Текст книги "Хватайся! Рискуй. Играй. Умри (СИ)"

Автор книги: Max Austen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Резко вскакиваю, чем бужу Лиса. Хватаю смартфон с подоконника, смотрю на экран. 7:54. Не проспал.

Вздох облегчения.

– Доброго утра, Владеныш. Приятных тебе выходных, а я побежал.

Натягиваю носки, джинсы.

– Куда?

Пролезаю под свитер.

– Не важно. И запомни: с этого дня никаких обнимашек во сне! Ты расстроил меня. Вы все расстроили.

Влад с печальной физиономией принимает полулежащую позу. Кажется, кто-то грустит. Я нахожу расческу где-то под кроватью, улыбаюсь ему. Я не обижен. Знаю, как это глупо.

– Эй, ты чего?

Молчит. Ну и ладно. Говорю:

– Меня, возможно, не будет весь день.

И ухожу.

Солнечный ноябрьский денек заставляет радоваться мелочам. Вроде осень, природа постепенно умирает, превращается в безжизненный холод. И я вместе с ней занимаюсь тем же процессом.

Умираю.

Но радуюсь.

Жизнь прекрасна.

Словно у меня нет рака.

Или словно он есть, но тем мне и легче, что он именно у меня, а не у кого-то другого. Какое счастье осознавать, что мои близкие относительно здоровы!

И даже нет расстроенного настроения из-за вчерашней перепалки с Андреем. Он отменил тур. Не знаю, как у него это получилось, но он это сделал. И остальные поддержали Андрея, когда он заявил, что для меня последним выступлением был концерт пятого ноября.

А ведь участники Bish-B могли продолжить концерты и без Макса Остина.

На самом деле, не все так критично. Теперь я смогу поехать на осеннюю сессию в университет, отдохнуть с лучшими друзьями из других городов.

Хлопанье двери. Выхожу из аптеки с лекарствами для больной бабушки Насти.

Перебегаю дорогу в неположенном месте, красный внедорожник, чуть меня не сбивший, подает сигнал. Би-бип. Можно ли сказать, что я только что убежал от смерти?

Заворачиваю за угол кирпичной трехэтажки, постучав три раза в окно квартиры Анастасии Клоссовой, слышу звук отпирающейся подъездной двери.

Когда оказываюсь в квартире, Настя, она же Кейт, бросается ко мне, обнимает.

– Как хорошо, что ты здесь. Бабушке совсем плохо.

Бабушка страдает алкоголизмом и его последствиями. И Насте приходится нелегко, ведь всю жизнь она ухаживает за ней.

Раздеваюсь, прохожу в маленький противно пахнущий зал. Помимо спящей на диване исхудавшей бабки вижу Татьяну Воронину – мою подругу-экстрасенса. Это я пригласил ее сегодня сюда.

Настя последние пару месяцев жалуется на странные вещи, происходящие в доме. Мол, она часто видит чей-то силуэт, бегающий по дому. Иногда сам включается и выключается свет, передвигаются предметы. Поначалу я не верил, но две недели назад сам убедился в том, что дома действительно обитает какая-то сущность: когда Настя была в зале, я увидел темный женский силуэт на кухне, очень похожий на ее.

Здороваюсь с Таней. На вид она сорокалетняя невысокая польская женщина со светло-русыми кудрявыми волосами и с мягкими чертами лица. Сажусь за компьютерный стол, кладу на него лекарства.

Таня сообщает:

– Атмосфера в доме очень нехорошая.

Она ходит по комнате, вглядываясь во что-то невидимое по углам.

– Я чувствую могильный холод. Словно в доме покойник.

Шутка в мою сторону, ага. Хотя, зная Таню, уверен, она говорит серьезно.

– Скорее всего в доме чей-то астральный двойник.

После ее слов я сразу мрачнею. Потому что знаю, если Таня права, дела совсем плохи. Астральные двойники появляются в материальном мире только незадолго до смерти физического тела. А силуэт, который видел я, похож на Настю.

Настя подходит ко мне сзади, обнимает плечи, спрашивает у Тани:

– Это плохо?

– Скажем так: нехорошо. Двойники появляются, когда нить, связывающая физическое и астральное тела, начинает становиться все тоньше и длиннее. В таких случаях астральное тело начинает теряться и пытается найти путь к физическому телу, так как оно отдалилось от него. Если двойник оказывается в нашем мире, стоит знать: связывающая нить стала совсем тонкой, почти незримой, и скоро порвется.

Таня замечает то же, что и я – страх на лице Насти, когда та поглядывает на спящую старушку-алкоголичку.

– Но могу быть не права. Как вариант – в доме призрак. Здесь умирал кто-нибудь?

Настя отводит взгляд влево, сводит брови.

– Не помню.

– Тогда вот тебе домашнее задание: постарайся разузнать об умерших в квартире и, если они есть, понять, из-за чего появился призрак. Может, у него неоконченное дело? На этом все, я пошла.

Таня хватает сумку и направляется к выходу. Зовет меня:

– Максим, я хотела бы поговорить с тобой без лишних ушей.

Мне приходится вновь надевать куртку и ботинки. Вместе с Таней выхожу на улицу.

– Максим, я услышала от Насти о раке. Соболезную.

Мы идем медленным шагом. Куда – не знаю. Хотя хочется идти быстрее из-за окружившего нас карканья ворон.

– Я должна сказать две вещи, но сегодня скажу только одну. У тебя есть жизнь, и она дана не просто так. Ты обязан прожить достойно. Так достойно, чтобы о тебе еще долго помнили.

– Но что я могу сделать за пять месяцев?

– На самом деле можешь многое. Тебе нужно присесть и подумать. Сделай в жизни что-то достойное.

Я находился в кабинете невероятных размеров и следил за шевелящимися губами своего литературного агента Зухры.

– Потрясающе! Максим, своей сказкой ты стольких вдохновил людей, что я тебе готова в ноги кланяться! Спасибо тебе огромное! Ты молодчинка, с твоей легкой руки у нас все пошло как по маслу.

Она всегда так быстро говорит. Время – бесценно. Кому, как не ей ли знать это.

В пятнадцать лет я издал фэнтезийную повесть для детей и подростков и возымел огромный успех среди молодежи. Мне стали подражать. Мне начали писать в социальных сетях. «Максим, ты вдохновил меня на творчество! Огромно благодарю и прошу прочесть мою книгу». И мне слали и слали разные произведения. Я их все читал, отбирал понравившиеся и отправлял агенту, Зухре.

– За этот год мы издали тринадцать книг!

Зухра подняла палец и покачала им. Мол, целых тринадцать! Затем поправила пальцем очки. А я воспользовался паузой:

– Я пришел к вам, чтобы сообщить кое-что.

– Что? Рукописи? Давай их сюда!

Она протянула руку. Но я ничего не дал и встретил взгляд полнейшего изумления.

Максим Волков произнес:

– Больше не могу уделять время литературному творчеству. Мне шестнадцать, самое время решить, на кого пойти учиться после школы. Я решил стать пластическим хирургом.

Ее губы разжались, показывая мне ротовую полость, но ничего не изрекли. Я произнес:

– Удачи вам.

Дорожа каждой секундой Максим Волков покинул кабинет. Кому, как не ему знать цену времени.

Достойное. Достойное. Слово так и вертится в голове

Я хотел быть хирургом. Резать людей – в этом есть какое-то наслаждение. Но потом желание сменилось на кое-что похожее. Возжелал стать психологом. Копошиться в чужой голове – тоже прелестно. Ну, мне так казалось поначалу. И, может быть, если сдал бы ЕГЭ по биологии хотя бы на тройку, то пошел бы учиться на него.

Я искал достойную для себя и общества профессию. И остановился на журналистике.

Направляюсь в кафе, что на Верхне-Волжской набережной. Восемь вечера, на улицах Нижнего Новгорода царит мрак. Я люблю слушать редко нарушаемую тишину ночных городов. В этом есть своя романтика.

Поступив в институт, я поспешил разочароваться. Во-первых, образование. В то время как одногруппники с радостными криками неслись к преподавателю с зачетками, только что пообещавшему всем автоматом пятерки, я с прискорбным выражением лица и в умирающей позе полз последним. Я хотел сдать экзамен. Я готовился к нему.

В кафе меня ждет Аня. Она о чем-то хочет поговорить наедине.

Хотя еще обиднее обстояло дело с одной дисциплиной. Преподаватель отказался учить нас, сказав, что сия дисциплина бессмысленна, мол, сами на практике все поймете.

Давайте зачетки.

Сделаем вид, что я вам преподавал, а вы молодцы.

Всем пять.

То была важная дисциплина. Правовые основы журналистики.

Во-вторых, специфика профессии. Оказывается, журналисты не так уж много зарабатывают. А те, кому деньги текут рекой, долго не живут. Хотя еще меньше живут те, кто пишет и говорит правду.

Журналистика – не профессия, а образ жизни. Быть журналистом опасно. Я про настоящих журналистов, а не про тех лижущих зад верхушке власти.

Еще я мечтал стать писателем, даже определился с университетом. Но переезжать в Москву ради учебы в литинституте посчитал глупой затеей.

Уютное кафе открывает передо мной двери. Атмосфера царит романтическая, звучит Аврил Лавин. Нахожу Аню за восьмым столиком у широкого окна.

Когда, сняв куртку, сажусь напротив нее, она делает мне замечание:

– Ты мог бы мне сообщить, что весь день проведешь у Насти. Я пошла бы с тобой.

Хватаю меню, сразу перехожу в раздел безалкогольных напитков.

– Роллы уже заказала. Хочу с тобой поговорить о Владе.

Я мычу. Мол, ясно.

Заиграла песня «Move Along» группы The All-American Rejects. Если бы не тема разговора, я ловил бы кайф от царящей в кафе атмосферы.

– Он сегодня весь день не желает вылезать из комнаты. Играет что-то грустное на гитарке и поет. От его песни аж кошки на душе скребут.

– Ну, здорово. Парень поймал момент и решил развлечь себя.

С энтузиазмом жму кнопку вызова официанта.

– Я просила открыть дверь, поговорить со мной, но Влад сказал, что занят. Он даже ничего не готовил. Пришлось варить борщ самой. Ты чем-то его обидел? Он же ранимый!

Вот. Теперь вижу, что Аня рассержена. Не столько на меня, сколько на саму ситуацию. Она не любит, когда ей что-то непонятно, когда попытки изменить ситуацию оказываются неудачны.

Она продолжает:

– Макс, я знаю, что ты не сильно расстроен раком. Ты всегда умел адаптироваться, принимал любые резкие изменения в жизни мгновенно. И рада, что у меня есть такой позитивный друг, как ты.

Заказываю марокканский чай у подошедшего официанта.

Подруга берет мои ладони в свои и приподнимает их.

Аня Матвеева, она же Анна Эванс, – подруга с детства. Ей известно многое, даже, пожалуй, больше, чем другим моим лучшим и преданным друзьям.

– Но у Влада после Юры остался только ты. У него больше нет лучших друзей. Как ты думаешь, что он чувствует? Поговори с ним, скажи, как он для тебя многое значит. В первую очередь он хочет услышать именно это. А ты, как был упрямым болваном, таким остался, не можешь уделить хоть немножечко времени только ему!

Подруга разжимает ладони. Принесли роллы и чай. Один горячий ролл с помощью палочек отправляется в путь к желудку Ани. Жуя, Аня озаряется идеей:

– А еще можешь дать ему послушать «Время» Tracktor Bowling.

– Держи, чтоб никто не видел!

Продавщица заговорщицки сунула в карман моей олимпийки пачку сигарет. Без тени улыбки, без намека на позитив я выдавил:

– Спасибо.

И вышел из магазина.

Перебежал дорогу в неположенном месте, прислонился к мокрой от дождя желтой стене больницы.

Нижний Новгород, улица Минина, почти восемнадцатилетний парень со шрамами на лице и руках закурил сигарету.

Моя последняя госпитализация. Больше не хочу. Зачем скрывать шрамы, если без них забываешь о сделанных ошибках?

Не доверяй, Макс, никому. Не доверяй. Сколько раз буду твердить это? Сколько не прислушаюсь?

Нижний Новгород теперь мне не дом. И Юра мне не друг. И Катя 3.5. И Андрей. И все-все-все. И уж тем более Влад.

Фигура Лиса приближалась ко мне ближе и ближе. Оказавшись рядом, вспотевший в спортивной одежде парень хлопнул меня по плечу.

– Юра… Где?

Я выдыхал дым. Не отвечал.

– Депрессуешь?

С врагами не разговариваю.

– Октябрь только через неделю, дожди и хмурая погода еще впереди… Ты типа опережаешь время?

А может, зря я так? И не враг он мне. Может и друг. Все мне друзья. Все-все-все. А это…

Это пройдет.

Выдох.

– Я двух друзей потерял.

Влад пару мгновений молчал с чуть приоткрытым ртом и широко раскрытыми глазами. Затем прижался ко мне в попытке обнять.

– Соболезную.

– Да отпусти ты.

Я оттолкнул его, затянулся еще и закашлял.

– Не умерли они. А предали.

Наверное, была пауза, прежде чем он спросил, но паузы я не заметил.

– Давно?

Я добросил окурок в урну, еще сильнее прижался к стене.

– Неделя.

Владислав с огромной долей облегчения выдохнул.

– Чувак, это не срок. Все пройдет, отступит боль…

– Только не втирай мне, что время лечит такие раны.

– Даже не думал! Время не лечит, но со временем болезненные переживания сглаживаются. Ты главное от реальности не уходи никуда, чувак.

Я поднял голову. Если уходить от реальности, то только в небеса. В небеса.

Аня сидит со мной на диване, наши взгляды направлены на парня в кресле, ласкающего акустическую гитару. Он сказал, что написал новую песню. Нам не составило труда заставить Влада исполнить ее. Он немного смущается, но начинает:

– И вот ты смотришь на меня,

Улыбаясь с фотографии.

Твоя улыбка как луна —

Спутник вплоть до эпитафии.

Я поймал себя на мысли, что сейчас улыбаюсь.

Слушаю Влада.

А думаю о словах Татьяны Ворониной. Я должен сделать что-то хорошее в жизни.

– Что со мной? Я не знаю.

Просто потерялся в словах.

Я почти не моргаю

И все вижу улыбку на твоих губах.

Хм. Песня очень даже ничего.

И Аня улыбается. Ну вот, посмотрев на нее, мне хочется смеяться. Ее смешное лицо, смешно поднятые уголки губ, глаз.

Влад глядит на меня.

– Бесконечно улыбайся,

Бесконечно улыбайся,

Бесконечно улыбайся

Как ты улыбался всегда.

Его смущение куда-то пропало. Наверное, затерялось эхом в корпусе гитары.

А ведь я уже что-то сделал хорошее. Я записал четыре альбома и отыграл множество концертов по всей стране. Стоит ли переживать о смысле жизни теперь, когда знаю, что прожил не бессмысленно?

Эта песня обо мне. Не иначе.

– Ты вновь цепляешь взгляд

Всех тех, кто был с тобой.

С фото глаза так горят,

Словно отблеск солнца луной.

Только вот я не любитель фотографироваться. И уж точно не мастер улыбаться на фото.

Так может прислушаться к совету Эндрю? Позволить себе оторваться? Слетать в жаркие страны, начать жить так, словно последний день живешь?

– Что делаю? Я не знаю.

Тебя просто не желаю терять.

Я почти умоляю

И все кричу, что буду ждать.

Пальцы Влада бегают по струнам, а мои – чешут рубцы на ноге сквозь джинсы.

За шесть лет после пожара я вернул себе прежний вид и функциональность. Кроме рубцов, который год я собираюсь удалить их, но они мне никогда и не мешали.

Нет, я не могу взять и бездумно тратить время. Мною уже потрачено сполна.

– Бесконечно улыбайся,

Бесконечно улыбайся,

Бесконечно улыбайся,

Как ты… улыбался всегда.

Его сильные руки бережно ставят гитару на пол, ладони прячутся в карманах брюк.

– Вот. Как вам?

Аня переглядывается со мной. Говорит:

– Очень здорово. Только в конце немного не понятно, чего лирический герой собирается ждать… Но мы можем предоставить досмысливать песню слушателям.

Я киваю.

Песня мне понравилась. Даже очень. И, кажется, теперь знаю, чем займу себя и группу в следующие месяцы.

Поднимаю задницу с дивана, говорю:

– Ребята, раз у нас перерыв в концертах, может запишем новый альбом?

Я хочу чувствовать, что еще живу.

Что живу, а не доживаю.

Глава 5. Изгои

Восьмой полдень ноября в моем календаре числится как День Спускового Крючка. Это значит, что сегодня мне позволено выпустить пар, то, что копилось во мне долгое время.

Мы далеко от центра города, где-то в Автозаводском районе. Я и Влад. Среди нескольких многоэтажек вдвоем ищем давно позабытый нами бойцовский клуб. Погода покрывает Нижний Новгород бесконечными хлопьями снега. Людей почти нет. Где-то тявкают собаки. Кажется, потерялись. Не собаки, а мы.

Идею о записи нового альбома все, кроме Влада, восприняли отрицательно.

Влад предлагает:

– Может, на лай пойдем?

Ну а что еще остается? Идем.

Они не понимают, насколько важна для меня музыка. Я жажду записать последний альбом, вложить в него душу.

В третий раз лезу в карман куртки, проверяю, на месте ли обезболивающие.

Влад спрашивает:

– Уверен, что хочешь этого?

– Ты уже дважды спросил. Да.

Лай псов становится громче и заливистей. Проходим вдоль многоэтажки и позади нее видим то, что искали. Небольшой одноэтажный дом из красного кирпича. Без вывесок, без всего, что говорило бы о назначении заведения.

Влад выдыхает:

– Давно мы тут не были.

Он, как и я, ностальгирует.

Говорю:

– Семнадцатого февраля прошлого года.

Тот вечер еще жив в нашей памяти.

– Который на татарина похож? Да, был тут такой сегодня. Он с другим парнем о встрече договаривался. Они оба ушли, и больше их не видел.

Хозяин бойцовского клуба развел руками.

– Я не могу заставлять бойцов драться именно здесь. Они имеют полное право спарринговаться где угодно. Так что прошу прощения, это все, что знаю.

Макс Остин быстро пошел к выходу, Влад Лис поспешил за ним.

Мы потеряли Юру, поэтому я здесь, в Нижнем, а не в Казани. Девятого февраля произошла автоавария, погибли бывшая девушка Юрия, Вероника, и ее подруга. Бывшая еще не значит нелюбимая. Из-за нее он и сорвался с гастролей.

После похорон он выходил на связь, но потом…

Решение отпустить Юру одного стало большой ошибкой.

Последние два дня его телефон был отключен. Участники Bish-B забеспокоились только вчера. И меня отправили на поиски. Пока я ехал в поезде, Влад оббежал все места, в которых мог быть наш друг. Побывал у Михаила Леонидовича, неофициального приемного отца. В универе. Обзвонил всех мыслимых и немыслимых друзей и знакомых. Даже заглянул на квартиру его родного отца. Никто Ханса не видел, а еще, как выразился его биологический папаня, «не слышал, не нюхал».

И только внезапно попавшая книжонка помогла нам напасть на след. Мы тогда вдвоем стояли перед книжным шкафом. Влад заметил, что Юра увлекся Чаком Палаником – около десятка книг на полке шептали об этом. Мой взгляд остановился на «Бойцовском клубе» и меня озарило. Ну конечно. Юра – любитель всего экстремального. Я вспомнил, как он в тяжелые периоды шел в какой-то клуб, где находил себе противника и выпускал на нем всю скопившуюся злость.

Так мы оказались в семь вечера возле подозрительной конторки, где и напрягали мозги, вспоминая все места, в которых Юра раньше дрался.

– Дача.

– На даче я был. Пусто.

– Площадка для паркура.

– Не зимой же.

– Заброшенный дом рядом с дачей.

– Не был.

– Вперед.

Туда мы добрались только к девяти вечера. Свет в двухэтажном наполовину разрушенном доме отсутствовал. Признаться, заходить внутрь было страшно. Пробираясь по темному коридору в зал, я всем телом ощущал, как что-то, называемое неизвестностью, приближается ко мне ближе и ближе.

Скорее включил фонарик. В зале никого. Вздох облегчения.

Влад пробрался на кухню, фонариком освещая путь. Замер. И через несколько секунд бросился на пол. Вот она, эта пугающая неизвестность. Там, где тебе кажется, что ты ее миновал.

На какую-то долю секунды замер и я. Но все же ринулся на кухню, поскользнулся на чем-то скользком, но не упал, удержавшись за дверь.

Кровь растеклась по всему линолеуму, затекла за неработающий холодильник. Нож в животе распластанного парня вселял ужас, а опущенные веки на распухшем лице кричали о неизвестности. Жив? Не жив?

Влад приблизился ухом к его носу.

Жив. Не жив.

Измерил пульс на шее.

Жив. Не…

– Жив.

Противник мнет босыми ногами маты. Я стою в стойке, прикрывая руками туловище. Хорошо, что хирурги позволили драться кулаками. Хотя кто знает, может, они нарочно. Порву сухожилия – им же деньги в карман.

Влад где-то позади моего соперника уже в схватке с мужиком лет пятидесяти.

Мой противник молод, ему примерно двадцать пять – тридцать лет. Его зовут Иваном.

Я делаю удар ногой, но он отбивает коленкой.

В бойцовский клуб приходят, чтобы излечиться от разрушающих тебя негативных эмоций. Гнев, страх, обида.

Иван уходит в сторону, нагибаясь, ставит подножку, но я легко ее избегаю.

Чтобы излечиться, нужно спроецировать весь негатив на противнике. Представлять, что ты бьешь не человека, а боль, обиду или что там тебя гложит.

Он поднимается, направляет кулак в лицо, но Макс Остин его перехватывает, заходит за спину и валит противника.

В прошлом году Юре не повезло с соперником. Их драка зашла слишком далеко. Соперник нанес ему два удара ножом, а затем, опомнившись, испугался, что убил человека, и сбежал.

Иван резко вскакивает и начинает молотить меня по корпусу, я держу защиту, слежу за каждым полетом его кулаков.

Мы с Владом успели вовремя. Парень был жив, но потерял много крови. Ему сделали операцию. На две недели больница приняла Юру как родного. Этот случай изменил его, он стал другим. Стал ценить жизнь еще больше. Тем не менее, еще через две недели, в ночь с двадцатого на двадцать первое марта, его оптимизм не сыграл никакой роли.

Час ночи. Дверь почему-то открыта. Я прошел в прибранный коридор, разделся. Этой ночью Аня решила заночевать у своего парня, поэтому мне не стоило удивляться громко играющей музыке в зале.

В зале никого, но люстра ослепительно освещала комнату. Я прислушался. Skillet, «Monster». Решив не выключать, вяло пробрался до спальной. Со скрипом открыл дверь и оказался во мраке.

Грохнулся на свой матрас, даже не снимая джинсы и толстовку. Музыка играла так громко, что уши отчетливо слышали каждый звук.

– Юр, ты здесь?

Никого здесь нет.

Я заночевал бы у Насти, но три часа назад позвонил Юра и сказал, что хочет меня видеть. Голос у него был возбужденный, и я подумал, что он сочинил музыку и хочет услышать мое мнение. Или наконец купил новую гитару, чем должен похвастаться. Или еще что-то в этом роде.

Nickelback, Hiata, Blindpott, Skillet, еще раз Skillet. Проиграло пять песен, прежде чем я решил пройти на кухню.

Теплый свет ламп был и там. Но Юры – нет. Зазвучала «My Sweet Prince» Placebo.

Только затем заметил, что свет включен и в ванной. Я постучал в дверь.

– Юр?

Молчание. Я потянул ручку двери на себя и, странно, она поддалась.

Кровь. Возле ванной и в ней. Юра полулежал голым, свернув в мою сторону голову, в смешанной с венозной кровью воде.

Первое, что мне захотелось сделать, – сбежать отсюда. Не видеть это, посчитать какой-то шуткой, сном, вернуться к Насте.

Вот она, нежданная неизвестность

Страх проиграл мне в схватке. Я подошел к Юре, нащупал сонную артерию.

Жив? Не жив?

Мне страшно. Я беру маленькое зеркальце, подношу к его носу. Сам боюсь дышать.

Жив. Не жив.

Без положительного результата. Поднимаю веки. Я хочу к Насте. Мне одиноко. Заберите меня отсюда. Эндрю, окажись здесь!

03*. Я вызвал скорую. На вопрос, принимал ли он что-нибудь, я посмотрел в корзину для белья на стиральной машине.

В ней кровь. Нож. Пустые флаконы из-под обезболивающих, снотворных, противосудорожных и противорвотных таблеток. Пустая литровая бутылка водки.

Да. Да, черт, это суицид, а не его симуляция. Юрий Духов действительно решил уйти из жизни.

За что? Зачем? Почему он?

Я вытащил тело в зал. Найденными на кухне полотенцами перевязал порезанные руки. Он потерял не слишком много крови, чтобы умереть. Он еще недостаточно побледнел.

Вдох. Мои губы сомкнулись с его.

Жив…

Выдох. Не жив…

Его грудная клетка продавливалась под моим весом. Я имитировал работу сердца.

Жив… Не жив…

Прошло минут пять, прежде чем я, мокрый и испачканный кровью, прекратил попытки реанимировать.

Моя спина прислонилась к стене, голова опустилась на колени.

Я закрыл глаза. Я не хочу видеть, чувствовать, слышать. Юра труп. Мне одиноко, Настя, обними меня. Аня, будь рядом, прошу. Зачем люди убивают себя?

Черт, тебе же только двадцать лет. Шесть часов назад ты смеялся и рассказывал о гитаре, которую продает Рубен Казарьян. Ты собирался подарить ее себе на день рождения.

Что не так с этим миром? Почему хорошие люди сами решают уйти из жизни, а плохие изо всех сил стараются протянуть дольше?

Руки обхватили колени, голова откинулась и ударилась о стену. Долгое время в комнате больше никто не двигался. И только «Шрамы» Tracktor Bowling раздавались по всей квартире.

Страшнее всего не тот факт, что рано или поздно тебя настигает неизвестность. А факт, что это происходит в самый неожиданный момент.

Интересно, какой будет реакция Ивана, если я встану в стойку пигуацюань? Эта стойка подобна поперечному шпагату, а атаки из нее преимущественно совершаются рубящими движениями ладоней. Очень жаль, что времени на выполнение приемов техники пигуацюань у меня не хватит.

Он все еще наносит яростные удары по корпусу, мои руки болят, кажется, скоро не смогут держать защиту. Решаюсь на резкое приседание с подсечкой. Соперник реагирует быстро, его нога отправляется мне в лицо, но оказывается зажатой предплечьями.

Я борюсь не с человеком. С раком.

Подсечку выполнить уже не могу – давно не мастер держать равновесие. Если сделаю ее, то свалюсь сам.

Поднимаюсь, не даю сопернику вытащить ногу из захвата. Иван подпрыгивает на единственно стоящей ноге, тянет на меня и падает вместе со мной.

Вроде не ударился, но помещение плывет перед глазами. Чувствую слабость. Вновь на ногах, говорю:

– Стоп.

Но Иван, кажется, не слышит или игнорирует. Он вскакивает и вновь начинает наносить удары по корпусу. Один кулак все-таки проходит защиту и бьет по печени.

Боль. Я кричу и падаю с одного удара.

Иван, он же рак, прыгает на меня, бьет по груди. Только бы не по лицу, только бы не по лицу.

На самом деле когда-то, еще до самоубийства Юры, я сам собирался свести счеты с жизнью.

Макс, сбрось его, борись! Ну!

Рак, он же Иван, набирает скорость. Кажется, уже не чувствую его ударов. Вокруг только боль и плавающая комната из белых стен и разноцветных матов.

Я хотел жить. Я верил, что у меня все будет хорошо. Поэтому, сколько бы раз не подносил к себе нож, выбирал жизнь. Я верил. Но если потерял бы веру – лежать Максиму Волкову в могилке навсегда пятнадцатилетним.

Вот почему хорошие люди уходят из жизни. Они окончательно теряют веру.

Я волновался, когда по скайпу мне звонила интернетовская подруга. Ее звали Ирой, она старше меня на два года, ей семнадцать. Нашей дружбе сегодня, тринадцатого апреля, ровно год.

– Жить и умирать.

Я услышал ее голос, немного огрубевший от постоянного курения. Поздоровался:

– Умереть или выжить.

Ира заманила меня в свой мир, мир безысходности, помогла превратиться из обычного подростка в кого-то вроде эмо или хикки-социофоба. Она заставила меня вступить в ее клуб самоубийц. И через месяц мы все, а нас в клубе семь человек, должны свести счеты с жизнью.

Подруга прокашлялась, спросила:

– Что нового?

Я захохотал. Что нового? Что нового?! Она издевается.

– Я три года не выхожу из комнаты, за исключением туалета и поездок в больницу. Я по-прежнему нахожусь у бабушки взаперти, я в страхе перед мыслью сбежать отсюда. Как думаешь, что может быть нового?

Когда бабушка отобрала меня вместе с инвалидностью у отца, она совершила то, чего Максим Волков не ожидал: заперла в комнате. На улицу выходить не разрешила. Даже в школу. Она сказала, что «ты урод, и делать тебе среди нормальных детей нечего». Школьные учителя стали сами приходить ко мне домой и обучать индивидуально.

– Знаешь, ну вот я сегодня покрасила челку в розовый. А… А мама и не заметила. Как же больно осознавать, что ты – невидимка… Какие уроки сегодня были?

– Только история. Опять пялился на грудь училки.

Хохот Ирины, чем-то напоминающий лай сразу нескольких собак.

– И еще бабушка опять угрожала убить кошку, если я не поем.

Бабушка сама не готовила еду. Да и готовить она никогда не умела. По соседству – детский дом. Она каждый день ходила туда и брала остатки еды. Когда хочется есть, эта еда действительно кажется очень вкусной. Но я устраивал голодовку из принципа.

– И что, убила?

– Нет. Но есть так и не заставила.

– Я сегодня снова порезала руки. Ты попробуй. Тебе сразу станет легче! Душевные раны сносить легко, когда физическая боль заставляет тебя забыть обо всем. Ты словно очищаешься сквозь муки.

– Нет. Не могу. Я хочу умереть, а не мучить себя.

– Какой ты зануда! Тебе все равно придется мучиться, когда будешь вспарывать вены тупым ножом! Скажи еще, что боишься смерти, я засмею.

Она услышала мой вздох.

– Максим, в этом мире мы все – изгои. Нас пытаются переделать. А если переделать не получается – нас избегают. Нас не принимают такими, какие мы есть! Психи, больные, опасные для общества – вот кто мы для них! Разве Сережа заслуживает ненависти лишь потому, что он гей? Разве Виолетта заслуживает быть изгоем из-за того, что больна ВИЧ? А за что ненавидят меня? Знаешь? Знаешь?! За правду! Я всем говорю только правду и ничего больше. Все хотят жить во лжи. Пустоголовые!

Послышалось чирканье. Ира закурила.

– У нас, изгоев, есть два пути. Или бороться, или умереть. Но мы выбрали второе. А почему? Потому что мы знаем – чертов мир не переделать. Макс, тебя никогда не примет общество, потому что для них ты асоциален. Ты случайно при самозащите убил человека? Изгой. Ты вор? Изгой. Проститутка? Изгой. Эмо? Изгой. Инвалид? Изгой. Люди не смотрят на обстоятельства, им важен твой статус.

Она еще раз повторила слово «изгой», потягивая звук «о».

– Я сегодня ехала в автобусе и все опять отворачивались от меня. Нетрудно догадаться, что я – девочка-эмо. Их косые взгляды, их осуждения в глазах, мрачные лица – вот, что я заслужила. Ни одной улыбки или понимающего взгляда. Если Бог существует, то в игре на людской доске он проиграл. Пешки съедены Люцифером, а Богу поставлен мат.

Я сдался. И если не остановившие Ивана Влад и тот пятидесятилетний мужик, может, скончался бы.

Я не смог бороться, потому что опухоль и ее метастазы реальны.

Сижу на стуле в холле бойцовского клуба, хозяин дает мне бутылку воды. Лис спрашивает:

– Ты ведь принимал обезболивающие?

– Я теперь их постоянно принимаю, как предписал врач.

Трамадол. На самом деле врач велел принимать его как можно реже, только если боль уж слишком сильная. Мол, чрезмерное употребление этого опиоидного анальгетика сильно отражается на и без того больной печени.

Влад хватает меня за руку, поднимает, ведет к мини-гардеробу, состоящей из одной доски с крючками.

– Зря мы пришли сюда.

Говорю, замечая, что боль не утихает:

– Не зря. Мне это было нужно.

– Зачем? Мало тебе проблем со здоровьем, по следам Юры решил пойти?

Мы одеваемся, выходим.

– Я пришел сюда, чтобы ответить на один вопрос.

– Какой?

– Смогу ли победить рак?

Осенний воздух, запах приближающейся зимы.

Влад иногда похож на песика, которому не составляет труда найти повод радостно повилять хвостом. Он верит в чудо.

– Ты получил ответ? Какой он?

Ира покончила с собой, а я не смог. Я выбрал борьбу, потому что верил: мир может измениться. Мир сможет принять нас такими, какие мы есть.

И мир принял нас.

Не полностью, но прогресс ощущаем.

В борьбе за право называться человеком Максим Волков вышел победителем.

Я хлопаю Влада по плечу, отвечаю:

– Не будь наивным.