Текст книги "Хватайся! Рискуй. Играй. Умри (СИ)"

Автор книги: Max Austen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Почему?

– Я, знаешь ли, кое с кем встречаюсь.

– О, и кто же она? Или он?

Мне девятнадцать, ей восемнадцать. Она выпила рюмку водки и громко сообщила:

– Собутыльник из тебя никакой!

Я не пью. Точнее, пью редко, по исключительным случаям. Мы на кухне. Волшебный запах свежих мандаринов. Катя 3.5 налила еще, чокнулась с бокалом сока в моих руках.

– Зато хороший ты мужик. Все бабы за тобой бегают. Эх, за мной бы так бегали.

Суровый одинокий Новый год двух бисексуалов. И соседа Манчкиной по лестничной площадке. Он стоял у окна, пил пиво из банки. Ему двадцать три.

– Вот знаешь, Макс, сколько ся помню, ни разу не видела тя с пацаном. Ты уверен, что бисексуал?

Катя 3.5 выпила лишнего, и это заметно. Ладонью она хлопнула соседа по ляжке.

– Слав, те реально говорю, он считает себя би, хотя ни разу не встречался с парнями. Зато сколько девушек у него было! Сколько!

Охнула. По задумчивому выражению лица я решил, что пытается сосчитать. Скорее всего, она сшиблась со счету, потому что переключила внимание на мандарины, валяющиеся кучей по всей кухне. Я решил в свою защиту сказать пару слов:

– Но у меня был секс с парнем.

Катя 3.5 отмахнулась.

– С мужиком переспать любой мужик может. А те слабо начать отношения с себе подобным, а?

Она посмотрела на меня, сощурила глазки.

– Что, противно думать о таком, да? Э-эх! Какой же ты после этого би?! Тьфу!

Она очистила маленький мандарин, запихнула в рот целиком.

– Может, тебя парни и привлекают, но ты никогда, слышишь, никогда не позволишь себе встречаться с ними! Я точно знаю, ты не такой.

Она берет меня за руки, ведет в зал, вероятно, на кровать. Я говорю:

– Все сложно.

– То есть парень?

Катя 3.5 всегда являлась странной. Как и я. У нас что-то подобие раздвоения личности. Иногда мы бываем сами на себя непохожи. Она, когда напьется, превращается в блудницу и начинает заниматься сексом с кем попало. Я, когда мои чувства оказываются кем-то сильно задеты, превращаюсь в ненавидящее весь мир существо и пытаюсь оскорбить всех, кто меня окружает. Может, раздвоение бывает у всех бисексуалов?

– То есть нет никого, но одновременно и есть.

Катя 3.5 вздыхает. Падает на кровать.

– Тогда не представляй, что секс – это наслаждение.

– А смысл?

Она отворачивается, смотрит в окно. Спустя нескольких секунд молчания говорит:

– Знаешь, Макс. Я ведь тоже человек. У тебя есть люди, которым ты нужен. А я не нужна никому. Знаешь, что я чувствую каждую ночь?

Кажется, Манчкина плачет, но старается этого не показывать. Мы не любим слезы.

– Опустошенность. Я каждый день отдаю всю себя на работе, и что в ответ получаю? Кроме постоянного секса с соседом или когда напьюсь, ничего. Я тоже хочу быть кому-то нужна, понимаешь?

Она поворачивается ко мне, ее лицо блестит от слез. Шепчет:

– Тебе осталось совсем ничего. Я хочу, чтобы ты оставил после себя что-то живое. Кого-то, кого могла бы любить и кто любил бы меня. Давай попробуем зачать ребенка.

Глава 4. Бесконечная улыбка

– Слышите, люди? Не тратьте время попусту! Никто не знает, когда ангел смерти заберет ваши души!

Восемь утра. Люди спешат сквозь падающие снежинки на работу, учебу, в больницу или куда еще. Максим Волков и Екатерина Манчкина идут не спеша по проспекту Ленина. Мы смеемся. Она кричит:

– У этого парня рак, ему осталось жить пять месяцев, и он знает, что говорит! Вслушайтесь!

– То, что у меня в запасе есть несколько месяцев, – лишь иллюзия! На самом деле я могу умереть сегодня вечером или завтра утром! Живите каждой минутой, цените жизнь! Вылезайте из гребаных телефонов и социальных сетей, оглянитесь! Мир прекрасен!

Из-за выпавшего ночью снега на улице очень светло. Чувствуется свежесть. Хочется жить. Забыть о раке, о дедлайне, уготовленном всем нам, планете, помнить и думать только о приятном, хорошем. Я ловлю языком снежинки. Совсем как ребенок.

Восторгаюсь:

– Слышишь?

– Что?

– Музыку города. Эти машины, люди, собаки – вслушайся! Я никогда раньше не замечал, насколько прекрасен городской шум.

С блаженством выдыхаю воздух.

– Волшебно.

Люди оглядываются на нас, один мужик машет пальцем у виска. Для них мы – идиоты. А я продолжаю кричать:

– Занимайтесь в жизни только тем, к чему лежит душа! Не тратьте время на ссоры и глупые вещи! Берегите друг друга! Тогда вы будете счастливы!

Откуда-то доносится сердитый крик старика:

– Захлопни пасть, болван! Жизни он нас тут учит, понимаешь ли.

Но я не умолкаю, переглядываюсь с подругой, продолжаю:

– Совершайте только хорошие поступки! Прощайте врагов! Думайте о будущем, о тех, кто будет жить после нас! И всегда имейте при себе мозги!

В жизни я совершил много глупостей, многих обидел. Я хотел бы попросить прощения у всех, кому причинил какую-то, пусть даже самую незначительную боль, но одного желания недостаточно. Я не сделаю этого, потому что никто не попросит прощения у меня. Но если не думать о прошлом, то можно сделать много хорошего в настоящем. Например, причинить пользу прохожим, говоря им умные вещи. Именно причинить. Они с диким нежеланием прислушиваться к чужим словам все равно запоминают информацию.

Громко смеясь, мы доходим до остановки, с которой Максу Остину уготовлена судьба отправиться в Нижний.

Я осторожно переступал через грядки, собирая и отправляя в рот клубнику. Мне десять лет, четверым приятелям рядом со мной тоже в районе десяти. Мы в чужом огороде воровали фрукты и ягоды.

Артур громко произнес, слезая с дерева:

– Попробуйте, груши очень вкусные!

Алмаз на него шикнул, мол, тише, нас могут заметить.

– Да никто нас не спалит, хозяев дома нет.

Я потянулся за очередной ягодой, но нога Артура наступила на растение и раздавила все плоды.

– Ты зачем топчешь?!

Я рассердился и толкнул приятеля, он повалился на грядки. Ну все. Конец ягодкам.

Мы оглянулись. Алмаз подытожил:

– Кажется, тут больше нечего воровать. Раз хозяев нет, может, дом ограбим?

Идея понравилась всем, и мы великодушно ступая по грядкам отправились во двор деревянного домика. Двор был защищен от лишних глаз: высокие ворота и сарай позволяли нам незаметно пролезть внутрь жилого помещения.

Артур подергал замок на двери.

– Кажется, его будет не так просто открыть.

– Да нафиг надо?!

Алмаз поднял лежавший у двери кирпич и им разбил окно, чем вызвал бурную смешанную реакцию приятелей. Он пролез внутрь. Мы последовали за ним. Кухня.

Я схватил со стола книжку, банку с йодом, кинул в пакет, в котором уже лежали груши. Парни не отставали, они все что-то хватали и бросали в пакеты.

Перешли в зал. Алмаз кинулся искать деньги, остальные же просто забирали понравившиеся вещи.

Я прошел в другую комнату – чью-то спальню. Открыл шкаф, несколько ветровок и футболок полетели во второй пакет. Я искал что-нибудь теплое на осень, так как не знал, придется ли снова жить на улице какое-то время. Когда пакет оказался заполнен, направился к выходу, но вдруг заметил синий портфель с нарисованными покемонами. Я узнал его. Портфель одноклассницы. Той самой, высокой двенадцатилетней, непонятно что забывшей в моем классе девчонки.

Что-то, какое-то малознакомое чувство подтолкнуло меня к выходу из дома. Я побежал со словами:

– Пацаны, это дом Светки Семгиной, лучше убирайтесь!

Я вернулся на кухню не оглядываясь, лишь за собой слышал топот ног. Перелез через окно. Парни сделали то же.

– Что? Почему? Мы еще не все собрали.

Они рассердились, а я прервал их ругань:

– Светка – моя одноклассница, не стану ее обворовывать. Я знаю ее брата, он в мусарне работает.

– В мусарне? Черт! Делаем ноги!

Но мы ничего не успели предпринять, как послышались чьи-то шаги за воротами. Нас услышали. Раздался грозный женский крик:

– Я что-то не поняла, в доме воры?!

Открылись ворота. Мать Светы.

Побросав пакеты, мы помчались в огород. Она за нами, я оглянулся, увидел, что гонится и Света. Действительно, черт. Не хватало, чтобы меня узнали.

Участок у Семгиных огромный. Пришлось преодолеть еще сотню метров, чтобы добраться до спасительного лесного оврага, в котором шансы сбежать возрастают. Алмаз, бежавший впереди, столкнулся с преградой первым: колючая проволока.

Сердце колотилось. Я даже на мгновение подумал, что вместо него у меня молоток, неистово долбящийся в грудь.

Яростные крики Семгиных.

Алмаз перелез через преграду, но каким-то образом поцарапал лицо. Он уже бежал по оврагу в сторону речки, а я с тремя приятелями только начал перелазить. Руки мгновенно закровили, но боль оказалась не такой страшной, стерпел. Перепрыгнул через забор, помчался по следам Алмаза.

Сзади раздался крик:

– Макс, помоги!

Твари выдали имя. Только не оглядываться, бежать, бежать. Но я оглянулся. Семгины даже не смотрели в мою сторону – они схватили всех троих застрявших в колючей проволоке.

А я бежал. Через овраг, лес. Наконец добрался до Камы, вдоль нее продолжал бег. Думал, где же мне остановиться, передохнуть. Думал, на какой улице свернуть и побежать домой. Но я сделал круг. Пробежал четыре километра без остановки, только потом оказался рядом с трехэтажкой, в которой жил летом.

Очень осторожно пересек двор, нырнул в подъезд, в квартиру. Отлично, дома только дедушка, он спит. Тихо прошел в спальню, прилег на кровать.

Но нет, меня засекли. В дверь постучались. Дед проснулся, открыл дверь. Я услышал Артема, мальчика-соседа, который никогда не участвовал в плохих мероприятиях, потому что ему не позволяла маменька.

– А Максим дома?

Я знал, что это подстава. Света добралась до Артема, чтобы тот смог выпроводить меня на улицу. Ну уж нет. Просто так не дамся.

Дед думал, что Максим на улице. Так он и сказал мальчику, затем закрыл дверь.

Я облегченно вздохнул. Кажется, пронесло. Но что будет дальше? Светка, скорее всего, меня узнала. Макс пойман. Из заварухи точно не выбраться.

Я поднялся с кровати. Что ж. Настало время манипуляций.

И вышел из квартиры. В подъезде ждали Света с Артемом.

Я произнес:

– Артема хоть отпусти, он не участвовал в ограблении.

– А ты? Ты участвовал?

Посмотрел в глаза одноклассницы. Честно ответил. Она разочарованно вздохнула, прислонилась к холодной стене.

– Такого от тебя, Макс, не ожидала. Ты хоть понимаешь, что сделает мой брат с тобой и твоей семьей, а? Да он тебя на куски порвет, а семью заставит платить за ущерб.

Я усмехнулся.

– Что ж. Давай. Скажите моим родителям, что натворил их сын. Может это и к лучшему, что ограбил дом. Может тогда они обратят на сына внимание. Может тогда папа прекратит пить и пойдет на работу. Может тогда мама вернется и скажет, что он что-то для нее значит.

Уверен, мои глаза заблестели. На лице Светы читалось удивление. Я продолжал:

– У тебя есть папа, мама, даже любящий брат. Я завидую, и хочу, чтобы у меня было так же, как у тебя. Давай. Только рад буду, если сообщите родителям.

Она молчала, опустив голову. Какое-то время спустя сказала:

– Попрошу брата, чтобы он не стал поднимать шумихи. Это всего лишь хулиганство. Я даже услышала, что ты не хотел меня грабить. Не переживай, ты не виноват.

Не знаю, но как-то у меня всегда получалось манипулировать людьми. И я не мог не воспользоваться этим. Когда Света выходила из подъезда, я возвращался в квартиру с улыбкой на лице. Максим Волков снова выкрутился.

Восемь часов сорок пять минут. Обнимаю Катю 3.5, прощаюсь, пока водитель автобуса принимает багаж других пассажиров.

Она говорит:

– Ты молодец. Несмотря ни на что продолжаешь быть позитивным.

Приподнимаю уголки губ, отвечаю:

– Это заслуга друзей. Без них – я ничто, и только с ними что-то значу.

Собираюсь подняться в салон, но слышу вопрос:

– Ты ведь подумаешь о моем предложении?

Она хочет ребенка. Хочет, чтобы у меня после смерти остался сын. Такая странная бывшая лучшая подруга.

– Конечно.

И сажусь в автобус.

Я прыгнул в яму, оказался в длинном коридоре. Подвал когда-то существовавшего здания. Сейчас на его месте огромная дыра, куда выбрасывается мусор непонятной мне с братом организации. Я обошел ловушки, расставленные нами, поспешил к Игорю, который в конце длинного коридора разжигал костер. Пахло протухшими продуктами.

Мне одиннадцать, Игорю девять. В моих руках коробка с просроченной едой, которую я вежливо выкрал из магазина. Достав из коробки кальмары, кинул брату. Сказал:

– Хороший сегодня улов. А у тебя?

Игорь ответил:

– Четыре рыбки поймал. Не пропадем.

Я сел на грязный пол, разорвал упаковку с кальмарами, начал есть. Довольно вкусно. Уж лучше, чем было в прошлом году. В прошлом году нам приходилось есть кузнечиков и прочих насекомых.

Каждое лето родители отправляли нас к бабушке с дедушкой по отцовской линии. И целых три месяца мы были предоставлены самим себе. Удивительно, что бабушке было безразлично наше нахождение. Если мы не приходили на обед или ужин, она считала, что мы трапезничаем у других родственников, а если даже не ночевали– ее отговоркой была фраза «У друзей заночевали, значит. Не о чем беспокоиться». Кто же знал, что она немного сумасшедшая. Дедушка же нас и за внуков не считал. Что мы есть, что нас нет.

Брат, поедая кальмары, спросил:

– Бабку видел?

– Да. Я в наш огород лазил, собирался яблок сорвать, но она оказалась там.

– Вот зараза. На обед не позвала?

– Я попросился, но бабка сказала, чтобы у друзей поели. Мол, ей денег на еду и так не хватает, а тут еще мы как снег на голову свалились.

На самом деле, основная причина, почему мы скитались по помойкам и разным родственничкам, – в нежелании видеть постоянные ссоры бабули с дедом. И то, что они почти круглосуточно работали в охране и котельной спорткомплекса. Не до нас им было. Пару раз в день мы заглядывали домой, да и то, чтобы найти что поесть. Как правило, кроме конфет, которые так любит бабушка, молока и хлеба, ничего не находилось.

А еще мы хотели чувствовать вкус свободы. Нам нравилось жить на улице. Добыча еды и нахождение ночлега приносило огромное удовлетворение. Так мы ходили на уроки жизни. И мы благодарны, что нам было позволено жить самостоятельно.

Наши воровские наклонности объяснялись тем, что мы подражали родителям, которые никогда не были правильным примером для подражания. Окружение, в котором довелось нам расти, было неправильным, нехорошим, но оно нас и формировало. Это общество растило преступников.

На родителях всегда висит огромная ответственность перед обществом. Преимущественно от них зависит роль детей во взрослой жизни. Кем они станут, чего добьются.

Я наблюдаю через окно автобуса за погодой. Дождь со снегом. Картина уже не так приятна, как было пятнадцать минут ранее. В ушах играет музыка. Тяжелый рок. То, что поднимает настроение.

Зависит ли моя взрослая жизнь от родителей? Не думаю. Они почти не влияли на меня, не занимались воспитанием. По крайней мере, правильным воспитанием. Мать поощряла начинания в воровской карьере. Отец был равнодушен, не ругал, если я признавался в краже. Говорил, мол, вырастешь – поймешь, что правильно, а что нет. Судя по аналогичной ситуации с Игорем, у каждого оказываются свои нормы правильности.

Сейчас, когда ему двадцать лет, Игорь принял преступную жизнь как норму. Наркоторговля, воровство – все его существование. А ведь он мог бы стать кем-то другим. Моими силами Игорь полюбил литературу, даже писал рассказы. Спрашивал у меня, хорошо ли получается. Я всегда говорил: да, хорошо. Делал пару замечаний. И молчал, что на самом деле пишет ужасно, так как я боялся, что он потеряет интерес к литературе. Скажет, не дано ему быть писателем. Я считал, если долго и сильно стараться, то можно добиться успехов в любом деле.

Игорь предпочел легкий путь. Решил посвятить себя тому, что у него с блеском получалось.

У Игоря есть две дочери. Но воспитывает их другой наш брат Алексей. Леша не подозревал, что растит неродных детей, пока я ему не сказал правду. Но он не виноват, что бесплоден. Не виноват, что жена – шлюха. С ней переспали все наши родственники-мужчины по отцовской линии. Однажды, когда мне было восемнадцать, Леша сам предложил мне переспать с его женой. Да, у Максима Волкова странные родственники.

Пожалуй, я единственный, кто не засадил ей.

Потому что в восемнадцать моя жизнь наконец стала похожа на светлую полосу. Я стал участником группы Bish-B, навсегда переехал в Нижний Новгород из маленького городка Лаишево.

Потому что я сбросил с себя груз прошлого.

Потому что грезил о светлом будущем.

Будущего у меня нет.

Я могу стать мертвым отцом. Если захочу. И если получится.

Неужели Катя 3.5 действительно готова рожать? С кем будет воспитывать ребенка? Кем он вырастет?

Теперь от меня зависит, будет ли она в ближайшем будущем ответственной перед обществом.

Шестой класс. Второй день сентября. Я с одноклассником Костей спускался по лестнице, к выходу с территории школы.

– Как лето провел?

Словно Костя не знал, как я его провел.

Я улыбнулся солнечному небу, но вряд ли кто-то заметил. На лицо была надета медицинская маска, чтобы скрыть ужасную травму на подбородке. Точнее, подбородка вообще не было, вместо него дыра вплоть до кости.

– Здорово. С папой ездил на рыбалку.

Костя разыграл удивление:

– Правда? Я думал, ты все лето лежал в больнице.

– Ладно, поймал. Но правда ездили на рыбалку, только весной.

Мы вышли за территорию, направились в центр города. Костя задал очередной вопрос:

– И как оно?

– Хороший улов…

– Я про больницу. Слышал, тебя никто не навещал.

– До Нижнего Новгорода четыреста километров. Разумеется, лежал один. Только на пару дней приезжала бабушка, чтобы поухаживать за мной после операции.

Пару минут шли молча. Я чувствовал, что Костя что-то хотел сказать, но побоялся. Поэтому заговорил снова я:

– Мне установили инвалидность на два года. Поэтому бабушка ухаживала за мной. Она всегда там, где пахнет хоть какими-то деньгами.

– Ну это бред. Деньги по инвалидности получает твой отец, а не ты.

– Так-то да, но… Я вчера услышал разговор между папой и мачехой, а ты знаешь, она меня ненавидит, и узнал, что они хотят от меня избавиться.

А вот теперь Костя действительно удивился. Я продолжил:

– Бабушка хочет, чтобы я жил у нее.

– Но почему они хотят тебя выгнать из дому?

Этот вопрос волновал меня больше всего. И тому находился вполне очевидный ответ.

– Потому что ненавидят. Но мне не впервой быть изгнанным из дома. Знаешь, чем я раньше занимался? Воровал. У собственных бабушек, родственничков, в магазинах, в различных офисах, в спорткомплексе, да даже в школе! На эти средства и жил… Обычно, меня выгоняли, когда папаша с мачехой уходили в запой.

Я не ожидал, что внезапно разозлюсь, но я разозлился и продолжал выражать гнев словами:

– Они даже не знают, сколько боли приходится терпеть в больнице. Каждые две недели операция и каждый день перевязки. Тысячи швов, болезненные процедуры, уж молчу о катетере, установленном в сгибе локтя. Ты представляешь, каково приходится, если нельзя сгибать руку десять дней подряд после каждой операции? И уж никто не представляет, каково просыпаться от наркоза с надеждой, что в палате находится кто-то, кто любит тебя, но увидеть лишь санитарку, подающую тебе утку!

Пораженный моими словами Костя некоторое время переваривал информацию.

– Да, нелегко тебе. А я провел лето на работе. На моей шее больная мама, трое братьев и две сестры. Отца нет. Матери едва хватает на еду. Вот и таскал цемент на стройке… Хочу сказать, на самом деле, многим нелегко. Причина, по которой тебя выгоняют из дома, не в ненависти, с ненавистью справиться можно, а с чем-то, с чем отец и мачеха справиться не могут.

Вхожу в подъезд, снимаю шапку и направляюсь к лифту. Долго стою перед кнопкой вызова, решаю: жать или не жать? Не жму. Ноги ведут по лестнице на девятый этаж.

В детстве я беспардонно врал одноклассникам, что хорошо живу. Что родители неплохо зарабатывают. Мне не нравилось быть честным. Потому что честность – ключ к моему внутреннему миру, где не было места даже для девчонки, в которую угораздило влюбиться.

Прохожу второй этаж.

Зато обо мне все знал Игорь. У нас были одинаковые проблемы и мышление. В мои одиннадцать лет, в июле, когда прошел слух, что Ленка, моя мать, разбогатела и живет в Казани, я с братом отправился на ее поиски. Тем утром он попросил нас сходить в магазин за соком, дал денег, а мы вместо этого ушли в столицу Татарстана – Казань, до которой пятьдесят километров. Мы прошли лишь порядка двадцати километров, когда дедушка нас хватился и стал разыскивать.

Третий этаж.

Нас случайно поймал по дороге знакомый, шедший из одной деревни в другую. Видимо, тоже любитель длинных пеших прогулок. Но тем было лучше. Потому что слухи не оправдались. Мама не разбогатела, и находилась в Лаишеве со сломанной загипсованной ногой. В феврале эту шлюху сбросили с четвертого этажа техникумского общежития, где ей довелось поучаствовать в групповухе.

Четвертый этаж. Ускоряю шаг.

В семнадцать лет я перестал часто видеться с Игорем. Он казался мне каким-то недалеким, беззаботным мальчишкой. А брат считал, что я не разбираюсь в жизни.

Пятый этаж.

Однажды он пришел ко мне с дивиди-плеером, сказал, что украл его у одного мужика, а тот оказался ментом. Попросил, чтобы я его спрятал.

Шестой этаж.

Тогда-то наши пути и разошлись. Я не стал выдавать его, но попросил уйти и никогда никому не предлагать преступать закон. Я – тот, кто поступил не по-братски.

Седьмой этаж.

Игорь на самом деле очень умный парень, просто до фанатизма увлеченный наркоторговлей и домушничеством. Из нескольких десятков, а может и сотни родственников я знаю еще троих умных людей.

Восьмой этаж.

В первую очередь, мой отец. Но он спился, и от его рассудка уже ничего не осталось. Во вторую, дядя Саша. Но он женился на рыжей сучке, она оказалась умнее его, в итоге он погубил свою жизнь, став собачкой на ее поводке.

Девятый этаж. Я дохожу до двери, жму звонок.

И третий человек – моя крестная Оксана. Она – единственная из родственников, реально любившая меня. Ценные советы крестной не раз помогали в бытовых вопросах, за что ее и ценю до сих пор.

Жаль, она не приняла мою бисексуальность. Из-за этого мы больше не общаемся.

Жму звонок еще раз. Наконец Аней открывается дверь. Она выглядит уставшей, словно всю ночь не спала. Прохожу в коридор, раздеваюсь, с Аней иду в зал. В зале вся Bish-B в полном составе.

– Пятеро дома, и никто не мог быстро дверь открыть?

Плюхаюсь на пыльное кресло непонятного цвета, то ли фисташкового, то ли салатового. Неважно, главное, по ощущениям, довольно мягкое. Смотрю на лица товарищей.

– Что такие кислые?

Андрей садится на диван напротив меня, спрашивает:

– Ты почему не сказал нам о раке?

– Я сам узнал о нем только неделю назад.

Кристи, валявшаяся на диване и грызшая яблоко, встревает:

– В любом случае, твое заявление на концерте было ахренеть как уместно.

Настя сердится:

– Женя, у Макса рак, не могла бы вести себя вежливее?

– Ой, простите, платочек для слез забыла.

Кристи поднимается с дивана и уходит на кухню. Влад почему-то стоит у окна и избегает смотреть в мою сторону. Эндрю продолжает:

– Мы все за тебя переживаем. Макс, ты наш друг. Ты обязан делиться такими вещами с нами.

Говорю, но не узнаю своего голоса:

– Поздно давать наставления, что я обязан, а что нет. Не в моих силах выбирать, когда умереть. Ты думаешь, молчать об этом – просто?

– Да, ты прав. Прости… Мы – группа, помнишь? И теперь твоя болезнь – наша проблема. Завтра концерт в Казани. Что будем делать?

Выпаливаю:

– Выступать!

– Но ты болен, мы не можем этого позволить!

– Болен, но не при смерти. Поверь, справлюсь.

Андрей качает головой.

– Нет. Я тебе не позволю. Не смей тратить оставшееся время на работу. Сейчас тебе остается только отдыхать. Веселись, Макс, съезди куда-нибудь, слетай. Хочешь, вместе посетим Египет? Что угодно! Но я не хочу, чтобы мой лучший друг горбатился на сцене до конца жизни.

Встаю.

Он считает выступления работой.

– Спасибо, конечно, но Макс Остин намерен выступить завтра в Казани. А сейчас, извини, я желаю полакомиться стряпней Влада. Раз аппетит есть, значит здоров.

И иду на кухню.

– Подожди.

Андрей поднимается и заключает меня в объятия.

– Мне надо бежать. Но вечером я заеду, еще поговорим.

Он уходит в коридор, а я оказываюсь на кухне. Кристи пьет чай с конфетками, напевает какую-то эпичную мелодию. А я чувствую, что подвел группу. Совсем не хочется, чтобы из-за меня Bish-B прекратила только начавшийся тур.

Слышу торопливые шаги, Настя подбегает и вцепляется в мое тощее тельце. Держит мертвой хваткой в объятиях. Плачет. Глажу ее распущенные черные волосы, она шепчет:

– Не верится. Всегда считала, ты доживешь до глубокой старости. Вместе со мной. У тебя же отменное здоровье, ты почти никогда не болел, и тут рак! Не верю. Может, все обойдется?

Действительно, со здоровьем у меня было все прекрасно. Я стойко сносил болезни, даже если болел гриппом. В детстве, например, чтобы выздороветь, было достаточно выпить рюмку водки и съесть луковицу, облитую медом. Или, к примеру, после операций раны заживали гораздо быстрее, чем у других таких же пациентов.

Говорю:

– Это карма. Вселенной мне были даны безграничные жизненные силы, но я воспользовался ими неправильно, и теперь ею они отбираются.

Настя всхлипывает, и мне становится грустно. Через год нас ждет неизвестность, но одно известно точно – Макс Остин покинет мир.

У Кейт звонит телефон. Она еще сильнее вцепляется в меня, я говорю:

– Насть, все хорошо. Я живой, я здесь. Не думай о будущем. Ответь на звонок.

Она достает телефон, грусть на заплаканном лице сменяется беспокойством.

– Это бабушка. Нужно бежать.

Она бежит в коридор, а я сажусь за стол и подтаскиваю тарелку с чьим-то недоеденным чизкейком.

Тоска на душе. И аппетит пропал.

Кристи смотрит на меня, не моргает. Я пытаюсь понять выражение ее лица, но не удается. Говорю:

– Прости, что подвел группу.

– Не парься. Хорошо, что сказал вообще. Иначе своими трясущимися культяпками запорол бы все следующие концерты. Для меня заменить на барабанах – ноу проблем, да и пацаны нас на вокале подменят. Короче, повезло тебе – продлил, считай, отпуск. Правда, теперь журнализды Андрюхе мозги затрахают звонками на твой счет.

Андрей – лидер. Это он, наш турменеджер, ведет переговоры с организаторами концертов. И он, наш пиарщик, решает, каким средствам массовой информации давать интервью. Он целиком посвящает себя группе, в то время как остальные, в том числе я, занимаются и другой деятельностью.

Эндрю живет с Кристи, поэтому во времена простоя Bish-B зарабатывает она. Кристи, та же Евгения, выучилась на египтолога и зарабатывает по профессии. Аня оказывается каждый раз на новой работе, в последнем случае была бухгалтером. Я и Влад – зарабатываем журналистикой. Настя – кассир продуктового отдела в торговом центре.

Лицо Кристи искривляется в улыбке:

– Я заметила, ты довольно легко принял рак. Значит ли это, что лечения нет?

Удивительно, жую чизкейк уже минуту, а заметил, что он невкусный, только сейчас.

– Лечение есть. Облучение, химиотерапия, облегчающие течение болезни процедуры. Но на третьей и четвертой стадиях вероятность успешного лечения невероятно низка.

– Понимаю. Ты правильно сделал, что отказался от него.

У меня просто не было выбора. Разумеется, я не желаю прожить последние месяцы, а затем, после бесполезных процедур, скончаться на больничной койке. Это не по мне. Пока есть время, я использую его для себя. Хотя бы постараюсь.

Женя допивает чай, поднимается.

– Я пошла. Закроешь за мной дверь.

Провожаю ее. Закрываю дверь, возвращаюсь в зал.

Аня по-прежнему в зале, сидит в кресле, опустив голову. Кажется, спит. Влада нет.

Иду в спальню. Он там. Уткнулся лицом в подушку. Сажусь на другой край кровати, спрашиваю:

– Надеюсь, ты не плачешь?

Он поднимает голову, отворачивается.

– Я не баба, чтобы рыдать.

– Вот и отлично.

– Я в порядке.

– А я и не спрашивал.

Макс Остин падает на свою подушку. У Остина и Лиса одна кровать на двоих. Благо, она очень широкая, пнуть случайно во сне не получится. Точнее, это не кровать, а доски с несколькими матрасами шириной во всю комнату.

Клонит в сон. Не вставая, снимаю с себя одежду, в одних трусах прячусь под собственное одеяло.

– Теперь, если позволишь, я посплю. Всю ночь не спал.

Хорошо, что за окном, которое ближе всего ко мне, нет солнца.

– И что же ты делал? С «подругой общался»?

Ох, нотки его голоса. К чему он ревнует? Зачем?

– Веришь, или нет, но да. Мы всю ночь просидели на кухне, вспоминая прошлое и анализируя настоящее.

– Ага, конечно. Вместо того, чтобы обсудить болезнь сначала со мной, ты решил сделать это с какой-то там бывшей.

– Бывшей лучшей подругой. И не ворчи.

Что они все на меня взъелись? Кажется, больной тут я, и меня следует утешать, любить, лелеять. И что на самом деле получаю? Сарказм Кристи, нравоучения и обиды Эндрю и Влада. Словно своим раком нанес им огромный ущерб. Одна Настя повела себя действительно так, как должна.

Пытаюсь уснуть, но из-за Влада не получается.

– И вообще, даже если занялся бы сексом с ней, что с того? Ты со мной вроде как не встречаешься.

Влад все так же, отвернувшись, обиженно говорит:

– Зато я, похоже, единственный, кто заметил, что ты постригся.

– Две тысячи рублей?! Вот столько я, по-твоему, стою?!

Кристи трясла телефоном. Она, как и все мы, получила извещение о гонораре. Вся группа в полном составе находилась в кабинете Эндрю.

Развалившись в кресле за письменным столом наш лидер, пиар-менеджер и просто друг стыдливо пожал плечами и опустил голову. Он говорил:

– Мы испытываем кое-какие трудности. Турне – дело затратное. Далеко не все рокеры, тем более российские, зарабатывают нормальные деньги. Уж смиритесь.

Кристи длинными красными ногтями вцепилась в край стола.

– Ты – наш директор. И от тебя зависит, как и сколько мы зарабатываем.

Кейт, обнимавшая мою руку, тихо задалась вопросом:

– Может, стать настоящими рок-музыкантами – нам не судьба?

Но ее услышали все. Стыд Эндрю сменился на гнев.

– И что хочешь предложить? Продаться? Стать новыми «Марсами»?

Мысль подхватила Кристи:

– Ведь и правда… Петь, играть умеем. Нас с потрохами раздерут, если заявим о желании податься в попсу…

Иногда некоторые из нас забывают, зачем они здесь. И кто они.

Рокеры. Ха.

Эндрю хлестнул собравшихся суровым взглядом.

– Честная музыка окупается не деньгами. И если кто из вас играет ради бабла, прошу выметаться из «Биш-Би». Порой приходится влезать в долги, чтобы иметь возможность выступать хоть на какой-то площадке, а чтобы выпустить альбом, надо бесплатно выкладываться по полной каждый вечер в течение нескольких месяцев. Хотите денег? А вот это видели?

Вольф сжал кулак и поднял средний палец вверх.

Утро седьмого ноября. Открываю глаза и замечаю, что одеяло упало на пол, что сплю на боку, а кто-то сзади меня обнимает. Оглядываюсь. Ну конечно, Влад. Что он себе позволяет?