Текст книги "Ce n'est pas de la haine - c'est que je t'aime (СИ)"

Автор книги: Лея Р.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Девушка, я и в мыслях не имел оскорбить тебя!.. Ты видишь, я на коленях пред тобой, как самый преданный из слуг! Если мой подарок так огорчил тебя, я прямо сейчас пойду и отдам его первому встречному! Или – хочешь? – утоплю в Сене! Что угодно, только не плачь, только взгляни на меня!.. Поверь, мною двигало единственно раскаяние, я мечтал хоть как-то искупить свою вину перед тобой, все, что ты вынесла из-за меня – суд, темницу… пытки… Я так виноват перед тобой, я причинил столько зла – а взамен ты подарила мне Рай на земле. Дар, который ты отдала мне, – бесценен! Все золото мира не стоит его. О, если ты только скажешь мне, чем я могу порадовать тебя?.. Я сию же секунду выброшу проклятое золото, только улыбнись!.. Я и не думал нарушать наш уговор и против воли держать тебя здесь дольше завтрашнего рассвета – это был только подарок! Но, если он не по душе тебе, я избавлюсь от него тотчас!..

В тот же миг он порывисто вскочил и начал судорожно засовывать злополучные браслеты обратно в мешочек. Утерев слезы и отчаянно шмыгнув носом, Эсмеральда удивленно оглянулась. Поняв, что никакой провокацией здесь и не пахнет, и монах действительно поспешно одевался, желая как можно скорее избавиться от расстроивших возлюбленную вещиц, девушка спросила все еще подрагивающим от слез голосом:

– Так ты действительно не заставишь меня остаться здесь?..

– Только до рассвета, – выдохнул Клод, почувствовав перемену в ее настроении.– Потом ты вольна уйти, как я и обещал.

– Но эти… эти украшения – они ведь стоят целое состояние! Ты, правда, их выбросишь?..

– Они не стоят и одной твоей слезинки, красавица, – печально отозвался мужчина, нерешительно касаясь еще мокрой щечки.

– Это очень красивая работа. Но цыганке не к лицу носить такие дорогие браслеты.

– К лицу, если она прекрасна, как ты… Прошу, прими этот подарок. Только как мои искренние извинения и раскаяние.

– Но не думай, что я прощу тебя! – черные глаза гневно блеснули.

– Я и сам никогда не прощу себе, – покорно ответил священник, робко одевая, один за другим, все пять браслетов на протянутую тонкую ручку.

После, все еще взволнованный этой сценой, он вновь опустился на колени и начал покрывать поцелуями смуглые ладошки. Эсмеральда не отнимала рук, завороженная тусклым блеском великолепных украшений; не без удовольствия она подумала, как прекрасно будут они смотреться в лучах полуденного солнца, звеня на ее тонких запястьях во время танца.

– Ваша служанка приготовила на ужин тушеного кролика с овощами, – наконец, проговорила девушка.

– Ты уже ела? – архидьякон взглянул на нее с неприкрытым обожанием.

– Нет, – был короткий ответ.

Не произнеся более ни слова, мужчина подхватил изящно сложенную прелестницу на руки и спустился с ней в кухню. Усадив свою драгоценную ношу, он зажег свечи в закрепленных вдоль стен канделябрах и быстро накрыл на стол, только сейчас почувствовав, что ужасно голоден. Трапеза прошла в молчании: мужчина был погружен в свои невеселые мысли, понимая, что неизбежный рассвет неумолимо приближается, а его пленница не выражала желания завязывать диалог. Впрочем, Клод постарался изгнать из сердца мрачную тревогу, ведь у него впереди была целая ночь, которую он намеревался провести в объятиях самой желанной в мире женщины.

– Вина? – предложил он.

Гостья молча кивнула.

Поднявшись, архидьякон подошел к небольшой нише в самом дальнем углу кухни, извлек глиняный кувшин с вином. Наполнив два серебряных кубка, он незаметно добавил в каждый припасенную заранее смесь, спрятанную в пузырьках, имитирующих ладанки. Роясь сегодня в библиотеке, Фролло, к своей несказанной радости, обнаружил не только рецепт увеличения мужской силы; за ним следовала инструкция приготовления эликсира, пробуждающего женскую чувственность. По счастью, почти все необходимые компоненты нашлись в его алхимической лаборатории, что внушало некоторую надежду на успех.

Отпив из своего кубка и почти уже ощутив чудодейственную силу древнеримского средства, мужчина с нетерпением ждал, когда маленькая чаровница допьет свою порцию. Он не знал, каким именно образом проявится воздействие смеси, но верил, что она сработает непременно. Поэтому, едва Эсмеральда опустошила кубок, священник нетерпеливо поднялся и подал ей руку. Помедлив, та обреченно вложила свою горячую ладошку и покорно последовала в гостиную. Усадив девушку на софу, Клод принялся возиться с камином: очевидно, требовалось подождать, пока эликсир всосется в кровь и начнет действовать. А до этого не стоит пугать ее своей несдержанностью: достаточно с него на сегодня глупостей.

– Ты станцуешь для меня?.. – с надеждой спросил архидьякон, когда огонь в камине ярко разгорелся, и таинственные тени заплясали на стенах.

– У меня нет ни бубна, ни кастаньет – я не могу танцевать без музыки, – отвечала цыганка.

– Тогда, может, ты что-нибудь споешь? О, Эсмеральда, своим чистым, звонким голосом ты пристыдишь и выводящего тонкие трели соловья!

– Я уже и не помню, когда в последний раз пела – сейчас скорее даже ворона пристыдит меня, – вновь возразила девушка.

– В таком случае, расскажи мне о своем детстве, – присев рядом с моментально насторожившейся красавицей, попросил Фролло, захватывая в нежный плен горячих рук маленькую ладошку и осторожно поглаживая ее. – Кто твои родители?

========== XI ==========

– Я никогда не знала их, – помолчав, тихо начала она свой рассказ. – Все мои детские воспоминания связаны со Двором Чудес. Девочкой, меня взяли на воспитание цыганки, нашедшие там приют: почти весь их табор перебили в какой-то стычке с солдатами, и они осели в Париже. Женщины мало говорили о своей прежней жизни, а меня тогда это не интересовало, поэтому я могу судить о тех печальных событиях лишь по обрывкам фраз… Их было трое, но одну, Гили, я долгое время считала матерью. Позже я узнала, что в той бойне она потеряла ребенка, девочку, совсем кроху. И вся та любовь, что предназначалась ей, была подарена мне. Цыганки жили тем, что выступали на улицах: развлекали народ песнями и плясками, гадали, продавали любовные зелья…

Плясунья негромко охнула, когда священник рывком притянул ее к себе, прижимая к груди смуглые плечики и спинку.

– Продолжай, – шепнул он, мягко отводя в сторону копну черных волос и чуть задев губами изгиб лебединой шеи. – Я только хочу доставить тебе удовольствие, не бойся. Доверься мне…

– Гили… и другие цыганки учили меня всему, что знали сами, – невольная дрожь приятными мурашками растеклась по спине, когда мужские пальцы с невыразимым трепетом, едва касаясь, провели дугу по ключицам, замерли на плечике и поднялись к маленькому ушку. – Я научилась читать линии руки, выучила цыганские танцы, начала петь. Я была счастлива, когда мне подарили мой первый бубен и позволили принять участие в выступлении… До сих пор помню, какой восторг вызвали во мне жидкие аплодисменты кучки зевак. Я решила непременно стать лучшей уличной танцовщицей, какую когда-либо видели парижане!

– И тебе удалось, – Клод страстно припал губами к обнаженному плечу; руки его спустились к груди прерывисто вздохнувшей девушки.

– Когда мне исполнилось двенадцать, моя приемная мать заболела оспой; вскоре она умерла. Несколько месяцев я не могла оправиться от потери… По счастью, всем известный король воров и нищих, Клопен Труйльфу, заметивший мои первые скромные успехи, не позволил пропасть в это горестное время. Он взял меня под свою защиту, опекал и дал время оплакать мою несчастную матушку.

– Он берег тебя для себя? – ревниво спросил архидьякон, незаметным движением спуская с плеч порядком уже измятое платье.

– Нет, что вы! – возразила цыганка, смущаясь, однако не предпринимая попыток противостоять этому нежному натиску – она начинала привыкать к постыдным, но приятным ласкам, которыми одаривал ее влюбленный. – Он был мне старшим братом, если хотите, другом, наставником. Видя, как из девочки я превращаюсь в девушку, Клопен запретил кому-либо из обитателей Двора Чудес прикасаться ко мне под страхом смерти. Если бы не он, не знаю, что бы со мной сейчас было… С приходом весны, с пробуждением природы радость постучалась и в мое сердце: молодость быстро забывает и торопится жить с ненасытной жадностью… Я вернулась на улицы Парижа, выступая теперь уже в одиночестве. Но вскоре у меня появилась подружка: Джали оказалась до того умна, что за следующую зиму, когда выступать подолгу было холодно, я обучила ее нескольким трюкам, которые позже были по достоинству оценены зрителями. Собственно, здесь и закончилось мое детство: с этого времени мне самой приходилось зарабатывать себе на кусок хлеба. Впрочем, жаловаться не на что: парижанам полюбилась юная цыганка с белой козочкой,они всегда щедро одаряли меня своим вниманием и, гораздо менее щедро, – скромными пожертвованиями. Со временем я заметила, что на Соборной площади, где нередко проезжают знатные господа, плата за мои выступления бывает куда более богатой, нежели в других местах. Вот почему я возвращалась туда снова и снова, несмотря на ваши запреты… Вовсе не из желания досадить и, конечно, не чтобы приворожить, как вы думаете – зачем, когда ваша страсть принесла мне одно только горе?..

– О, не говори этого, дитя!.. – жадные ладони архидьякона ласкали маленькую грудь; он с упоением чувствовал, как быстро затвердели соски от его пылких прикосновений. – Ты разрываешь мне сердце… Разве повинен я в том, что одно движение твоей крохотной ножки пробудило в моем сердце бурю, которую я считал давно усмиренной?.. Неужели только порицания достоин мужчина, чью холодную душу обжег огонь запоздалой любви?.. Прояви же хоть каплю милосердия, чаровница: давший обеты перед Богом, я боролся с этой пагубной страстью, сколько было сил… Но разве ты сама не пошла бы на любой риск, на сделку с совестью – на что угодно! – ради одной только призрачной надежды быть с тем, кого любишь?..

Эта пламенное признание невольно заставило Эсмеральду вспомнить о ее прекрасном принце, о блистательном Фебе де Шатопере. Прикрыв глаза, она на секунду представила, что это он ласкает ее с таким жаром, что с его губ срываются эти прекрасные слова любви, что это он вспыхивает и сгорает ради одного ее благосклонного взгляда… Сердце сладко сжалось, и приятное тепло растеклось внизу живота. Но в следующий миг мираж рассеялся: Фролло заставил ее встать, одним движением спуская осевшую на пол мягким ворохом одежду. Нет, это всего лишь монах, ее гонитель, мучитель и безумный обожатель; это он смотрит на нее влюбленными глазами, в которых отчаяние мешается с блаженством… А красивый капитан королевских стрелков без его вмешательства даже не пришел бы спасти ее от веревки…

Вздохнув, девушка опустила черные, блеснувшие слезой очи, покорно принимая любовь того, кто жаждал одарить ее своей страстью. Не все ли равно, кто будет обладать ее телом, если душа навсегда погублена самым дорогим в мире существом?.. А этот человек, кажется, действительно любит ее, хотя его необузданная страсть порой пугает. Но, по крайней мере, если в темнице, со связанными руками, она видела в его действиях лишь насилие, чувствовала, что над ней пытаются надругаться, то здесь, купаясь в неистощимой нежности и искреннем обожании, Эсмеральда ощущала себя скорее некой языческой богиней любви, поклонение которой порой переходит в экстатическую пляску вожделения.

«О, если бы так смотрел на меня мой Феб… – с тоской подумала цыганка, встретившись с полыхнувшим желанием взглядом. – Или если бы я могла так же смотреть на этого странного монаха». Жаждущее любви юное сердечко болезненно сжалось: нет, святой отец никогда не превратится в красавца-офицера… Ей нужно смириться с этим прискорбным фактом; к тому же до рассвета осталось совсем мало времени, а после она будет вольна уйти. Да, она снова будет свободна. Но что делать в этой свободой, если Солнце покинуло ее, если она не нужна своему божественному Фебу?..

Пока эти грустные мысли клубились в прелестной головке, обожженный новым приливом похоти священник, подкинув в камин несколько поленьев, быстро скинул с себя сорочку и уложил свою желанную добычу на покрывавшие пол овечьи шкуры. В ярко-оранжевых отсветах пламени, обнаженная, трепещущая на этом первобытном покрывале, она напоминала нимфу, сошедшую с древнегреческих фресок. Себя же он мнил охотником, загнавшим прекрасное создание в свои силки, которые она не в силах разорвать. Содрогнувшись от вожделения, мужчина накрыл своим телом ее хрупкую фигурку, припадая к гладкой коже, точно к живительному источнику. Его страстные ласки не были грубыми: как юноша, впервые познающий женское тело, боится неосторожным прикосновением причинить боль, так и не обладающий никаким опытом архидьякон медленно, ведомый лишь древним инстинктом и страстной любовью, раскрывал тайны юного девичьего тела. Он жадно вглядывался в любимое личико, озаренное красноватыми отблесками, ловя малейшие перемены в его выражении. Пытаясь прочитать, какие его касания вызывают в ней искру желания, Фролло подмечал, как чуть приоткрываются коралловые уста, как подрагивают смеженные веки, как непроизвольный вздох срывается с губ…

Афродизиак все же делал свое дело: плясунья чувствовала, что от горячих мужских прикосновений, бережных и одновременно наполненных неукротимой жаждой, желание просыпается и в ней. Раскрасневшаяся, она страшилась даже взглянуть на нависшего над ней Клода, боясь, как бы он не прочитал в ее глазах это невозможное, бесстыдное предательство собственного тела. Однако тому вовсе и не нужно было смотреть ей в глаза: он итак чувствовал, как вздрагивает, как тянется, против воли, женская суть навстречу мужскому естеству. Когда же его откровенные ласки сорвали с любимых губ слабый стон, сотрясаясь от нетерпения, священник припал к этим медовым устам и неспешно погрузился в открывшееся ему навстречу лоно. Почувствовав, что ее внутренние мышцы сжались, обнимая мужскую плоть, архидьякон невольно застонал и начал медленно двигаться, с восторгом замечая, как незаметно подстраивается под его ритм распростертая под ним плясунья.

– Ты совершенство, ты божество… – горячо шептал мужчина, покусывая мочку уха часто и глубоко задышавшей прелестницы. – Ты восхитительна!.. Как я люблю тебя, Эсмеральда! Все богатства мира, этого и загробного, не сравнятся с тем сокровищем, которым владею я… Я один…

Внезапно он ощутил, как гибкие ножки обвились вокруг талии, крепко прижимая его к себе; одна ручка легла на плечо, другая легонько опустилась на спину, чуть погладив влажную от выступившего пота кожу. Это вызвало в священнике такую бурю чувств, что он стиснул зубы и начал читать про себя молитвы: если и привычная зазубренная латынь не уймет этот пожар, он больше не сможет сдерживать себя. Днем Клод был полон решимости довести сегодня юную смуглянку до вершины наслаждения, разделив с ней любовный экстаз, однако на деле достичь этого было вовсе не просто. Он чувствовал, как нетерпеливы становятся ее движения, как сжимаются маленькие пальчики, оцарапывая кожу, и это туманило разум; даже молитвы не могли заглушить бушующий в нем океан страсти. Лишь неимоверным усилием воли мужчина смирял разрывавший его вулкан желания, мечтая только об одном: послать к чертям всякую сдержанность и со всей жестокостью своего неутолимого вожделения вонзаться в это соблазнительное тело. Пару минут спустя противиться этому зову стало невозможно: застонав, он отдался потоку необузданной жажды, утопив свою изящную партнершу в мягкой шерсти и буквально пригвождая к полу с каждым новым движением.

От этого несдержанного, животного натиска Эсмеральда вскоре вскрикнула: нараставшее в ней томительное напряжение взорвалось, наконец, вспышкой неизведанного прежде сладкого наслаждения. Неосознанно прижавшись к своему мучителю, она застонала от переполнявших новых ощущений, дрожь пробежала по вмиг ослабевшим ногам. Мышцы пылавшего лона судорожно сжались, еще крепче охватывая мужскую плоть… Фролло вторил ей низким, почти болезненным стоном, чувствуя, как горячая струя орошает глубины ее потаенного женского сада…

– Красавица, ты прекрасна! – прошептал Клод, падая рядом с девушкой и прижимая ее к себе. – Безумец, вчера я думал, что познал высшее наслаждение на земле… Но лишь когда ты ответила на мою страсть, я вкусил истинное счастье!.. Ты даже представить себе не можешь, дитя, как я люблю тебя. Я готов бросить все, что имею, к твоим ногам, за возможность еще раз услышать, как стон удовольствия срывается с этих манящих уст…

Запечатлев на сладких губах долгий поцелуй, архидьякон поднял на руки свое запретное хрупкое счастье и понес на второй этаж. Там он бережно уложил цыганку на кровать, заботливо подоткнув одеяло, и лег рядом, с умиротворенной улыбкой поглаживая черные пряди рассыпавшихся волос. Девушка смущенно отвернулась, не в силах понять, что же произошло: почему ее тело предало ее, почему отозвалось на этот первобытный зов спятившего от любви монаха?.. Эсмеральде было стыдно даже взглянуть на него: нельзя было отрицать, что она испытала сладкое, запретное удовольствие в объятиях человека, которого три недели назад готова была придушить собственными руками. Как такое возможно?.. Что же с ней происходит?.. Неужели она так порочна, что способна желать того, кого ненавидит? Ненавидит?..

========== XII ==========

Словно молнией пронзила внезапная мысль: ненависти нет. Последний ее приступ рассеялся тогда, в темнице, когда она согласилась на сделку, довольная тем, что обретет свободу и оставит влюбленного монаха ни с чем. Две с половиной недели его трогательной заботы, во время которых он ни разу более не покушался на девичью честь, окончательно изгнали гнев из легкого сердца, по природе не способного на мстительность. Конечно, вряд ли узница так скоро смогла бы изгладить полыхавшую в душе непримиримую вражду, если бы она знала, что в итоге все-таки вынуждена будет исполнить свою часть уговора. Однако, успокоенная мужем, цыганка и не помышляла об этом, поэтому в душе ее даже зародилась легкая жалость по отношению к несчастному, который с такой смиренной кротостью опекал ее в ожидании заветной награды.

Безотчетный страх вскоре тоже забылся: робость, порожденная неопытностью, и безумная, страстная любовь превратили священника в самого нежного и чуткого любовника, о каком только можно мечтать. Боязнь близости, одинаково свойственная всем невинным девушкам, посещала ее и во время единственного свидания с Фебом, который так настойчиво добивался плотской любви. Но если тогда природный стыд могла победить зародившаяся в юном сердце влюбленность, то здесь протест ее был сломлен настойчивой нежностью, даже силой. Так или иначе, познав прошлой ночью тайну единения с мужчиной, сегодня Эсмеральда уже не страшилась ее, хотя и грустила по утраченной невинности, с тоской думая, что могла бы подарить себя любимому человеку… И все же, воспитанница Двора Чудес, она не считала добродетель важнее жизни; ее не посещали мысли, что смерть может быть милосерднее позора. Кроме того, ласки Клода, его страсть, каждое слово и прикосновение были наполнены такой любовью и мольбой, что по-прежнему бояться его было попросту невозможно. Девушка разглядела, наконец, в суровом архидьяконе Жозасском обыкновенного мужчину, сердце которого пылает и кровоточит, изъеденное ревностью и постоянной внутренней борьбой. Дорогие подарки, которые он бросил к ее ногам, завтрак, который он приготовил для нее, чудесный домик с ожидавшей ее горячей ванной – все это не оставляло никаких сомнений, что Фролло был безнадежно влюблен. С грустью вспомнила цыганка, в какую жалкую лачугу, притон разврата и похоти привел ее красавец в офицерском мундире, от которого, к тому же, несло вином…

С внезапной ясностью вдруг осознала девушка, что их с Фебом любовь жила единственно в ее голове. На контрасте поведения этих двух таких непохожих мужчин все события вдруг сложились в одну четкую картинку. Вот почему капитан назначил свидание в убогой комнатушке; вот почему он так торопился, настойчиво требуя доказательств ее любви; вот почему не явился спасти ее, рассказать, что произошло… Словно пелена мгновенно спала с затуманенных первой любовью глаз: плясунья вдруг окончательно и без всяких иллюзий отчетливо осознала, что ее не любят и не любили.

Это было больно. Так больно, что она невольно съежилась в напряженный комок. Одеревеневшие мышцы конвульсивно сжались. Отчаянно всхлипнув, Эсмеральда попыталась втянуть воздух, но лишь страшно захрипела; слезы брызнули из глаз рекой. Она задыхалась, но живительный кислород по-прежнему не шел в сведенное судорогой горло. Смутно ощутила, как рывком подняли ее тело сильные руки; секунду спустя неожиданная боль с силой опустившейся ладони обожгла спину. Цыганка, наконец, с облегчением втянула воздух и разглядела сквозь туман застивших глаза слез бледное, испуганное, беспомощное лицо священника. Губы его шевелились, и вскоре, напрягшись, она смогла разобрать слова:

– …слышишь?.. Прости меня, Эсмеральда, умоляю, прости!.. – точно в лихорадке, быстро шептал мужчина, сжимая холодные пальчики дрожащими ладонями; глаза его блестели. – Я глупец, презреннейший из смертных! Я больше не притронусь к тебе, пожалуйста, только не плачь!.. Хочешь, я провожу тебя к твоему мужу, прямо сейчас?.. Пусть я пропаду, пусть эта опустошающая любовь убьет меня, пусть иссушит дотла, по капле высасывая жизнь – пусть! Но ты – ты должна жить, слышишь?! Дыши, живи, пой!.. Только не умирай…

Обессиленный, опустошенный, осознав, наконец, что она больше не задыхается, Клод рухнул лицом на постель. Эсмеральда увидела, как судорожно сжались его кулаки, комкая одеяло, а потом услышала отчаянный, душераздирающий всхлип, который Фролло тщетно пытался сдержать. Удивленная этой вспышкой великодушия и последовавшего за ней неподдельного горя, цыганка даже забыла на время о собственном несчастье. Нервный приступ прошел, и теперь по щекам ее скользили быстрые слезы, даря облегчение. Нелегко было смириться с мыслью, что Феб ее не любит, но девушка, хотя и была совершеннейшим ребенком, выросла в суровой и мрачной среде и знала цену как жестокой действительности, так и сладостным иллюзиям. Как бы желанны ни казались последние, они неизбежно приводят к гибели, а значит не стоит доверять им.

Некоторое время придавленная тоскливым отчаянием красавица разглядывала корчившегося от не меньшей, а может и большей душевной муки человека, невольно проводя параллель между ним и собой. А потом осторожно дотронулась до плеча вздрогнувшего от ее прикосновения мужчины.

– Ты хочешь уйти? – глухим, дрожащим от подавляемых рыданий голосом спросил архидьякон, на поднимая головы, стыдясь своей слабости и не в силах справиться с ней.

– Нет, – помедлив, ответила Эсмеральда и провела пальчиками по обнаженной спине.

Она знала, как утешить этого человека. Знала, как подарить покой этой уставшей душе. И, тронутая как его жестом доброй воли, так и этой душераздирающей сценой, избавившись от своих иллюзий, цыганка проявила милосердие, о котором так долго и безуспешно молил ее несчастный влюбленный.

Девушка нерешительно коснулась губами его плеча, шеи… Судорожный вздох и горячая волна, сотрясшая тело Клода, вызвали у нее довольную улыбку. Точно марионетка в ее руках, тот повиновался малейшему изменению в поведении и настроении околдовавшей его цыганки: ярость оборачивалась нежностью, отчаяние – страстью, тоска – счастьем. Только ей было под силу одним жестом, одним словом, легким прикосновением, улыбкой подчинять этого несгибаемого человека. Эсмеральда чувствовала это, и удовлетворенная женская гордость теплом растекалась по телу.

Несколько минут неумелых девичьих ласк чуть не свели священника с ума от восторга: он боялся спугнуть это внезапно свалившееся на него счастье неосторожным движением, но и безответно сносить эту сладостную пытку тоже больше не мог. Медленно развернувшись и встретив ее теплый взгляд, прочитав в огромных, черных очах немое согласие, архидьякон одним рывком подмял под себя изящную фигурку, осыпая ее жгучими поцелуями, изливая в них отчаяние и утешая скорбь недавних тяжелых минут.

На этот раз плясунья неуверенно, но все же отвечала на его нетерпеливые ласки: осторожно поглаживала покрытую жесткими черными волосками грудь, покорно приоткрывала губки навстречу его жаждущим поцелуям, даже заставила себя не сжимать колени, когда почувствовала длинные, сухие пальцы, бережно поглаживающие круговыми движениями сокровенное средоточие женского наслаждения. Когда же эти самые пальцы погрузились в нее, уже охваченная желанием, девушка невольно чуть подалась навстречу. В эти сладостные минуты она постаралась вытеснить все мысли о Фебе, причинявшие теперь лишь нестерпимую боль, и забыться в объятиях боготворившего ее мужчины, полностью отдавшись сладостным ощущениям.

Соединение их оказалось неспешным и долгим. Бешеная страсть и нетерпение, сжигавшие Фролло все предыдущие разы, теперь были почти полностью удовлетворены за прошедшие сутки. Робкая же нежность цыганки вызвала в нем почти священный трепет, заставляя быть еще более мягким и сдержанным. Подчинив себе, наконец, собственную плоть, Клод менял темп, повинуясь лишь выражению ее лица.

Только когда распростертая на ложе прелестница забилась под ним в сладком экстазе, не сдержав крик острого наслаждения, священник позволил себе ускориться, глубоко вонзаясь во влажное лоно. Но теперь, по-видимому, дало знать о себе принятое снадобье: похоть терзала его со страшной силой, однако выхода не находила. Лишь когда напряжение достигло такого предела, что, казалось, готово было разорвать изнутри, капельки пота любовников смешались, насквозь пропитав простыни, а красавица вновь прильнула к нему всем телом, сцепив ножки за его спиной и сладко застонав от нового приступа блаженства, мужчина с протяжным вскриком замер глубоко в этом райском саду, сжав в медвежьих объятиях обмякшую, уставшую девушку.

После он пытался выяснить причину ее бурных рыданий, но Эсмеральда лишь печально покачала головой, всем своим видом показывая, что не желает поднимать эту тему. Настаивать Фролло не решился: она итак только что чересчур щедро одарила его, чтобы он посмел требовать от нее чего-то еще. Сейчас он был по-настоящему счастлив и спокоен: даже приближающийся рассвет больше не вызывал в нем панического ужаса. Маленькая колдунья отдала ему сегодня всю себя, и если после этого она будет потеряна для него навсегда, он, наверное, умрет… Но умрет счастливым, познавшим высшее блаженство, благодаря ей. В эту секунду в окрыленной душе не было места сожалению, сомнениям, страху. Все представлялось неважным и суетным для того, кто вкусил только что истинное, незамутненное счастье, подаренное маленькой щедрой ручкой…

– Я люблю тебя, – с отчаянной нежностью проговорил архидьякон, почти засыпая, рукой собственника властно прижимая к себе юное обнаженное тело.

========== XIII ==========

…Он проснулся, по устоявшейся привычке, еще до рассвета, едва в сумерках забрезжили первые отсветы пробуждавшейся зари. Эсмеральда спала рядом, закутавшись в одеяло; черные волосы разметались по подушке, алые губки были чуть приоткрыты. Остатки сна моментально слетели с широко раскрывшего глаза священника: рассвет! Через час она вольна покинуть его… Один час – и жизнь его будет кончена… если только он не придумает, как удержать маленькую чаровницу. Мужчина осторожно дотронулся до мягкой щечки; черные ресницы чуть дрогнули.

– Эсмеральда… – девушка сонно приоткрыла глаза, силясь разогнать остатки грез; наконец, взглянула в окно, и губы ее тронула радостная улыбка, тупой болью отозвавшаяся в сердце Клода.

Со вздохом коснулся он губами округлого плечика, провел большим пальцем по моментально затвердевшему соску…

– Не надо… – тихо попросила цыганка, впрочем, не пытаясь увернуться от его ласк, не смущаясь уже этих откровенных прикосновений и серьезно глядя прямо в глаза.

– Позволь… разреши мне любить тебя, – прошептал архидьякон и с тоской добавил: – В последний раз.

Плясунья грустно выдохнула и смиренно опустила длинные ресницы, позволяя ему продолжить. Вскоре томные вздохи начали слетать с ее уст: податливое и расслабленное после крепкого сна тело легко отзывалось на ласку уже немного познакомившегося с ее уязвимыми местами мужчины. Он легко скользил руками от раскрасневшегося личика вниз, до бедер, не обходя вниманием ни один чувствительный участок. Быстрыми поцелуями спустился от груди до плоского животика, с упоением ощущая, как затрепетало от нарастающего желания юное тело. Сам он также чувствовал требовавшее выхода напряжение, охватившее все его существо и сосредоточившееся в затвердевшем мужском естестве, когда внезапно сладострастная картина воскресла перед его мысленным взором. Одним резким движением, от которого глаза ее широко распахнулись в недоумении, священник перевернулся на спину и усадил прелестницу сверху.

– Красавица, – выдохнул он, дрожа от вожделения, – люби меня…

Прижав к себе изумленную девушку, мужчина припал к ее устам. Руки его с жадностью скользили по обнаженной спине, талии, ягодицам… С восторгом поймал он мягкими губами упругую грудь и вскоре услышал тихий стон, порожденный его нежным посасыванием. Клод ощущал легкую щекотку накрывших его густой волной шелковистых волос, чувствовал склонившееся гибкое тело, замершее в его сильных руках, вздрагивал от робких прикосновений тонких пальчиков… Не в силах больше терпеть эту блаженную муку, он еще крепче обнял Эсмеральду, свободной ладонью проводя по увлажнившемуся входу в райский сад его бесконечного блаженства. В экстазе прикрыв глаза, архидьякон с упоением ласкал крошечную жемчужину, а сорвавшийся с алых губ стон стал для него самой драгоценной наградой, какую только может желать смертный муж.

Чуть приподнявшись и привлекая еще ближе распростертую на нем маленькую чаровницу, Фролло мягко вошел в раскрытое лоно, застонав от непередаваемого наслаждения.

– Сегодня ты будешь овладевать мною, – сладострастно вымолвил он, насаживая на себя удивленно распахнувшую черные очи цыганку. – А я буду подчиняться всем твоим желаниям, чтобы вознести нас на вершину земного блаженства!..

Поначалу мужчине пришлось все же взять ведущую роль на себя, поскольку девушка замерла в замешательстве. Но вскоре, отдавшись на волю страсти, она поймала его неспешный ритм, и священник с удовольствием позволил ей самой задавать темп. По временам, едва сдерживаясь, он отчаянно сжимал мягкие бедра и с силой насаживал на себя податливое тело, но потом вновь давал ей свободу действий. Маленький ручки скользили по его груди, плечам, животу, обжигая и даря мучительное удовольствие. Когда же Эсмеральда настолько отдалась любовному порыву, что осмелилась наклониться и чувственными поцелуями начать покрывать шею и грудь застонавшего, точно от боли, Клода, сдержать стихию больше было не в его власти. Железной хваткой притянув к себе свою пленницу и госпожу, он дал волю поглотившей остатки разума похоти. Быстрыми, сильными толчками архидьякон судорожно вонзался в извивавшееся над ним тельце, чувствуя, что вот-вот взорвется от напряжения, точно воспламененный вулкан. Однако распалившаяся плясунья ничуть не уступала ему по силе страсти, также охваченная огнем неутолимой жажды, погасить который мог только он. Она чувствовала, что желанное избавление, сулящее острое наслаждение, уже близко, и со всем жаром своего созданного для любви тела отвечала на жадный призыв.