Текст книги "Змеиное гнездо (СИ)"

Автор книги: liset.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

========== «Лучшее лекарство», Антонин Долохов/Вальбурга Блэк. ==========

– Что я сделала не так?

Антонин громко фыркнул и перешагнул через деревянные обломки. Вся квартира была усыпана какими-то опилками, крошками и кусками дерева – он подозревал, что это была тяжелая дубовая дверь, которую просто разнесло в щепки. Дверь было немножко жалко.

– Пробралась в мою квартиру, возможно?

Вальбурга улыбнулась краешком ярко-бордовых губ и горько покачала головой. Он прищурился, оглядывая её с ног до головы. Желтоватые отблески дешевой грязной лампы падали на её лицо, выглядящее болезненно-бледным и бесконечно уставшим. Она посмотрела на него, и Долохов словно впервые увидел сеточку морщин на её лице.

Она стояла у грязного немытого окна, оперевшись бедром о край подранного подоконника. Вся в чёрном, хмурая и словно постаревшая за те три месяца, которые они не виделись.

– Он ушёл, Антонин. Просто взял – и ушёл. Понимаешь?

Она взглянула на него – коротко и безнадёжно, её яркие глаза потускнели и выглядели двумя безжизненными стекляшками. Вальбурга обхватила себя руками за плечи, словно ей было холодно. Тонкие пальцы в блестящих черных перчатках тряслись.

– Он ушел, Антонин.

Долохов нахмурился – она звала его по имени раз в семилетку, и каждый раз происходило что-то из ряда вон выходящее.

– Из-за этого ты нахер выбила мою дверь?

Вальбурга ничего не ответила.

Антонин сбросил с плеч потрепанную черную мантию, мокрую насквозь и полностью пропахшую какими-то приторно-сладкими женскими духами. Вальбурга отвернулась к окну – теперь он видел только её сгорбленную спину.

– Давай напьемся?

Она не плакала, нет. Вальбурга никогда не плакала, даже в школе. Он никогда не помнил, чтобы она лила слёзы или просто рыдала над чем-нибудь. Антонин смотрел на неё вскользь, словно видел впервые. Она дрожала то ли от холода, то ли от ещё чего-то, но он сдержал желание погладить её по плечу – знал, что с Вальбурги станется запустить в него каким-нибудь фамильным мерзким проклятием.

Она ненавидела, когда её жалели.

Поэтому он поступил иначе: стряхнул грязную мантию на одинокую косоногую табуретку и взмахом палочки призвал из шкафа полную бутылку водки и пару рюмок.

Вальбурга подавленно молчала, пока Долохов лениво разливал водку в удивительно чистый хрусталь. Пара бесцветно-прозрачных капель упала на манжету его рубашки.

– Дай я.

Она неслышно отлепилась от подоконника и подошла поближе, отбирая у него бутылку. Глотнула прямо из неё, оставляя на узком горлышке влажный отпечаток бордовой помады.

– Пойдём, Вэл.

Он осторожно увлек её в сторону гостиной, аккуратно перешагивая через щепки и острые стеклянные осколки.

Она плелась рядом, так и не выпустив бутылку из рук. Антонин усадил её на продавленный коричневый диван и помог стянуть мантию. Вальбурга стряхнула чёрные лаковые туфли и поджала под себя босую ногу; он потушил свет взмахом палочки.

– Почему он ушел?

Она тяжело привалилась к его плечу, и Долохов подавил смешок: они сидели в крошечной съемной квартирке где-то на краю Лондона, пили водку и молчали. Такое бывало часто – в прошлом, когда они учились вместе и сидели за одной партой, пинаясь ногами под столом. Или когда учились – Вальбурга зачем-то разбиралась с бумажками отца в его отделе, а он пытался пройти стажировку на аврора. Или в день её свадьбы – Вальбурга не посчитала нужным присутствовать на собственной брачной ночи, а он был слишком пьян, чтобы уговаривать её осчастливить мужа.

– Из тебя так и не вышел министерский червь, – зачем-то сказал он, отбирая у неё водку. Вальбурга взглянула на него недоуменно, а потом принялась стаскивать с рук перчатки.

– Не вышел, – подтвердила она тихо.

– И аврор из меня тоже не вышел.

Он глотнул; водка приятно обожгла горло.

– Ты убиваешь намного лучше, чем защищаешь от других убийц.

– Разве могу я оставить своих коллег без заработка?

Она расхохоталась, но веселья в её голосе не было; завозилась устало, а потом улеглась к нему на колени.

– Я могу убить твоего сына. Хочешь?

Он сам не знал, зачем предложил ей это – просто в тот момент это показалось ему правильным.

Она молчала. Только прикрыла веки и чуть отвернула голову, и теперь он смотрел на изгиб её шеи и длинные жемчужные серьги. Он запустил руки в её волосы, распуская гладкие черные кудри из легкой французской косы, короной уложенной на голове.

– Нет, – она отрицательно покачала головой, и белые серьги запутались в густых чёрных прядях. Красиво так, будто с картинки.

– Тогда зачем ты пришла, Вэл?

Она снова не ответила; Долохов погладил её по волосам.

– Почему ты живешь в этом грёбанном клоповнике?

Он снова фыркнул.

– Больше не живу. Благодаря твоим стараниям, Вэл. Зачем было выбивать дверь?

– Ты не открывал.

Антонин расхохотался.

– Логично. Меня не было дома.

– Но теперь-то есть.

– Теперь есть, – согласился он насмешливо.

Вальбурга снова улыбнулась. Она говорила что-то про своего сына, про мужа, что-то про министерство и авроров, но он больше не слушал – допивал водку и долго думал; когда же решил ответить, то понял, что Вальбурга давно спит, сжимая его руку во сне. Её изможденное бледное лицо казалось теперь почти что умиротворенным. Он поцеловал её куда-то в волосы.

Долохов вздохнул, откинулся на спинку дивана и прищурился, вглядываясь в темноту. На потолке сидел паук.

Он знал, что водка – отличное лекарство для разбитого сердца. А ещё Долохов знал, что всё равно убьёт её сына.

========== «Удачное знакомство», Антонин Долохов/Рита Скитер. ==========

Их познакомила Белла.

Рите недавно исполнилось двадцать два, и она получила повышение на работе. Беллатрикс хохотала – Рита знала точно, что именно она похлопотала об её новой должности. Не только о должности – пять лет назад Белла устроила её на эту работу.

Грёбанные три года Рита просиживала задницу в душной маленькой комнатушке с чахлым фикусом и третьесортными статьями о новых котлах, которые публиковались на последних страницах газеты.

Теперь Рите исполнилось двадцать два, у неё наконец-то новая должность – и маленькая комнатка с открытой форточкой и горшком с розовой фиалкой.

И это был полнейший провал.

Рита каждую пятницу стабильно накачивалась огневиски в каком-нибудь дешевом маггловском кабаке, а потом блевала и ревела всю субботу.

Белла по таким местам ходить не любила – она недовольно надувала губы и брезгливо морщила нос, поправляя черные кружевные перчатки на руках; Рита насмешливо фыркала и звала её выпить в воскресенье. Она приходила.

Познакомила их тоже Белла. Она называла его только: «Долохов» и никак иначе, липла к нему, как пиявка и смеялась. Рита равнодушно цедила огневиски по глотку – оно было горьким и мерзким, но она пила не ради хорошего вкуса.

Долохов усмехался – не улыбался, нет, этот оскал нельзя было назвать улыбкой. Рита щурилась: он ей совсем не нравился. Белла что-то щебетала, то и дело хватая его за руку или прикасаясь, будто невзначай; Рита только морщилась в отвращении, а Долохов пил какую-то прозрачную бурду из стакана.

– А я говорила тебе, Долохов, она тебе понравится!

Белла снова хихикнула и поцеловала его – Рита скрупулёзно проследила за тем, как она испачкала его щеку яркой помадой. Она заворковала что-то ещё – опьяневшая и весёлая, но Рита её не слушала. Рите хотелось спросить про мужа Беллы, но она этого не делала, хотя очень желала. Долохов продолжал улыбаться, на этот раз – снисходительно. Он совсем не слушал Беллатрикс, только и делал, что пил и поглядывал на Риту с легкой заинтересованностью, будто мясник на кусок получше.

Она смотрела в ответ – ядовито и насмешливо; Долохов вздёргивал брови вверх и кривил уголок рта в ленивой усмешке.

Глаза у него были страшные: ледяные и зеленые, будто яркая весенняя трава. Его взгляд пробирал до самых костей; Рита нервно ёжилась.

– …учились вместе. Она была такой милой в детстве!

Рита моргнула, возвращаясь взглядом к Белле.

– Я и сейчас очень даже ничего, милочка, – парировала она едко.

Долохов рассмеялся впервые за весь вечер.

Белла ушла через полчаса – ей надо было заскочить к Корбану и что-то забрать. Рита проводила её до дверей и отсалютовала сигаретой, зажатой между пальцами; Белла ей подмигнула.

За столик Рита уже не вернулась – Долохов поймал её в закутке, через который она обычно трансгрессировала домой вусмерть пьяная.

Он ничего не сказал – только выдрал сигарету у неё из руки и затушил носком тяжелого ботинка.

– К тебе или ко мне? – поинтересовался он лениво; Рите захотелось вцепиться ногтями ему в лицо.

– Да пошёл ты.

Долохов засмеялся – хрипло и до того снисходительно, что Рита чуть не вспыхнула от ярости. Она качнулась неловко, пытаясь балансировать на неудобном каблуке.

– Белла сказала, что ты теперь уже не помощник младшего редактора, а сам младший редактор. Быстро делаешь карьеру, детка.

На этот раз она всё же разозлилась – сунула руку в сумочку, пытаясь нащупать палочку, но не успела; Долохов перехватил её запястье и вдруг грубо притиснул к стене.

– Отвали, придур…

Он не дал ей закончить. Рита чуть не захлебнулась негодующим воплем, когда Долохов вдруг наклонил голову и поцеловал её; на вкус он был горьким и пах каким-то крепким алкоголем. Она пихнула его кулаком в плечо, но он больно сжал её руку. Рита рассеянно отметила, что останутся синяки.

Когда он оторвался от неё, Рита покачнулась снова.

– Так к тебе или ко мне? – переспросил Долохов и поцеловал снова, не дожидаясь ответа.

Рита сказала: «Давай к тебе» и поцеловала его в ответ. Через поцелуй она чувствовала его усмешку.

А через две недели Рита получила должность главного редактора. Ей выделили просторную комнату с распахнутыми настежь окнами и горшками с гортензиями на подоконнике.

Рита ухмылялась.

Ей стоило поблагодарить Беллу за удачное знакомство.

========== «С днём рождения», Антонин Долохов/Вальбурга Блэк. ==========

Дождь лил, как из дырявого ведра; ветер завывал, будто полудохлый бродячий пёс, гнул и корёжил чахлые тонкие деревья, выдирал слабые дряхлые кусты из размокшей влажной почвы и волочил пожухлые сломанные ветки за собою.

Вальбурга щурилась, пытаясь разглядеть адрес, кое-как нашкрябанный на клочке пергамента, и отчаянно сдерживала желание закурить – Долохов со школы отличался отвратным почерком, а потёкшие чернила и вовсе изгваздали короткую чёрную перчатку, и теперь на запястье отвратительно сияли синие пятна.

Долохов часто менял адреса; Вальбурга совершенно не трудилась запоминать новые, ей это было ни к чему. Она ещё со школы привыкла к его переездам, а сейчас частая смена квартир её и вовсе не волновала. Казалось, с возрастом у Долохова только усилилось желание скакать с места на место – он называл это любовью к путешествиям, а Вальбурга называла его ебланом; Долохов иронично сетовал на самую большую ошибку в своей жизни – научить её русскому мату.

Вальбурга переступила с ноги на ногу и всё же закурила – попыталась, точнее. Пальцы почему-то дрожали, сигарета не желала поджигаться и тухла, а потом и вовсе упала на землю; чёртов ветер тут же унёс её куда-то в сторону. Женщина поёжилась и закрыла лицо капюшоном. И наконец-то разглядела адрес.

Эта была какая-то халупа – Долохов часто выбирал какие-то совсем необитаемые места. То раздолбанные квартиры в спальных районах, то покоцанные клетушки где-то у чёрта на куличах, то и вовсе что-то экстраординарное, вроде подранной комнатки у какой-то рассеянной старухи с провалами в памяти.

Вальбурга постучала – руки замёрзли, и она прятала их в карманы мантии, пока ждала Долохова на грязном замызганном крыльце. Он открыл почти сразу, запустил её в крошечную полутёмную прихожую со скрипящими деревянными полами и даже не потрудился зажечь люмос. Вальбурга так его и узнала – по тлеющему огоньку на кончике сигареты и по застоявшемуся запаху крови.

Кажется, он потянулся её поцеловать – мазнул губами по щеке, неприятно кольнул щетиной и что-то сдавленно произнёс; она не расслышала.

– Ты что, пьян?

Он был пьян – Вальбурга, признаться, в последние лет пять не помнила и дня, чтобы он был трезв; от него пахло кровью, сигаретами и перегаром, да так, что она, привыкшая ко всему, брезгливо поморщилась.

Она пихнула его куда-то в бок – Долохов тут же отлепился от неё и наконец зажёг люмос, который на секунду осветил его лицо. Вальбурга прищурилась снова: правую щёку и подбородок пересекал длинный вьющийся шрам, уже заживший, но пока всё ещё отлично видимый. Обычно он сводил шрамы или просил сводить её: когда заявлялся пьяный в дрова в три часа ночи и просил залечить то ножевые, то перелом, то и вовсе припаять выдранные куски мяса.

А в школе он был таким хорошеньким.

– Нравлюсь? – Долохов радостно оскалился, заметив её взгляд, изогнутая лента шрама на его лице задвигалась, будто диковинная змея.

– Безумно.

Он весело хохотнул, галантно подавая ей руку, будто джентльменские манеры из него водка выбить не смогла, ну или ненадолго вернулся в школьные воспоминания – тогда он часто так делал. Вальбурга даже улыбнулась.

Долохов повёл её куда-то вглубь дома. Пару раз задел что-то, один раз не вписался в поворот и три споткнулся на ровном месте. Рука у него была горячая и цепкая; он впился клещами-пальцами ей в запястье, словно хотел продырявить кожу до самого мяса.

– Зачем позвал?

Обычно он приходил сам.

– Радуйся, Вэл, – проигнорировал её Долохов и сипло втянул воздух носом, – твой щенок неплох в дуэлях.

Вальбурга остановилась; затхлый жар влажно лизнул её затылок.

После взлёта Тёмного Лорда Вальбурга лишилась обоих сыновей, но только один из них оставался жив – она это знала, хотя и не могла найти. Орденцев то ли повесили, то ли сожгли – Вальбургу это не волновало, главным было одно – она достаточно заплатила за то, чтобы старший сын не попал в списки «предателей крови», но ни племянница Белла, ни муж, ни даже Абраксас – никто из них так и не выследил непутёвого болвана, ни одного его следа не осталось; Сириус просто-напросто сбежал, она была в этом уверена…

Была уверена.

– Помнишь, что я подарил тебе на двадцатилетие? – беспечно осведомился Долохов, лёгонько погладив её по локтю.

– Помню.

Она и правда помнила – тогда в подарок Вальбурга получила пальцы какого-то магглокровки, который накатал на неё донос в аврорат – на самом деле маггл метил на её место, но заявление не успело даже попасть в руки авроров – Долохов всегда был быстрее стражей правопорядка. Наверное, именно поэтому его так и не посадили.

Он потянул её за собой, а потом всё так же галантно распахнул дверь в какую-то комнатку; отошел чуть влево, пропуская её вперёд.

Вальбурга шагнула первой и чуть не задохнулась – в нос ей ударил стойкий металлический запах свежей крови, отвратительное амбре из мочи и рвоты и ещё что-то ядовито-ядрёное. В комнатке было неожиданно светло – горели какие-то странные маггловские лампы на потолке.

Вальбурга закашлялась и подавила желание заткнуть нос рукой; Долохов протянул ей чистый платок, и она тут же прижала его к лицу.

Антонин непринуждённо махнул рукой в самый тёмный угол комнаты: там, на подранном заблеванном матрасе, что-то дёргалось и копошилось, будто старалось упрятаться подальше – она не была удивлена, ведь Долохов любил долгие пытки.

– Зачем ты…

Вальбурга хотела спросить, но не закончила фразу – из угла донёсся какой-то странный воющий звук, хрипяще-надрывный, отчаянный, будто завывание сумасшедшего ветра за окном, а потом оно метнулось вперёд, заковыляло, поползло, волоча одну ногу.

Она даже не сразу поняла, кто перед ней – только потом, когда оно вскинуло голову с сальными грязными волосами, она узнала.

Узнала в этом измученном запытанном куске мяса собственного сына; безумно-бездумно жмущегося к её ногам, будто запоздало искал защиты.

Вальбурга опустилась на колени, платок отшвырнула куда-то в сторону: руки у неё тряслись, как в лихорадке, пальцы судорожно ощупывали посеревшее измождённое лицо Сириуса – узнавали заново. Она потянулась – и поцеловала его куда-то в висок, прижала близко-близко и даже не поморщилась, когда он испачкал её руки кровью и зеленовато-желтой желчью.

– Сириус…

Сын не ответил – завыл у неё на плече, словно побитая бродячая псина, задёргался и всхлипнул, давясь рыданием и воем. Она погладила его по спине – пальцы ощутили только голую кожу. Ужас тугой шелковой нитью прошил сердце насквозь.

– Почему он молчит?

Долохов не ответил – он снова курил и не смотрел на них, привалившись плечом к косяку двери, но всё ещё казался пьяным; однако стоило Вальбурге подняться на ноги и повернуться к нему лицом, как тут же отлип от косяка и сделал пару шагов вперёд.

Он больше не качался, как пьяный – он больше не был пьяный, словно мгновенно протрезвел, ну или ей просто казалось.

Долохов протянул ей какой-то свёрток; Вальбурга приняла его, не глядя, и сразу же разорвала упаковочную ленту – та была кроваво-красной.

Она стащила крышечку и едва подавила рвотный позыв. На бархатной подушечке лежал кусок сморщенной розово-коричневой плоти с неровными рваными краями.

Это был язык.

– С днём рождения, Вэл.

Долохов отсалютовал ей сигаретой и захохотал, откидывая голову назад.

========== «Так похож», Антонин Долохов/Андромеда Тонкс. ==========

Они познакомились в кабаке.

Андромеда в последнее время туда зачастила, потому что дома она сходила с ума. Нет, не так. Не дом, а новая никчёмная жизнь сводила её с ума, заставляла плакать ночью в запертой ванне и нервно кусать костяшки пальцев, чтобы не кричать в полный голос от снедающей тоски и ярости.

Тед работал на трёх работах и крутился, как белка в колесе: он уходил рано утром и возвращался поздно ночью, когда Андромеда уже давно спала. Маленькая Дора постоянно плакала и часто болела; Андромеда с каждым днём всё сильнее и сильнее желала сбежать куда-нибудь на край света, лишь бы не видеть этот тоскливый щенячий взгляд, которым награждал её муж каждый раз – когда-то ради этих глаз она бросила семью, отказалась от привычного уклада роскошной жизни и бросилась в омут с головой, а теперь не могла посмотреть на него, потому что едва сдерживала тошнотворную брезгливую ненависть.

Как жаль, что магии в нем было так мало, что выть хотелось – ей не хватало.

Вожделенная жизнь с Тедом в уютном маггловском домишке из нежно лелеемой мечты превратилась в мыльный пузырь и лопнула, забрызгав руки Андромеды розовыми блёстками и коричневым гноем, словно в насмешку над тысячью и одним глупым девчачьим желанием.

Дора постоянно кочевала по каким-то маггловским родственникам: Андромеда сжимала зубы и давила фамильное отвращение, но этого было мало: она всё равно не смогла стать своей в родне мужа, как и не смогла отучиться называть их магглами и морщить нос, будто от скверного запаха.

Эта жизнь – та прекрасная жизнь, полная счастья и любви, которую Андромеда так отчаянно хотела, теперь казалась пресным куском старого засохшего хлеба, в который она вгрызалась, но каждый раз обламывала зубы и отстранялась с жалобным повизгиванием. Поглядывала, будто побитая жизнью псина – с завистью и жадностью. И бросалась снова, обламывая ногти и стирая зубы.

Фамильное проклятие догнало Андромеду неожиданно, с тонкой расчётливой точностью: однажды она взяла в руки палочку и поняла, что сил на самое простое колдовство у неё не осталось. Магглы выпили из неё все соки.

И тогда ей захотелось умереть. Или завыть безнадёжно и обиженно, мечась по углам своей маггловской клетки – запертая в глухой обыкновенно-серой жизни.

А познакомились они в кабаке: Андромеда в пятый раз обновила водку и опустошила стопку одним глотком; он просто сел рядом и улыбнулся.

Улыбался он красиво, как мальчишка, чуть хулиганисто; ей нравилось. Андромеда поглядела на него вскользь и отвернулась, но пугающий блеск его глаз она запомнила с первой секунды.

– Что такая милая девушка делает в таком злачном местечке?

Непринуждённым взмахом руки он подозвал официанта и обновил водку, жадно следя за тем, как она опрокидывает в себя очередную стопку – глаза у него были смеющиеся и красивые. Только такие безумные, что её в дрожь бросило.

– Пьёт, вероятно.

Он хрипло расхохотался в ответ, и Андромеда поёжилась: его смех напомнил ей Беллу. Хриплый, надрывный, будто собачий лай – и в каждой ноте скользил голос Сириуса.

– Как тебя зовут, душенька?

– Андромеда.

– А я Антонин. Выпьем за знакомство?

Только тогда она взглянула на него чуть пристальнее – его имя показалось Андромеде знакомым, но она наплевала; ей хотелось выпить и покурить. Он снова заказал водку.

Волосы у него были чёрные, как у тётушки Вэл. Он почти не разговаривал, только пил и иногда смотрел на неё внимательным цепким взглядом, словно мясник на кусок послаще.

Её это не пугало.

– Будешь, душенька?

Антонин сунул ей уже зажжённую сигарету и опустил руку на её колено, чуть прикрытое дешевым маггловским ситцем; Андромеда её не стряхнула, но посчитала своим долгом предупредить о своём замужестве.

– Я замужем.

Антонин рассмеялся снова, глаза у него блестели странным маниакальным блеском – и чем больше Андромеда пила, тем сильнее они ей нравились.

– Меня это не волнует, душенька. Я хорошо знаком с твоей семейкой.

Он подал ей сигарету до странности изящным жестом – и она тут же углядела в этом ленивом взмахе небрежную изящность Нарциссы; почти ласково коснулся фитилём уголка её губ и убрал руку.

– Знаешь мою тетку? – поинтересовалась она чуть рассеянно; он понимающе усмехнулся.

– Как свои пять пальцев. Забавненько, да? Как тесен мир. Ты кури-кури, не стесняйся.

Антонин ласково улыбался, пока Андромеда послушно курила: чёрный кабак с ободранными стенами, драными шторами и дешёвой разбавленной водкой становился всё приятнее с каждой затяжкой, а волнующийся Тед и Дора, болеющая каким-то нелепым маггловским гриппом, всё сильнее отступали на задний план.

– Пойдём, душенька. Будет весело. Обещаю.

Он подал ей руку, и она вложила в неё свои пальцы.

Остальные воспоминания сливались в одну сплошную цветастую канву непонятных моментов: вот Андромеда стягивает с его плеч тяжелый кожаный плащ, вот короткая маггловская юбка сползает жёлтой ситцевой тряпкой по её обнажённым ногам, вот бутылка с водкой и два стакана летят на пол, а на белый ковер в номере плещется бесцветная жидкость; сдавленный смешок над ухом, руки цепче самых крепких цепей, пальцы больно тянут за растрепанные волосы, горячие мужские губы обжигают висок мимолетным поцелуем…

И самое главное звучало в каждом его касании. Обещание, возможность ощутить чужую магию в своих руках – вот что она хотела, вот к чему она стремилась. Вдохнуть бархатной темноты поглубже, погрязнуть в знакомой боли – и задохнуться счастьем.

– Знаешь, душенька, недавно я болтал с твоей тётушкой… она соскучилась. Передать ей привет?

Антонин равнодушно курил в распахнутое настежь окно, и лунный свет блёстками осыпал его обнажённую белую спину; Андромеда разомкнула искусанные зацелованные губы и проскрипела устало, привстав на локте:

– Передай ей мой белый флаг.

И протянула ему оторванную белую лямку лифчика со срезанными кружевами; Антонин захохотал так же громко и сумасшедше, как и Белла.

Ей понравилось. Он поцеловал её снова; от него пахло водкой, сигаретным дымом и магией.

Утром Андромеда вернулась домой, кое-как кутаясь в чужой плащ и пряча алеющие засосы на плечах и шее; Тед что-то яростно кричал, бросая на пол её духи и коробки с косметикой; кажется, он что-то говорил о Доре, которая уехала к какой-то старухе-бабуле в Девоншир, ногами топтал рамку с колдографией маленькой Нарциссы, а потом сбежал, отчаянно хлопнув дверью.

Андромеда его даже не слушала.

В руке она держала записку с местом встречи и датой. Магия пульсировала в её венах ледяным шелковым потоком.

========== «Брачная ночь», Антонин Долохов/Вальбурга Блэк. ==========

В день её свадьбы Долохов был пьян до такой степени, что помнить не помнил где он, как его зовут, сколько ему лет, где он работает и что означает татуировка на левом предплечье.

Он сидел в замызганном маггловском кабаке – в магическом появляться не рискнул, но не из-за страха быть арестованным, а из-за того, что не желал встретить кого-нибудь из знакомых.

Сегодня была свадьба Вальбурги Блэк, и ему почему-то хотелось надраться сильнее обычного. Желание выпить преследовало его всегда, но по выходным – особенно. А сегодня была суббота. И свадьба Вальбурги. В один день, который с утра был поганым, но к вечеру стал почти сносным. Как говорится, два фактора сошлись и дали ему превосходный повод для очередной пьянки с участием только одной женщины – водки. Единственной и неповторимой женщины в его жизни.

Долохов опрокинул в себя стопку и небрежно взмахнул рукой, подзывая магглу-официанточку – та тут же подскочила к его столику, шусто ковыляя на высоченных шпильках, будто всё время караулила тот момент, когда он решит её вызвать. Она улыбнулась – хорошенькая, черноволосая и темноглазая; Долохов подавил желание свернуть ей шею. Или трахнуть. Или свернуть шею, а потом трахнуть?.. Его даже передернуло – такие развлечения напоминали скорее Макнейра, а вот сам Долохов предпочитал более подвижные объекты для секса. Например, вот таких вот официанточек.

Какое интересное совпадение. Официанточка оказалась бледненькой копией Вальбурги; Долохов оценил насмешку. У бога было хреновое чувство юмора и любовь к мерзким шуточкам.

Не то чтобы Долохов был влюблён в неё; не то чтобы он особо страдал. Однако это был третий кабак за сегодня: из первого его выперли за приставания к симпатичной черноглазой маггле, из второго – за чуть придушенного бармена, а из третьего… из третьего пока не выгнали.

Долохов пил, но не больше, чем обычно. Курил, конечно, без продыха – одна сигарета сменяла другую и его уже мутило от табачного запаха, прочно въевшегося в ладони. Он выплюнул окурок на гладкую лакированную столешницу и выпил снова; водка неожиданно застряла в горле горьким комком.

Ещё одна предательница. Вот же сука.

Долохов со сдавленным смешком похлопал себя по карману мантии, вытащил пачку сигарет, но та вполне предсказуемо оказалась пуста.

– Ну охуеть, – он откинулся спиной на удобный мягкий диванчик и вздохнул ещё раз. Обвел мутным пьяным взглядом дешевый бар: оглядел ободранные барные стойки, грязный деревянный пол и драный голубой тюль, снова полез в карманы… сигарет не было. А курить хотелось. Очень сильно.

Как она села за его столик, он так и не смог вспомнить: вот он глотает третью стопку за раз, открывает слезящиеся глаза, а с противоположного края столика к нему осторожно тянется тоненькая женская рука в блестящей чёрной перчатке.

Долохов перехватил эту наглую руку – сжал её хрупкое запястье, словно хотел сломать парочку пальцев, а потом выпустил, удивлённо всматриваясь в знакомое бледное лицо. Ну надо же.

Вальбурга ему улыбнулась. Она выглядела чертовски уставшей. Длинные кудри выбились из сложной прически и непослушными прядями падали на лоб и бледные щеки; губы с бордовой помадой то и дело кривились в скупой раздражённой улыбке; пальцы её судорожно подёргивались, а мысок остроносой чёрной туфли нетерпеливо постукивал по полу.

– Что ты здесь забыла?

Действительно, что?

Она обвела полупустой зал нечитаемым взглядом, а потом тяжело вздохнула. Вытащила откуда-то тонкую дамскую сигарету – те всегда противно благоухали шоколадом и какими-то цветами, названия Долохов вспомнить не мог. Она подожгла сигарету и затянулась – раз, другой, третий, выпустила из ярко накрашенного рта лавандово-сиреневые клубы сладкого дыма и протянула идиотскую бабскую сигаретку ему; хотя в обычное время он бы скорее руку себе отрезал, а не взял бы это нечто в рот, да ещё и попробовал выкурить. Как такое дерьмо вообще делают? То ли дело – крепкие маггловские сигареты, горькие и вонючие, но пахнут табаком и ментолом, а это… но все равно потянулся за вожделенной дрянью. Свои-то кончились.

Долохов даже сквозь перчатки чувствовал холод её рук.

– Как что? – Вальбурга дождалась, пока он затянется поглубже, а потом улыбнулась, – как что? Тебя, Долохов. Пойдём.

Он вопросительно выгнул бровь, задыхаясь в приторной сладости сигарет и чувствуя на языке вкус её помады. И то, и другое казалось ему отвратительным. Особенно сигареты – их Вальбурга покупала ещё со школы и уже тогда мазалась этой херовой пачкающейся помадой, а он возвращался от неё, весь пропахший паленым шоколадом, цветами и с размазанной на лице помадой. И на рубашке, и на шее, и на губах, да даже на лбу. Будто она рисовала на нем этим чёртовым тюбиком. Или как он там называется?..

– У тебя сегодня свадьба. Как там твоя брачная ночь? – выплюнул Долохов раздражённо, снова подзывая официанточку, но та почему-то не спешила, – Муженька не расстроишь своим отсутствием?

Вальбурга на него посмотрела – у неё были красивые глаза. И рот тоже красивый. И волосы. Он бы её поцеловал, если бы у неё помада не пачкалась. Дурацкая помада. И сигареты дурацкие.

– Мне плевать на него, – она плавно поднялась, – и на все его расстройства. Пойдём, Долохов.

И добавила, предвосхищая его следующий вопрос:

– У меня запланирована брачная ночь, но уж точно не с Орионом. Так ты идёшь или нет?

И тогда Долохов захохотал.

========== «Любитель женщин», Антонин Долохов/Лили Эванс. ==========

Антонин Долохов любил только две вещи: водку и женщин; и если с первым всегда всё было гладко, то со вторым иногда приходилось хорошенько повозиться.

Женщин Долохов любил всех, без разбору: красивых и страшных, худых и полных, брюнеток и блондинок, англичанок и русских, взрослых опытных леди и совсем ещё юных глупых феечек, бесшабашных гриффиндорок, надменных слизеринок, солнечных хаффлпаффок, серьезных рэйвенкловок – всех и сразу, невзирая на возраст, статус крови и внешность. Его не интересовали ни деньги, ни связи, ни мужья, ни дети.

Но интересовали они сами. Это было правилом: Долохов любил женщин, а женщины любили Долохова. В школе они вешались на него гроздьями – он был тем самым любимцем доверчивых девичьих сердец, очаровательным хулиганом и харизматичным бабником; Антонин не пропускал мимо ни одной юбки.

Вальбурга говорила, что в Хогвартсе он был «очень даже хорошеньким», а скотиной стал уже позднее. Он ей не верил.

Её “позднее” – это лет через двадцать, когда ему стукнуло почти сорок, и он перестал быть хорошеньким – на сей раз дамы стали считать его: «брутальным, опасным и всё ещё очаровательным». Всё было просто, как дважды два. Долохов любил дам, а дамы любили Долохова в ответ, и этот цикл давно был замкнут в круг.

Чаще всего они приходили к нему сами – некоторые хотели развлечься, другие выполняли обещания или платили ему таким образом за убийство или ещё что-нибудь, третьих он выбирал сам.