждала потомство. А тигры, вместо похорон, стали спорить, кто из них станет царем зверей. Но достойного среди них не нашлось. Собрались они вкруг возле свое мертвого царя и посмотрели друг на друга. И оказалось, что они вовсе и не тигры. Один был глупый баран, другой подлый шакал, третий трусливый заяц, четвертый вонючий козел и так дальше. Тигром остался только один, который не пришёл участвовать в споре. С тех пор в лесу стало много разных зверей и они не хоронят друг-друга, не устраивают поминки».

Отхлебнули по нескольку глотков чая, помолчали. Ордабай продолжил: «Вот и мы, каждый, возле Виктора Васильевича, считали себя тиграми. А сейчас, смотрим друг на друга и видим упрямых ишаков и послушных баранов. А на поминки, сынок, надо ходить. Мы люди».

* * * * * *

Пройдет совсем немного времени, новый директор комбината

Угрюмов Тамерлан Михайлович соберет новую команду. Но следом наступят другие времена, и не будет уже той стабильности и ощущения незыблимости устоев. Шахтеры и металлурги комбината никогда не будут активно участвовать в забастовках и митингах перестроечного периода, но и этот гигант начнет лихорадить и давать сбои. Являясь одним из сегментов экономики страны он обрастет долгами по зарплате и налогам, будет нести колоссальные убытки из-за недопоставок материалов и оборудования. Но как сказочный исполин будет стоять несмотря ни на что. Комбинат начнет отдавать долги по зарплате шахтерам и другому рабочему люду товарами народного потребления. Эквивалент будет немыслимый: долг по зарплате за 2-3 месяца отдавался автомашиной на Польской или Румынской границе СССР, в Бресте или Чопе. И, шахтеры организованные в группы ехали не на забастовку, а чартерными рейсами, прихватив канистры для бензина, на Западную границу рассыпающейся страны за своей зарплатой.

* * * * * *

Перед самым началом Перестройки председателем комитета народного контроля комбината был избран Углубек Кубеев. Молодой человек с большими амбициями на первых порах был скромен и тих. Понемногу осваивался, входил в курс дел. Параллельно, решив получить второе высшее образование, был зачислен на четверты курс вечернего факультета Джезказганского политехнического института по специальности “автомобильный транспорт” и оказался в одной группе с зав. промотдела горкома партии Поляковым, бывшим инструктором этого же отдела, а ныне главным инженером мясокомбината Деминым.

В этой же группе числился бывший инструктор горкома партии, а ныне заместитель начальника отдела милиции Фролов, появляющийся за занятиях довольно редко, но регулярно сдающий экзамены и зачеты в период сессий. Здесь же учились директор автобазы Шенк, инспектор уголовного розыска Найманов и другие обремененные дожностями лица. Группа была дружной и редкостной по своему составу даже для повидавших всякого преподавателей.

Отношения поддерживали и после окончания института. Особенно стремился к этому Кубеев, прозванный однокашниками «Тупеевым». Сейчас, пригласив Полякова и Фролова, Углубек закрыв дверь кабинета на ключ, выставил литр водки, и подливая в рюмки гостям, поддерживал вяло текущую беседу. Поляков был человек непьющий и застенчивый. Чтоб Углубек не обидился он по-малу пригублял из рюмки, чувствовал себя явно не в своей тарелке, кляня в душе за то, что смалодушничал и не отказался от выпивки. Углубек тоже только пригублял свою рюмку. У него был план, подпоить бывших однокашников и выведать «военную тайну». Фролов был непрочь выпить, но поведение собутыльников что-то отбивало всякую охоту. Разговор явно не клеился. Поляков засобирался домой. Фролов заставил всех выпить по полной на “посошок” и приятели стали прощаться.

Угулбек не вытерпел и задал свой главный, заранее заготовленный, вопрос: «Где, что и как можно разбазаривать и расхищать на комбинате?». Поляков и Фролов переглянулись. Оба они, независимо друг от друга, намеревались перейти на работу в комбинат. Поляков, устав от низкой горкомовской зарплаты неделю назад был на беседе у директора комбината Угрюмова, где получил перспективное предложение. Как раз сейчас он и обдумывал, как убедить первого секретаря горкома отпустить его «на вольные хлеба». Фролов не балее как вчера был приглашен на разговор к Угрюмову. Комбинат вводил должность заместителя директора по режиму и охране и он был наиболее вероятным кандидатом.

«Комбинат, это такая бездна в которой один-два миллиона, как одна-две копейки в бюджете семьи»,– буркнул Поляков.

«Посмотри внутрицеховую систему бухгалтерского учета и отчетности»,– буркнул Мишка закусывая конским мясом и вставая из-за стола.

Попрощавшись с Кубеевым они вышли на улицу. Неспеша шли по вечернему городу, разговаривая, долго не могли расстаться, подходя по очереди то к дому одного, то к дому другого.

«Парень явно хочет или отличиться, или прославиться», – как-то без всякой связи с темой на прощание сказал Поляков.

* * * * * *

На очередное заседание комитета народного контроля комбината был вынесен один единственный, но какой вопрос: «О путях снижения себестоимось выпускаемой продукции». В кабинете тщательно подобранная Кубеевым команда единомышленников – члены райкома НК, председатели групп и постов народного контроля рудников, цехов и крупных участков. Теснота, как говориться, яблоку негде упасть. Отдельной группой приглашенные – главный бухгалтер комбината Абдулла Такишев, замдиректора по материально-техническому снабжению Тусупбек Аккойшиев, начальник отдела материально-технического снабжения ( ОМТС) Александр Рерих, вновь назначеный начальник отдела сбыта Виктор Поляков.

В пухлых папках справочный материал, полученный с боем в центральной бухгалтерии, плановом отделе, ОМТС, отделе сбыта, рудниках и цехах комбината. Целые простыни с громадным перечнем материалов, оборудования, сырья, здесь же, таблицы, колонки и столбцы цифр. Все это в сравнении за несколько последних лет. Здесь же, свежеотпечатанный, только что с пишущей машинки проект решения комитета народного контроля, державшийся до последней минуты в строжайшей тайне. В нем сведения об объемах производства и себестоимости черновой и рафинированной меди за истекшую пятилетку и три последних года – строго охраняемая Государственная тайна, вырванная из недр спецотдела комбината активистами народного контроля. Кубеев шел к этому дню целый год. Два месяца назад прошли перевыборы народного контроля комбината. В его структуры Кубеев провел людей горластых, активно ищущих изъяны в работе администрации. Понятие принципиальность и доброжелательность, в большинстве своем, они подменяли критикой всего и всех, оголделым хамством и демагогией. Некоторые из них были откровенными шизофрениками, или людьми с не сложившейся служебной карьерой, непомерными личными амбициями. Волна перестройки сделает их востребованными, на своем гребне вознесет высоко вверх, к самым вершинам политического Олимпа и бросит назад в бездну, из которой только что подняла. Но это будет позже. А сейчас, они только входили во вкус борьбы с недостатками, изучали экономические показатели родного комбината. Бой был неравный. С одной стороны баррикады были выращенные системой и обласканные ею сторонники, досконально её знающие и беззаветно любящие. С другой стороны – те, кого возбуждал только один вид этих счастливчиков. Они не были против Системы, они были против взращенной ей номенклатуры и готовы были немедленно её заменить собой.

Первый бой не принес победы ни одной стороне. Представители администрации ушли доложить, сославшемуся на занятость и непришедшему на заседание комитета, Генеральному директору Угрюмову его результаты. Комитетчики остались обсудить план дальнейших действий. Вина администрации в нерачительном использовании народного добра осталась недоказанной. Экономического образования Кубеева, старания его помошников, имеющейся информации было недостаточно, чтобы победить. Небыло главного – убедительных фактов и доказанной безхозяйственности. И комитет завернув проект постановление на дароботку негласно поставил задачу найти факты и доказательства. Поиск их затянется более чем на год. Будут распределены роли: мозговой центр, руководители групп, рядовые активисты.. “Народные” контролеры будут проверять правильность расходования буровой стали, сжатого воздуха, электроэнергии, чуть ли не каждого гвоздя. Но ничего из ряда вон выходящего так и не найдут.

Постепенно их энергия и пыл, организованность и сплоченность перейдут в разряд борьбы политической. Борьба выйдет за пределы комбината на улицы города. Люди с плакатами «Угрюмов не пройдет!» будут митинговать на улицах и площадях, протестуя против его выдвижения кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. В ход пойдет компромат на его сына, совершившего дорожно-транспортное происшествие со смертельным исходом. Отец погибшей девочки, получивший в комбинате новую квартиру улучшенной планировки, кирпич на строительство мазара, автомашину вне очереди и кучу других благ, будет выступать то за одну сторону, то за другую. А горняки и металлурги будут по прежнему трудится на своих рабочих местах в кухонных беседах сочувствую тем или иным бойцам политического фронта, но не принимая активного участия в ни на чьей стороне. Усилия активный борцов всей страны с Системой заведет Перестройку в тупик, Советский Союз развалится, а его осколок Суверенный Казахстан отдаст комбинат, по сути дела, в концессию Южно-корейскому “Самсунгу”. Структура народного контроля исчезнет раньше создавшего её государства. В ноябре 1990 года Народный Контроль будет упразднена. Уже много позже корейцы-капиталисты быстро сделают то, что не смог НК комбината. Они установят жесткий контроль за расходованием оборудования, материалов и сырья и, как всякий собственник, быстро разберутся с неугодными, кому заплатив за лояльность, а кого просто выгнав.

* * * * * *

Ожидание затягивалось. Не вытерпев, Фролов сам пошел к начальнику отдела кадров комбината. С Сабыром Жанабаевым они были хорошо знакомы еще со времен совместной работы в аппарате горкома комсомола, а затем и пратии. Осторожный, уклоняющийся от прямых ответов, Сабыр на этот раз ответил конкретно. Кандидатура Фролова на должность заместителя директора комбината по режиму и охране не прошла по пятому пункту. На верху, или в ЦК, или в Совмине, внесли корректировку – нужен кандидат коренной национальности. Это было эхо декабрьских событии в Алма-Ате. Вот по этой причине, на должность сейчас и ищут сотрудника милиции казахской национальности. Фролов пожал плечами, мол дело ваше, ищите.

«Что ты скажешь о Бораше Баранбаеве?» – поинтересовался Сабыр.

«Я его деловых качеств не знаю ,– ответил Фролов.– Поинтересуйся у руководства областного УВД».

Пожав друг другу руки они расстались.

Через три месяца Бораш Боранбаев, тучный тридцатидвухлетний майор милиции с вьюшимися черными волосами по кличке Барашка Баранович, был откомандирован в Минцветмет Каз.ССР для назначения на должность заместителя директора ДГМК по режиму и охране с сохранением в кадрах МВД. А майор милиции Фролов был назначен заместителем начальника ОБХСС УВД области. Они были ровестники и даже звания “майор” получили одним приказом. Так же одним приказом они станут подполковниками, но на этом схожесть их судьбы заканчивалась. Уже сейчас, их дороги незаметно расходились. Они шли по жизни, вроде рядом, вроде бы в одну сторону, но уже каждый в свою.

Глава восьмая. РЗД.

Через неделю после назначения Фролова заместителем начальника Джезказганского ГОВД по политико-воспитательной работе в его новый кабинет мягкой кошачьей походкой зашел Борис Михайлович Кан. Плотно притворив за собой двойные двери, присел на краешек стула у приставного стола, перевернув титульным листом вниз какое-то дело. Нездоровое, воскового цвета, его лицо было непроницаемым.

«Здравствуй, Миша», – мягким бесстрастным голосом сказал так, будто не виделись день-два. Михаил не видел Кана четырнадцать лет, с того самого дня, когда Фролов старший организовал семейный выезд на уху на берег водохранилища. Кан был с женой Машей, пышнотелой и большеглазой буфетчицей ресторана и дочерью, ровесницей Мишки, большеротой, похожей на лягушонка и свою мать, толстушкой. Отец Мишки, тяжело переживая смерть жены, таскал всюду с собой его и младшую сестру Ирину. Мотористы насосной станции сварили уху из сазана, Кан лично приготовил хе. Потом взрослые вели свои разговоры под брезентовым навесом у насосной, а дети катались на вертлявой плоскодонке. Лодка угрожающе кренилась, черпая бортами воду, и взрослые выгнали детей на берег. Кан поставил на камень пустую бутылку и дал Мишке и Ирине по разу выстрелить из пистолета. Потом оставшиеся в обойме патроны расстреляла его дочь Наташка. Бутылка стояла целой и невредимой. Борис Михайлович вытащил из кармана один патрон, вложил его в патронник, и одним выстрелом разбив бутылку, убрал пистолет. Из этого пистолета в декабре он трижды стрелял в воздух, когда гроб с телом Александры Ильиничны Одинцовой, Мишкиной и Ирининой матери, опускали в могилу. Спустя год, после пикника на берегу, у Кана забрали пистолет и удостоверение, сняв с него капитанские погоны, уволили из органов внутренних дел и отдали под суд. Суд вернул дело на доследование и его, в конце концов, прекратили. Но в органах и партии не восстановили. Не найдя себе применения в гражданской жизни, все эти годы, Борис Михайлович был резидентом по линии уголовного розыска. Каждый раз, с очередной сменой начальника милиции, с резидентом прекращали сотрудничество и, каждый раз, возобновляли. Зарплата резидента, стыдливо называлась ежемесячным денежным вознаграждением, видимо из-за своих скромных размеров, 120 рублей. Кроме того, один раз в год Борису Михайловичу выплачивали вознаграждение с освобождением от выполнения задания на месяц и выдавали к этому отпуску единовременное пособие в размере 40 рублей. За время сотрудничества с органами внутренних дел в качестве резидента Борис Михайлович один раз воспользовался возможностью санаторно-курортного лечения, получив бесплатно под расписку путевку, приобретенную в другом ведомстве из средств статьи «оперативные расходы». Это было выдающееся событие, так как за предыдущую службу в органах он ни разу не был на санаторном лечении. Но все-таки самым выдающимся событием в жизни Бориса Михайловича стало то, что он заработал себе пенсию. Уволенный из органов внутренних дел без пенсии, он пришел к ней другим, тернистым, путем. Выйдя на заслуженный отдых, Борис Михайлович продолжал сотрудничество с родным уголовным розыском в той же роли. Правда, в связи с изменившимся социальным статусом, денежное содержание ему уменьшили. Тем не менее, Борис Михайлович продолжал заниматься тем единственным делом, которое бесспорно умел делать великолепно.

«Здравствуйте, Борис Михайлович!»,– стараясь сделать это как можно дружелюбней, ответил Фролов. На днях, случайно увидев его торопливо удаляющимся по коридору отдела, он был в полном неведении того, что здесь делает Кан.

«Я поздравляю тебя, Мишка, с назначением. Ты не возражаешь, если я выскажу по этому поводу свое мнение?» – поинтересовался он.

«Что Вы, Борис Михайлович, с удовольствием Вас послушаю»,– любезно ответил Фролов, внутренне насторожившись. За эти несколько дней он успел услышать уже много противоречивых мнений по поводу своей новой работы.

«Основой деятельности органов внутренних дел является оперативно-розыскная работа ,– продолжил Борис Михайлович. – Если ты всерьез решил посвятить себя службе в милиции, если ты намерен сделать здесь карьеру, надо готовить себя к оперативной работе и я готов тебе в этом помочь. Знай, что замполиты, работники кадровых и финансовых аппаратов, сотрудники многих других милицейских структур, это всего лишь вспомогательные работники в милицейских погонах»

* * * * * *

Секретарь горкома партии Николай Григорьевич Нагорнов был вне себя. Город наводнили тунеядцы и попрошайки, а этот сияющий начищенными сапогами капитан вчера нес чепуху про какую-то агентурную информацию о предстоящей воровской сходке, а сегодня додумался до того, что пришел просить разрешения на вербовку члена партии.

«Тебя послушать, Борис Михайлович, так своей тени пугаться начнешь. Город у нас маленький, специфический. Половина населения бывшие ОУНовцы, «изменники Родины», «диверсанты», да «шпионы». Их под конвоем сюда привезли, почти всю другую половину населения – по вербовке. Что, некого в агенты вербовать, решил перейти на коммунистов? Эдак ты и нас вербовать начнешь, кстати, а нас то самих, ты к какой половине относишь?» – Нагорнов махнул рукой от стоящего Кана и до безмолвно сидящего за соседним столом для заседаний, покрытым зеленым сукном, председателя горисполкома Левченкова.

«Нас с Вами партия сюда направила на работу, а от этих, бывших, да вербованных подальше советую держаться», – огрызнулся Кан.

«И что теперь, нам людей на партийные документы фотографироваться к Ваське-фотографу, бывшему резиденту японской разведки, не отправлять? А у бывшего переводчика, пособника оккупантов Нахтигаля, ни мне, ни тебе, не подстригаться? – распалялся Николай Григорьевич. – Ты сам где стрижешься?»

«Меня жена дома стрижет»,– тихим, но твердым голосом ответил Кан.

При упоминании о жене на висках Николая Григорьевича вздулись вены, а на скулах появились желваки. Его и без того выдвинутая нижняя челюсть хищно подалась вперед.

«А вот это зря, денег не будет! Иди. В общем, согласия на вербовку я не даю. Лучше почисть город от тунеядцев»,– заключил он.

Кан, по-военному повернувшись кругом, неловко качнулся, на вощеном паркете и вышел из кабинета.

Левченков, до этого все время молчавший, заговорил: «Бериевской закваски, сволочь. На всех компромат собирает. И жену свою приплел не к месту. Стрижет она его, видите ли. Говорят, что в компаниях, о прежней работе официантками, вместе с вашей супругой, чрезмерно часто она упомина…»

Закончить фразу он не успел. Нагорнов, огрев кулаком по столу и брызжа слюной, рявкнул: «В порошок сотру!»

* * * * * *

Рейд проходил успешно. Капитан милиции Кан стоял на крыльце отдела в начищенных до глянца сапогах и, не смотря на лето, в черных кожаных перчатках. Стройную фигуру в кителе и галифе опоясывала портупея. На правом боку, в кобуре, пистолет на кожаном шнуре. Слева от начальника милиции, удерживаемая старшиной Максимишиным на поводке, громадная, с черной спиной, овчарка. Делая уже третью ходку, во двор милиции въезжал «воронок» темно-синего цвета с красной полосой, на базе ГАЗ-51, битком набитый антиобщественными элементами. Овчарка, натянув поводок, кинулась с лаем на подъехавшую машину. Из здания отдела выскочил десяток милиционеров, выстроились живым коридором между «воронком» и дверью дежурной части. Прибывшие на машине милиционеры стали поочередно открывать двери крохотных камер, сопровождая пинками и подзатыльниками выпрыгивающих на асфальт людей. Сразу же, попав в живой коридор конвоя и, ничего не успев понять, они как биллиардные шары, укладываемые один за другим в лузу опытным игроком, влетали в дежурную часть. Разгрузка закончилась молниеносно. Кан, в сопровождении старшины со служебно-розыскной собакой зашел в дежурную часть. Собака, только что, трусливо поджимая хвост рядом с Борисом Михайловичем, при виде доставленных, злобно рыча, опять стала рвать поводок. Максимишин едва держался на ногах от её резких рывков, намотав брезентовый ремень на обе руки.

«Уйми собаку»,– распорядился Кан, проходя вперед и поворачиваясь лицом к издающим смрадный запах, одетым в невообразимые одежды построенным в жалкое подобие двух шеренг, людям.

«Вы не люди, вы позор нашего города»,– при первых же произнесенных им словах овчарка поджала хвост и трусливо прижалась к старшине. Стоящий в первом ряду бродяга по кличке (может, это была фамилия?) Пырх, опасливо прижал руками свою паховую грыжу. Рядом с ним, Женька Орехов, великовозрастный тунеядец, сидящий на шее престарелых родителей, выставил перед собой кулак левой руки, поддерживая его кистью правой.

«Что ты мне, Орехов, под нос суёшь?» – сделав надменное лицо, спросил Борис Михайлович.

Женька разжал кулак. На левой руке его мизинца не хватало одной фаланги, свежей рана кровоточила.

«Дурака валяешь? Откусил что ли, придурок?» – спросил Кан и грозно посмотрел на инспектора уголовного розыска Ванника, квадратного, небольшого роста с красным лицом гипертоника, руководившего доставкой этой партии задержанных. Тот, по достоинству оценив подсказку начальника, извлек из кармана широченных, подвернутых у форменных ботинок и закрепленных на огромном животе милицейским кожаным ремнем гражданских брюк, недостающую фалангу пальца с длинным желтым ногтем.