Текст книги "Змеиное гнездо (СИ)"

Автор книги: liset.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Она была занята – делала один из самых важных выборов в своей жизни.

– Отличный выбор, малышка, – похвалил её Гриндевальд и коснулся пальцами её бледной щеки – ради этого он даже снял перчатки. Другая его ладонь легла ей на обнажённое колено и почти обожгла горячим знойным жаром открытой кожи, но Ликорис не дрогнула.

Вместо этого Ликорис ослепительно ему улыбнулась, прямо как в детстве – папе, обнажив безупречные белые зубы.

– Подарите мне Францию, герр Гриндевальд?

Он прижал кончики пальцев к её запястью, а кривящиеся в знающей усмешке губы трепетно коснулись её шеи.

– Я подарю тебе весь мир, Ликорис.

И он не солгал. Геллерт действительно подарил ей всё, что обещал.

Она стояла справа от Геллерта и улыбалась с ослепительной яркостью, мягко придерживая его за локоть; в её хрупких пальчиках был зажат тяжёлый букет белых роз, а край длинного шёлкового платья касался пола. Из-под алого подола выглядывали красные туфли.

Ликорис счастливо улыбалась: ей принадлежал Геллерт, а Геллерту принадлежал весь мир.

А в толпе – она видела, видела точно; в толпе стоял отец и аплодировал, – молча и с лёгкой улыбкой.

========== «Дружба, которая», Антонин Долохов(/)Корбан Яксли. ==========

– Я уже и не ждал тебя, придурок.

Долохов тянет к нему руку через решётку – дрожащую, подрагивающую; пальцы у него трясутся в болезненном треморе. Вот только у Корбана нет отвращения к этим грязным ободранным и окровавленными рукам, нет и быть не может.

Друзья не должны вызывать отвращения.

Корбан нервно закусывает щеку изнутри и болезненно кусает губы, прежде чем крепко пожать Долохову руку. Она очень горячая, почти лихорадочно, и это страшно – в Азкабане холодно до бьющего озноба, а Долохов весь пылает. Кажется, он болеет. Это плохо.

– Спешил как мог, дружочек, – легкомысленно отшучивается он, а на губы лезет безнадежная хулиганско-клоунская улыбка, хотя внутри ломает и корежит.

От несправедливости, наверное. Всё было не так. Неправильно. Должно быть иначе.

Долохов на самом деле был дерьмовым другом, и Корбан знал это с их самой первой встречи – когда Лорд представил ему Антонина и бросил, мол, вот он, твой наставник, Корбану было всего семнадцать. Время развлечений, дебоширства и глупых шуток, время отчаянной горячей юности. А ещё у него тогда намечался роман с хорошенькой хаффлпаффкой, и ему было вообще не до Долохова.

А вот Долохову было до него дело. Забавный парадокс, на самом деле. Пять жалящих, три щекотных, семь круциатусов – это всего лишь часть обучения, придурок, терпи. От такого уж точно не умирают. От такого иногда калечатся, но тебе это не грозит.

Корбан его тогда ненавидел – люто, яростно, всем сердцем, отчаянно и зло. Сжимал руки в кулаки и сбивал костяшки в кровь ударами бессильного яростного гнева. Антонин же безжалостно швырял его в стены на тренировках и ломал ему руки и ноги – однажды он перерезал Корбану сухожилия, и тому на руках пришлось ползти по земле, чтобы добраться до порт-ключа.

В обучении своих учеников Антонин даже не переходил – перелетал все мыслимые и немыслимые границы навязанных и чужеродных ему норм.

Долохов хохотал, когда разливал виски ему на окровавленные бока; Долохов хохотал, когда вручную зашивал ему плечо обычными маггловскими нитками; Долохов хохотал, когда за шкирку вытаскивал его из горящего дома; Долохов хохотал, когда окунал его с головой в таз с водой.

Долохов хохотал, когда… всегда. Просто – всегда.

Их дружба была самой странной – какая дружба может быть между безумным русским авантюристом из далёкой снежной страны с дремучими лесами и славным мальчиком из хорошей семьи?

А дружба была. Незримая, тонкая, растянутая шелковой тугой нитью, связывающая. Дружба-потребность, дружба-симбиоз, дружба-спокойствие. Дружба низшего уровня – когда тебе не с кем выпить, а у меня лишняя бутылка; когда тебе нужно зашить разорванный бок – у меня есть новая иголка; когда тебе нужно хорошенько выспаться – в моем доме есть лишняя кровать.

Корбан таскался за Долоховым, как привязанный – кабаки, пабы, бордели, маггловские дома, кабаки, пабы, бордели, маггловские дома… и буквально с ума сходил: горячие, отчаянные, безумные, абсолютно сумасшедшие семнадцать, кровавые и тягуче-длинные, наполненные огнём, кровью, дымом, похотью и водкой – глотай же, глотай, не останавливайся.

Дружба-нож – обоюдоострый нож, за который хвататься больно и резаться до крови легче лёгкого. Дружба, способная заставить выхаркать собственные лёгкие. Дружба, способная столкнуть глубже в дерьмо, грязь и нечистоты, или же дружба, способная протянуть ладонь – лихорадочно дрожащую в агонии подступившей болезни.

Дружба. Просто дружба двух сумасшедших.

Тогда Антонин хохотал – и первым бросался в драку против трех вооружённых авроров с куском арматуры или сломанным ножом. Антонин хохотал – и одним взмахом палочки поджигал маггловские дома, а потом стоял опасно близко, и жадный горячий огонь ласково лизал носки его сапог. Антонин хохотал – и грубо хватал Корбана за руку, утаскивая за собой в сияющий провал порт-ключа. Пабы, бордели, кабаки, кабаки, бордели, пабы; снова и снова, заново и по новой, тысячи раз на тысячи бессонных ночей горевшей юности.

Антонин был абсолютно, абсолютно сумасшедшим, кровавым мясником, бешеным псом войны, убийцей, безумцем, насильником, тварью, зверем – десятки кличек и оскорблений. Он был ненормальным, больным на голову. Но он был Корбану самым настоящим другом – наставником, отцом, товарищем и ещё тысячью придуманных и нужных ролей, которые он выбрал сам. Антонин сам захотел стать ближе, чем просто урод-наставник.

А Корбану в его семнадцать (да и сейчас) просто был нужен друг.

И именно поэтому сейчас, когда Долохов тянет ему дрожащую руку через решётку – просто чтобы коснуться, почувствовать, потрогать; Корбан бесстрашно тянет свою в ответ.

Он тоже скучал. Безумно, нечеловечески, невероятно сильно скучал. Корбан так ему и говорит:

– Я по тебе скучаю, ублюдок.

Антонин Долохов по ту сторону решётки заходится больным лающим смехом; Корбан тоже усмехается. Ничего, ничего, он все исправит.

Тёмный Лорд скоро вернётся – и вернёт Корбану самого лучшего в мире друга. Осталось совсем немного. Подождать совсем чуть-чуть. А Корбан Яксли всегда отличался завидным терпением.

Рука у Долохова горячая, сухая и все равно сильная – сломает кость без особых усилий. Только друзьям кости не ломают.

– Придёшь ещё?

– Обязательно.

========== «Голод», Гарри Поттер/Друэлла Блэк. ==========

Казни гремели по всей Англии – жители радовались, хохотали, как сумасшедшие, хлопали в ладоши и собирались на главной площади, чтобы посмотреть на то, как умирают бывшие Пожиратели Смерти. Их вешали – Гарри морщился и считал, что это жестоко и глупо, но своё мнение держал при себе. Рон, наоборот, радовался, а Гермиона молчала.

Гермиона молчала со времён отгремевшей Битвы за Хогвартс – в бою ей не повезло встретиться с Антонином Долоховым, и второй раз был хуже, чем первый – она не говорила, что именно произошло, но наверняка что-то ужасное, раз Гермиона проголосовала за замену пожизненного заключения на публичную казнь.

Эллу Розье он тоже встретил на казни – в тот день петля должна была затянуться на шее Мальсибера, но Гарри отвлекся на нее: она стояла в гуще толпы. Сначала он увидел только её волосы – белые, длинные и гладкие. У Флёр были похожие, поэтому ему на секунду показалось, будто это она. Но потом незнакомка обернулась, почувствовал его взгляд – и он мгновенно увидел, что глаза у неё не голубые, как у Флёр, а беспроглядно-чёрные.

Она улыбнулась ему.

Он не знал, откуда она взялась и что ей нужно.

Их познакомил Феликс Розье, нынешний стажёр аврората – они вместе учились и вроде как были друзьями, если дружбой можно было назвать совместные обеды и дружелюбную улыбку каждое утро.

– А это моя тётушка, – лениво бросил Феликс как-то раз, когда она проходила мимо летящей походкой.

– Познакомишь? – жадно спросил Гарри. Феликс посмотрел на него странным жалостливым взглядом, а потом усмехнулся.

Но познакомил.

– Значит, это и есть Гарри Поттер, – произнесла красавица насмешливо, по-птичьи наклоняя голову в бок, – ну здравствуй, милый. Давно хотела с тобой познакомиться.

– А вы?.. – Гарри чувствовал себя идиотом, когда пожимал маленькую ладошку в белой кружевной перчатке. Он не знал её имени.

Она рассмеялась, будто зазвенели серебряные колокольчики.

– Элла.

Он чуть нахмурился, всё ещё чувствуя себя неуютно. Элла была очень красивая.

– Просто Элла?

– Элла Розье, – она мягко улыбнулась.

Гарри нахмурился ещё сильнее.

– Вы случайно не родственница Луи Розье? Пожирателя Смерти, осуждённого на смертную казнь?

– Случайно нет, – она сладко улыбнулась, – мы просто однофамильцы.

Гарри улыбнулся снова – и она улыбнулась в ответ.

Только он не видел, как её красивые глаза вспыхнули злым обжигающим голодом.

Ему казалось, что он никогда не видел женщины прекраснее, чем Элла: она соглашалась ходить с ним на свидания, улыбалась ему и была так красива, что у него перехватывало дыхание. На первом их ужине она отказалась от меню и просто пила вино. Гарри думал, что сделал что-то не так, но Элла сказала, что любит только домашнюю еду.

А ещё она много смеялась, обвивая его шею обеими руками и целовала куда-то в щеку; её накрашенные яркие губы оставляли на его коже бордовые отпечатки. Он иногда забывал стирать их.

Элла носила волосы распущенными и иногда разрешала ему заплетать ей длинные белые косы.

Гарри сходил от неё с ума: он целовал её как святыню, задыхался от одного лишь мимолётного прикосновения и был готов носить её на руках.

Она была совершенна – Гарри зарывался лицом в её волосы и вдыхал её запах вместо воздуха. Она пахла дорогими французскими духами, какими-то сладостями, чем-то сахарным, заварным кремом и розовым мылом.

Он был ослеплён ей: Элла наливала сладкие французские вина в бокалы из богемского хрусталя и шепотом рассказывала обо всех странах, в которых побывала.

Она опускала голову ему на плечо, и он чувствовал себя самым счастливым человеком в мире.

Гарри так сильно любил Эллу, что забывал обо всём, лишь целуя её хрупкие белые запястья. Он совсем не замечал, что происходит вокруг и даже не заметил, что Феликс прекратил здороваться с ним, Рон больше не зовёт выпить вечером, а Гермиона и вовсе куда-то пропала. По Англии гремели жестокие казни, а он забывал обо всём в объятиях Эллы. Гарри думал,что любит её.

– Представляешь, Гермиона исчезла, – сказал он удивлённо, поправляя очки на переносице. Элла испуганно округлила глаза и покачала головой. Они сидели в столовой – Гарри доедал бутерброд, а Элла цедила вино по глотку. Она снова ничего не ела. Только смотрела на него внимательными горящими глазами.

– Я думаю, она поехала развеяться, милый. Гермиона такая славная малышка и так много пережила, наверняка ей просто захотелось развеяться.

Гарри согласился – он всегда с ней соглашался.

Он целовал её узкие бархатные плечи и проводил пальцами по изгибу её шеи, считал все её вдохи и выдохи, приносил завтрак в постель и помогал одеться. Жаль, конечно, но она не любила, когда он готовил, зато обожала готовить сама: жарила ему стейки с кровью, делала начинки из фарша, но сама почему-то не любила ужинать с ним.

– Спасибо, милый. – благодарила она неизменно-ласково. А потом тянулась к нему за поцелуем – ей губы на вкус были как вино. Элла целовала его жадно, вгрызалась в его рот и терзала его губы до крови.

Потом она извинялась и виновато улыбалась, отводя горящие глаза в сторону.

Гарри тратил на неё все деньги, которые только были – покупал ей платья, юбки и мантии на любой вкус, защелкивал на её шее золотые цепочки, дарил бриллиантовые серьги. Он делал всё, чтобы заслужить её легкую поощрительную улыбку.

– Ты должен помочь мне найти Гермиону! – пытался уговорить его Рон, но Гарри только качал головой. Он даже не пустил его на порог – Элла не любила, когда к ним заходили гости и была очень разочарована, когда подобное происходило без её ведома.

А Гарри не любил её разочаровывать. Она ведь была так прекрасна – как можно было её огорчать? Они жили вместе уже два месяца.

– Прости, друг, но Элла сказала… – произнёс Гарри виновато, но не закончил – Рон вдруг прищурился и брезгливо хмыкнул.

– Ясно, – грубо сказал он, – попомни мои слова – эта сука загонит тебя в могилу.

Рон в отвращении сплюнул на пол и трансгрессировал.

– Милый, кто приходил? – Элла спускалась вниз со второго этажа, и он мог видеть её босые ноги. Она запахнула шелковый халат на груди и сделала неторопливый глоток из бокала.

Гарри покачал головой. Он очень не хотел расстраивать её.

– Никто.

Элла лёгонько улыбнулась и посмотрела на него: зазывно и жадно. Будто хотела съесть.

А потом Антонин Долохов сбежал из тюрьмы в ночь перед самой казнью. Гарри срочно вызвали на работу.

Они вели погоню три дня – Долохов то мелькал перед ними так близко, что протяни руку – и схватишь, то был так далеко, что не было возможности его отследить.

На третий день Гарри был выжат, как лимон. Феликс смотрел на него сочувственно.

– Иди домой, – велел он, а потом, поколебавшись, добавил, – Элла ждёт тебя. Волнуется.

Гарри весь воспрянул – за всеми этими гонками он совсем забыл о том, что Элла одна дома и соскучилась. Феликс только грустно улыбнулся, провожая его взглядом.

Она курила, когда он пришёл. Элла зажала тонкую розовую сигарету между нежными пальчиками и иногда глотала вино из хрустального бокала.

Посмотрела на него: укоризненно, и Гарри тут же почувствовал себя виноватым во всех грехах мира. Замешкался у двери, сбрасывая тяжелые ботинки.

– Ты устал?

Она плавно встала с кресла и подошла ближе, помогла стащить красную мантию с плеч.

– Очень, – признался Гарри, а потом попытался её поцеловать, но Элла ловко увернулась. Щелкнула его по носу и облизала губы.

– Ты так устал, – тягуче, нараспев произнесла она, – тебе нужно поспать.

Она уложила его в постель, а потом легла к нему, тесно прижавшись к его боку: Гарри чувствовал её рядом. Её дыхание обжигало его ухо. Волосы Эллы пахли сигаретным дымом и чем-то тревожно-сладким.

– Вы нашли его? – что-то тихо зашуршало, её пальцы скользнули по его груди. Они были очень холодными.

Глаза закрывались сами собой – Гарри то улавливал её белый сладковатый образ, то обеспокоенное ласковое лицо Эллы куда-то пропадало.

– Нет, – отозвался он устало, – Долохов сбежал во Францию, мы потеряли его след.

Элла завозилась, провела ногтями по его боку. Гарри удивился снова – обычно её ногти не были такими острыми.

– Отлично, – шепнула она ласково, а потом тихо хихикнула, – так все и должно быть.

Гарри уплывал: мир рассыпался на маленькие сахарные крупинки и таял вокруг, будто залитый чаем. Он так сильно устал.

– Милый, посмотри на меня, – ласково позвала она.

Гарри открыл глаза, сонно проморгался: Элла склонилась над ним, мягкие волосы падали ему на лицо.

Элла изогнула губы в странной жутковатой улыбке, её красивое холёное лицо странно вытянулось, принимая острые птичьи очертания, тени ползли по её бледным щекам. Она была очень красивая.

– Элла? – прохрипел Гарри удивлённо. Ему было трудно дышать – её холодные руки жёстко давили ему на грудь, а он почему-то совсем не мог пошевелиться. Он очень хотел спать.

– Посмотри на меня.

Элла улыбнулась снова. Её глаза полыхали жадным яростным голодом. Гарри смотрел на её прекрасное лицо, которое становилось всё уродливее и уродливее с каждым мгновением. Элла обнажила белоснежные зубы: они выглядели очень острыми.

Гарри почему-то вспомнилось, что она никогда не ела вместе с ним. Он сам не знал, почему об этом подумал. Элла вдруг понимающе усмехнулась и тяжело навалилась сверху, обвивая неподвижное тело руками и ногами. Она была холодная, гибкая, обвила его, будто змея обвязала кольцами.

Взглянула в последний раз – голодными полубезумными глазами.

Острые белые зубы впились ему в шею, жадно и жёстко. Элла вгрызлась в его горло, будто зверь. Она была голодна.

И тогда Гарри закричал.

========== «Ненависть», Драко Малфой/Гермиона Грейнджер. ==========

Он её ненавидел.

Он ненавидел её постоянно, двадцать четыре часа в сутки, шестьдесят минут в часе, шестьдесят секунд в минуте.

Драко ненавидел её.

Он жестко сдавливал её гладкое белое горло трясущимися пальцами и чувствовал, как под его ладонью бешено билась её жизнь; он грубо вгрызался в её рот и до крови рвал податливые розовые губы; он безжалостно впивался в неё, присасывался и цеплялся со всех сторон, опутывал её тугими змеиными кольцами.

Но как же он её ненавидел.

Он ненавидел в ней всё.

Запах её каштановых кудрей, пряным шёлком раскинутых по шелковой подушке; молочную белизну её бархатной кожи; ядовитый взгляд её тёмных надменных глаз.

Сука Грейнджер смотрела на него до одури высокомерно, насмешливо вздёргивала вверх тонкие чёрные брови и брезгливо кривила нежные губы; хмыкала презрительно и обливала ушатом холодной воды за шиворот.

Мерзкая маггловская тварь смотрела на него – едко и ядовито, оглядывала уничижительно и понимающе, смотрела как смотрят на таракана или надоедливого комара.

Драко бесновался в ярости: прижимал Грейнджер к любым удобным поверхностям и голодающей тварью впивался в неё, словно хотел выпить досуха, высушить собой полностью и не оставить ничего после.

Она поддавалась: неохотно, неспешно, но поддавалась. Вплетала холодные белые пальцы в его растрепанные волосы и тяжело дышала над ухом.

Только взгляд грёбанных глаз оставался неизменно-брезгливым.

Он распахивал её грязный рот до хруста и вылизывал дочиста: она позволяла. Переплетала их языки, рвала его спину острыми бронзовыми когтями и обвивала его бёдра длинными белыми ногами в тонких маггловских чулках.

– Слабак, – говорила Грейнджер высокомерно и смотрела на него потемневшими от возбуждения глазами.

Вскидывала гордо подбородок и морщила в презрении нос. А потом выхватала палочку – Драко делал глоток воздуха, прежде чем она отшвыривала его от себя через весь коридор и плавно поднималась с подоконника, поправляя юбку.

– Поосторожнее, чистокровный сноб. Запачкаешься.

– Проваливай, чёртова грязнокровка, – выплевывал он бессильно и иссушенно.

Она перешагивала через него и уходила, не оглядываясь. Он прожигал ей дырку между крыльев лопаток и хотел свернуть нахрен шею.

Он ненавидел её.

Она побеждала его на каждой дуэли и швыряла к своим ногам с небрежной легкостью, а он смотрел на её чёрные лакированные школьные туфли, блестящие идеальной чистотой и сдыхал от вида её полупрозрачных белых чулков. Она постукивала древком палочки по хрупкому алебастровому запястью и не улыбалась.

Смотрела на него, как на дерьмо, а потом позволяла вгрызаться зверино-голодно в свой рот и впиваться жаждущими зубами в нежную шею.

А потом снова и снова отбрасывала его от себя, хмыкала и отряхивалась брезгливо.

– Хренов слабак, – повторяла она холодно и насмешливо, поправляя выбившуюся прядку из длинной французской косы.

Он скрипел зубами и дрался с однокурсниками: тётя Белла научила его искусству долгой и красивой дуэли. Он расшвыривал своих друзей и своих знакомых, как чертовых слепых котят, справлялся с ними двумя-тремя взмахами палочки, а потом, сраженный снова и снова падал к её ногам от особо меткого проклятья, настигающего его безжалостно и жёстко.

Иногда она ему даже улыбалась.

И он ненавидел её за эту улыбку.

========== «Хорошенькая», Антонин Долохов/Марлин МакКиннон. ==========

Долохов бывал в кабаках чаще, чем у себя дома. Точнее, не так. Кабак был ему чем-то вроде дома на долгое и весёлое время, потому что возвращаться в пустую обшарпанную квартиру в одиночку было совсем тоскливо – особенно после того, как Яксли вернулся к себе. Провести ночь в кабаке (и не одну) всегда было хорошей идеей.

Не в одиночку, конечно же.

Проблем с женщинами у него не было никогда. Ни сейчас, ни в школе, ни во времена работы в аврорате – Долохов находил дам на любой вкус и цвет в самых не подходящих для этого (и подходящих тоже) местах. Цеплял, открыто звал к себе, предлагал выпить, звал прогуляться или просто флиртовал – как карта ляжет, так и будет. Правда, Вальбурга уверяла, что в школе он был более симпатичным, чем сейчас, но Долохов ей не особо верил – красавцем он не был никогда, но зато был обаятельным. И хорошо трахался. И вообще – мужчина хоть куда, когда пьяный, конечно.

С Марлин МакКиннон он тоже познакомился в трактире. Черт его занёс в “Кабанью голову” поздней ночью, черт подбил его выпить. Яксли свинтил с очередной дамой своего сердца, Вальбурга безнадежно страдала по отсутствию мозга у своего сына, Элла старательно изменяла законному мужу где-то во Франции, а Долохову нужно было срочно развлечься. Можно было навестить Риту, но это было слишком скучно – ему нужно было хорошо провести время, а не потратить половину нервных клеток на выслушивание нелестных эпитетов о самом себе. Рита это дело любила – в последние месяцы страстный секс с его мозгом приносил ей истинное удовольствие.

У Марлин МакКиннон были светлые длинные волосы, завязанные в строгий высокий хвост, тонкие запястья с голубыми ниточками вен, длинные чёрные дуги ресниц, наивные голубые глаза и дрожащие губы. Розовая юбка была слишком короткой, тонкие губы слишком яркими, а невинный взгляд – слишком глупым.

Долохов любил блондинок. Нет, вообще-то он любил всех женщин без исключения, но блондинок – особенно. Поэтому не было ничего удивительного в том, что он оказался за её столиком через пару минут.

С Ритой он познакомился точно так же.

Девчонка в короткой юбке подняла на него взгляд и несмело улыбнулась. Перед ней стоял стакан с недопитым вином, и Долохов усмехнулся краем рта – вино здесь подавали дрянное и невкусное. От такого вина впору все внутренности выблевать.

– Как тебя зовут? – спросил Долохов. Ему было плевать, на самом-то деле. Она была нужна ему только на одну ночь, может, немножко на утро. Он ещё не решил. Действительно не решил – возможно, он свернёт ей шею. Или просто вышвырнет вон. Вариантов развития событий было слишком много, а он уже был достаточно пьян, чтобы выбирать самостоятельно.

Но она все решила за него. С самого начала.

– Марлин.

Марлин. Ну надо же. Какое хорошенькое имя.

– И что такая красивая девушка забыла в таком злачном месте?

– Девушку бросил парень, и теперь она страдает.

Долохов коротко улыбнулся ей мягкой обещающей улыбкой, словно примеривался и небрежно взмахнул рукой, подзывая официанта.

– Я знаю, чем тебе помочь запить горе, Марлин.

Обычно он не останавливал свой выбор на малолетках – юные прелестницы с удовольствием флиртовали и принимали знаки внимания, но стоило всему свернуть к логичному продолжению в сторону постели, как глупые яркие бабочки отчаянно стремились упорхнуть из его рук целыми и невредимыми. У них это не получалось, но все же.

Но Марлин была хорошенькой. Очень хорошенькой. Наверное, это все решило. И глаза у неё были красивые, хоть и глупые.

В концу вечера она уже перебрались к нему на колени, и Долохов успел основательно все пощупать, потрогать, полапать и даже не раз. Юбка была очень короткой, а Марлин – достаточно пьяной и доступной, чтобы позволить ему это. Она была абсолютно пьяна, тиха и покорна – это забавляло. Глаза у неё блестели хмелем и тяжёлым мутным блеском, пока Долохов её целовал – небрежно и неторопливо, пробовал на вкус. Она пахла огневиски, который он ей заказал, дешёвым шоколадом и какими-то цветами. В цветах он не разбирался.

Но ему нравилось.

Он переспал с Марлин тем же вечером – просто позвал к себе, и она согласилась. Её волосы блестели золотым шелком на его простынях, тонкие руки послушно обнимали за шею, а яркая помада пачкала его лицо. Марлин хохотала, когда он заносил её в квартиру, смеялась и постоянно лезла целоваться – Долохов ей позволял все это с лёгкой снисходительной улыбкой.

Она просто была очень хорошенькой. Он любил красивых женщин.

Утром, правда, он ожидал истерики, криков или битья посуды – в его практике и подобное бывало, но Марлин ожиданий не оправдала. Она встала раньше него, заняла душ на два часа, а когда выпорхнула оттуда – обнажённая, красивая и совсем ещё юная, то он вновь не сумел удержаться. Славная дурочка.

Потом она нагло хозяйничала на его кухне, сварила кофе и пожарила омлет. И постоянно смотрела – наивными ласковыми глазами. Долохова это веселило.

– Можно я приду ещё? – спросила она тихо, её голос мелодично дрогнул.

Долохов усмехнулся и глотнул ещё кофе. Он был дурным и невкусным. Кажется, она не умела его делать. Хотя, если плеснуть туда коньяка – выйдет очень даже ничего.

– Хреново ты готовишь кофе, детка. Пробуй ещё.

Марлин вспыхнула – не от гнева, а от счастья. Её лицо засияло, губы растянулись в радостной улыбке. Он едва не закатил глаза: в его планы не входило продолжение мимолётного короткого романа с малолетней блондинкой, но отказать ей сразу он не смог. Она снова улыбнулась и потянулась его поцеловать.

И на этом все не кончилось.

Долохов встречал её со школы пару раз, Марлин безошибочно находила его квартиру, он выцеплял её из толпы гуляющих малолеток, замечал светловолосую макушку на улице и частенько встречал утро в одной постели с ней. Её златокудрая голова покоилась на его груди, а во сне Марлин любила обниматься.

Она бесстрашно висла у него на шее при каждой встрече, и зрители её совершенно не смущали. Марлин вспархивала на его колени и отчаянно целовалась прямо на оживленных улицах, когда вокруг шли люди – его друзья, её знакомые. Долохов позволял ей это – она была забавной, и с ней ему было даже хорошо.

Марлин не выносила ему мозг, не закатывала скандалов, не требовала достать звезду с неба и всегда была под рукой. Корбан говорил, что он окончательно свихнулся и поехал на почве постоянного алкоголизма, Вальбурга – что этого и следовало ожидать, а Элла просто смеялась и трепала Марлин за волосы. «Какая славная девочка!» – говорила она, и Долохов притягивал поближе Марлин для очередного поцелуя. На вкус она была как шоколад, цветы и огневиски. Пьянящая смесь.

Долохов ухмылялся. Марлин правда была очень-очень хорошенькой. И только из-за этого он оставил ей бумажку с новым адресом, когда съехал. Только из-за этого.

========== «Тётя Элла», Сириус Блэк/Друэлла Блэк. ==========

Сириус ненавидел тётю Эллу.

Она навещала их на каждый грёбанный праздник – выскальзывала лёгкой смешливой бабочкой из сверкающего порт-ключа, приветливо распахивала тонкие руки в длинных белых перчатках и кидалась обнимать каждого, кто попадался у неё на пути.

Он ненавидел с ней обниматься – от тёти Эллы пахло сладкими французскими духами, розовым шампанским и сигаретным дымом; она мягко улыбалась, обнажая жемчужно-белые зубы и поправляла длинные гладкие волосы.

Тётя Элла носила длинные тёмно-зелёные платья с золотистой вышивкой, куталась в пушистые белые полушубки, пахла одуряющее сладко и курила тонкие вишнёвые сигаретки из клубнично-розовых пачек.

Она пила шампанское постоянно – Сириус предпочитал огневиски, а мать и вовсе водку, но тётю Эллу это никогда не смущало. Она всегда приносила с собой пару дорогих бутылок, лишнюю пачку сигарет и флакон духов в подарок. Мать морщилась, но от духов не отказывалась – Сириус знал, что она ставила их на полку и приказывала домовикам стирать пыль.

Тётя Элла много смеялась и много пила – она усаживалась на диван и просила налить ей шампанского. Сириус злился, но наливал – она ему улыбалась, а потом пила залпом; розовые капли падали на её хрупкие запястья в белом атласе перчаток и скатывались по тонким пальцам. Она весело запрокидывала голову вверх и беззаботно обнажала беззащитно-белое горло. Он хотел её задушить.

Элла отбрасывала пушистые волосы за спину, и они мерцали в свете свечей, дорого и богато струились по её спине жидким пряным шёлком. Сириус хотел нахрен отстричь раздражающие сладкие локоны, пахнущие черешней и этими приторными духами, от которых ему хотелось чихать.

– Сири, душечка, налей ещё бокал! – говорила тётя Элла снисходительно и протягивала ему пустой бокал.

– Сириус.

Она всегда называла его Сири и душечкой – поэтому Сириус ненавидел сокращение Сири и прозвище душечка. Тётю Эллу его ненависть не волновала. Он всегда её исправлял, но она только удивлялась:

– Разве я сказала не так? – она хлопала длинными чёрными ресницами и округляла накрашенный розовым рот, потерянно оглядываясь на мать: та только кривилась и хмыкала; тётя Элла недоумённо хмурилась и пожимала красивыми плечами, – не обижайся, душечка! Нальёшь ещё?

Сириус скрипел зубами, злился, но наливал ещё.

Тётя Элла принимала шампанское из его рук и иногда невзначай касалась его запястья кончиками пальцев – он только морщился, но не отстранялся; она хихикала по-девчоночьи тонко.

Тётя Элла оставалась даже после того, как мать отправлялась к себе; она с ногами забиралась в кресло, и Сириус зачарованно смотрел на тонкую ткань её чулок.

Она щебетала что-то про мужа, передавала новости от Беллатрикс, много шутила и делилась своими мыслями; Сириус только и делал, что вслушивался в её журчащий голос, походящий на гладкий мягкий бархат, по которому стелилась белая гадюка.

Но он её все равно ненавидел: особенно когда тётя Элла доставала из кармана мантии тонкую вишнёвую сигаретку и неторопливо закуривала. Пахучие розовые клубы черешневого дыма обволакивали всю гостиную и забивались во все углы; этот тошнотворно-приторный запах не выветривался ещё несколько дней, вплоть до следующего её визита.

– Ты слушаешь меня, душечка?

Сириус её не слушал – он сидел напротив тёти Эллы и повторял про себя все пыточные заклятия, которые только знал; более того, он хотел бы применить их на ней, но знал точно – тётя Элла наверняка сможет дать ему отпор.

Тётя Элла склоняла голову к плечу и локоны-змеи бархатом укрывали её грудь, а лукавые чёрные глаза ярко сияли в розовом полумраке гостиной. Она снова что-то говорила и в это же время наливала себе полный бокал шампанского, делала пару маленьких глотков и отдавала ему; их руки снова соприкасались.

Сириус тётю Эллу ненавидел отчаянно, а шампанское и вовсе не переносил.

Но когда она притягивала его к себе, чтобы поцеловать, то он позволял ей это сделать. Она хохотала и вплетала белые пальцы ему волосы; жадно вгрызалась в его рот, обвивала ногами и руками, липла всем телом, лихорадочно стаскивала его школьную мантию и нетерпеливо толкала на пол.

От неё пахло дымом и французскими духами, а её губы на вкус были как шампанское.

Но это не мешало ему её ненавидеть.

========== «Отомстить», Том Риддл/Андромеда Блэк. ==========