Текст книги "Спаси себя сам"

Автор книги: Лин Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава 6

Когда я пробуждаюсь и начинаю осознавать действительность, она сидит у края кровати и нежно проводит рукой по моим ногам

Лежа на спине, я тянусь к ее кудрям, свисающим до самого пояса, и дергаю локон как пружинку. Рука с тряском падает на одеяло. Она ухмыляется и снова откидывает волосы с плеч. Ее ладонь раскрыта и выпрямлена как стручок

Родная, говорю я ей, ты встала очень рано

Ну же, Алан, – шепчет она, – вставай. Уже светает, нам пора

Она останавливается в дверном проеме, больше выглядящем как рамка бесценного портрета. Моя персональная Мона Лиза. Она зовет к себе рукой

Нам пора на крышу. Нам нужно встретить рассвет. Ты обещал мне, помнишь?

Будильник трещит уже двадцать с лишним минут. Я откидываю руку на лицо так, что мои глаза смотрят во внутреннюю сторону локтя.

Вдох.

Выдох.

Моя грудь вздымается и опускается, и я бросаю мимолетный взгляд в сторону. Пустота. И слышен только мой шепот.

How long you would wait for me?

How long I've been away

The shape that I'm in now, you're shaping the doorway

Make your good love known to me

Но в дверном проеме остался только ее теплый след и мои жалкие несбывшиеся надежды.

Нам нужно встретить рассвет.

То, что мы делали каждое утро – встречали гребаный рассвет. Я до этого никогда и не смотрел ни на рассветы, ни на закаты. А с ней вдруг понял, что в них сокрыто все, что мне нужно, – ее взгляд. Я не высыпался, мое лицо раздувалось, как у алкоголика, в мешках под глазами мог уместиться детеныш кенгуру, но каждое утро я сидел рядом с ней на краю крыши и смотрел, как облака медленно тонули в рассветных красках.

Мне в общем-то было все равно на эту романтическую дребедень, но я расставлял приоритеты. И Рози всегда стояла во главе списка. Как ты Землю ни крути.

Или мне так только кажется?

Приятель снова поднимается наверх.

Когда он это делает, то застревает там на все сутки.

Спускается вниз только при необходимости, заговаривает со мной только при необходимости, обедает при людях только при необходимости. А наверх не пускает никого даже при острой необходимости.

Наша работа не стоит того, чтобы раздувать из нее такое большое и важное дело, думаю я. Но чем больше значимости он вкладывает в каждый журнал, тем больше смысла для него имеет дальнейшее существовании организации.

Вещи имеют ровно столько смысла, сколько значимости ты в них вкладываешь.

Смысловая теория вещей.

Тем более, у него там от голода стонет бабушка – набожная старушка, до сих пор убежденная, что я послан Приятелю самим Господом, чтобы очистить его душу от того демона, который отдаляет его от людей и зовет к себе в преисподнюю.

Каждое утро она во все горло читается молитвы иконе и просит простить ей те грехи, которые она никогда в своей жизни не совершала.

Каждое воскресенье Приятель отвозит ее в церковь, где она исповедуется до умопомрачения и потери сознания от голода и жажды.

Навязчивая идея очищения.

Псевдо-аскетизм ради псевдо-спасения.

Я бы назвал это «Обсессивно-компульсивным расстройством», рубрика F42, и запрятал бы ее в психушке, чтобы она перестала развешивать повсюду иконы и кресты и превращать Приятеля в божьего раба.

Для этого я и дал ему дубликат ключей. Чтобы он мог спастись от этого давления в любое время дня и ночи.

Она очень милая, – говорит Рози и растягивает перед моим лицом сияющую улыбку, – оставь ее в покое. Пусть утешается своим Богом. Тебя же не загребают в психушку из-за меня

Молитвы раздаются в самый нужный момент, когда я сосредоточенно редактирую статью:

«Человек, который продает лицо»

«Житель австрийского города Инсбрук разместил свою фотографию во всех интернет-сайтах, предварительно разделив маркером лицо на «арендные» зоны и подписав цену за каждую из них в долларах за месяц.

Самой дорогой частью оказался лоб стоимость в 50.000$!

Несколько порно-сайтов и сайтов казино уже выразили желание сотрудничать с молодым предпринимателем.

Свое решение мужчина объяснил желанием накопить деньги для строительства музея, посвященного его любимой породе собак – сенбернару…»

Я был в этом городе. Инсбрукский университет участвует в академической мобильности студентов.

Дерьмовое место.

Я провел там полгода своей студенческой жизни. Крохотное поселение в центре Австрии, непримечательное, практически несуществующее в масштабах современных промышленных гигантов.

Не удивительно, что мужчина решился на такой шаг.

Жизнь там роскошью не балует.

С другой стороны, люди настоящие психопаты. На что они только не идут, чтобы заработать денег, словно все только на этом и строится.

Всемирная организация здравоохранения не рассматривает деньги как психоактивное вещество вроде барбитуратов, опиоидов, каннабиоидов или банального алкоголя. Денежная зависимость не ставится в один ряд с барбитуризмом, алкоголизмом или наркоманией. Она даже не считается причиной диссоциального или эмоционально-неустойчивого расстройства личности.

Синдром зависимости от денег. Почему нет?

В народе это называют скупостью.

Как, например, у этого подонка Пола Гетти, отказавшегося отдать выкуп за своего внука с имеющимся на тот момент состоянием в несколько миллиардов долларов.

Он знал, что за этой кражей последуют новые, поэтому боялся потерять все состояние, выкупая у похитителей всех членов семьи.

Или, о боже, Генриетта Грин – величайшая скряга в мире, из-за жадности которой ее сын лишился ноги и всю жизнь проходил с протезом.

Но они не могли обратиться к врачам и вылечиться от жадности. Да и не хотели.

Деньги вытесняют людей.

Жадность вытесняет человечность.

Разве это не психическое расстройство?

Она лежит на горячих камнях перед просторами моря. Изредка поглядывает на облачное небо и дышит так… Расслабленно и тихо

Мои пальцы так и тянутся к этой грациозной шее, к этим пухлым губам, груди, животу и ниже…

Ты просто помешал на сексе, Алан

Потому что это секс с тобой. Я помешан на тебе

На мне? Скорее на моем теле. Скажи честно, милый, не будь у нас секса, это долго продлилось бы?

Что?

Отношения

Ну… конечно

Ну да

Не понимаю, почему ты об этом думаешь? Нам ведь хорошо вместе. Мне нравится твое тело, а тебе мое. Почему бы и не заниматься сексом, когда это доставляет одни только удовольствия

Потому что жизнь крутится не только вокруг секса и денег, Алан

А как же романтика, Алан, да? Ты это сейчас спросишь?

Она усмехается. Мы знаем друг друга наизусть

А поездка на море не считается романтикой? Ты ведь давно хотела, и вот я все устроил

Что ж, спасибо тебе…

Молитвы становятся еще громче.

Ну его на хрен! Я выключаю компьютер, оставляю Приятелю записку, забираю свои вещи и сваливаю с этой исповедальни.

К черту это бабушенцию с ее религиозными сдвигами. С меня хватит!

При виде меня какой-то бомж, раскинувшийся прямо у входа в редакцию, начинает читать старые военные стихотворения, написанные еще при Наполеоне.

Противоречивость в людях как инстинкт самосохранения в мире контент-личностей.

Я так люблю Шелли и Рождественского, Алан! Когда-нибудь у меня появится возможность получить у них автограф, мы будем сидеть до самого утра под звездным небом и говорить о поэзии

Он тянет рифмы, как будто пытается поймать меня ими на крючок, замечает мое безразличие, возвращается в прежнее положение и, глядя на небо, серебристое от грозовых туч, вздутое и тяжелое, шепчет еле слышно:

– Свобода.

Я грустно усмехаюсь.

Извращенное представление о жизни еще не сама жизнь. Некоторые люди превращают крайности в оправдания своих поступков, но произносят это так, что не верится не только мне, но и им самим.

Холод незаметной поступью возвращается на улицы города, притягивая за собой этот знакомый осенний запах сырости, дыма и опавшей листвы. Моросит. Но пойдет ли дождь?

Я не знаю, куда мне идти.

Я чувствую, как силы предательски покидают меня. Сколько я спал? Три часа? Четыре?

Легкое головокружение.

Легкая дрожь.

Легкая тошнота.

Легкая усталость от жизни.

Я хочу спать, но не хочу. Я хочу есть, но не хочу.

Я стою под козырьком редакции, докуриваю сигарету и, видимо, жду первых капель дождя.

– Прошу прощения, – говорит мне бомж, – не могли бы вы поделиться сигареткой? Я уже три дня не курил, горит все внутри.

Он хватается за горло, искривляя лицо в страдальческой гримасе, чтобы усилить эффект. Бюджетный вариант театральной постановки.

«Синдром зависимости от табака», думаю я, F17.2.

Я оставляю ему всю пачку и продолжаю стоять как в землю вкопанный.

Толстый слой грязи, пота и пыли обнажает его довольную желтую улыбку. Толстыми пальцами он рьяно шарит по разорванным карманам, и разочарование морщинками расползается по лбу.

– А зажигалки не найдется?

От него несет хуже, чем от мусоровоза. Не отворачиваясь от перекрестка, я протягиваю ему зажигалку и прошу оставить ее себе, а в ответ слышу двести благодарностей.

Я поддерживаю его зависимость, подкрепляю расстройство топливом. Потому что кто я такой, чтобы лезть в его жизнь? Кто мы такие, чтобы вмешиваться в чужую жизнь? Мы сами создаем себе проблемы, и мы сами должны их устранять.

Я хочу уйти отсюда и не хочу одновременно.

Алан, ты только посмотри, как красиво капли бьются о землю! Ты только посмотри, милый, как будто на них наложили спецэффекты!

Сначала полюби то, что ты не в силах изменить, а уже потом изменяй то, что не нравится

Поэтому я люблю ходить под дождем

Ты можешь вызвать себе такси, но я пойду пешком

Тучи ширятся в сторону дома.

Well you look like yourself

But you're somebody else

Only it ain't on the surface

Well you talk like yourself

No, I hear someone else though

Now you're making me nervous

Мозг раздувается до таких невероятных размеров, что череп готов расколоться на крохотные осколки, чтобы выпустить поток этих совершенно несвязных, запутанных, излишне затейливых, болезненных мыслей. Это уже не подтверждение твоего существования, а скорее ноша твоего ума.

Я пойду пешком.

Холодные капли просачиваются за воротник. Неприятное чувство. Я натягиваю капюшон и двигаюсь вперед.

Я пойду пешком.

Раздраженно выдыхаю скопившуюся злость, вытираю мокрые глаза и иду, наконец, в эту чертову психиатрическую больницу.

Глава 7

Одиннадцать часов утра.

Я успел встретить трех попрошаек и четырех алкоголиков, один из которых сломал дверь автобуса, пока пытался затащить в него свою жирную вонючую задницу.

Пришлось выйти и идти дальше пешком, потому что дожидаться следующего автобуса на остановке – последнее, чем мне хотелось бы заняться.

И все из-за какого-то пьяного мужика.

Маленькие города тем и плохи, что люди здесь не лучше куска говна, но образ вокруг себя создают непомерно величественный, словно владеют всей человеческой землей.

Теперь я иду вдоль старой дороги в самой глуши на окраине города. За спиной остаются обветшалые хижины, в которых не то, чтобы людей, а даже животных жалко оставлять.

Если ты хочешь увидеть лицо города – прошу в самый его центр.

Если ты хочешь увидеть лицемерие властей – прошу сравнить этот центр с окраинами.

Just as it was, baby

Before the otherness came

And I knew its name

The love, the dark, the light, the shame…

Слегка накрапывает. Рядом тянутся тонкие ряды незатейливых сосен. Даже вместе они выглядят так одиноко, что становится не по себе. Стволы у них такие темные, словно их обмазали дегтем.

Последний раз я видел такие в лесу недалеко от кладбища, в котором захоронили дедушку. Пока его опускали под землю, а мама навзрыд рыдала на плече отца, я думал о том, что люди высосут смолу, добудут все сосновые почки, экстракты и эфирное масло для лекарств, а затем отправят их на древесину, и так по кругу.

Пока мы хоронили дедушку, я думал о производственном цикле сосны.

Просто потому, что мне было все равно, умер он или нет. В свои шестнадцать лет я знал его ровно две недели.

Нелюдимый угрюмый человек, который сторонился добра и человечности как ливня. Как бы я не старался подточить эти острые углы и отыскать его душу, у меня не выходило. Так он и остался в памяти как бесчувственный демагог.

Жестокие люди меняются только ради кого-то или чего-то. Но даже родные дети не заставили его пойти на такой «безрассудный» шаг как добродетельность.

Короче, эта драма привела к тому, что я принял его смерть без слез и сожалений.

Мог ли я плакать?

Должен ли был?

Конечно, нет.

К черту все эти мнимые правила этикета. Полный отстой.

Наша человечность к человеку зависит только от степени привязанности. Человечество может гурьбой вымирать где-нибудь в странах третьего мира

или в поселениях, лежащих недалеко от горячих точек,

голодать,

разбиваться на самолете,

взрываться от очередного теракта и прочей бесчеловечной ерунды.

Кто-нибудь из твоих близких заикнется об этом? Может, упомянет невзначай после просмотра новостей, вздохнет и бросит жалкое, горькое «бедные люди».

Стоит ли говорить о том, как долго и нудно твоя мать будет страдать над могилой своего дяди, скажем, или отца? Сколько ведер придется купить, чтобы собрать каждую каплю слез, падающую с горящих пухлых щек?

Все зависит от степени привязанности.

Это доказано опытом.

Люди соберутся.

Люди поплачут.

Люди разойдутся.

Вот и все. Вот и все похороны.

Остается только пожелать трупу терпения, пока его будут пожирать черви и всякая подземная живность.

Вдох

Я, на самом деле, полный кретин.

Выдох

Заставляю себя думать, что мертвые люди – всего лишь вещи, всего лишь гниющие трупы, в то время как некоторые из этих трупов превратили мою жизнь в настоящий ад.

Алан, мне кажется, ты чокнулся, – смеется она, – может стоит записаться к психологу или стразу к психиатру?

Может быть и стоит.

К нему-то я и иду не самым ровным и не самым уверенным шагом.

Такое волнительное и нервное состояние, что встреться мне на пути лось, я и глазом не моргну.

Продолжу, как и сейчас, глубоко вдыхать прохладный воздух и тонуть в собственных нескладных мыслях.

Боже, Алан, ты просто псих, как я тебя люблю!

Заткнись, заткнись, пожалуйста.

Если тебя упекут в больницу, придется выделить местечко и для меня. Буду как жены декабристов, милый. И мы войдем в историю

Она смеется так, словно надеется, что это обязательно произойдет, и мы действительно войдем в историю

Но разве мы и так не вошли в историю? Только потому, что сумели родиться?

Недостаточно. Нас должны запомнить

Я тебя помню. Я тебя запомнил. Этого недостаточно?

Гребаный мыслительный потоп разворачивается в моей пустой отмороженной голове. Я тону, тону, тону.

Все строго по рецепту. Два раза в день после приема пищи. К размышлениям можно добавить курс сожалений, страданий и запить все слабым раствором депрессивных настроений. Правда, есть противопоказания, необходимо проконсультироваться с врачом.

К черту все.

За густыми кронами деревьев уже виднеется золотистый купол церковной постройки, а за ним и крыша самой больницы.

Она, правда, больше напоминает частный загородный дом, нежели медицинское учреждение.

Раньше я этого не замечал.

Раньше я вообще многое не замечал…

Например, эти прекрасные темно-зеленые шторы, выглядывающие из окон первого этажа.

Или разные оттенки облицовочного кирпича.

Две прямоугольные колонны у крыльца.

Фонарик над дверью.

Покрасневшие глаза, которые она прятала от меня.

Молчаливость.

Бессилие.

Просто вид на больницу загораживали кованые распашные ворота.

Просто с ее лица никогда не сходила улыбка.

Странное это место. Здесь я всегда чувствую себя как на шатких брусьях. С одной стороны, тебя укрывает ужасающая тишина, с другой – беспокойные сгустки мыслей. Одно движение – и твоя задница застревает в том, из чего тебе не выбраться, как бы долго ты не продолжал сюда приходить.

And the sights were as stark as my baby

And the cold cut as sharp as my baby

And the nights were as dark as my baby

Half as beautiful too

Пока я вторю словам песни, автобус так бесшумно и незаметно проезжает за спиной, что в следующую секунду я с сожалением тушу выпавшую из рук сигарету. Изнутри выглядывает только макушка водителя. Еще бы. Мало кто доезжает до этой остановки.

Возможно, никто, кроме меня.

Он поспешно разворачивается перед лавочкой, называемой остановкой, и вновь уезжает в город, словно его и вовсе здесь не было.

И я снова остаюсь с самим собой.

Глава 8

– Не рановато ли? – приветствует меня доктор, как только я миную охрану.

Никогда не поймешь, рад он моему появлению или нет. Стоя на крыльце в своем до тошноты отутюженном халате, он нагло усмехается моей походке.

Неровно мощеная камнем дорожка то и дело подставляет мне подножки. Какая ирония. Церковь построить – построили, а люди до сих пор ломают себе ноги об выступы.

Рад вас видеть, господин доктор, сколько лет, сколько зим?

– Я думал, ты уже не выйдешь в люди.

– Надо было кое-что обмозговать.

Шлейф приторного одеколона впивается в ноздри. Я с трудом удерживаю рвотный позыв, когда он приглашает меня войти. Когда-нибудь он признается, что не стоит переусердствовать с этой приманкой для самок.

Эта больница была построена в конце 90-х на стыке распада и возрождения культур. Не знаю, что это тебе дает, но факт довольно забавный.

Пока здесь проводился поиск территории, и разрабатывалась примерная схема здания, мир сотрясала крупномасштабная новость о распаде СССР. Пока здесь закладывался фундамент, на Востоке, в Сомали, разворачивалась гражданская война. Пока здесь возводились тонкие стены, Азия страдала от финансового кризиса. Пока здесь проводилась меблировка, по миру проносились волны протестов антиглобалисткого движения. Пока здесь что-то создавалось, где-то в мире что-то обязательно разрушалось.

К этому должна быть подобрана красивая теория. Но черт с ней, с этой красотой.

– Интерьер здесь довольно сдержанный, – замечает доктор. – Медицинское учреждение оно не напоминает, но и хоромами царя не назовешь. Первый этаж занимают просторная гостиная, – мы останавливаемся в коридоре, откуда доктор заглядывает в гостиную, чтобы поприветствовать нескольких собравшихся пациентов.

Я замечаю персидский ковер под небольшим лакированным столиком, окруженным простеньким диваном и креслами. На стене висят знакомые картины. В углу незаметно дышат растения. Одно из них похоже на пальму Ливистона. Встречается на территории Юго-Восточной Азии, Австралии и даже Африки. Черт его знает, как эта информация отложилась в моей памяти.

Чувствую, как психи, прервав свои развлечения, настороженно изучают мой профиль. Стремные ребята. Ужасно напрягают меня своим напряжением.

– За ней – закрытая кухня с особым доступом для персонала. Пациентам туда не попасть, слишком много колющих и режущих предметов. Справа – игровая, за маршевой лестницей – столовая. Оттуда – выход к пристройке для персонала. Наверху расположены палаты, тридцать абсолютно одинаковых комнат. Рядом с ними в самом начале коридора – мой кабинет. Думаю, нам там будет удобнее всего поговорить.

Доктор двигается к лестнице, и я, провожая взглядом удивленные лица психов, все-таки задаю вопрос:

– Почему здесь так мало света? Разве это не вредно для пси… пациентов?

– У моих пациентов расстройство психики, а не зрения, тем более, согласно…

Вдох

Я поднимаю глаза.

Темные запутанные кудри, свисающие до самого пояса. Иссиня-черные глаза, бегущие по моему вспотевшему лицу.

Не может быть. Не может быть.

Пружинистый локон на пухлой щеке, подпрыгивающий в такт каждому шагу.

Ледяной океан чувств сносит меня.

Легкое скольжение рук по перилам. Вздернутый нос. Надутые губки.

Мерзкая тошнота подступает к самому горлу.

Она касается моего плеча и, подпрыгивая на последней ступеньке, с легкостью пера опускается вниз.

Кажется, мое сердце с грохотом скатывается по лестнице к самим ее ногам, бесшумно ступающим по голому паркету.

Она замечает мой пристальный взгляд, хмурит лоб, машет длинными ресницами и исчезает за стенами гостиной.

Выдох

Алан, прекрати так на меня смотреть! Ты меня смущаешь, это неприлично!

Алан, ты… – По комнате раздается ее звонкий смех. – Ты сумасшедший. Хватит, я сказала. Ты меня слышишь?

– Ты меня слышишь? Алан! Алан!

– Твою мать!

Я не замечаю, как произношу это вслух. Да еще и с таким тревожным удивлением, словно снискал появление самого Господа Бога.

– Прости, что ты сказал?

Я, наконец, отзываюсь на голос, доносящийся со второго этажа. Доктор стоит у края лестницы и, вскинув брови, впивается в мой обалдевший вид

Простите, господин доктор, кажется, у пациента полетела крыша. К сожалению, медицинская страховка в таких ситуациях не действует, но мы постараемся провести скорейшую реабилитацию.

– Я подумал, что там… – мямлю я, – эта девушка… да неважно, – отмахиваюсь я, – просто показалось.

Дрожь в коленях не позволяет сдвинуться с места. Я стою в полном оцепенении. Как будто из-за угла на меня выскочила свора бешеных собак.

Я делаю усилие, опираясь о перила. Один раз. Второй. Третий. И, наконец, поднимаюсь по ватным ступенькам на второй этаж.

Наплыв галлюцинаций.

Замечательно, но это вряд ли то, о чем я думаю.

«Острое полиморфное психотическое расстройство без симптомов шизофрении», иными словами, бред и галлюцинации – F23.0.