Текст книги "НАН. Осколки из 1991"

Автор книги: М.Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

В бескрайних степных просторах, как грибы после дождя, выросли совхозы, названные в честь родных мест, прибывших по комсомольским путевкам: Киевский, Черниговский, Смоленский, Самарка … Под стать совхозам и поселки: Молодежный, Красная Поляна, Степной… Вот и под Карагандой безымянный полустанок назвали Ялтой. Правда, это уже из другой оперы. Говорят, в самом начале освоения Целины, передовику-трактористу, чье имя не сохранила история, дали путевку в ялтинский санаторий. Провожали счастливца всем целинным совхозом, с песнями под гармошку, напутствиями, и обильным возлиянием. Изрядно «напровожавшегося» передовика оставили на безымянном полустанке стрелочнику с поручением посадить на поезд. Немного протрезвев, отпускник вышел по мартовскому талому снегу из будки стрелочника и искренне удивился пейзажу: «Это что, Ялта, что ли?!». Так и стал полустанок и появившийся около него поселок из трех домов называться Ялтой.

Глава пятая. Приколы маленького городка.

Костя Мержанян, во время отсидки в лагере, был хлеборезом. Николай Николаевич Болтушкин – ВОХРовцем. В 1954 году, после подавления лагерного бунта, приговор по делу Мержаняна был пересмотрен, и он оказался на свободе, а Николай Николаевич остался без работы. Костя, в свои 38 лет, был одинок, как перст. Оказавшись на свободе, тем не менее, был ограничен в выборе места проживания. Николай Николаевич ограничений по выбору места жительства, естественно, не имел, но был по рукам и ногам связан женой и четырьмя малолетними детьми. Оба остались устраивать свою жизнь у развалин Степ лага в Большом Джезказгане, связанном с внешним миром лишь одноколейной железной дорогой.

Удивительная и непредсказуемая судьба свела их на обогатительной фабрике. Мержанян выбился в заместители директора по материально-техническому снабжению, а Болтушкин в его заместители. Первое время они ссорились без всякого повода, просто по причине нахождения в прошлом по разные стороны баррикад. Затем ссоры их перешли в разряд беззлобного зубоскальства и безобидных взаимных упреков. Так бывает в некоторых семьях, когда близкие люди откровенно высказывают взаимные упреки, но не выносят сор из избы. Снабженцы многое переняли друг у друга.

Николай Николаевич постепенно стал вести себя в семье так, как ведет себя большинство кавказских мужчин. Обеспечивая семью всем необходимым и полностью содержа её, он запретил жене работать, возложив на нее все домашние обязанности и заботу о воспитании детей. Перестав с ней советоваться, он стал сам принимать решения по различным семейным и бытовым вопросам. Костя, постоянно общаясь с семейным человеком, стал часто с тоской вспоминать, что где-то в смоленской деревеньке осталась женщина, у которой, во время войны, он два месяца скрывался, будучи в окружении, и как потом установил СМЕРШ, все эти два месяца вместо борьбы с ненавистным врагом, боролся только с ней. В период трудового отпуска Мержанян поехал на Смоленщину. Там выяснилось, что ничего общего с фронтовой любовью, кроме шестнадцатилетнего сына, у него нет. Колхозница возражать не стала и отдала ему для дальнейшего воспитания и обучения подростка по имени Петя. После школы Мержанян отвез Петю в Москву, в институт стали и сплавов, где Петя, следуя воли отца, прилежно учился.

Зарабатывал Костя очень даже неплохо. Но природная предприимчивость толкала его на поиск дополнительных заработков. В бурно растущем молодом промышленном городе ощущался явный дефицит продуктов. Мясом говядины, баранины, конины и даже степной антилопы сайги город был в буквальном смысле завален. Существовавший в ту пору сортовой разруб предоставлял населению огромный выбор, как по качеству, так и по цене. А вот свинина и тем более соленое сало, было дефицитом и сказочным лакомством для европейцев и смертным грехом для мусульман-казахов. Для последних таким лакомством были сваренные вкрутую куриные яйца, по-казахски «жемуртка», или громадных размеров переспевший желтый огурец с большими семечками внутри, похожий на невиданный в те годы банан. Костя, сварив на фабрике, из листов пятимиллиметровой стали, огромный металлический гараж, привез его и поставил на свободное место у дома, между каменными сараями. Утеплив его изнутри, он завез комбикорм, выменяв его в соседнем совхозе на кое-какой списанный фабричный хлам. Следующим этапом было приобретение у частников четырех поросяти и двух с половиной десятков, крупных уже, цыплят. Процесс, как говорится, пошел.

Привыкшая отдыхать летними вечерами на лавочке возле дома семья Уральских была в полном отчаянии. Теплый, столь приятный ранее вечерний ветерок, обдувавший их тела и лица, нес с собой, теперь, смрад свиного навоза. Раскаленные за день ярким солнцем стенки металлического гаража усиливали этот запах, а когда, после работы, Костя открывал ворота, чтобы накормить и напоить своих домашних животных, становилось невыносимым не только тем, кто сидел на лавочке, но и находился в комнатах окнами, выходящими во двор. Интересно, каково же было в гараже живности? К началу сентября то ли солнце стало меньше нагревать гараж, то ли ветерок стал по прохладней, а может Уральские «принюхались», но пахнуть стало как-то поменьше. Но стал больше докучать визг свиней, кудахтанье кур и крик петуха. Особенно по ночам и ранним утром. Незаметно к этим проблемам еще добавилась обычная человеческая зависть. Управившись в гараже и возвращаясь мимо отдыхающих на скамейке Уральских, Костя, стал проносить ведро с яйцами. Собственно, в начале было полведра. Но яйца было хорошо видно. Потом их количество стало с каждым разом увеличиваться и к концу сентября, в период начавшегося «бабьего лета», каждый вечер, Костя проносил мимо полное, с горой, ведро яиц. Проблема яйценоскости Костиных несушек стала главной темой всех разговоров в еврейской семье. Мама Уральских, Фаина Моисеевна, вела домашнее хозяйство семьи, регулярно покупала на рынке яйца и курочек к столу и знала, не только, сколь дорого они стоят, но как, порой, тяжело бывает их купить. После долгих обсуждений на семейном совете было принято решение начать держать в сарае курей. Но, вдруг, выяснилось, что у всех потенциальных продавцов куры несутся хуже. Фаина Моисеевна изповдоль начала переговоры с соседом-армянином. Сначала она купила у него два десятка яиц. Они соответствовали всем требованиям и стандартам. Затем она стала интересоваться условиями содержания несушек. Костя охотно делился своими знаниями и опытом и даже продемонстрировал ей бутыль с рыбьим жиром, добавляемым в корм для повышения продуктивности птицы. Наконец, Фаину Моисеевну заинтересовала порода несушек и место их приобретения. После уклончивого ответа она все-таки спросила прямо, по какой цене Мержанян их уступит. Костя, в общем-то, птицу продавать не собирался. Вырастил, так сказать, для собственных нужд. Но с учетом настоятельных просьб соседей готов продать половину, а это дюжина курочек. Выбрать их из числа остальных Уральские могут сами. Назвал он и цену. Услышав её, Фаина Моисеевна и два её великовозрастных сына вначале смутились, но потом, дома, посчитав продуктивность несушек, сочли хоть и грабительской, но для семьи приемлемой. Процесс изучения проблемы, принятия решения и переговоров занял, в общей сложности, несколько дней. Так что дюжина несушек перекочевала в сарай Уральских к средине ноября.

Костя стал носить домой только по полведра яиц, а Уральские находили в оборудованных гнездах своего сарая в день от силы два-три. В семье начались ссоры. Сноха отказалась ухаживать за птицей. Фаина Моисеевна, в силу своего преклонного возраста и статуса, делать этого не могла. Старший, женатый сын, страдал экземой и не мог пачкаться. Младший, сорокалетний холостяк, как выяснилось, просто боялся живых курей. Тем не менее, ухаживать пришлось именно ему. Очень скоро, устав от бесконечных упреков членов семьи, из-за слабой продуктивности несушек, он не вытерпел и предъявил претензии соседу. Наглый армянин поднял его на смех.

«Разве нармалный курыц будэт нести яиц бэз пэтух?»– спрашивал он соседей .

«Ваш курыц дает яиц по ынерцый, от мой пэтух!» – ответил Костя, завершая получасовую лекцию по зоологии.

В семье Уральских воцарил трехдневный траур. На четвертый день, Фаина Моисеевна «случайно» встретив Костю у подъезда дома, плавно перевела разговор по поводу ухудшающейся на глазах погоды, на тему возможной продажи им петуха. Сосед, в принципе, не возражал, но и однозначного согласия не дал. Через неделю Фаина Моисеевна уломала Костю, но на крайне невыгодных для себя условиях, цена была заоблачной. По первому морозу, продав петуха, Мержанян в тот же день перерубил всех куриц. Уральские были этим шокированы, ведь только глупец рубит курицу, несущую хозяину золотые яйца.

С появлением в курятнике Уральских петуха, куры не стали нестись больше, а к декабрю прекратили и вовсе. Фаина Моисеевна, пересилив гордыню, задала Косте законный вопрос. Специалист в области птицеводства разъяснил ей и, так некстати, собравшимся на лекцию соседям, что в холодный период времени, каковым является зима, природные инстинкты петуха и куриц снижаются, следствием чего и является уменьшение, а то и полное прекращение воспроизводства яиц. Оказывается, в этот период времени года, хрупкий организм птицы нуждался в особой поддержке, и Костя предложил соседке, совершенно бесплатно, остатки пшеницы и бутылку рыбьего жира.

В гараже у Мержаняна визжали свиньи, в сарае Уральских кричал петух. Соседи роптали на обе семьи, но открыто недовольство не высказывали. А в отношениях между свиноводом и птицеводами возникла пауза. В Новогодний праздник пауза переросла в крупный скандал, следствием которого стало то, что последующие десять лет своего проживания в доме на улице Мира Уральские вообще не разговаривали с Мержаняном. Виноват в этом, наверняка, был он сам. В Новогоднюю ночь, будучи в изрядном подпитии, он рассказал соседям по дому, как два месяца морочил голову Уральским, нося ведро, наполненное опилками, с положенными сверху куриными яйцами. Но не розыгрыш пуще всего обидел Уральских, а то, как бессовестно и нагло высмеивал их Костя в своем рассказе перед соседями в ту Новогоднюю ночь.

В Рождество и все последующие дни семья Уральских ела домашнюю курятину. Курочки были и очень вкусные, и очень дорогие. Что делать, жизнь с каждым днем дорожает!

Глава шестая. Розыгрыш.

Мемуары или воспоминания пишутся участниками событий или нанятыми ими литераторами, в основном, с одной главной целью – возвысить роль в описываемых исторических событиях одних людей или обстоятельств, и уменьшить степень участия или влияния на эти события других. Уже первые летописцы грешили истиной в пользу конкретных лиц, а то и откровенно фальсифицировали излагаемые ими события. Человеческая память – крайне ненадежный и хрупкий носитель информации. С появлением письменности задача по сохранению информации упростилась. Написали великие мудрецы книгу и её читают многие поколения людей два тысячелетия. И уже каждый сам решает, принимать на веру описываемые в ней события, или нет. Чем больше существует человечество, тем больше документальной информации о себе оно накапливает. Мы становимся похожими на древнего летописца, завалившего глиняными дощечками с письменами половину дворца своего властелина. Уже некогда, некому, а самое главное – незачем перечитывать эту гору написанного, а он продолжает писать на табличках, обжигать их и складывать в кучу. Одна книга в семье была ценностью, источником знаний. Множество книг стало измеряться кубометрами. Их почти никто, за исключением узких специалистов и больших книголюбов, в наше время не читает. Двадцать первый век компьютеров и Интернета завалил человечество колоссальным объемом информации. И измеряем мы её теперь уже в байтах. Значительно реже написание воспоминаний рассматривается их автором как источник получения дополнительного дохода. В наше время, наоборот, за издание или публикацию надо заплатить, и весьма немало.

Однако и в первом и во втором случаях тем человеком, фамилия которого значиться на обложке, или подписана та или иная публикация, движет, в первую очередь, тщеславие. Наверное, не исключение в этом и автор этих строк. В глубине души он гордится тем, что первым поведал человечеству о славном городе Джезказгане, его окрестностях и происходящих там, в теперь уже далекие годы, событиях. Сегодня может быть кто-то не согласиться с достоверностью описания, усомниться в объективности оценок и правильности выводов. Но пройдут годы, уйдут очевидцы и участники, и даже вымысел станет правдой.

Розыгрыш, о котором я сейчас пойдет речь, заслуживает того, чтобы быть вписанным золотыми буквами в историю Джезказганской партийной организации, следовательно, и самого города. Это не было своевременно сделано в силу различных причин и обстоятельств. И сейчас просто необходимо взять смелость и ответственность, чтобы исправить эту историческую ошибку. Я не был автором и исполнителем этого розыгрыша. Автор и непосредственный его исполнитель – инструктор организационного отдела горкома партии Досан Булатов, бюрократ во втором поколении. Родители Досана, партийно-советские работники, выпестовали его по своему образцу и подобию, передав своему отпрыску, вместе с положительными качествами, гремучую смесь партийного карьеризма и присущих национальной элите черт. Он и внешне то походил на карикатуру чиновника из сатирического республиканского журнала «Ара-Шмель»: большая, несоразмерная узким плечам, голова, пухлые, сложенные в слащавой улыбке, губы, хитрые, заплывшие жиром, бегающие глазки, ласковый негромкий, никогда, никому, ни при каких обстоятельствах и ни в чем не отказывающий, голос. В общении с руководством он делался маленьким и тщедушным, прятал за спину или под стол пухлые холеные руки. Если, по его мнению, собеседник был ниже рангом, Досан важно надувал щеки, выставлял на показ руки аристократа и распрямляясь во весь свой немалый рост. Первым пунктом его трудовой биографии значилась работа слесарем-сборщиком Целиноградского завода сельскохозяйственных машин. Это трехнедельное событие коренным образом повлияло на всей последующей его карьере. Досан закончил Целиноградский сельхозинститут, который за него и для него выбрали родители. Женился на скромной кроткой девушке, которую для него в достойной, по их понятиям, семье ему так же подобрали мама и папа. Родители принимали за него решения и по дальнейшему карьерному росту. Он не возражал маме и папе, не проявлял собственной инициативы, плыл по течению жизни и стал секретарем Целиноградского обкома комсомола, и вот теперь, когда его папу перевели в Джезказган заместителем председателя облисполкома, сын с семьей хвостом последовал следом и, по решению родителей, был определен в аппарат горкома партии. Досану было 34 года и по родительской программе, в 35, он должен был перейти на работу в аппарат обкома партии, а в 40, возраст, когда мужчина-мусульманин получает право носить волчью шубу и шапку, стать секретарем какого-либо городского, или крупного районного комитета партии. Отец двоих детей, сам, по сути, взрослый ребенок, добродушный и безобидный Досан уже месяц, изнывая от скуки, изучал Устав КПСС, Инструкцию по делопроизводству в первичных партийных организациях и другую методическую и справочную литературу. Потом, такие как он, равнодушно встретив развал Советского Союза, организованно и дружно пересели в кресла больших и маленьких руководителей суверенного Казахстана.

В одном кабинете с Досаном, всего на два месяца раньше его, расположился и 22 летний инструктор горкома Фролов. «Курс молодого бойца» к тому времени он уже прошел, и поэтому планировал свою работу, в том числе, и за стенами горкома партии. В его обязанности, кроме прочего, так же входило посещение собраний в первичках, оказание им практической помощи в ведении делопроизводства. Когда Фролов собирался отлучиться по этим делам Досану, становилось грустно и тоскливо. Их кабинет № 21 располагался на втором этаже, а на первом, в кабинете №12, трудился на партийных хлебах ветеран городского комитета партии Леня Баклицкий. Ему было, уже далеко за сорок и он казался молодым работникам аппарата, если и не ветераном Великой Отечественной войны, то уж, по крайней мере, сыном полка или пионером-партизаном тех грозных лет. Высокого роста, худой, с пробивающейся среди слегка вьющихся длинных светло-русых волос лысиной, он казался им, желторотикам, незаменимым специалистом в агитационно-партийной работе. На первомайские и октябрьские праздники охрипший, с мегафоном на плече, регулировал он порядок и скорость движения праздничных колон демонстрантов, затмевая в этом важном деле и городского военкома и начальника милиции, со всем их радированным войском. Длинные его, как у страуса ноги, перемещали худое тело с невообразимой скоростью немыслимыми маршрутами. Его энергии хватило бы на ансамбль песни и пляски Советской Армии. Его золотая голова рожала в невообразимо короткие сроки полуторачасовые доклады первому секретарю на пленумы и активы, изобилующие цитатами из трудов классиков марксизма-ленинизма и руководителей партии и Государства. При этом Леня был не промах по части выпить-закусить и приударить за представительницами второй половины человечества. Все у него получалась легко и просто, как бы на ходу. Одно не нравилось Фролову и Досану – уж больно высоко задирал свой нос, в упор не желал видеть молодых инструкторов. И у Досана Булатова, аккурат к 1 апреля 1977 года, созрел коварный план.

Накануне, заведующим отделом организационной и партийной работы обкома Компартии Казахстана был назначен первый секретарь Каражалского горкома Макаров. Человек он, как это принято сейчас говорить, в масштабах области был недостаточно публичный. Сидел себе в своем городишке с 18 тысячным населением и руководил им ни шатко, ни валко. Звезд с неба не хватал, крамолы не чинил и глупостей не делал. И вот, неожиданно даже для себя самого, продвинулся по партийной карьерной лестнице. Эту ситуацию и решил использовать Досан.

* * * * * *

Леня откровенно бездельничал, раскачиваясь на кресле в рабочем кабинете. До этого он на славу потрудился и сейчас мог позволить себе пустопорожние разговоры. Разговаривать, кроме соседки по кабинету Раисы Камзиновны, было не с кем. И он травил её очередную байку. Время до обеда тянулось медленно. Зазвонил телефон. По опыту, зная, что звонок может принести не нужные проблемы, Леня не стал торопиться брать трубку. Но телефон настырно продолжал звонить.

«Горком партии, Баклицкий слушает!» – привычно проговорил он в трубку, раскачивая под собой на двух задних ножках деревянный стул-кресло с подлокотниками. В кабинет в это время зашел, по внешнему виду одолеваемый от безделицы и скуки молодой инструктор Фролов. Баклицкий, подняв вверх косматые брови и, как бы спрашивая: «Что приперся?», всем своим видом выражая большую занятость, показал ему рукой на свободный стул, напротив, со стороны стола Раисы Камзиновны. Фролов присел на краешек.

«Здравствуйте, Леонид Апполонович!» – раздался в трубке вальяжный голос.

«Здравствуйте!» – насторожился Баклицкий и перестал раскачиваться на стуле.

«Не устали на ниве идеологической партийной работы?» – твердо и уверенно прозвучал вопрос звонившего.

«Да вы знаете, нет! – немного оробев, что было для него абсолютно несвойственно, ответил Леня в трубку и, прикрыв её ладонью, громко шепнул Камзиновне. – Интересно, что за нахал звонит?». Сидящего на стуле Фролова для него просто не существовало.

Как бы отвечая на заданный вопрос, голос важно сообщил: «С вами, Леонид Апполонович, говорит зав. огротделом обкома партии Макаров. Я тут, понимаешь, принимаю дела. Естественно, в первую очередь изучаю кадры. Вот, смотрю, вы работаете дольше всех в аппарате горкома. Ну, если не считать некоторых технических работников. Не засиделись ли? Не набило ли оскомину? По своему личному опыту знаю, что работу надо раз в три-пять лет менять, так как один и тот же вид деятельности рано или поздно надоедает. А как считаете вы, не пора ли?».

Леня, прижав плечом телефонную трубку к уху, энергично рылся в ящике стола в поисках телефонного справочника аппарата обкома партии и, наконец, раскрыв его разочарованно поморщился. Сведений о новом заведующем орготдела в справочнике не было. Прикрыв трубку ладонью, без какой-либо надежды, просто не имея других вариантов, Баклицкий беспомощно прошептал соседке по кабинету: «Как зовут Макарова?». Та, скорчив гримасу, отрицательно мотнула головой.

«Василий Михайлович…» – негромко сказал Фролов. Баклицкий поверх очков оценивающе посмотрел на молодого инструктора. Пауза явно затягивалась, времени на проверку и раздумье еже не осталось.

«Да нет, на мой взгляд, работа в отделе агитации и пропаганды интересная, многогранная», – избегая называть собеседника по имени– отчеству, ответил Леня и осененный догадкой энергично пролистал последние страницы справочника. В разделе Каражалский горком Компартии Казахстана имелась информация о его первый секретаре: Макаренко Василий Михайлович и номер телефона. Леня заметно оживился. «Знаете, Василий Михайлович! – сделал он ударение на имени и отчестве (Пусть зав. отделом знает, что ветеран горкома знает своих областных руководителей, пусть даже только что назначенных на вышестоящую должность). – Моя работа у всех на виду, с интересными людьми. Как я уже говорил, многогранная. Какая там оскомина! Сегодня сладкое, завтра кислое… Сегодня одно, завтра другое, а то и несколько дел одновременно! Только успевай поворачиваться! Вы сами, Василий Михайлович, только что с земли. Вам хорошо известно, как на местах приходится работать. Как говорится не числом, а умением… Конечно, все мы рядовые бойцы партии. Партийная дисциплина для каждого коммуниста – прежде всего. Но я считаю, каждый должен заниматься тем делом, которое ему по душе, которое он умеет и делает лучше других и…».

«Знаю, знаю! Хорошо знаю, каково на передовой! – недовольно прервал его собеседник.– Знаю и то, что есть работники грамотные, я бы сказал талантливые, способные принести партии большую пользу, но которым или роста не дают, или сами они живут по принципу «тебя не трогают, и не высовывайся». Вы у нас, Леонид Апполонович, работник партийного аппарата и грамотный, и талантливый. Вот только никак не пойму, почему до сих пор в инструкторах. Или необъективно в городском комитете партии оценивают вас, или вы сами не желаете продвигаться по карьерной лестнице».

Прикрыв рукой микрофон, Леня громко прошептал откровенно скучающей Раисе Камзиновне: «Куда-то «сватать» на работу будет! Только в район я не поеду…»

Фролов сделал вид, что почувствовал себя лишним при серьезном разговоре, выскользнул из 12-ого кабинета и пулей помчался на второй этаж в 21-й, где важно развалившийся на кресле Досан, перевоплотившись в заведующего организационного отделом Джезказганского обкома Компартии Казахстана, неспешно и важно вел беседу по телефону с инструктором отдела агитации и пропаганды горкома Баклицким. Пока Макаров-Булатов пространно разъяснял Баклицкому основные положения о руководящей и направляющей роли партии в жизни советского общества, Фролов, сделав ему насколько коротких корректирующих записей на листе бумаги, убежал в кабинет инструкторов отдела пропаганды.

Там прижав трубку к уху, Баклицкий внимал монолог заворготделом обкома. Раиса Камзиновна напряженно смотрела на коллегу, стараясь по выражению его лица понять, о чем идет речь. Фролов, проявляя полное безразличие к происходящему, с беззаботным видом присел на краешек стула. Наконец Макаров перешел, по мнению Баклицкого к истинной теме разговора: «Я полагаю, Леонид Апполонович, вы можете принести значительно больше пользы партии, возглавив, скажем, идеологическую работу на периферии. А как считаете вы сами?»

«Я, Василий Михайлович, область совсем не знаю, как приехал в Джезказган мальчишкой, так живу и работаю здесь. Были предложения, – вдохновлено врал Баклицкий. – Но тёща часто болеет, нуждается в постоянном уходе. А там двое детей незаметно подросли, школьники, глазом не успеешь моргнуть, как в ВУЗ поступать. В хорошей школе учатся, жалко срывать с места…». С женой в это время Баклицкий жил, мягко говоря, плохо, а с тёщей уже несколько месяцев не разговаривал. Эти обстоятельства были хорошо известные всем работникам аппарата горкома партии.

«Да, я вот тут смотрю по вашему личному делу, – в трубке у Баклицкого послышался шорох страниц, это Досан, прижав свою к уху плечом, мял перед ней руками вчерашнюю газету.– Вы с девятнадцати лет в Джезказгане».

«Да, как не прошел по конкурсу в Белорусский университет на факультет журналистики, сразу приехал в Джезказган», – поддержал разговор Леонид Апполонович малоизвестным фактом своей биографии. Несбывшейся мечтой его юности было стать военным корреспондентом.

Всем своим видом показывая, что неловко себя почувствовал при личном разговоре, Фролов бесшумно выскользнул из кабинета. Всего спустя несколько секунд он уже шептал в ухо Булатову неизвестную тому, но одну из самых ярких страниц биографии Баклицкого.

«Ба, да вы просто уникум! Вы, Леонид Апполонович, единственный в нашей области награждены за работу в комсомоле орденом «Знак Почета»! Это, знаете ли … Я такого человека не встречал! Секретарь комитета комсомола ПТУ – орденоносец!» – неподдельно восхитился завотделом эпизодом трудовой биографии инструктора, тряся перед трубкой в комок измятой и полностью готовой к применению по очередному своему назначению газетой.

Леня, явно конфузясь, вяло отбивался: «Тогда, Василий Михайлович, Джезказган входил в состав Карагандинской области. Нас, орденом «Знак Почета», двоих наградили…»

«Да, но в нашей области, Леонид Апполонович, вы один с такой серьезной наградой за работу в комсомоле, – стоял на своем его собеседник. – Я настоятельно рекомендую вам серьезно подумать о наших предложениях…»

Баклицкий, зажав микрофон рукой, брызжа слюной, скороговоркой протараторил Раисе Камзиновне: «О каких предложениях подумать? Полчаса говорит ни о чем…».

«Мы не ждем от вас быстрого решения, поскольку не предлагаем вам что-либо конкретное» – Как бы прочтя его мысли, сообщил Макаров и плавно перевел разговор к изложению материалов последнего Пленума ЦК КПСС.

Внимательно слушая собеседника, Баклицкий упер свой взгляд поверх очков на бесшумно возвратившегося в кабинет и усевшегося на стул Фролова. Смутная нехорошая догадка мелькнула в его голове. По мере того, как рассуждения заворготделом все больше и больше напоминали изложение материалов Пленума в прессе, догадка усиливалась. Примерно по истечении почти часового разговора, выслушав очередной пассаж заворготделом, о том, что «партийно-политическая работа в массах, это не болты-гайки, её штуками и кубометрами не измеришь. Вы правильно заметили, что мы все рядовые бойцы партии, а генерал у нас один – Генеральный секретарь ЦК КПСС», – Баклицкий, не спуская глаз с Фролова, бросил трубку на телефон. Лицо его исказилось в страшной гримасе, грохот отброшенного кресла почти слился с грохотом брошенной телефонной трубки. Раиса Камзиновна, очнувшись от накатившейся на неё дремоты, побелела от страха. Таким свирепым и страшным она не видела своего коллегу никогда. Косматый, широко раскинув руки, во весь свой исполинский рост, и в то же время сгорбившийся, как чудище из сказки «Аленький цветочек» возвышался он над своим рабочим столом, сразу заполнив собой почти половину кабинета.

«Что, щеглы, пошутить решили? – ревел он во всё свое луженое горло. – А я-то думаю, чего он тут шныряет туда-сюда… Корректировщик хренов. Я вам сейчас такого Макарова устрою, прохвосты…»

Не став искушать судьбу, Фролов пулей вылетел из кабинета. Следом за ним, на всякий случай, шмыгнула и Раиса Камзиновна.

       * * * * * *

Оставшись наедине и взяв себя в руки, Баклицкий около минуты ждал повторного звонка, приготовившись сослаться на плохую слышимость и сказать, что поэтому перезвонит сам. Таким образом, он решил проверить, действительно ли это звонит Макаров. Затем, открыв обкомовский телефонный справочник, Леня сам решительно набрал номер заведующего организационным отделом обкома партии. Левая его рука легла на кнопки телефонного аппарат, что бы только услышав голос абонента, сразу отключить его. Вызов шел, но никто не отвечал. Леня окончательно убедился, его разыграли. Приступ бешенства снова охватил его, во много крат превзойдя предыдущий. Он кричал, топал ногами, бил руками по столу. На шум прибежал зав. отделом агитации и пропаганды Мухин, из дверей своих кабинетов расположенного здесь же горкома комсомола выглядывали любопытные лица его работников.

Шли дни и недели. Баклицкий выражал полное презрение двум молодым инструкторам, для него их просто не существовало. Веяло холодком в общении и от других сотрудников аппарата. Шутка оказалась явно не удачной, с «душком». О ней знали все работники горкома, кроме, пожалуй, первого секретаря, и все хранили молчание. Розыгрыш никто не одобрял и не осуждал. Его просто не существовало для серьезных взрослых людей занятых ответственной работой. Он, наверное, забылся бы так же, как и неуклюжая перепалка директора комбината общественного питания Аукеновой и директора птицефабрики Ганзы на партийно-хозяйственном активе города «О ходе реализации Продовольственной программы». Тогда, Раиса Абельмаженовна в своем выступлении с трибуны, отклоняясь от текста, сделала следующее критическое замечание: «Вот, Бидайкская птицефабрика поставляет нам яйца крупные и чистые. А у Ганзы, товарищи, яйца и мелкие, и грязные…». На что Ганза, симпатичный статный мужик лет шестидесяти, с пышной седой шевелюрой, вскочив с места, бойко ответил: «Это не правда! Товарищи не верьте! У меня с яйцами все в порядке». Аукенова и Ганза, каждый, посчитав себя оскорбленным, на долгие годы потом сохранили натянутые отношения. А вот у нехорошей истории с Баклицким последовало неожиданное продолжение с почти счастливым концом.

Шла четвертая неделя после произошедшего. Весна выдалась ранней и дружной. Булатов и Фролов курили на крыльце, греясь на солнышке. В результате организованного Баклицким бойкота их начали сторониться даже работники горкома комсомола. В актовом зале закончилось совещание с работниками образования. Основной поток его участников дружно валил из дверей на улицу, а меньшая часть растекалось по кабинетам решать какие-то вопросы. Фролов, докуривая сигарету, увидел через стеклянную дверь, как Баклицкий с несколькими директорами школ зашел в свой кабинет. Спустя несколько секунд Леня энергичной походкой прошел по коридору и довольно быстро вернулся назад со свертком в одной руке и плиткой шоколада в другой. «В буфет за шампанским бегал!» – догадался Фролов и повернулся спиной к двери. На душе было гадко. Бросая окурок в урну Фролов, неожиданно увидел на другой стороне сквера явно направляющуюся в сторону горкома женщину, похожую на жену Баклицкого. Внимательно присмотревшись, он понял, что не ошибся. Досан сосредоточенно стряхивал пепел с сигареты в урну. Время на раздумья не было. Фролов быстро вошел в здание и решительно подошел к двери кабинета Баклицкого. Из-за плотно закрытой двери, застекленной матовым стеклом, слышались женские голоса и смех. Фролов нажал на ручку. Дверь была закрыта изнутри. Постучав казанками пальцев в стекло, чтобы привлечь внимание и услышав, что люди в кабинете притихли, Фролов негромко, но отчетливо, сказал: «Леонид Апполонович! Ваша жена идет к вам на работу!» После секундной паузы в гробовой тишине раздался надменный голос Баклицкого: «Да пошел ты, шутник хренов! Найдите себе ровню для ваших дурацких шуток». За дверью поднялся веселый галдеж, раздался звук откупориваемой бутылки шампанского.