Текст книги "Ce n'est pas de la haine - c'est que je t'aime (СИ)"
Автор книги: Лея Р.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
========== Prologue ==========
Эсмеральда не знала, сколько времени прошло после вынесения приговора: в тюремной камере не было окон. Мрак, будто живое существо, зарождаясь в углах этого каменного мешка, пропахшего сыростью и болью, расползался по всей конуре могильной стужей. Порой казалось, что она здесь уже целую вечность; что ее прежняя жизнь, ее пляски и песни, вольный воздух, ее Солнце – все это было только сном, а реальны лишь пронизывающий холод и непреходящий голод. Боль в ноге понемногу отступала, давая знать о себе резким уколом лишь при неосторожном движении.
На самом деле, прошло всего три дня и четыре ночи с момента заточения несчастной цыганки. Однако для архидьякона они также показались вечностью – вечностью, проведенной в адской бездне бесконечного отчаяния, сладкого предвкушения и неистового огня болезненной страсти.
«Бедная, бедная мушка, – словно в бреду бормотал он по временам, буравя невидящим взглядом стену своей кельи. – Ты уже чувствуешь, как плотно липкая нить опутала твои прелестные, тонкие ножки… Понимаешь, что прозрачным крылышкам не разорвать расставленную не знающим жалости охотником сеть. Но ведь это лишь полбеды. Сломленная, ты пока не ведаешь, что беспощадный хозяин прочно сковавшей тебя паутины скоро придет за своей наградой… О, как будешь ты биться, трепетать, встретив его горящий взор, увидев пугающий его самого взгляд! Но поздно. Рок! Таков наш рок. Тебе уже не спрятаться от меня, как и мне никогда не убежать от тебя. Проклятие мое!.. Любовь моя».
========== I ==========
…Легкий скрип поднимающейся тяжелой крышки люка вывел девушку из спасительного забытья. Яркий свет спускавшегося факела заставил прикрыть веки. Из-под опущенных ресниц, замерев без движения, цыганка настороженно наблюдала за приближающимися фигурами. Фигурами, ибо за первой последовали еще две: в руках второго был толстый скрученный тюфяк, последний шел с факелом в одной руке и явно тяжелой корзиной в другой.
Первый человек, лицо которого было скрыто низко надвинутым капюшоном, прикрепив полыхающий факел к стене, повелительным жестом указал в угол тесной камеры. Упал на пол тяжелый тюфяк; корзину поставили рядом.
– Оставьте нас, – коротко приказал предводитель этой мрачной процессии. – Нужно попытаться вернуть к свету эту заблудшую душу до того, как она встретится с Господом нашим Иисусом.
Почтительно кивнув, оба прислужника удалились. Эсмеральда украдкой пыталась разглядеть своего нежданного посетителя в свете двух факелов, но черный плащ и широкий капюшон не позволяли ей этого сделать. Голос, однако, показался смутно знакомым. Точно заплутавший в бесконечном ночном кошмаре сновидец, девушка пыталась пробиться сквозь завесу затуманенного разума и нащупать хрупкое воспоминание; однако мутные образы прошлого точно подернулись дымкой в ее измученном сознании.
– Осужденным в ночь перед казнью дозволено вкусить в последний раз радостей плоти, – безучастно произнесла неподвижная тень. – Тебя ждет прекрасный ужин вместо черствой корки хлеба и мягкий тюфяк вместо промокшей соломы.
– Мне так холодно… – прошептала узница, зябко обнимая продрогшие ноги, бессознательно пытаясь сжаться в комок, который могла бы согреть тюремная рубаха из грубой ткани. Вдруг смысл сказанного дошел до нее: – Так это будет завтра!..
– Завтра, – эхом откликнулся священник.
Легкий вздох сорвался с уст несчастной; она еще теснее прижала к груди колени и безучастно отвернулась, точно веревка уже обвила ее нежную шейку.
– Бедное дитя!.. – прошептал святой отец, и в голосе его легко было различить неподдельную муку. – Рок… Поешь же. После мы поговорим.
Он вдруг сделал шаг в сторону расстеленного тюфяка, приоткрыл корзину и быстро начал извлекать снедь: мягкий белый хлеб, котелочек с горячей похлебкой, кусок сыра, пару яблок, даже кувшин с разбавленным вином. Потом поднял расстеленное поверх тюфяка одеяло и осторожно укутал дрожащие плечики юной пленницы. Что-то неуловимо знакомое почудилось Эсмеральде в его резких движениях, но память по-прежнему изменяла измученной жертве. Она лишь плотнее закуталась в накинутое покрывало, тяжесть которого сейчас казалась спасительным убежищем от всех ее бед.
– Ну же, ешь! – настаивал ее визитер.
Он открыл котел с похлебкой, и аромат свежесваренной пищи наполнил камеру. Юное тело, в котором обитала душа, полная радости и свободы до того злополучного свидания с ее возлюбленным Солнцем, начинало брать свое. Оно хотело жить. Голод, притупленный холодом и затопившим разум туманом, властно заявил о себе. Испуганно зыркнув на сделавшего шаг к стене человека в плаще, девушка поднялась со своего соломенного ложа и, прихрамывая, подошла к корзинке со снедью. Удобно устроившись на тюфяке, она с жадностью набросилась на еду, с наслаждением ощущая, как отступает холод.
Когда с ужином было покончено, священник, стоявший до этого неподвижно, сделал шаг навстречу узнице. Эсмеральда инстинктивно вжалась в стену, со страхом взирая на эту странную мрачную фигуру. И тут, глядя снизу вверх, в неровном свете факела она сумела, наконец, разглядеть его лицо. Ледяное стекло, покрывавшее воспоминания, мгновенно лопнуло: ясные образы стремительно вырвались из-под толстого купола и затопили завопивший от ужаса разум.
– Вы!.. Это вы руководили допросом! И прежде преследовали меня… Прогоняли с Соборной площади. Вы убили Феба!..
– К сожалению, нет, – скрипнул зубами Клод Фролло. – Но с радостью сделал бы вторую попытку, и уж в этот раз, красавица, поверь мне, не промахнулся бы.
– Так он жив?! – глаза девушки заблестели. – Феб жив!.. Он придет за мной, я знаю! Уходите прочь!.. Зачем вы здесь, что вам нужно от меня? За что вы преследуете, за что так ненавидите?.. Что я вам сделала?!
– Что ты сделала?! – властный голос архидьякона возвысился, так что бедная Эсмеральда в ужасе прижала к ушам ледяные ладошки; однако его слова продолжали набатом греметь в девичьей головке. – До встречи с тобой я был счастливым человеком!.. Я успешно противостоял дьявольским искушениям, усмирив свою плоть еще в ранней юности. И в кого превратила меня ты?! Священник, я отрекся от Бога, покорный твоей песне; ученый, я забросил всякую науку, завлеченный твоим танцем!.. О да, девушка, я ненавижу тебя! Ненавижу, потому что люблю!..
Сбросив капюшон, он вперил горящий взор в сжавшуюся в комок, хрупкую фигурку.
– Всему Парижу известно, что вы ненавидите женщин, – тихо прошептала пленница, так что Клод едва сумел разобрать слова. – Я ведь простая цыганка… А вы служитель Собора Богоматери. Как же вы можете любить меня?.. Любить так жестоко…
– Если бы я знал, о, если бы имел власть побороть эту губительную страсть!.. – святой отец сокрушенно всхлипнул, судорожно стискивая подол сутаны. – Слушай же, слушай! Это случилось почти год назад, солнечным летним утром. Запершись в своей келье я, как обычно, был погружен в молитву, как вдруг услышал доносившийся в площади стук бубна и гомон толпы. Раздраженный, я распахнул окно, желая видеть причину, отвлекшую меня от общения с Богом. И в тот миг, затмевая солнечный свет, в мою жизнь ворвалась ты! Пригвожденный к полу, застыл я, точно соляной столп, не в силах оторвать взора от твоего завораживающего танца, маленькая чаровница!.. С трудом заставив себя отвернуться, томимый непонятным волнением, встревоженный и до крайности раздраженный, упал я на колени и вернулся к прерванной молитве. Несчастный!.. Мог ли я тогда знать, что пытка моя только начинается?.. Да, тебе недостаточно оказалось смутить мой разум своими языческими танцами: ты начала петь, маленькая дьяволица. Что мог я противопоставить этому чарующему, чистому, звонкому голосу, наполненному свободой и радостью?.. Как мог я, кто отдал свою юность аскезе и науке, кто всегда считал себя выше прочих, выше всех земных страстей,укрыться от этого гимна жизни?Слова всех молитв разом вылетели из моей звенящей головы. Опьяненный, тяжело поднялся я с пола и с жадностью припал к окну, не в силах уже оторваться до того самого момента, пока, закончив выступление, не скрылась ты за углом собора. Впрочем, нет, и тогда я не смог оставить тебя: всю следующую ночь я не спал, лишь изредка проваливался в тяжелое забытье. Передо мной мелькали твое смеющееся лицо, смуглые руки, изящно вертящие бубен на кончиках пальцев, то и дело выглядывающие из-под юбки обнаженные икры… Я задыхался, я бредил, я почти умирал!..
В исступлении святой отец заметался по тесной камере, точно запертый в клетке раненый зверь, продолжая быстро говорить и почти не обращая внимания на замершую девушку.
– Когда на следующее утро я вновь услышал под окнами звуки твоего бубна, я впал в ярость. Я приказал прогнать тебя с площади, я запретил тебе впредь появляться перед Нотр-Дамом! Уже чувствуя зародившееся во мне неподвластное влечение, я все еще самоуверенно полагал себя способным справиться с ним. Глупец!.. Я надеялся изгладить из памяти твой образ, постом и молитвами заглушить, как в юности, вспыхнувшее плотское желание. О, каким наивным я был тогда!.. Ты действительно больше не появлялась на Соборной площади, однако недели сменялись неделями, а твой голос, твое извивающееся в танце тело никак не шли у меня из головы. Я забросил алхимию, я не мог сосредоточиться на молитве, я со страхом ждал наступления темноты, зная, что попытки уснуть обернутся для меня возней на раскаленной сковороде. Я будто при жизни угодил в ад!..В конце концов, я все же решился разыскать тебя, удостовериться, действительно ли ты так хороша, какой представляешься в моих видениях. Каждый день черной тенью скитался я по парижским улицам в сопровождении звонаря, напрасно вслушиваясь в окружающий шум. Наполовину уже обезумевший от бесплодности своих попыток, поздней осенью я все-таки нашел тебя в предместьях Парижа, такую же веселую, беспечную и прекрасную. Завороженный, я стоял в стороне от толпы и не знал, что приводит меня в большую ярость: твои бесстыдные движения или бросаемые на тебя взгляды зевак, полные вожделения. Никто не смеет смотреть на тебя так!.. Обессиленный, вернулся я в свою келью и на несколько месяцев заперся в обители, не желая более смущать свой разум. Я верил, что Творец не оставит меня, и рано или поздно греховные видения отступят. Вероятно, так оно и случилось бы: к концу зимы я почувствовал некоторое облегчение и уже считал себя идущим на поправку. Но в игру снова вмешался злой рок: с весной, подобно ласточке, вернулась ты на Соборную площадь, чтобы одним движением изящной ножки обратить в ничто все усилия последних месяцев! Побежденный, я склонился пред неизбежной судьбой. Справедливо полагая себя околдованным, я начал собирать над твоей головой грозу, которая должна была рано или поздно разразиться…
– Вы пытали меня, – всхлипнула Эсмеральда, нисколько не тронутая этой исповедью.
– Ах, если бы я мог повернуть время вспять! – воскликнул архидьякон, молитвенно простирая к ней ладони. – Возгордившийся, я полагал, что теперь только от меня зависит, когда грянет гром. Но и тут неумолимый рок оказался сильнее!.. Запущенную моей рукой безжалостную инквизиторскую машину уже невозможно было остановить. Нас обоих намотало на ее колеса, точно обрывки листьев. О, знала бы ты, что это была за пытка – видеть, как грубые руки грязных палачей дотрагиваются до твоей обнаженной кожи, как скрывается маленькая ножка в «испанском сапоге»! Первый же твой отчаянный крик боли заставил меня вздрогнуть, обжег, точно кнутом, ударил, будто копье в сердце!.. Я благодарил небеса, что ты сразу же подтвердила все обвинения: твоих мучений я бы не смог перенести, я бы выдал себя непременно! Безумец!.. Верил, что твои чары надо мной развеются после вынесения приговора. И, втайне от самого себя, с потаенной надеждой мечтал, что суд отдаст тебя в мои руки… Так и вышло.
– Суд отдал меня в руки палача, – дрожа, ответила несчастная. – На рассвете веревка обнимет мою шею… Но даже ее предпочту я вам! Убийца, это ты заколол моего Феба!..
– Да! – гневно вскричал Клод, и глаза его заметали молнии. – Да, и сделал бы это снова! Видеть, как ты расточаешь ему свои сокровища – о, это было невыносимо!.. Пустоголовому капитану со смазливым личиком! Мальчишке без гроша за душой, который походя сорвет бесценный цветок невинности, чтобы назавтра и имени твоего не вспомнить!.. Самовлюбленному повесе, которого не остепенит даже женитьба – а венчаться он, поверь, пойдет не с тобой, а с какой-нибудь богатой девчонкой с родословной чище, чем у породистой кобылы! Каждое сказанное тобой слово любви расплавленным золотым комом застревало у меня в горле: такое драгоценное в твоих устах, оно терзало меня нестерпимой болью… Как мог я безучастно наблюдать за его похотливыми руками, жадно ласкающими твое невинное тело, зная, что в пустых глазах его нет ничего, кроме бесстыдного желания? Разве мог я допустить это – я, кто готов умереть за один твой поцелуй, за одно доброе слово?.. Ну, скажи, где теперь твой капитан? Тебя поведут завтра на виселицу за его убийство, но он и слова не скажет, чтобы воспрепятствовать этому!..
Цыганка молчала. Помимо страха, ее душой начало завладевать неподдельное горе. Она отчаянно не желала верить словам обезумевшего святоши, но чуткое любящее сердце уже кольнули и ревность, и обида. И правда, где это видано: простая цыганка и знатный капитан королевских стрелков – смех, да и только. Но ведь он любит ее, он сам так сказал!.. Разве этого недостаточно?
– И все же, он молод, красив и беспечен, совсем как ты сама, – угрюмо продолжал Клод. – А что же мог предложить тебе я? Разве может дрянная черная ряса тягаться с блестящим солдатским мундиром? Тебе ведь безразлично, какое сердце бьется под ним… Тебя совершенно не волнует душа несчастного священника, угодившего по твоей милости в ад. Впрочем, пусть так, я смирился уже и с этим: не желаю иного Рая, нежели преисподняя, в которой будешь пылать ты, язычница!.. Пути назад нет. Для нас обоих… Так или иначе, ты теперь в моей власти. Придется выбирать, красавица: я могу спасти тебя от веревки, но после ты должна будешь пойти со мной. Довольно ты терзала меня, довольно был я твоим пленником! Ты владеешь моей душой, я же буду обладать твоим телом!.. О, девушка, сжалься надо мной, подари мне хоть сотую долю тепла, что ты так щедро расточала королевскому солдату – и я сделаю для тебя все, я буду чтить тебя, как Пресвятую Деву, я буду любить тебя, как ни один пес не любил своего хозяина!
Мольба, зазвучавшая в голосе пугавшего ее человека, его слабость укрепили Эсмеральду. Выпрямившись, она презрительно бросила ему в лицо:
– Если мне нужно выбирать между виселицей и тобой, я предпочту петлю.
Взбешенный архидьякон в неистовстве ударил кулаком по холодному камню стены. Мгновенно взорвавшая пальцы боль немного отрезвила. Взяв себя в руки, Фролло попытался успокоиться; не этого ответа он ожидал. Как глупо: так тщательно все подготовить, рассчитать, расставить сеть – и все напрасно. Он должен заставить ее согласиться, хотя бы потому, что, если она умрет, ему тоже не жить. Черная бездна безумия распахнет свою жадную пасть и заглотит его целиком – он понимал это так же ясно, как и то, что сейчас ему девушку не переубедить. Впрочем, он все равно попытался.
– Неужели ты, нераспустившийся весенний бутон, предпочтешь любви смерть?.. О, не смотри так на меня!.. Да, да, я люблю тебя, что бы ты об этом не думала!
– Ты, может быть, хочешь насладиться моим телом, – с отвращением произнесла узница; голос ее дрожал, – но ты понятия не имеешь, что такое любовь! О, мой Феб, почему же ты не приходишь спасти меня?.. Неужели ты так скоро мог забыть свою бедную Эсме…
Не дав ей договорить, Клод одним рывком оказался рядом с девушкой, крепко сжав окровавленной рукой ее белую шейку. Охваченная страхом, дернулась она, чтобы мгновение спустя замереть, подобно голубке в когтях филина.
– Не смей произносить при мне этого имени, или, клянусь, я не знаю, что я с тобой сделаю!!! – вспышка яростной ревности мгновенно погасла, едва святой отец встретился взглядом с пленницей; его хватка ослабилась, а мгновение спустя превратилась в нежное поглаживание. – Прости меня… прости, Эсмеральда. Но, пожалуйста, не мучь меня – ты видишь, я не могу этого более выносить. Прояви хоть каплю сочувствия к моей любви: я ведь не виноват, что эта страсть душит меня, лишает разума, высасывает жизнь… Я не искал ее, не звал; я боролся, сколько мог. Но Господь не сотворил человека равным по силе Люциферу, который возник теперь на месте непоколебимого, точно башня Нотр-Дама, Клода Фролло… Неужели же я внушаю тебе такую неприязнь, что сырая могила кажется мягче моей постели?.. Поверь, я не такой плохой человек, как ты, полагаю, думаешь. Эта страсть, это зароненное сатаной семя превратило меня в помешанного, что наводит ужас на тебя и на себя самого. Одно слово любви утешит и смягчит этот пожар, эту невыносимую жажду, терзающую меня вот уже год! И тогда ты увидишь настоящего Клода Фролло, а не полыхающий факел безумия; возможно, со временем, ты даже сможешь полюбить меня…
– Никогда! – снова осмелела цыганка в ответ на его нежность. – Я люблю моего Феба! Он солнце, а ты скрываешь под сутаной похотливое животное!..
– За всю жизнь я не познал ни одной девушки! – гнев занимался в священнике столь же быстро, как вспыхивает бумага; он с силой встряхнул за плечи маленькую пленницу с языком острым, как ее кинжал. – Я жил вдалеке от женщин, я укротил свою плоть много лет назад! Но потом пришла ты – и пробудила давно и мирно спящий вулкан…
Ее близость внезапно опалила измученного постоянной борьбой Клода; он больше не мог противиться этому настойчивому зову первобытного влечения. С жаром припал он к ее губам, но ответа не последовало. Тогда он начал покрывать поцелуями ее шею, спустился к ключицам, почти не замечая ее ожесточенного сопротивления: что могла противопоставить ослабевшая девушка охваченному нестерпимым желанием мужчине?..
– Не смей прикасаться ко мне, иначе я закричу так, что сюда сбежится весь караул! – взвизгнула Эсмеральда, когда его рука, задрав рубашку, попыталась скользнуть по гладкому бедру.
Этот вопль немного охладил распалившегося архидьякона. Он резко отстранился, а посчитавшая себя победительницей пленница запальчиво продолжила:
– Пусть меня завтра казнят, но я никогда не буду принадлежать тебе, грязный монах! Единственное, о чем я сожалею – что это произошло не сегодня: тогда мне не пришлось бы терпеть твоих гнусных поцелуев!..
Окончательно придя в себя после этих жестоких слов, с перекошенным от бешенства и отчаяния лицом, Клод отвернулся и, ничего не ответив, начал подниматься по лестнице, не забыв прихватить оба факела. Через минуту, оставшись одна, в кромешной темноте, юная цыганка горько разрыдалась, упав на мягкий тюфяк и плотно завернувшись в одеяло. Завтра ее казнят, и последний шанс на спасение, похоже, упущен. Мерзкий поп оставил ее в покое, она выиграла эту битву – но, похоже, проиграла войну за свою жизнь. И Феб, конечно, не придет ее спасти – это она начинала понимать все яснее. Беспокойно проворочавшись пару часов, Эсмеральда,наконец, забылась тяжелым сном. Ей снилась милая Джали, которая искала свою хозяйку; Собор Парижской Богоматери с застывшим между каменными горгульями горбуном, вперившим в нее свой печальный взор; дорогой Феб, везущий ее на прекрасном белом жеребце в их дом; Гревская площадь и толпа зевак, перед которыми она танцевала, а за спиной, подобно змее, тащилась за ней пеньковая веревка…
Девушка проснулась, задыхаясь от неописуемого ужаса: ей казалось, сама смерть разлита в окружающей черноте. Медленно подползала она, сжимая удушающие объятия; пустота и страх затопили юную душу. Эсмеральда с тоской думала о том, сколько же времени она проспала, силясь угадать, осталось ли ей жить час или все-таки больше. Замерев, вслушивалась она в окружающую тишину, но лишь беспорядочное шуршание крыс доносилось иногда до ее слуха. Мгновения текли томительно долго, в напряженном ожидании. Пленница не могла думать ни о чем, кроме ожидавшей ее участи: по сравнению с приближающейся виселицей, страшным маятником раскачивающейся перед ее внутренним взором петлей даже объятия ненавистного святоши уже не казались такими пугающими. Он, в конце концов, только мужчина, который отцепится от нее, едва получит свое; за порогом же смерти ее ждала разверстая пасть неизвестности.
========== II ==========
Прошло очень много времени до тех пор, пока проделанный в потолке люк не открылся, впуская слабый огненный отсвет в это царство вечной тьмы. Беззащитная пред лицом смерти, цыганка задрожала; одинокая слеза скатилась по вмиг побелевшему лицу. Сейчас ее повезут туда, где суждено в последний раз увидеть солнце…
– О, мой Феб, мое Солнце, неужели ты так и не придешь за своей маленькой Эсмеральдой?.. – горестно прошептала девушка, почти лишаясь всякой воли к сопротивлению.
Против ее ожиданий, вместо солдат вниз спустился человек в черной рясе, несший в одной руке светильник, в другой – похожую на вчерашнюю корзинку. В тусклом свете медленно хлебающего масло огонька узница узнала вчерашнего посетителя. Люк с грохотом захлопнулся за ним, едва Клод Фролло ступил на влажный земляной пол.
– Что вам еще нужно от меня?.. – спросила несчастная, не в силах даже подняться на ослабевшие от страха ноги; ее мысли о предпочтении этого человека веревке тут же улетучились. – Вы пришли вести меня на казнь? Я готова.
– Твоя казнь откладывается, – архидьякон небрежно поставил рядом с ней снедь, аккуратно подвесил фонарь на высокий крюк. – Ешь.
– Не буду! – запальчиво возразила цыганка, ободренная его первой фразой; но тут же новая страшная мысль мелькнула в ее голове, отразившись на вмиг переменившемся лице.
Священник, вперивший в нее жадный взгляд, не мог не заметить этой перемены, и уголки его губ едва заметно дрогнули в горестном подобии хищного оскала; глаза полыхнули болезненной страстью.
– Ешь, или я накормлю тебя насильно, – Клод сделал угрожающий шаг вперед, и испуганная Эсмеральда покорно потянулась к корзинке.
Впрочем, едва аромат свежеиспеченной сдобы достиг ее ноздрей, аппетит и в самом деле проснулся. Когда пленница почти утолила голод, святой отец неспешно произнес:
– Поскольку основным обвинением в твоем деле было убийство капитана королевских стрелков, а он, как выясняется, жив и быстро идет на поправку усилиями своей нареченной, – глаза бедной девушки увлажнились при этих словах, и кусок больше не лез в горло, что, видимо, вызвало некоторое удовлетворение ее мучителя, – так вот, в связи с этими обстоятельствами я попросил суд пересмотреть дело, дополнив его свидетельствами жертвы, едва та сможет давать показания.
– Мой Феб! – радостно воскликнула цыганка, вскакивая; лицо ее озарила счастливая улыбка. – Значит, он придет, он спасет меня!.. Я знала, знала!
– На твоем месте я бы так не радовался, красавица, – поморщился Клод; лишь глаза его вновь яростно сверкнули, выдавая сильное волнение. – Это я заступился за тебя, но вряд ли он сделает то же самое. В лучшем случае выдумает что-нибудь на тему того, как ты его околдовала, заманила всеми правдами и неправдами, а потом пыталась убить – это лишь отсрочит твою казнь. Хотя я полагаю, что он предпочтет вообще не появляться в зале суда, а в письменной форме подтвердить все обвинения. Понимаешь, дитя, если подобный скандал вскроется, это может весьма печальным образом сказаться на его помолвке. А породниться с богатым семейством де Гонделорье ему сейчас совершенно необходимо: господин Феб де Шатопер – нищий, не привыкший, однако, отказывать себе в выпивке и развлечениях, и удачный брак – единственный способ быстро поправить его прискорбное положение.
– Ты лжешь, презренный монах, ты все лжешь!.. – в совершеннейшем отчаянии прокричала Эсмеральда, пытаясь убедить саму себя, что не верит ни единому слову; зарыдав, она в исступлении набросилась на своего посетителя.
Лишенная своего «жала», девушка не представляла для архидьякона ни малейшей опасности. Провокация достигла своей цели в точности: душевная боль заставила юную и страстную цыганку совершить необдуманный поступок. Фролло невольно провел параллель между этой вспышкой и его ударом кинжалом – что ж, пусть и она узнает эту жгучую пытку ревностью!
Без всяких усилий перехватив изящную кисть, потерявшую былую ловкость за все эти дни страданий, холода и голода, а потом и вторую, священник быстро развернул извивающуюся узницу и слегка заломил руки. Приглушенно всхлипнув и инстинктивно нагнувшись, Эсмеральда замерла, потому что каждая попытка пошевелиться болью отзывалась в выгнутых плечах. Внезапно она почувствовала прикосновение к запястьям чего-то шершавого; через секунду осознав, что святой отец намерен ее связать, объятая паникой девушка вновь затрепыхалась в его руках, но напрасно: новая боль, не сильная, но продолжавшаяся до тех пор, пока она покорно не затихла, лишь вынудила склониться еще ниже.
– Теперь можешь кидаться на меня, сколько влезет, – заключил архидьякон, отпуская руки несчастной.
– Мерзавец, – всхлипнула она, разворачиваясь и с ненавистью глядя в неподвижное лицо со сверкающими неприкрытым вожделением, расширенными зрачками.
– Да, – Клод порывисто притянул к себе извивающееся тело безуспешно пытающейся высвободить руки цыганки, крепко обняв за талию и нежно касаясь щеки. – А еще похотливое животное – так ты меня вчера, кажется, назвала?.. Все правда, девушка, так и есть. Но это ты сделала меня таким, ты разбудила во мне эту необоримую тягу к греху!
Чуть откинув ее голову впившейся в черные волосы рукой, священник припал горящими губами к трепетной шейке, спустился до ключиц, нежно прикусил мочку уха… Его восставшая плоть налилась жаром, как никогда прежде. Фролло знал, что теперь это самое желанное в мире существо полностью в его власти, и, наконец, он сможет воплотить в жизнь не только самые смелые свои фантазии, но даже то, о чем не мог и помыслить за этот долгий, мучительный год.
– Бедная мушка, – невнятно пробормотал святой отец, беспорядочно одаривая все еще сопротивлявшуюся прекрасную пленницу жестокими ласками, – как бы ты ни билась, тебе не порвать этой паутины… Теперь уже нет.
Архидьякон порывисто поднял ее на руки и бережно опустил на тюфяк, после чего устроился рядом.
– О, моя Эсмеральда, – неистово шептал он, скользнув рукой под задравшуюся рубаху и благоговейно поглаживая мягкое бедро. – Как ты прекрасна, как я люблю тебя…
В этот момент цыганка, изловчившись, дотянулась коленом до его живота. Из-за неудобной позы удар получился не сильным, но все же чувствительным. Взревев, Клод рывком задрал ее длинную рубаху, единственное препятствие, отделявшее его от вожделенного тела, до самой талии и навалился на девушку всем своим весом, лишая ее всякой возможности сопротивляться.
– Маленькая колдунья, – гневно прошептал он в самое ее ухо, беспощадно сминая грудь проникшей под жесткую ткань рукой. – Зачем ты не даешь любить себя, зачем заставляешь быть грубым, когда я хочу подарить наслаждение нам обоим?.. Девушка, если бы ты только знала, сколько бессонных ночей провел я в своей одинокой келье, терзаясь бесконечными видениями твоего гибкого тела в моих жарких объятиях… Ты видишь, я не могу без тебя. Не заставляй причинять тебе боль, ответь же на мою страсть!..
– Никогда! – яростно прошипела Эсмеральда. – Ты можешь овладеть моим телом, можешь утолить терзающую тебя похоть, но большего ты ни за что от меня не получишь!.. Я всегда, всегда буду презирать тебя!
И снова ее злые слова привели в чувство обезумевшего от вожделения священника. Тяжело вздохнув, он скатился с пригвожденного его весом тела. Надрывно всхлипнув, одним рывком опустил ее рубашку, скрыв наготу.
– Ты вправе думать, что мною движет только плотская жажда. Ее ведь так легко утолить, – грустно произнес Фролло, отворачиваясь от своего самого большого искушения и пытаясь усмирить не желавшее потухать пламя. – О, если б это действительно было так, все было бы намного проще. Я бы мог взять тебя хоть вчера, хоть сейчас, а после – забыть о твоем существовании, как это принято у некоторых мужчин.
Язвительная горечь наполнила его дрогнувший голос. Через мгновение святой отец продолжил более спокойно:
– Нет, девушка, я люблю тебя. Я не хочу брать тебя силой, я хочу получить хоть каплю твоей нежности. Я не прошу уже тебя о любви, не прошу об искренности – твоей дальнейшей искренности я просто не вынесу – но позволь мне хоть ненадолго ощутить твое тепло. Отдайся мне по доброй воле, не заставляй падать ниже, чем я уже пал… Распутный священник, поправший данные перед Господом обеты – с этим я уже смирился. Не делай же из меня насильника, как едва не сделала убийцу!
Цыганка не проронила ни слова, а Клод боялся даже повернуться к ней, вновь прочитать одно лишь отвращение на любимом лице.
– Я дам тебе время на размышление: завтра днем я приду за ответом. Как я уже говорил, я могу вытащить тебя из этого каменного мешка. Я знаю немало доводов, которые убедят Феба де Шатопера явиться в суд и поклясться, что ты не имеешь отношения к его ранению, что напал на него неизвестный, прервавший ваше свидание. В сравнении с прочими его распутными похождениями этот невинный эпизод, возможно, и не приведет к разрыву помолвки, поэтому ему придется согласиться с моими доводами. Что же касается заседающих в суде святых отцов… Да, инквизиция очень неохотно разжимает свои когти, но и здесь, сдается, я найду убедительные слова: у каждого есть свои слабости. Тебя оправдают. Взамен же я прошу только одного: выйдя из темницы, ты отправишься со мной. Мы проведем вместе две ночи, после чего ты будешь свободна. Но в эти две ночи я хочу владеть не только твоим телом: я хочу, чтобы ты отдавалась мне добровольно, не противясь природе. Если я настолько ненавистен тебе, что и в этом случае ты останешься бесстрастной – что ж, пусть так, только не отталкивай меня. Если же, несмотря на весь твой страх, я сумею пробудить в тебе желание – не борись с ним, отдайся этому зову вместе со мной. Ты сможешь уйти со вторым рассветом, если захочешь. Или остаться жить в этом же доме – я не посмею более докучать тебе своим присутствием, буду лишь оставлять деньги на кров и пищу. Ты будешь жива, свободна, сыта и согрета, тебе не придется больше танцевать на улицах и ютиться среди нищих. Все, чего я прошу взамен – две ночи счастья.
– Развяжи меня, – послышался за спиной ее сердитый голосок, все еще чуть трепетавший.
