Текст книги "Разведрота Иванова, вся епталогия в одном томе"

Автор книги: Merlin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

6. Солдатами не рождаются

Ночь, как известно, является темным временем суток. А посему имеет и свои, присущие только ночи, особенности – причем не зависящие ни от погоды, ни от даже сезона. Ночью природа в основном спит. Спят деревья и слоны, дяди спят и тети, и даже немецко-фашистские гадины – и те норовят воспользоваться дарованным самой Природой временем отдыха от дневных забот. Один лишь лейтенант Иванов не мог заснуть, все снова и снова прокручивая в голове полученное задание и прикидывая так и эдак, каким образом можно совместить несовместимые условия.

К счастью, июльская ночь недолга – и Иванов, решив, что скоро наступающее утро все же мудренее угаснувшего вечера, заснул. Но выспаться ему опять не удалось: едва рассвело, как громкий возглас Хабиббулины «Сюда не ходи, мая стрилять будит!» сдернул его с пуховой перины.

Иванов было подумал, а уж не сплюнуть ли ему с досады, но решив, что уж слишком он, рабочекрестьянский командир, проникается аристократическими замашками графа, плевать не стал, а, поправив ремень, вышел из палатки. И окаменел от открывшегося ему зрелища.

У входа в расположение стояла дама. Одетая лишь в короткие, но до блеска надраенные сапоги, между голенищами которой и простой юбкой цвета хаки проглядывали чулки неуставного коричневого цвета. Гимнастерка дамы, с сержантскими нашивками, была почему-то подпоясана офицерским кожаным ремнем, а завершала ее облик лихо скошенная на правое ухо пилотка. В одной руке дама держала большой, и, судя по всему, довольно тяжелый железный чемодан, в другой – большую, и, судя по всему, довольно тяжелую железную коробку. На спине у нее висел «кавалерийский» карабин – подсумки с патронами к которому были закреплены на ремне, а за спиной болтался тощий солдатский сидор, чем-то набитый так, что мешок выглядывал одновременно и с правого, и с левого боков весьма неминиатюрной представительницы слабого пола. На вид даме было где-то под пятьдесят, а на взгляд было в ней килограмм девяносто. Причем – и это было очевидно – сплошных мышц, прикрытых традиционными для женщин кожно-жировыми покровами, достигавших – в избранных природой местах – достойных всяческого уважения размеров.

– Женщин, зачем приходить? Мима шагай, и железка свой не греми, а то савсем таварища камандира разбудишь – уговаривал даму Хабиббулин.

Уговаривал он ее очень убедительно, так что секунд через пятнадцать уже вся рота, продирая глаза и яростно зевая, выстроилась позади часового.

– Здравствуйте, мальчики! Меня зовут Синеок Людмила Константиновна, я теперь буду вести у вас физику… тьфу, назначена в вашу роту радистом. Журнала у меня пока нет, так что представьтесь пожалуйста.

Народ на секунду замер, осмысливая услышанное. Но, так еще не закончив осмысливание, а повинуясь приобретенным еще в ранней юности рефлексам, команду учительницы выполнил.

– Дежурный по классу рядовой Хабиббулин! – бодро закончил представление часовой. Граф, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, поднял руку. Людмила Константиновна, заметив это, милостиво кивнула:

– Ну что у тебя, Вяземский?

– Можно выйти?

– Выйдите. Только не все сразу! – добавила добрая женщина, увидев взметнувшиеся руки. – По одному, всем хватит… а это кто? – заинтересованно спросила она, увидев выползающих из своей палатки гансов.

– Гансы.

– Что, все трое?

– Яволь, фрау лехарин, – ответил один из гансов, – Ганс Ерстен, Ганс Цвейтен и Ганс Дриттен, цу ирен динстен!

– Ладно, играйте… – Людмила Константиновна махнула рукой. – Иванов, где мне радиостанцию поставить?

– А я думал, вы с нами в разведку пойдете… сообщение в штаб передать.

– Какое сообщение?

– Ну, нам задали узнать, по какому времени фашисты наступать будут, по сталинским часам или по часам Особого отдела.

– Да, запущенный мне класс достался… Мальчики, ученик – это не сундук, который надо набить, а факел, который следует зажечь. Кто сказал?

– Вы – немедленно ответил Сидоров.

– Плутарх – опроверг его Вяземский.

– Какой Плутарх? – возмутился Сидоров, – Синеок ее фамилия! Красивая, кстати, хотя и смешная…

– Обычная фамилия – скупо прокомментировала Людмила Константиновна. – У нас вся деревня Синеоки. Триста дворов – и все Синеоки… хотя нет, учителя из города прислали, так у него действительно смешная фамилия была. Как его… Зайцев, вот! Ну вот, сбили меня… Вы, дети, должны думать, а не тупо запоминать приказы! Откуда у немцев часы товарища Сталина? И тем более часы Особого отдела? Они по своему времени наступать будут. А я с вами никуда не пойду, потому как тяжело: радиостанция двадцать семь килограмм вести – она ткнула ногой в железный чемодан, – а батарейка к ней тридцать два – она ткнула второй ногой в железный ящик. – Так что лучше мы просто послушаем по радио немецкие сигналы точного времени. Иванов, куда радиостанцию ставить?

Через пять минут, после того как вся рота оправилась и собралась вокруг установленной в углу рации, сержант Синеок включила выкрашенный в военно-полевой цвет агрегат. Вовремя, как оказалось, включила. Немецкий голос прокашлялся и сообщил:

– Передаем сигналы точного немецкого времени. Начало шестого сигнала соответствует шести часам утра на Смоленском направлении. Камраден солдатен, напоминаем: наступление переносится на четыре часа, просьба не опаздывать…

– Спешат у особиста часы – сказал, переводя стрелки, Вяземский. – Зря я по его часам свои поставил…

– А у меня секунда в секунду – похвастался Сидоров, внимательно глядевший на циферблат снятых с «Мессера» часов.

Людмила Константиновна покрутила ручки на рации и забормотала в микрофон:

– Третий, третий, я седьмой, как слышно? Чего? Ну так поменяй батарейку! Ладно, тогда беги сюда, я тебе так радиограмму продиктую…

Прибежавший через минуту связист из штаба был не один, вместе с ним в расположение пришел и капитан-особист. Иванов продиктовал радистке разведданные, та передала их штабному радисту, и особист, прочитав радиограмму и выставив свои часы уже по часам Сидорова, отдал новый приказ:

– За досрочное и качественное выполнение приказа командования приказываю: идите и узнайте, какими силами собираются наступать фашисты. Ах да – он повернулся к штабному радисту – передавай приказ…

– Растет наш особист – прокомментировал приказ, зачитанный личному составу Ивановым после того, как особист покинул расположение, Вяземский. – Первый раз разумный приказ отдал.

– Приказ-то разумный, да как его выполнить? – отозвался Силоров.

– А давайте перекусим, а в процессе тщательного пережевывания пищи и помозгуем – ответил Моисей Лазаревич. – Хабиббулин так замечательно этого трофейного барана поджарил, аж слюнки текут.

– Какого барана? – удивилась сержант Синеок, – я тут только борова на вертеле вижу…

– Товарищ сержант, я не спрашиваю, как этого барана звали при жизни – насупившись, ответил Лазаревич, – так что отрезайте шесть кусков, а остальное в госпиталь отправим.

– Семь кусков отрезайте – раздался до слез знакомый голос Петрова – мне что, решили кусок зажать?

– Уже поправился? – радостно-удивленно повернулись на голос товарища разведчики – Тебе же печень штыком проткнули!

– Не печень проткнули, а только кожу на боку порезали. Правда сильно, поначалу в госпитале хотели двенадцать швов наложить, но и семи хватило, так что эскулапы меня быстренько залатали. Хотели, правда, по крайней мере до вечера в госпитале подержать, но я как чуял, что что-то интересное наклевывается, вот и уговорил главврача пораньше выписать. Да и запах от расположения вкусный аж до госпиталя достает. А мне раненых объедать в таком разе неудобно, так что принимайте и кормите.

– Это, как я понимаю, Петров явился не запылился? К выдаче боевого приказа опаздываем?

Петров вопросительно взглянул на сослуживцев.

– Людмила Константиновна, училка по физике… то есть тьфу, ротный радист – прошептал Вяземский.

– Извините, Людмила Константиновна, я там двух раненых старушек до госпиталя через дорогу переводил…

– На первый раз прощаю, садись за стол. Но учти!

– Уже учитываю, Людмила Константиновна! Я так мыслю – продолжил Петров, ловко отрезая серебряным ножом тонкие пласты неназываемого окорока – германец в наступление широким фронтом не пойдет, дальше дорога только через мост есть. Поэтому немцам удобнее войска свои у Узловой и сосредоточить, так что надо просто снова туда сходить, поглядеть на это сосредоточение и капитану все рассказать.

– Узловая большая, пока станцию из конца в конец пройдешь, немцы нас три раза арестовать успеют. А граф, падла такая, немецкий мундир на сметану сменял!

– Да, в дырявом летном мундире твоя арийская рожа ни у кого подозрения не вызвала бы – сварливо отозвался Вяземский.

– Тише, мальчики, не спорьте на посторонние темы. У нас есть простая задача, а как ее решить, нам расскажет… – она внимательно поглядела на притихших бойцов – нам расскажет… Петров. К доске!

– Я учил…

– Садись… ну, кто сможет рассказать, как решить эту задачу? Можно с места.

Вяземский тяжело вздохнул, снисходительно поглядел на сослуживцев:

– На станции Узловая, в соответствии с правилами обустройства железнодорожных станций, введенных Постановлением Министерства путей сообщения от восемнадцатого июля тысяча восемьсот шестьдесят третьего года установлена водонапорная башня. С которой всю станцию и ее окрестности должны быть видны как на ладони. И забраться на башню нетрудно…

– Садись, пять!

– … но вот обратно со станции выбраться после этого будет очень сложно. Нас на башне тоже будет видно со всей станции и ее окрестности. Так что узнать-то мы все узнаем, а как донести узнанное до штаба?

– Элементарно, Ватсон… кто сказал?

– Конан Дойль! – хором откликнулся личный состав роты.

– Неверно, этого Конан Дойль не говорил. Я это сказала, и сказала потому, что пойду с вами и передам все данные по рации.

Иванов, несколько мгновений пообдумав предложение и не найдя иных вариантов, распорядился:

– Рацию и батарейку понесет Сидоров, а Людмилу Константиновну…

– Людмила Константиновна и сама дойдет, не инвалидка небось – отрезала сержант.

Через час, прокравшись мимо немецких постов и поудивлявшись, что на этих постах никого нет, разведчики взобрались на водонапорную башню. Вяземский оказался прав: с башни было видно всё. Но вот почему-то на этом всём никого видно не было.

– Не иначе, все в палатках, дрыхнут перед наступлением – высказал гипотезу Петров.

– Надо сделать так, чтобы немцы из палаток выскочили, тогда мы из и посчитаем.

– А как?

Сидоров секунду подумал, потом приудобил свою пушку на ограде верхней площадки башни и выпустил длинную очередь по стоящим на путях паровозам. Из пробитых котлов поднялись клубы пара и раздались истошные вопли.

– Алярм, алярм – кричали напуганные немцы, а немцы еще не напуганные дружно выскочили из палаток и начали неорганизованно метаться, пытаясь понять, откуда стреляли. Людмила Константиновна уже разложила рацию и даже успела связаться со штабом.

– Передавайте, Людмила Константиновна, я посчитал – наклонился к сидящей перед рацией Людмилой Константиновной Петров. – Сто тридцать восьмой пехотный полк, четыре тысячи шестьсот сорок два солдата и офицера, не считая размещенных в полевом госпитале ранбольных, двенадцатый гренадерский батальон в составе…

Пока шла передача, немцы сообразили, откуда исходит опасность и приготовились стрелять на поражение. И, как только передача закончилась, открыли огонь.

– Линять надо – сообщил товарищам Вяземский.

– Надо, так линяем – принял решение Иванов. – Только куда? Немцы-то нас уже окружили…

– Бегать нада через паравозный стойбище – предложил Хабиббулин, – пара как в бане, а немец баня любить нет…

Радистка быстро собрала рацию, Сидоров, выпустив последнюю очередь из своей пушки, ее подхватил и рота бросилась вниз по лестнице. Но тут им не очень повезло: сержант Синеок подвернула ногу.

– Бегите без меня!

– Разведка своих не бросает! – Сидоров отшвырнул ставшую уже бесполезной пушку и, подхватив Людмилу Константиновну, бросился догонять сослуживцев.

Самым сложным было добежать до знакомого уже до последней веточки леска у станции, но тут с немцами сыграла дурную шутку их хваленая немецкая дисциплина. Путь к леску проходил через полевой лагерь второго батальона того самого сто тридцать восьмого пехотного полка – однако все немцы по тревоге лагерь покинули и ушли на станцию. Так что во время забега разведка встретила лишь парочку дежурных по лагерю, которым тут же и не повезло.

– Хреновато – прокомментировал забег Иванов, – у меня только одна обойма к ТТ осталась. Ладно, дойдем до расположения – там перезарядимся.

– А у меня уже перезаряжать нечего – грустно констатировал Сидоров.

– Зато у тебя теперь оружие гораздо более для германца страшное – не удержался от подколки Вяземский. – Есть женщины в русских селеньях! – с выражением продекламировал он и примолк, вероятно продолжив творение гениального поэта про себя.

– Слона на скаку остановят и хобот ему оторвут – как-то совершенно не в тему отозвался Петров.

– Товарищи красные бойцы и красные командиры, – встрял в разговор Вайберг, – у меня возникли смутные подозрения, что немецкие фашисты начали нас преследовать. Может быть, продолжим беседу в расположении?

Бойцы по привычке встали, попрыгали – и медленно пошли обратно в сторону советских войск. Бежать не получилось: все очень устали и сил на новый забег не осталось. Не сберегли бойцы эти силы – понадеявшись, что назад идти уже не придется, все их истратили на пути к станции. Даже Сидоров притомился настолько, что был вынужден посадить Людмилу Константиновну на шею, как маленькое дитятко – нести и рацию, и батарейку в одной руке и у него уже не было сил.

К удивлению Иванова, и к еще большему удивлению Вяземского и Вайсберга, немцы их особо преследовать не стали, а, добежав до леска, постояли и повернули обратно в лагеря.

Причину столь странного поведения противника разведчики выяснили, лишь вернувшись в расположение. Возвращение оказалось триумфальным: Синеок, увидев ожидающую их в лагере знакомую радистку из штаба, радостно помахала рукой и радостно закричала:

– Эгегей, моя лошадка! Вот мы и дома!

А ожидавшая из радистка радостно захлопала в ладоши. Когда же бойцы, зайдя в расположение, повалились на землю, в Людмила Константиновна спрыгнула со спины носителя, ее подружка сообщила:

– Немцы по радио передали, что наступление отменяется, все войска должны немедленно приготовиться к отражению атак диверсантов. А еще…

За чаем, быстро вскипяченным Хабиббулиным, разговор зашел о прошедшем рейде.

– Ловко ты, рядовой Хабиббулин, стрелял! Прирожденный солдат! – похвалил бойца Вяземский.

– Пастух моя, не солдат. Овечка в горах пас. Ружьё, конечно, был: волк овечка ух как любит кушать!

– И много волков убил?

– Зачем убил? Ружьё был карамультук, сюда фитиль, мушка савсем нет. Зато громка стрилял, волк боится и убегай. Волк попадай никак, зато убигай. Моя вверх стриляй, чтобы овечка нечайна не попадать.

– А я тоже не стрелял раньше – задумчиво сказал Сидоров. – И не хотел. Специально на флот просился, знал, что на корабль не возьмут. Думал, научусь технику чинить, после армии работу хорошую найду…

– И я не хотел – вдруг продолжил разговор Вяземский. – Я до той войны счетоводом был, училище коммерческое закончил. Но как война началась, вольноопределяющимся пошел, чтобы не рядовым стать. Офицеров-то германец быстро проредил, вот самому офицером стать и вышло. Родители не одобряли…

– Мне немного довелось послужить, но давно уже, – продолжил Вайсберг, – призвали. Но какой из Моисея Лазаревича вояка? Вот победим – пойду опять игрушки детям делать… А вы, Людмила Константиновна? С рацией-то да под обстрелом не каждый справился бы!

– Учительница я, физики. Комсомольский призыв, учительские курсы. Потом институт закончила, заочно. В Минске работала… Муж на войну ушел, сыновья – тоже. Ну а мне что делать? Радистов, узнала, в армии не хватает, а я все же физику знаю, вот и попросилась. Три дня дали на изучение рации, потом к вам направили…

– А ты, Петров? – поинтересовался Иванов. Петров!

Петров, все еще валяющийся на земле у входа в расположение, немного повернул голову, одним глазом взглянул на командира и доложил:

– Ранен паровозом в спину.

– Это как паровозом? – удивился Иванов.

– Позвольте, я расскажу – снова вмешался Вайсберг. – Когда боцман Сидоров из своей пушечки пострелял по паровозным котлам, в одном из паровозиков шальной снарядик не пробил котелок, а забил, похоже, водяную трубочку. Вот паровозик и взорвался, а рядового Петрова колесиком от паровозика по спинке и стукнуло. Сам видел, помню, еще и удивился на то, как далеко колесики летать могут…

Договорить ему не удалось: на пороге появился особист.

– Лейтенант Иванов! Почему у вас боец валяется у порога на манер коврика для ног? Это вы намекаете, что командование недостаточно тщательно вытирает ноги?

– Никак нет, товарищ капитан, рядовой Петров ранен вражеским паровозом.

– Ясно. Я вот чего зашел-то… Этого – в госпиталь, а вы, за срыв вражеского наступления, все приговариваетесь к неделе отпуска. К исполнению приступить завтра в шесть утра. Вопросы есть?

Глядя в спину удаляющегося особиста и думая о том, что отпуск в разгар вражеского наступления может быть плохо истолкован другими бойцами РККА, Иванов тяжело вздохнул и пробормотал:

– Вот ведь попали!

На что граф Вяземский, сплюнув сквозь зубы на пыльную тропинку, ответил:

– Да.

А Сидоров подтвердил:

– Верно!

И лишь Петров ничего не сказал, потому что лежал в этот момент в медсанчасти.

7. Ни шагу назад

Иванов довольно долго ворочался на своем тюфяке, пытаясь уснуть, но получалось с трудом. Вайсберг, уступивший свою палатку Людмиле Константиновне, хотя и не храпел, но как-то противно свистел носом, и этот тихий, прерывистый посвист мешал спать сильнее, чем какой-нибудь богатырский храп. Но в конце концов сон сморил и пограничника.

Сон на войне совершенно иной, нежели в мирное время. На войне сон – это то, чего не хватает больше всего, и даже голод бойцам менее мучителен, чем постоянное недосыпание. К тому же во сне каждый – если повезет, конечно – возвращается в мирное время, где нет никакой войны, есть много продуктов и – главное – где можно, наконец, выспаться от пуза. Вот и Иванову снилось, что война закончилась, его – вместе со всей ротой конечно – отправили в санаторий на берегу моря, и там, в этом санатории, вся рота предавалась безмятежному сну – которому вовсе не мешал грохот штормового прибоя.

И даже когда огромный, как на картине Айвазовского, водяной вал ударил в стену спального корпуса санатория, Иванов не проснулся. Но когда этот корпус вдруг задрожал и начал рассыпаться на отдельные кирпичи…

Иванов открыл глаза. Снова где-то очень близко раздался сильный взрыв, и даже сквозь соломенный тюфяк лейтенант почувствовал, как вздрогнула земля. Дальше лежать смысла не имело, и он – вслед за проснувшимся секундой раньше Вяземским – выскочил из палатки.

– Шестидюймовками лупит – прокомментировал очередной взрыв Сидоров, втягивая голову в плечи.

– Не иначе, теми, что мы вчера на станции видели – добавил Вяземский. – Сколько из там было? Шесть?

– Это не пушка стреляй, – прокричал Хабиббулин, скорчившийся у бывшей стены зерносушилки за бревнами, – моя видел самолета фашистский. Летают как хочут, а наша самолета савсем нет – он с тоской посмотрел на небо. – А пушка на фронт стреляет, многа. Щяс немец бомба закончит, сама слышать будиш!

В небе действительно пророкотал мотор и у деревни раздались еще три взрыва. Но сквозь утреннюю дымку бойцы самолета так и не увидели. Однако вместе с затиханием шума мотора взрывы в деревне прекратились, и стало слышно канонаду на западе. Не совсем канонаду, но пушки стреляли довольно часто.

– Трехдюймовки, суда по грохоту – выдал свое мнение Сидоров.

– Семьдесят пять миллиметров – ответил Вяземский, – у германца артиллерия в дюймах не меряется. Но такая же гадость… Сколько их там?

– Штук восемь, не меньше…

– Хреновато отпуск начинается – заключил Моисей Лазаревич, – до окопов километра два, а до моста пятнадцать. И посему сдается мне, что по ту сторону моста мы окажемся не скоро… впрочем, сейчас узнаем – и он показал на направляющуюся с запада к деревне эмку.

Чем больше приближалась машина, тем лучше было видно, что внешний вид ее изрядно отличался от задуманного горьковскими конструкторами. В самом деле, никому бы и в голову не пришло ставить на машину дверцы только с левой стороны – но на правой стороне подъезжающего лимузина дверей не было. Зато сзади машины была как-то прицеплена пушка…

Эмка до расположения не доехала метров пятидесяти. Внезапно вильнув в сторону, она откатилась метров на сорок в сторону от дороги и встала. Причину виляния Иванов увидел почти сразу: левое переднее колесо продолжило движение совершенно независимо от остановившегося автомобиля. Из машины выскочили три человека, в которых Иванов с удивлением узнал капитана-особиста и комбрига Лапушкина. Третий оказался шофером комбрига, но его Иванов узнал не сразу: лицо водителя было густо измазано копотью пополам с кровью.

Приехавшие выхватили оружие, но, увидев высунувшихся из-за обломков стены бойцов, его опустили и направились к развалинам зерносушилки.

– Ну вот, приехали! – злобно проговорил Лапушкин, взмахнув рукой в сторону машины.

– Товарищ комбриг, так ведь снарядом машину побило, ну что я могу?

– Да никто тебя не винит… но пушку нам теперь точно не починить, а это хреново.

– Здравия желаю, товарищ комбриг! – поприветствовал начальство Иванов. Нуждаетесь в помощи?

– Помощь нам бы не помешала, да где ее взять?

Иванов наконец узнал шофера и понял, где это он так изгваздался. Вероятно, взрыв, обездверивший эмку, зацепил и ее водителя а, точнее, очень быстро подвинул его к противоположной двери. Настолько быстро, что ухо шофера оказалось почти перерубленным ударом, а вся левая половина лица представляла собой сплошной синяк. Впрочем, это заметил не один Иванов: Людмила Константиновна уже выскочила из палатки с индпакетом и тут же принялась бинтовать раненому голову.

– Ну, раз помощи взять неоткуда, придется заняться самопомощью там, где мы оказались – сказал Лапушкин особисту. Лейтенант, у тебя хоть кто-нибудь хоть что-нибудь в пушках понимает? Она у нас одна осталась, а стрелять нельзя: накатник разбит. И снаряды есть, штук десять, не меньше, а не стрельнуть. Что прискорбно, поскольку немец перешел в наступление при поддержке танков – комбриг повернулся в сторону явно затихающего боя и выматерился.

Сидоров подбежал к окончательно разбитой машине и, отцепив пушку, приволок ее в сушилку. Выглядела она действительно неважно, ствол как-то грустно смотрелся, будучи наполовину утопленным за изрядно побитый щит. Понятно, что не то что выстрелить из нее, но даже и зарядить было практически невозможно…

Боцман еще раз внимательно оглядел орудие, а затем, как-то залихватски крякнув, рукой вытащил ствол в нормальное положение.

– Вот теперь и зарядить можно, и даже стрельнуть получится! – довольно сообщил он командиру.

– Можно-то можно – с сомнением ответил Лапушкин, – но только один раз. А у немца наступает минимум четыре танка а то и пять…

– Так я еще ее выдернуть смогу!

– Ну раз сможешь, то будешь пока накатником работать. Деваться-то нам некуда, товарищи бойцы, немца придется тут останавливать. На той стороне деревни госпиталь полевой еще не эвакуирован, а что с ранеными фашисты делают, вы уже наверное знаете. Получится немца остановить или нет – не знаю, но попробовать мы обязаны! Ну хоть пару телег медицина увезти успеет…

Шофер тем временем достал из машины автомат и начал примерять к нему диск.

– Подходит! – радостно сообщил он комбригу. – Теперь можно будет тремя дисками пользоваться!

– Товарищ комбриг, – как-то робко обратился к Лапушкину Вайсберг, – вы, как я слышал, сказали что раненых вывозить не на чем?

– Есть на чём, две телеги в госпитале. Только раненых осталось куда как больше… а вы почему спрашиваете?

– Так вон за последним домом грузовик стоит, немецкий, с прошлого раза остался, когда немцы в наступление шли. Не ожидали наших в деревне встретить, сдуру залетели – ну их всех и постреляли. Бак, правда, тоже постреляли, но Сидоров дырки чопиками забил, а мотор целым оказался. Теперь там и бензин есть, правда всего с ведро – с мотоциклов разбитых слили. Но, думаю, за мост грузовик с ранеными точно доехать сможет, причем быстрее телег…

– Ну ты порадовал, майор! – в глазах Лапушкина действительно светилась искренняя радость. – С грузовиком-то точно побыстрее получится, нам тут немца всего-то с полчаса продержать нужно будет. Эй, да я тебя помню, игрушечник? Давай, садись в свой грузовик и езжай!

– Думаю, что лучше уж пусть водитель ваш этим займется. Я, откровенно говоря, грузовиком управлять не умею…

– Кузнецов! Берешь майора и на грузовике катись в госпиталь! Быстро!

– Зачем меня брать? Место, что для раненых пригодится, занимать? Мне, товарищ комбриг, и тут неплохо…

– А зачем ты, игрушечник, нам тут нужен?

– Игрушечник может и не нужен, а боец пулеметной роты Моисей Вайсберг очень даже пригодиться может. Басмачей гонял так, что товарищ Фрунзе лично благодарность объявил, глядишь – и германец нежную любовь Моисея Лазаревича на своей шкуре узнает…

Лапушкин резко приобнял майора:

– Ну, тогда тебе объяснять ничего не надо. Кузнецов! Женщину забери!

– Вечно ты, Лапушкин, сначала говоришь, а потом думаешь – раздался сердитый голос радистки. – Ведь на мое место двух раненых запихнуть можно, ты об этом подумал?

– Ой, извините, Людмила Константиновна, не узнал вас! Я больше не буду…

– Вот всегда так: учишь вас, учишь – а потом «ой, не узнал». И ведь опять соврать решил, так?

– Нет, не так, Людмила Константиновна, теперь, похоже, точно больше не буду – ответил сержанту комбриг, внимательно оглядывая окрестности. – Товарищ боец! давайте пушку вон туда, в кусты откатим! Игрушечник, куда пулемет ставить думаешь? Давайте побыстрее к встрече готовиться, судя по шуму немец сюда пойдет минут через десять-пятнадцать…

Шум боя впереди затихал. Но стрельба впереди пока не прекратилась, и бойцы разведроты, распределившись по местам вокруг зерносушилки, получили небольшую передышку.

– Лапушкин, вот ты мне скажи: почему комбриг с автоматом сидит в окопе? – снова раздался негромкий голос бывшей учительницы. – Я детей физике учила, про войну мало чего знаю. Но ты-то и в школе не дурак был, да и военному делу, смотрю, обучиться успел. Но я все же думаю, что комбриг должен полком командовать или дивизией, а в окопе рядовые бойцы сражаться должны. Я не права?

– Вы правы, Людмила Константиновна, вы же всегда правы. Вот только сейчас от всего полка осталась неполная рота… оставалась. Так что получаюсь я вовсе не командир дивизии или даже полка, а командир роты… – Лапушкин прислушался, а затем уточнил: – даже, скорее, командиром взвода. Вот и выходит, что мое место как раз в окопе. Ведь все просто выходит: задержит взвод немца на полчаса – сбережет роту, а то и две тех бойцов, кто уже кровь за Родину пролил. Вылечат их – и вместо этого взвода рота встанет, причем рота бойцов уже обстрелянных, более умелых, чем их бывший командир. И даже не вместо взвода… Лейтенант! Сколько у тебя всего бойцов?

– Шестеро! И вас с капитаном двое, товарищ комбриг!

– Вот видите, Людмила Константиновна, если повезет – а нам должно хоть раз повезти – мы тут отделение на роту меняем. Арифметика, третий класс: восемь человек гораздо меньше полутора сотен.

– Почему восемь? – Иванов услышал знакомый до слез голос. – А меня решили не считать?

– Петров! А ты какого черта тут делаешь? Тебя же паровозным колесом контузило!

– Ну уж не совсем и паровозным. Точнее, не совсем колесом: колпак с котла это был. Шесть ребер, правда, он мне поломал, но ребра – не руки-ноги. Так что эскулапы меня просто перебинтовали покрепче и обещали, что скоро заживет. Дышать, правда больно, но стрелять – нет. Бегать тоже больно, но тут, как я мыслю, бегать и не потребуется. А в грузовик наш раненые и так еле влезли, к тому же он и едет только на первой скорости… Кузнецов сказал, что до моста ему ползти как бы не час – так что если десяток моих выстрелов немца хоть на минуту задержит – уже польза будет. А если получится уже два десятка… Лазаревич, там у входа сумка с лентой к твоему «Максиму», угощайся! И тебе, командир, подарочек – Петров протянул Иванову две полных обоймы от ТТ. – Главврач передала, сказала, что все равно стрелять не научилась…

Стрельба за лежащей впереди рощицей окончательно стихла. И вообще все стихло – казалось, что в природе просто кто-то выключил звук. В обычное время такой тишины все же не бывает: где-то чирикают птички, где-то стрекочат кузнечики – а тут над деревней встала буквально мертвая тишина.

– Ну, с богом, славяне! – негромко произнес Лапушкин. – А так же иудеи и мусульмане – господь сам разберется, кто из нас кто.

– Лапушкин, бога нет! – строго сказала Людмила Константиновна. – Ладно, до встречи в раю!

– Так вы обещали рай на земле построить – подковырнул учительницу Вяземский.

– И обещание выполним, так что тут и встретимся. Вот только немца в ад отправим. Кстати, чего это он задерживается?

Но немец не задерживался. Сначала бойцы услышали отдаленный гул моторов, затем из рощицы послышался лязг металла. И на опушку медленно выползли три бронированные машины.

– Значит одну, а то и две подбили – радостно сообщил Лапушкин, – нам меньше досталось. Только вот…

– Эй, артиллерия! Танки чешские, в лоб берутся только с полутораста метров!

– Учтем, товарищ комбриг – раздался могучий рев боцмана.

– Людмила Константиновна, может вы все же в тыл пойдете? – комбриг повернулся в радистке. – Пользы-то от вас…

– Лапушкин, я на «Ворошиловского стрелка» второй степени еще в тридцать третьем сдала. Второй! Думаю, двух немцев подстрелить успею, а то и трех. А три – больше чем один. Арифметика, Лапушкин, первый класс. Ну, я пошла – и Людмила Константиновна, пригнувшись, юркнула в заросший овражек.

Проводив учительницу взглядом, Иванов снова посмотрел на опушку рощи. И вовремя – между танками стали появляться фигурки немецких пехотинцев.

– Стреляй, таварища майора – пихнул Моисея Лазаревича в бок Хабиббулин.

– Моя поспешать не нада, путь от леса отойдут… тьфу на тебя, Хабиббулин! А то они снова с лес убегут, а нас эти три танка раньше времени обижать начнут. Сколько у нас лент?

– Два, таварища майора. Этот, полная, и которая Петров принесла, там мала-мала палавина, но есть. И граната есть, бальшой только очень.