Текст книги "Существо (СИ)"
Автор книги: love.and.ashes
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– Нечто подобное я и предполагал. Скорее всего, ожерелье осталось у твоей подруги, которая его надела. Либо оказалось недалеко. Я сообщу патрульным, чтобы они обратили внимание на что-то похожее.
– А если они заподозрят…
– Вряд ли.
Грайм слегка щурит единственный глаз, и Саше чудится во взгляде что-то странное – кажется, недоброе.
– И вот ещё что…
– Вырежешь язык. Я помню, – не выдерживает она.
– Я не об этом. Но впрочем, неважно.
Он поднимается с места и уходит не оборачиваясь.
========== 6 ==========
В последующие дни, впрочем, времени на раздумья у Саши оказывается более чем достаточно – и уж точно более чем хотелось бы. Башня восстановлена почти полностью, даже усилена, и гарнизон охотно заканчивает с последними деталями. Саша всячески участвует в процессе, несмотря на отсутствие опыта, – но это ей, разумеется, не мешает тихонько колупать себе мозг чайной ложечкой.
Что ей теперь делать?
Скажи Грайму. Он не учёный, но столько всего сумел выведать об этой истории. У него есть связи, он сможет добиться, чтобы ритуал провели правильно.
Да, вот только его сильнее всего заботит месть алхимикам. И то, что теперь никто не знает о тварях, и плохие солдаты. А так он был бы только рад сражаться и дальше. Достойная жизнь, достойная смерть, все дела. Не станет он останавливать тварей. Поставит Гильдию на место и будет счастлив.
Брось, ты и сама справишься. Надо только найти шкатулку. И способного алхимика из молодёжи, который будет только рад свергнуть власть в Гильдии, а заодно и ритуал провести. Не так уж сложно.
Это не твоя война. Не лезь. Найдёшь Энн и Марси, найдёте шкатулку – и валим отсюда, валим. Ввяжешься в интриги – всем троим несдобровать. Да и не факт ещё, что шкатулка уцелеет после ритуала.
Нет, так нельзя. Эти люди… то есть жабы… да без разницы. Они умирают – понимаешь, умирают? А ты можешь это остановить, и не можешь всё так оставить.
Скажи Грайму. Он всю жизнь угробил на этот каньон. В конце концов, он как минимум заслужил.
Не лезь, не твоя война…
За этой неслышной, но крайне увлекательной беседой с самой собой Саша даже не замечает, как работа подходит к концу. И будто просыпается, встрепенувшись, возвращается ненадолго в реальность, обнаружив, как в столовой вовсю готовятся к празднику по случаю оконченной работы.
– Так. Ты нужен им там, – не терпящим возражений тоном заявляет она Грайму. – С самого начала праздника. И ешь и пей вместе со всеми, без всяких этих «я не могу сидеть за одним столом с рядовыми» и остального…
– Было бы что праздновать, – хмуро хмыкает он. – Из-за этого остолопа Перси две паршивые цапли нанесли такой урон! Не каждую волну башня так страдала. Они хотят надраться просто потому, что исправили свою же ошибку?
Сашу, впрочем, не оставляет ощущение, что он доволен результатами стройки, и возмущается скорее для проформы.
– Пошли.
И больше он не сопротивляется.
На краю сознания, наряду с непрекращающимся спором о шкатулке, маячит ещё мысль о том, что самое время бы аккуратно уточнить дальнейшие планы. Ей было обещано, что когда башню восстановят, они с солдатами отправятся в долину, чтобы навести порядок – ох, уточнить бы, что Грайм под этим имел в виду – и найти Энн и Марси; так вот, башня отстроена, и когда они теперь двинутся в путь? Но совершенно невозможным кажется затронуть эту тему сейчас – когда вокруг бушует праздник, когда к ней постоянно подходят к разговорами, садятся рядом и искренне улыбаются те, к кому за всё это время она и сама успела привязаться.
И каждый из них может погибнуть, если ты неверно распорядишься шкатулкой.
Тем не менее, Саша замечает, когда Грайм – изрядно выпив, на удивление любезно для себя пообщавшись с солдатами – ближе к утру покидает праздник и уходит в комнату; выждав минут десять, она направляется следом.
Грайм задумчиво взвешивает в руке длинный тонкий меч, обычно стоявший в углу комнаты; затем, резко развернувшись, делает выпад, со свистом рассекая воздух – и задевает лежащий на столе шлем, который с чугунным грохотом катится по полу.
Саша стоит в дверях, старательно пряча улыбку.
– Слушай, капитан, если не помешаю…
Он поднимает взгляд, как обычно, никак не удивляясь её присутствию.
– Хотела сказать, что ты сегодня был хорош. Ну, в плане… взаимодействия с коллективом и всё такое. Не в плане вот этого, – она кивает на поверженный шлем.
– Спасибо, – сухо усмехается он и добавляет с едва ощутимой горечью:
– А с этим мечом мне никогда не удавалось сладить.
– Я бы хотела уточнить… наши дальнейшие планы.
– Ты о моём обещании? Я сдержу его, – немного раздражённо отвечает он. – Сейчас грядёт очередная волна, но как только мы её отразим и устраним ущерб – я отправлю разведчиков во все части долины. Они выяснят обстановку, а заодно и поищут твоих друзей. Под прикрытием. От патрульных жаб многое могут скрывать. Но… даже если мы найдём твоих друзей и ожерелье, мне ещё нужна будет твоя помощь.
– Чтобы навести порядок в долине?
– Да. Алхимики давно расстарались, чтобы лишить башню былой чести, – спьяну в его голосе особенно слышна уничтожительная злость. – Но раньше нас хотя бы уважали. Теперь кое-где наших жаб не ставят и в грош. Нужно выяснить причины и разобраться.
Саша способна его понять. Более чем. Но не может отделаться о мысли, что сейчас, в их ситуации, всё это – слишком не главное. Но, наверное, она не права.
– Как ты понимаешь, что грядёт волна? – она переводит тему.
Грайм извлекает из ящика стола нечто вроде самодельной тетради – стопку бумаг, прошитых толстой нитью. Приглядевшись, Саша не верит своим глазам. Дневник атак, совершенно аналогичный тому, что она видела у Рика; зарисованы твари куда более схематично, зато подробно описаны аккуратным, остроугольным, абсолютно неразборчивым почерком.
– Они особым образом атакуют перед волной. Резко меняется вид монстров, происходит одна-две атаки, после – длительное затишье. Сейчас, возможно, будет ещё одна обычная атака, но затем – волна, практически наверняка.
Почему Рик об этом не сказал, невольно думает Саша. Хотя, конечно, это сейчас не важно.
– Солдаты уже знают?
– Нет. Я сообщаю только тогда, когда не остаётся почти никаких сомнений.
– Они не спрашивали тебя, откуда у тебя такая информация?
– Да нет, – он насмешливо хмыкает. – Едва ли им такое интересно.
Интересно, много ещё здешних воинов ведёт такой же дневник у себя в тумбочке?
– Мда. Успехи ты делаешь, но уж больно медленно, – Саша обречённо ощущает, как внутри просыпается раздражение. – По-прежнему невысокого мнения о своих солдатах.
– Они заслужили.
– Они боятся и презирают тебя. Потому и не проявляют никакой инициативы. Считают, что ты всё равно как минимум не поймёшь и наорёшь, а как максимум – пошлёшь за выкрутасы на гауптвахту.
– Откуда тебе знать?
– Да и правда, откуда. Это ведь не я была с ними все эти месяцы запанибрата, не я выслушивала их проблемы, не я поддерживала, не я переубеждала, не я восстанавливала в коллективе нормальную атмосферу, которую ты рушишь и даже не замечаешь…
Её определённо, определённо заносит. Стоило бы заткнуться на грёбаную минуту, чтобы снова взять себя в руки, а разговор – под контроль; стоило бы – но она почему-то так не делает.
Возможно, всё это действительно откликается в ней чуть большей болью, чем следовало бы; гораздо большей, чем хотелось бы признавать.
– Тебе совсем на них плевать, тебя не волнуют не то что они сами, но даже их жизни, признай. Они для тебя – потери, кадровые единицы. Тебя волнует статус, тебя волнует репутация башни, тебя волнует, будут тебя считать доблестным капитаном Граймом или главарём коллекторов, тебя крайне волнует месть алхимикам, но только не твои люди… жабы… да не важно! Признай, попади в твои руки шкатулка, ты использовал бы её, чтобы унизить Гильдию, но не остановить тварей. Исчезнут твари – твоя жизнь потеряет смысл, верно?
Ну что же. По меньшей мере, она всё же задала этот вопрос. Определённо слишком напрямую – но судя по вспыхнувшим яростью глазам Грайма, едва ли он что-то заподозрил.
А в следующий миг – он накидывается на неё с мечом, и, кажется, совершенно всерьёз, намереваясь как минимум ранить. Саше, впрочем, некогда вглядываться; она успевает увернуться и крайне этому рада.
– Не смей так говорить! – ревёт он. – Я потерял здесь мать!
Ещё выпад – Саша вновь отскакивает, отступая к двери.
– Ты ещё не поняла, что здесь происходит, ты даже не видела волн! Твоих друзей ещё не потрошили на твоих же глазах!
Он продолжает атаковать, зло и на удивление точно; не верится, что тот эпизод со шлемом имел место каких-то десять минут назад. Если бы Грайм не счёл тяжёлые латные доспехи лучшим нарядом для праздника – его меч наверняка уже проткнул бы Сашу; но так – ей раз за разом удаётся увернуться. И до заветной двери всего пара шагов.
На его слова она не отвечает – чтобы не отвлекаться, не сбивать дыхание, да и… нечего, по правде говоря, ответить.
– Легко налаживать атмосферу, пока думаешь, что всё это игры!
– Ты потому меня и нанял, разве нет? – всё же выдыхает Саша.
– Да! Но не лезь не в своё дело!
Саше наконец удаётся вцепиться в заветную дверную ручку; она рывком тянет её на себя и вываливается наружу, решив не продолжать столь захватывающий разговор. Захлопывая дверь, она слышит металлический лязг – угодила Грайму то ли по мечу, то ли по латам – но мчится, не обращая внимания, вниз по лестнице, а затем теряется в клубке свежеотстроенных коридоров. Погони за собой она, впрочем, не слышит: видимо, Грайм рассудил, что доводить пьяную размолвку до смертоубийства всё-таки не стоит.
Повезло. Твою же мать, бухло бухлом, а всё же она думать не думала, что он так к этому относится.
Скажи ему про шкатулку. Ты же видела, он не притворялся.
Тряхнув головой, Саша накрепко запрещает себе размышлять о всяческих моральных дилеммах до завтрашнего – уже сегодняшнего – утра. И отправляется в большой зал, где наиболее стойкие жабы – в немалом, надо признать, количестве – до сих пор продолжают праздновать. Не планируя возвращаться в комнату, она проводит с ними несколько часов, дожидаясь момента, когда все попадают спать в самых неожиданных местах и составах; а затем, аккуратно устроившись в одиночестве на деревянной лавке в углу, засыпает без снов.
***
На следующий день, хорошенько проспавшись, Саша первой подошла к Грайму и сказала:
– Извини. Я вчера была неправа. Я сказала много лишнего.
Подспудно она была плюс-минус готова к новой встрече с мечом, но Грайм лишь кивнул и сухо ответил:
– Извини. Это было взаимно.
С того момента между ними повисла ощутимая прохладца; но вскоре на такую мелочь, как межличностные отношения, всем стало плевать. Произошла ещё одна атака – ничем не примечательное явление гигантской металлической сколопендры, медлительной и странной, – через пару дней после которой Грайм объявил всеобщую подготовку к волне.
В башне воцарилась мрачная, суетливая тревога.
Жабы ставят укрепления, собирают свои лучшие доспехи и в кои-то веки начинают усиленно тренироваться, без всяких пинков и прочих мотиваций; Саша бродит по башне, несколько растерянная, помогает чем может и не лезет с лишними расспросами – сейчас не время. Хотя хочется.
Мерзко, но после того… гхм… разговора с Граймом в ней впервые поселился страх. Ну или что-то вроде. Во всяком случае, происходящее внутри ей не нравится. Она никогда, конечно, не хотела умирать, но раньше не думала об этом так часто. И правильно. Это лишнее.
Они практически не разговаривают, несмотря на то, что перед волной, возможно, и было бы что обсудить; Сашу иногда мажет мыслью, что она должна сказать про шкатулку – сказать сейчас, потому как в волне может погибнуть. Но именно из-за этой мысли сказать – означает утвердить свой страх смерти, признать реальную опасность; и она, разумеется, так не сделает. И молчит.
Как-то раз она притёсывается к Рику, пока тот ставит орудия возле бойниц; он очень рад её компании и охотно рассказывает о том, как прогнозирует по своим записям волны, порой почти слово в слово повторяя Грайма. Саша еле прячет грустную усмешку, отчего-то впервые чувствуя себя беспомощной.
Через пару дней вечером разражается странная, с частыми вспышками беззвучных, похожих на молнии, зарниц, гроза – и Саша, равно как и остальные обитатели башни, прекрасно знает, что это значит. Ужин проходит в нехорошем, напряжённом молчании; изредка солдаты переговариваются между собой, но – тихо, почти шёпотом, будто боясь это общее молчание разрушить. Саша отставляет тарелку, не доев, и поднимается наверх.
– Ты им нужен, – объявляет она, едва открыв дверь. – Иди и поговори с ними.
Грайм стоит у окна, спиной к ней, и разумеется, не разворачивается.
– О чём разговаривать? Они всё знают и так.
– А тебе и не нужно сообщать никакой новой информации.
– А что нужно?
Саша почти уверена, что он придуривается.
– Вдохновить их. Поддержать перед битвой, – и он добился цели: она сама себе кажется сейчас смешной, а сказанные слова – нелепыми и громкими.
– Вот как. Мне казалось, или ответственной за вдохновение раньше была ты?
– Ты. Им. Нужен, – зло, сквозь зубы цедит Саша. – Иди к ним, капитан.
Она уходит, хлопнув дверью чуть громче, чем следовало бы, и возвращается в столовую. Грайм появляется спустя минут десять. Его речь сложно назвать шедевром ораторского искусства, равно как и апофеозом искренности, но по меньшей мере видно, что он старается. Лица многих воинов проясняются, и Саша мысленно оценивает выступление на твёрдую четвёрку.
Весь остаток вечера она почти постоянно думает про шкатулку – и по-прежнему молчит. Впечатление от той пьяной перебранки слегка спало, и в том, как поведёт себя Грайм, узнав правду, она вновь не уверена. И ещё она не верит – совсем не верит – в то, что завтра может погибнуть. Или что он может погибнуть – впрочем, это уж совсем абсурд. Или что кто-нибудь… да чёрт знает, может быть, он специально решил её припугнуть, заподозрив, что про попадание в этот мир она рассказала не всё?
Словом, рисковать и торопиться явно сейчас не стоит.
После волны она обдумает всё спокойно.
========== 7 ==========
Страшно ей только в самом начале – когда она видит издалека лязгающее чёрно-серебристое месиво, и отчётливо осознаёт, насколько же их много.
Потом не остаётся ни страха, ни каких-либо других эмоций. Всё внутри будто цепенеет и застывает, пока Саша механически и точно, будто робот, отбивает одну за одной атаки; и лишь картины того, как солдаты, хорошо ей знакомые, в чём-то близкие, орут от боли, страдают и гибнут под металлическими шипами и лезвиями – впечатываются в это оцепеневшее сознание, остаются там надолго, надолго, может быть, навсегда.
Волну отражают успешно. Не проходит никто.
Десять убитых, двадцать шесть раненых, буднично оглашает Грайм вскоре после боя. Саша, конечно, и не думала ничего подсчитывать, раз за разом склоняясь над истекающими кровью жабами, приводя в чувство, оказывая первую помощь, а порой с содроганием в горле молча опуская веки; ей плевать на числа, но какая-то часть сознания машинально складывает и отмечает – тридцать шесть, почти половина гарнизона.
К лазарету присоединяют две соседние комнаты – иначе раненых будет некуда класть. Башня, к слову, пострадала несильно, после атаки цапель разрушения и впрямь были куда более масштабными; у Саши сложилось ощущение, что металлические твари каким-то образом чуяли живую плоть и атаковали именно её. Достаточно метко. Поэтому потерь так много.
Косую рану в нижней части бедра она не то чтобы не замечает, жгучей боли сложно не заметить – но это кажется неотъемлемой, вполне естественной частью всего происходящего; и лишь услышав от медбрата «иди-ка сюда, я тебя перевяжу» – Саша вдруг понимает, что тоже ранена. Впрочем, это ровным счётом ничего не меняет – рана ерундовая, практически царапина, и хромота мешает не особенно сильно; оставаться в лазарете Саша на этот раз отказывается наотрез. Она нужнее в других местах.
И целый день она помогает раненым, поддерживает как может тех, кто потерял близких в битве, выслушивает тех, у кого волна была первой и кто был не готов; и в глубине души ей кажется, если честно, что что-то непрерывно орёт у неё внутри, надрывно, до хрипоты, и всей своей деятельностью она пытается только заглушить этот крик.
Что же, если так – пожалуй, это лучший способ. Во всяком случае, для окружающих.
Только поздним вечером, ближе к ночи, она возвращается в комнату; садится у окна – и смотрит в густую тьму невидящим взглядом. В голове ни единой мысли, и едва ли ей хочется это менять.
Грайм подходит сзади неслышно, как обычно, для неё практически незаметно.
– Ты привыкнешь, – тихо, почти шёпотом говорит он.
– Привыкну? – с усмешкой хмыкает Саша, продолжая пялиться в темноту. – Да нет, спасибо, я не намерена к этому привыкать.
– Ну… нет, как угодно, если ты…
– Я не намерена к этому привыкать, – она резко разворачивается к нему, заставляя устыдиться очевидной догадки, – потому что я солгала тебе, капитан. То, как мы попали сюда… Это было не ожерелье. Это была шкатулка.
– Шкатулка Бедствий?
– По всей видимости, если другой такой нет.
И всё так легко и просто. И чего было пережёвывать этот момент сотни раз в своих мыслях. И даже в глазах Грайма она не наблюдает особенного шока, хотя видит, что он, кажется, и вправду этого не ожидал – во всяком случае, едва ли считал такой вариант вероятным.
– В остальном я не лгала, – на удивление спокойно и складно продолжает она. – Мы достали… мы украли её в комиссионке. В крышку были вделаны камни. Мы открыли её, сверкнула молния, и мы оказались здесь… я оказалась здесь. По поводу остальных – не знаю. Но если они попали в Амфибию – мне бы крайне хотелось рассчитывать, что в погоне за шкатулкой ты их не тронешь. В благодарность за информацию.
Сердце колет болью, но какой-то очень сдавленной, смутной, далёкой. Ей сложно вспомнить лица подруг – вдруг понимает Саша, и должна бы этому испугаться, но не чувствует по-прежнему почти ничего. Только что-то чёрное, густое, могучее и уверенное в своей силе, просыпается и тихонько ворочается внутри; это и эмоцией-то не назовёшь – но что это, понять трудно. Нечто сродни интуитивной магии из дурацкого фэнтези?
– Ты ведь понимаешь, капитан, – чёрное и могучее окутывает её изнутри, отчего она чувствует себя спокойно и как-то правильно, – какое безрассудное доверие я проявила, рассказав тебе об этой штуке? После всего, что о ней узнала?
– Понимаю, – глухо говорит Грайм. Он смотрит без злости и даже без удивления – но тяжело, будто терпит не слишком сильную, но выматывающую боль.
– Я сделала это ради них, – Саша мотает головой, указывая подбородком вниз, туда, где находится большая часть башни, но прежде всего – лазарет. – Ты очерствел и привык к их смерти, капитан… я просто констатирую факт, не важно, хорошо это или плохо, – быстро добавляет она, не желая тратить сил на очередные разборки. – Я не хочу, чтобы ещё кто-то умирал или привыкал. Поэтому сказала тебе о шкатулке. Ты сделаешь так, чтобы ритуал был проведён.
Она говорит как прежде спокойно, но при этом ощущает в себе необычайную уверенность и злую силу; то чёрное затопило её до краёв – и изливается наружу, через рот, через глазницы, точно гуталиновое зло в каком-то ужастике.
– У тебя есть связи и достаточно информации, ты засунешь свою гордость в жопу, найдёшь алхимика, которому можно доверять, и сделаешь так, чтобы он провёл ритуал. Смотивируешь. Заставишь. Разберёшься с тварями. После можешь разбираться с алхимиками. Переворот. Революция. Хоть геноцид. Мне насрать.
В лающей отрывистости своих слов она слышит его же интонации – в те минуты, когда он отдавал приказы.
– Если же ты этого не сделаешь… – она вздыхает, неожиданно порывисто и глубоко, ощущая, что воздуха и вправду стало мало от боли, сдавившей грудину, – я знаю тебя, капитан. Ты не боишься смерти и научился терпеть позор, ты дерёшься в сотни раз лучше меня и крадёшься как ниндзя… Ты очень крутой, если честно, – внезапно с усмешкой вырывается у неё, превращая пафосную речь в зловещий монолог Джокера. – Но если ты не используешь шкатулку для ритуала – я отомщу, поверь. Я ещё не знаю, как, но знаю точно – ты пожалеешь о том, что сделал. Я найду способ. И не покину Амфибию, пока не буду уверена в том, что всё хорошо.
Она не проявляет ни гнева, ни злости, и то, что она говорит – не угроза, не предупреждение, а констатация факта; сейчас она отчего-то уверена, что говорит правду. Что всё так и будет, и плевать, что она не имеет ни малейшего представления, как именно этого добьётся. Чёрная интуитивная магия исторглась наружу – и изменила мир, и поразила жертву.
Наверное.
Грайм смотрит на Сашу очень, очень странно, и ей никак не удаётся прочитать его эмоции. Видимо, она не настолько хорошо ещё изучила их вид, чтобы понимать такие спутанные чувства; или просто сейчас не в том состоянии, после всего, что произошло. Кто ж его знает, как чёрная магия влияет на этические способности.
Затем он внезапно вытягивает вперёд руку – и медленно проводит длинным тонким пальцем по былой царапине на лице Саши.
– Почти зажила, верно?
– Верно, спасибо за беспокойство, – нехорошо усмехается она, услышав в его словах угрозу. – Кстати, ты уверен, что твои солдаты простят тебе – мою смерть?
Он задерживает взгляд в её глазах.
Жабьи вертикалины зрачков. Давно уже – поди пойми, с каких пор – кажутся ей привычнее человечьих. Зеркала в башне не очень в ходу – а больше человечьи увидеть негде.
– Я совсем, совсем не об этом, – глухо, с по-прежнему не до конца понятной Саше эмоцией говорит он, покачав головой. – И нет. Разумеется, не простят.
Он убирает руку.
– Вот и славно.
Она снова отворачивается к окну, и вскоре забывает о существовании остального мира, будто прячась за невидимую преграду. Кажется, Грайм какое-то время ещё сидит неподалёку и даже что-то ей говорит – но она не слышит, а он не настаивает на том, чтобы она услышала. Вот и славно.
Когда крики внутри становятся невыносимо громкими, она молча встаёт, идёт за ширму, переодевается и падает на кровать.
========== 8 ==========
Последующие дни Саша всецело отдаёт гарнизону. С утра до вечера – проводит у постелей раненых, ухаживая за ними, помогает ремонтировать повреждённые части башни, чинит чужое снаряжение… и говорит. Говорит, говорит, говорит. Со всеми, кому сейчас нужно, чтобы с ними хоть кто-то разговаривал, – а таких в башне сейчас предостаточно.
Иногда ей кажется, что она сама первая в этом списке. Но у неё совершенно нет времени об этом думать. Напуганные, удивлённые, поражённые до глубины души первой битвой, разбитые в прах потерей близких, опьяненённые своим выживанием – солдаты нуждаются, очень нуждаются в ней. Ещё никогда она не чувствовала себя такой нужной.
Папочка бы точно ею гордился.
Она выматывается так, что вечерами засыпает мгновенно – и это крайне любезно со стороны её организма; если она сейчас хоть на полчаса останется в тишине, без всяких занятий, не вымотанной до неспособности держаться на ногах, то неизбежно прислушается к тому, что творится внутри, – и едва ли придёт в восторг от того, что услышит.
С Граймом они почти не разговаривают; порой она и вовсе забывает о том, что он находится рядом. К списку тех, кому нужны целительные беседы, он-то как раз явно не относится; что же касается уроков терпимого отношения к окружающим… пошли они на хер. Сейчас Саше всё это отчего-то кажется лживым, неуместным и совершенно бесполезным – хоть умом она и понимает, что это не так.
Впрочем, он, кажется, сейчас в подобных уроках и вправду не нуждается. Весь гарнизон внезапно сплотился, будто сделавшись единым организмом, накрепко связанным невидимыми сосудами; и Грайм – оказывается неотъемлемой частью этого организма. Саша как никогда остро ощущает, сколько он знает и видел того, чего ей даже и не снилось в прошлой, сытой жизни, шедшей по правилам бизнес-коучей.
И оттого ей удивительно то, что случается как-то вечером спустя… неделю? дней десять? Она давно уже потеряла счёт времени.
– Саша, – внезапно произносит Грайм глуховато, тихо и хрипло, как раз в те десять минут, что она бултыхается между «доползти до комнаты» и «вырубиться, упав лицом в подушку».
Забавно, что она по интонации понимает мгновенно: речь пойдёт о чём-то важном. И честно цепляется за реальность ещё ненадолго, хотя всё тело назойливо гудит, требуя сна.
– Да?
– Я хотел тебя поблагодарить.
– За что? – переспрашивает она с усмешкой; еле заметной, но явно несвоевременной.
– Ты очень сильная. Я не ждал от тебя такого. То, что я говорил тебе тогда, до волны… я ошибался. Ты очень помогла солдатам. И особенно помогаешь сейчас.
– Спасибо, – тихо выдыхает Саша. Ей приятна его похвала, пускай она понимает, что вся её «сила» – лишь помесь из привычки всегда держать лицо и стремления сделать всё для тех, за кого несёшь ответственность; пускай она уверена, что как только – если только когда-нибудь – вернётся в свой мир, первым её запросом в гугле будет «посттравматическое стрессовое расстройство».
Но ей не так приятно, как могло бы. Ей сейчас всё – не так, как могло бы, будто она находится за толстой мутной плёнкой; и от этого досадно и как-то горько.
Не так досадно и горько, как могло бы.
– Я отдал патрульным инструкции по поиску шкатулки. И приказ не причинять вреда твоим друзьям.
– Спасибо, – повторяет она.
Какое-то время они смотрят друг другу в глаза, и Саша внезапно ощущает между ними что-то странное и хрупкое – то ли доверие, то ли благодарность.
Жаль, что этого не было раньше. Многое было бы проще.
И на секунду ей хочется сказать ему в ответ что-то похожее. Что она тоже во многом была неправа, а он – не так уж и не прав; что она и вправду не понимала раньше чего-то важного; и что эта башня, несмотря ни на что, – совсем не худшее из мест, в которых она могла бы оказаться.
Но хочется не так сильно, как могло бы.
– Спасибо, – повторяет она в третий раз. – Правда. Спокойной ночи, капитан.
И падает лицом в подушку. С весьма предсказуемым результатом.
***
Она ничего не замечает ещё долго, непозволительно долго. Проходит две недели, три… вести счёт времени по-прежнему кажется бесполезным, но словом, проходит порядочно. Папочка бы точно ею не гордился. И мамочка. Мамочка особенно.
Незаметно, понемногу всё в башне возвращается на круги своя. Выздоравливают раненые, увядают первые цветы на могилах убитых; вспоминают, как жить, выжившие, и зарастают свежими кирпичами пробоины в грузном теле башни. Возвращаются из объездов первые патрульные – без всяких, впрочем, результатов в отношении поиска шкатулки, но со свежими новостями об обстановке в долине; путешествие туда, обещанное Граймом, уже кажется где-то совсем не за горами – но об этом пока что никто не говорит, чему Саша, признаться, не слишком расстроена.
Они с Граймом идут по двору, оглядывая прибывшие повозки, негромко обсуждая грядущие закупки для лазарета; и как раз проходят мимо парочки патрульных, которые явно слишком увлечены беседой, чтобы замечать что-то вокруг.
– Твою мать, да если бы я наткнулся в деревне на ещё одно существо вроде Саши… – долетает до них обрывок фразы, сказанной явно чересчур громко.
Этого парня она знает шапочно – тот много времени проводит в патрулях; но отношения у них всё же неплохие. Саша почти уверена, что контекст у фразы был положительный: «ищи дурака с таким соперником махаться» – вот что ей, кажется, удалось непроизвольно, краем уха уловить до этого. Впрочем, она может и ошибаться.
Особенно судя по тому, что Грайм резко застывает на месте, как вкопанный. А затем – размашистым, резким, безошибочным движением поддевает незадачливого патрульного мечом за ворот кольчуги и подтягивает к себе.
Саша вздрагивает. Какого чёрта. И этот показушный, пошлый жест – просто отвратительно. Ещё похуже тех ритуальных царапин.
– Повтори ещё раз, что ты сказал, – медленно, очень медленно, безнадёжно ледяным голосом произносит Грайм.
– Ты что творишь? – одними губами шипит Саша.
Он игнорирует и её реплику, и меткий удар по щиколотке. Патрульный пялится на него, цепенело хлопая глазами, но осторожно молчит.
– Повтори! Ещё раз! Что! Ты! Сказал!
Лёд в его тоне ломается, переходя в клокочущий рёв, отчего патрульному – Саша ясно видит – становится легче.
– Мы с Ларсом вспоминали одну легенду, капитан, – говорит он на удивление спокойно для того, чей ворот кольчуги нанизан на острие меча. – О существах, обитающих в заброшенной деревне. Рассказать?
И в едва уловимых нотках его голоса Саше мерещится что-то вроде издёвки. Командир, готовый вот так спонтанно и резко вызвериться на солдата, вызывает не только и не столько страх – но и усмешку, и даже что-то сродни презрению. Всё закономерно, и Саше горько это наблюдать. Они что, вернулись – опять – к исходному во всех смыслах?
От следующего движения Грайма она вздрагивает – и лишь усилием воли заставляет себя не зажмуриться, поняв, что произойдёт дальше.
Без спешки, тяжело и взвешенно он замахивается рукой, одетой в кольчужную перчатку, – и с размаху бьёт патрульного по челюсти. Мотнувшись из стороны в сторону, точно набитый тряпьём мешок, жабья голова понуро застывает на месте. Патрульный сносит удар покорно, не пытаясь увернуться, на корню подавляя – если оно вообще было – поползновение дать сдачи.
Твою мать.
Такое случалось только в самые первые дни, ещё до начала всех занятий по управлению коллективом, и то – от силы пару раз, в самых стрессовых ситуациях. Какого хера…
– Если ты ещё раз позволишь себе такую легенду в её адрес, будешь искать свою пустую башку в придорожной канаве! Ты здесь – никто, пыль, мусор, и права на такие выражения у тебя нет и никогда не будет!
Саше очень, очень не нравится, как патрульный смотрит в ответ – исподлобья, хмуро, широко раздувая ноздри тихим и частым дыханием; будто бы больше совсем не боится. Она невольно думает о том, что с такого не-страха, должно быть, начинались когда-то революции.
И на чью сторону ты встанешь, если будет бунт, а?
– Так, хватит! – резко объявляет она, слыша в собственном голосе непривычный металл. – Капитан, я говорила Раттлеру, – ох, вовремя вынырнуло из памяти имя этого парня, – что не против, чтобы меня и других людей так называли. Отпусти его.
Единственный глаз Грайма обдаёт её гневом; и за те несколько секунд, что длится эта невидимая атака, Саша понимает – быть может, сторону выбирать уже и не придётся.
Но затем он грубым рывком убирает меч обратно в ножны. Раттлер запинается, делает пару нетвёрдых шагов на месте, но удерживается на ногах.
