Текст книги "Карточный домик. Проклятье королей"

Автор книги: Leo Vollmond

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Но подумай хорошенько, Мира, – обращение по имени уже говорило о многом. Эванс еще не дошла до абсолютного нуля в разговоре, когда способна была заморозить любой объект рядом с собой.

– Каждый ли брак столь успешен и лишен недостатков? Лиам искренне думает, что готов на этот шаг. Даже если он на него не решиться, – Эванс всплеснула руками и тут же опустила их, – он все это время был рядом, и он будет рядом, будет заботиться обо мне и Нике, да, неумело, но порой важен сам факт попытки, это уже лучше, чем прожить всю жизнь одной, – по какой-то только ей понятной инструкции собирала Эванс макет ячейки общества слабо напоминающей отношение к институту брака и семьи.

– Простите, мне нужно отойти, – Либерсон резко вскочила из-за стола и бросилась в сторону ванной, где, судя по звукам, переживания вырвались из нее вместе с содержимым желудка.

– Ты же не веришь во всю эту хрень, которую сейчас сказала, – в отсутствии Либерсон при их разговоре, Форман требовала от золовки откровенности и серьезно смотрела на нее исподлобья.

– Я не верю, ты не веришь, а Мира верит, – Эванс опять отхлебнула из чашки и поставила ее назад, посмотрев в окно на одинокий фонарь на улице.

– Ты нарочно изводила весь день бедную девочку, притащила ее к Лиаму, а затем ко мне, чтобы промыть ей мозг и заставить думать, как ты хочешь, – Форман вскипела и бросила на стол салфетку.

– Ты думаешь, мы твои игрушки, Миа? Мы не твои куклы, мы живые люди, у нас, в отличии от тебя, есть чувства, Эванс, слышишь? – рвались из нее слова обиды, но Форман все еще не переходила на крик, чтобы Либерсон не расслышала ужасающей правды, о которой еще чудом не догадалась сама.

– Ты права, Черри Форман, – и Эванс подарила ей знакомый холодный взгляд, в котором застыли базальтовые скалы, начинавшие покрываться льдом.

– Мне плевать на чувства подруги, которая собралась рожать ребенка одна при наличии у него живого и здорового отца, мне плевать на чувства друга, который после смерти любимого пытается хоть как-то наладить жизнь и привнести в нее некое подобие стабильности, мне наплевать на тебя, Ашера Младшего и Ника, мне вообще на всех плевать, – каждое слово становилось все холоднее, а ледяной блеск в глаза Амелии усилился.

– Ты же знаешь, что это не так, – извиняясь, опровергла ее слова Форман. – Ты идешь на многое ради других, но порой делаешь это так… – она сглотнула ком, подступивший к горлу, когда поняла, насколько ее слова задели ранимую девушку, что пыталась казаться неуязвимой.

– Это порой пугает, Ми, – как-то грустно закончила Черри свою мысль. – Ты соглашаешься пожертвовать многим ради близких, а как же ты? Как же ты сама? Ты же не хочешь синицу в руке, когда уже видела журавля в небе, – Форман не решилась озвучивать, только намекая на что-то очень личное для подруги.

– А кто-нибудь спросил, чего хочет сам журавль? – Эванс все еще смотрела в окно, но голос девушки теплел. Абсолютный ноль сменился зимой в Антарктиде, где еще есть жизнь.

– Может ему ничего и не нужно, только бы лететь себе по небу и никогда не быть пойманным? Может быть, он и существует только для того, чтобы на него смотреть. Видеть, как он летит высоко-высоко в бескрайней синеве. Пролетает над тобой и не замечает тебя с высоты своего полета, – рассуждала она, ведь прежде чем составить точное описание событий, нужны были еще и свидетельские показания самого журавля, так как синица и Эванс уже высказались.

– Но ты же его видишь, – не согласилась с ней Форман. – Смотришь, задрав голову, и не можешь отвести взгляд. И как бы высоко он не летел, тебе всегда будет хотеться оказаться рядом с ним, – сочувственно говорила она, опять не намекая ни на кого конкретного и намекая на всю ситуацию в целом.

– А я буду держать свою синицу в руке, и смотреть, как же журавлю идет это чистое синее небо, но я буду не одна и мешать его полету тоже не буду. Мне так высоко, как он, не взлетать, Черри, а журавлю всегда нужно будет небо, – когда Эванс замолчала, на пороге кухни уже стояла Либерсон, утиравшаяся полотенцем и обменявшаяся с Черри взглядами.

Форман помотала головой в ответ и отмахнулась. Либерсон последовала молчаливому совету Черри и не стала лезть к подруге в душу. Она всегда чувствовала себя там медведицей в посудной лавке, и порой причиняла большой ущерб неловким словом или едва заметным замечанием. Какой бы неуязвимой Эванс не пыталась казаться, но и у нее есть гордость, причем побольше, чем у многих, оттого она и вцепилась в свою синицу.

Эванс же молча смотрела в хмурые облака и вспомнила, как же прекрасно было время, когда она смотрела только в землю и не видела никого вокруг себя. Не поднимала взгляд, чтобы на фоне ослепительного солнца увидеть того, что никогда не могла заполучить. Ни прикормить, ни приручить, ни заковать в клетку. Подрезать журавлям крылья – кощунство. Они должны летать. Высоко-высоко, расправив крылья, парить над землей и растворяться в знойном воздухе сливаясь с горизонтом, пока ты бережно держишь свою синицу в руке. Какой же он красивый – журавль в небе, жаль только, что он птица не ее полета, и ей к нему никогда не взлететь.

В паучьих лапах.

Посреди глубокой ночи входная дверь в квартиру открылась от широкого маха ноги и практически слетела с петель, ударяясь о противоположную стену. Тесное пространство гостиной сразу же наполнилось громким топотом тяжелых шагов по скрипучему деревянному полу, и человек, миновав коридор, уверенно шел по направлению к спальне, не останавливаясь ни на секунду.

– Пошли, мышка, хватит спать! – громыхнул знакомый низкий рокот над ухом спавшей девушки.

Подскочив на постели от грозного голоса, бившего волнами гнева в сонное сознание, Эванс едва успела разлепить глаза и потянуться к кобуре, висевшей на изголовье кровати. Внезапный нарушитель спокойствия оказался настолько подстегиваемым клокочущим внутри чувством, добавлявшим тому скорости и решимости, что его сильная рука вытащила девушку прямо из кокона теплого одеяла. Руки со стальной хваткой на худых плечах встряхнули расслабленное тельце, словно свежевыстиранную простыню, сходства с которой Эванс добавляла ее природная бледность. Столь грубая и быстрая проверка на целостность и работоспособность прогнала сон окончательно.

Подавив в себе желание встряхнуть ее еще пару раз подобным образом, Адам, подцепив Эванс под локоть, проволок через всю квартиру до входной двери и даже не дал девушке умыться и принять должный вид для аудиенции столь уважаемого гостя. Заплетаясь ногами и спотыкаясь на ходу, еще не отошедшая от крепкого сна девушка посмотрела на таймер микроволновки, отмеривший «1 a.m.». «Самое время для прогулок босиком», – подумала она, спросонья влетев в спину Ларссона и прочертив носом и щекой по жесткой ткани его пальто.

Шерстяной предатель, что нагло прописался в углу гостиной, а накануне носившийся по городу, как угорелый, спал без задних лап, и на вторжение врага на суверенную территорию лишь поднял голову и повел ушами. Зевнувший клыкастой пастью полуволк лениво наблюдал за копошившимися в квартире двуногими, свернувшись на разбросанных по полу диванных подушках. «Предатель», – обиженно подумала Эванс и шмыгнула носом, который после встречи с пальто босса защипало.

Ее заторможенность и медлительность Адама совершенно не впечатляли, несмотря на нехарактерное для Эванс молчание, а скорее злили еще сильнее, да вроде бы сильнее было уже некуда. Отлепив Эванс от пальто, на котором мерзавка уже успела задремать, Адам подцепил ее под мышку и протащил так остаток пути до входной двери.

– Поставьте мен… – закончить возмущение Эванс не дало пальто, прилетевшее в нее с завидным ускорением, когда у входной двери ее поставили на ноги.

Следующим номером в нее швырнули сумкой, шарфом, а под ноги пнули ботинки. Сроки на сборы, очевидно, были ограниченными, а на горизонте замаячил дедлайн, поэтому Эванс без возражений оделась и вышла из квартиры в пальто поверх пижамы. Благо, чёрный костюм с маленькими скелетами вполне сходил за спортивный. Шерри оживился и поднялся на лапы, виляя хвостом и втягивая носом воздух.

Адам пару секунд смотрел на огромного полуволка и, выматерившись, открыл входную дверь шире, махнув зверю рукой на выход. Шерри быстро побежал к большому человеку, пахнувшим другой собакой и любившим поиграть, и всю дорогу до машины скакал возле Адама и поддевал мокрым носом его руку.

– Шерри, фу, – ворчал Адам, а потом вспомнил, что пытается договориться с гибридом пса и животного неодомашненного вида, и только вздохнул от безвыходности ситуации. У Эванс даже собака – не собака, а нечто из разряда на грани, хоть и ластится зверь к Ларссону, как к родному.

– Шерри, перестань, – мягко позвала его вяло плетущаяся по лестнице девушка, которую Адам и пес нагнали уже возле крыльца.

Пса ее просьба не обрадовала, но запах улиц быстро рассеял внимание животного, переключившегося на изучение новых звуков и запахов. И лучше бы Шерри продолжал играть, а не метил заднее колесо черного BMW, приводя Адама в состояние крайней ярости задранной кверху лапой. Ситуацию усугубила Эванс, шедшая с закрытыми глазами и на автомате, когда та впечаталась всем телом в кузов ненаглядной машины босса, а затем по-хозяйски открыла заднюю дверь и с ногами заползла на сиденье, продолжив пребывать в состоянии крепкого и здорового сна.

– Давай, – решив, что тачку уже не спасти, фыркнул Ларссон и открыл водительскую дверь, показывая полуволку, что он может сесть с ними в машину.

Отличная компания для поездки, ничего не скажешь. Спящая мышь в подростковой пижаме и полудикий волчий гибрид с щенячьим восторгом в глазах. Веселее некуда. Так и не решив, кого первым выбрасывать в случае форс-мажора, Адаму предстояло проделать весь путь до Пэлисейдс именно в этой компании, почти засыпая за рулем от усталости. Как ни крути, а все же возраст брал свое, и высыпаться теперь было первой необходимостью, хоть времени на сон уходило меньше, чем хотя бы лет пять назад. Позавидовав мерзавке, вырубившейся на заднем сиденье, Адам посмотрел на пса с высунутым языком и приоткрыл окно с его стороны, позволяя тому уткнуться носом в небольшую щель. Шерри едва ли не заскулил от счастья и начал царапать лапами стекло, но после грозного адамово «нельзя», перестал. Эванс же подскочила на сиденье и ляпнула, мол, никто и не спит, но тут же вернулась в горизонтальное положение, засопев.

Путь был недолгий и знакомый, но ехать приходилось медленно и с остановками. Адам, как человек, сидевший за рулем и ответственный теперь не только за собственную жизнь, переводил дыхание и избавлялся от сонливости перекурами, а от запаха сигарет – шампанским танцами с бубном, лишь бы мать не учуяла. Для Софии, что Адаму давно уже за тридцать, не играло совершенно никакой роли. Лекцию о вреде курения прочтет не хуже любого пульмонолога. Выбрав из двух зол меньшее, Адам все же решил, что риск быть застуканным с мерзкой дрянью все же предпочтительнее, чем съехать в кювет, заснув в машине, а повезет, того и гляди, и про сигареты никто не вспомнит. К поместью они приехали уже около двух по полуночи.

– Подъем, Эванс! – не переборов искушение, проорал у нее над ухом Адам. – Я не спал и тебе не дам! Пока твоя Принцесса в больнице, тебе и отдуваться! – причитал он, вытаскивая с заднего сиденья тело, которое совершенно этому не сопротивлялось.

Ларссон прекрасно понимал, что вины Эванс сейчас не больше, чем вины Лиама, хотя нет. Вот тут промашка. Лиам же как раз эту кашу и заварил почти что шесть лет назад, а гены друидов довершили картину, которую Адам поздно сложил в голове. И опять же, претензии Адама не по адресу. В силу теплых чувств к племяннику он порой забывал, из чьей «ДНКи» был слеплен представитель следующего поколения знатного рода. Известно из чьей: дикая смесь генов одной Сатаны, среди которых один из родителей – прагматичный манипулятор с нарушенным инстинктом самосохранения, а второй – эгоистичный и капризный засранец с полной неспособностью взять на себя ответственность за собственные промахи. Идеальная пара, что не скажи, ведь воплощение инфантилизма и стокгольмского синдрома отлично дополняли друг друга. Особенно, если учесть, что в плане ответственности Эванс не справляется ни за себя, ни за того парня, который, собственно, и не пытается ей хоть чем-то помочь.

И вот итог: гремучая смесь ума и хитрости. Николас очень быстро и точно срисовал с отца, что если устроить голодовку и отказаться от лекарств, угрожая любящим людям умышленным нанесением вреда собственному здоровью, то мамочку привезут в черном BMW на блюдечке с голубой каемочкой.

Адам и София были непреклонны и не шли у мелкого провокатора на поводу до последнего, но силу воли, не по годам развитую у пятилетнего ребенка, перебороть не смогли ни подкупами, ни уговорами, ни угрозами. И когда температура на термометре в зубах Ника перевалила за сотню по Фаренгейту, а Адам уже ждал прихода галлюцинаций и инсульта от недосыпания, пятилетка выиграл бой у двух самых упертых представителей семейства Ларссонов, а именно: у бабушки и дяди. Легко, почти играючи, всего-то пару-тройку раз поблевав от температуры и устроив в доме нешуточный переполох.

«Браво, Ник! Ты далеко пойдешь!» – подумал Адам, выдергивая из гардеробной пальто, и прямо в домашней одежде и в кроссовках выехал в путь по Mounting Drive навстречу северному ветру. Спать хотелось настолько, что он был готов привезти сюда не только Эванс с ее «собакой», но и всю ее родню, если это потребуется, ведь осталось их не так уж и много.

Эванс же никак не реагировала на эвакуацию ее тела с заднего сиденья, а намеренно обмякла спущенным воздушным шариком и беспрепятственно позволяла боссу тащить себя под мышкой до самого порога особняка. Шерри, вслед за ними покинув машину, принялся носиться по кустам вдоль аллеи, словно во век воли не видел, хотя почему «словно». Вряд ли узкие улочки Северного Нордэма с горами мусора и полчищем крыс можно считать подходящим местом для жизни свободолюбивого животного, для которого и вольер ровно, что тюрьма.

– Сколько шума из ничего, мистер Ларссон, я уже встаю, – быстро собравшись, когда Адам выпустил ее из захвата, и ноги коснулись мрамора, Эванс потерла глаза и расправила плечи, сгоняя оставшийся сон. Несмотря на всю серьезность и внутреннее напряжение, улавливаемое в непривычно ровной спине, плотно сжатых губах и сощуренных от концентрации глазах, девушка напоминала собой не иначе, что зомби, а образ довершала черная пижама с мелкими танцующими скелетами.

Всматриваясь в проекцию рентгена на черный текстиль, Адам не смог не позлорадствовать. Его дозор окончен! Он с честью и достоинством отправляется на покой. Эванс, наоборот, только предстояло заступить на вахту, и ее облачение в спальный костюм никак не способствовало скорейшему наступлению отдыха. Все в том же режиме «ходячего», девушка прошла к комнате Николаса и забрала заплаканного ребенка из рук Софии.

– Мамочка, ты приехала ко мне? – вяло спросил Ник, у которого даже не осталось сил на радость после закатанной истерики и руганью с бабушкой, что он не будет пить таблетки, пока мама не привезет ему новые.

Софии показалось, что где-то этот спектакль в новом сезоне она уже видела, но актерский состав был несколько иной… Или тот же? Эх, разве теперь вспомнишь. В памяти всплыл только странный осадок от смеси чувств и неуловимое ощущение deja vu.

Николас Ларссон не из тех, кто ждет милости от природы. Свою задачу по их изъятию собственноручно он знал с момента появления на свет. Самый младший из Ларссонов моментально вцепился в мать хваткой детеныша шимпанзе, висевшего на ветках высоко в кронах деревьев. Держался крепко, чтобы наверняка. Ни на день, а на годы. Адам и София только скептически хмыкнули, позволяя Эванс самой разбираться с ее потомством, непреклонно державшим оборонительные позиции на протяжении нескольких часов, несмотря на столь юный возраст.

– Конечно, мышонок, – приласкала она сына.

Эванс дала ребенку жаропонижающее, выпитое с неимоверной радостью, и Ник сразу же отключился у матери на руках. Укладывая ребенка спать, девушка легла рядом. В течение получаса она проверяла температуру и следила за его сном. Тихое размеренное дыхание ребенка, промокшая от пота пижама и спавшая температура вызвали вздох несказанного облегчения у взрослых, периодически совавших в комнату любопытные носы и бросавшие обеспокоенные взгляды.

Последним, что Адам отчетливо запомнил, это то, как Ник глотает жаропонижающее. После этого уже ничего не имело значение. Адам и без того окончательно вымотался за последние несколько дней. Дома же его добил заболевший Никки, который наотрез отказался принимать лекарства без присутствия матери. Адаму ничего не оставалось, как ехать ночью в Северный Нордэм прямо в пальто поверх спортивного костюма. Стоит отметить, что поездка стоила потраченных усилий. Какого же было счастье Адама, когда малыш принял лекарства и успокоился. Теперь Адам мог поспать. Наконец-то он мог поспать! Неважно, что Ник шантажом добился от взрослых своего. Важным было, что шантаж все же привел их всех к желаемому результату. Ник выпил лекарства и спал. На этом миссия Адама на этом была окончена.

Передвигаясь наощупь, он зашел в комнату и скинул всю одежду прямо на пол, даже не удосужившись сходить в душ, а просто заполз под одеяло, отключившись, как только принял горизонтально положение. Как же хорошо. Ему казалось, что он заснул и попал на небеса. Усталость не давала ему даже пошевелиться лишний раз.

После спавшей температуры Николасу стало заметно лучше, а разомлевшую от тепла Эванс и саму начинало потихоньку морить. Спать с Ником на одной кровати было не лучшей идеей, и аккуратно встав, чтобы не разбудить ребенка, Миа поплелась по коридору к пустующей комнате Лиама. Дежуривших коршунов за дверью, на ее счастье, не оказалось. Девушка беззвучно приоткрыла дверь в спальню и, едва ее голова коснулась подушки, Эванс окончательно погрузилась в спокойный сон, каким не спала уже очень давно.

Адам настолько расслабился, что не услышал звука открывающейся двери, шороха шагов, и не почувствовал чужого присутствия в его комнате, пока что-то тёплое и родное не прижалось к нему. Он вдохнул уже до ломившего скулы знакомый запах, прижал это что-то к себе, ни черта не соображая и окончательно расслабившись. Какого же было его счастье, когда его обняли в ответ. Большего ему в этой жизни и не нужно было. Тишина и покой. Дом, в котором его ценят, может быть даже любят, и, возможно, не так уж и глупо ответить тем же. Что же до его пока что крепко спавших бесов, то бес с ними – перебесятся.

От долгого сна пробуждение было медленным и тягучим. Растянутым во времени с урывками, перемежающимися с последующим погружением в приятную дрему. И все же утро наступило. Оно встретило Адама хмурыми тучами за окном, что так же долго не давали проснуться, продлевая утреннюю заторможенность и сонливость. Ему было тепло и спокойно. Он давно уже не испытывал столь всеобъемлющего умиротворения вперемешку с неким подъемом настроя после ночного переполоха. Ко всему прочему его окутывал знакомый тонкий аромат, которым пахли простыни. Тонкий, терпкий, с едва уловимыми нотками. Он будто нарочно сулил Адаму уверенность и покой, дергал невидимые ниточки в мозгу и воздействовал глубоко на подсознание.

Сейчас Адам ничего не боялся. Он был уверен во всем, в каждом своем действии, в каждом чувстве, что виделись ему настоящими, живыми, без какого-либо притворства и фальши. Повернувшись, Ларссон ощутил прижатое к нему тело, и чужое тепло окутало его вместе с тем самым умиротворяющим запахом. За последние несколько дней репутация Адама Ларссона скатилась с постамента «идеально парня» сразу же после нескольких проигнорированных звонков его девушки. На настоящий момент Адам уже не смел и подумать, что Беатрис спустит ему это с рук и устроит столь приятный сюрприз, приехав к нему утром.

– Ммм, – он провел носом по ее шее, настойчиво упираясь в тонкую талию девушки свидетельством, что он очень рад этой весьма неожиданной, но очень приятной встрече.

Раскрытая ладонь Адама легла на тугие мышцы пресса, закрывая почти весь живот девушки. Крадучись, как паук лапами по натянутой паутине, он забрался пальцами под мягкое одеяние, чувствуя нежность шелковой кожи. Дальше все на уровне ослепивших разум ощущений. От тепла нежного шелка под пальцами сносит крышу. От сладкого аромата хочется дышать глубже, словно при горной болезни. И ему мало. Нужно попробовать её на вкус, дико оголодав за последние несколько дней. Не по еде, по ласкам и даримых, и получаемых в ответ.

Адам прикусил тонкую кожу на девичьей шее и прижал точеный стан к своему уже разгоряченному телу, прошел ладонью выше от живота, поймал в нее грудь и сжал ее. Она легла в ладонь, как влитая. Он осторожно сжимал и поглаживал ее, намеренно задевая затвердевшие в ответ на прикосновение соски. Адам нырнул под одеяло, повторив весь путь горячей ладони губами и языком. В момент, когда его губы сомкнулись на соске, девушка обняла его ногами, призывно и бесстыже прижалась к нему всем телом. От радостного приветствия медлить не хотелось ни минуты. Подразнить ее он еще успеет, сейчас время действия, и за ним Адам не постоит. Быстро, голодно, решительно, сжав зубы на соске, он запустил руки в ее намокшее белье, окончательно потеряв голову от манящей близости.

– Ах, – тихий женский стон удовольствия поощрил его к дальнейшим действиям столь же настойчивым и откровенным.

Адам, не задумываясь, стащил с нее одежду, освобождая себе путь к ее телу. Ноги девушки опять обвинили его, прижимая сильнее. «Как же хорошо, как же правильно, как же сладко», – думал он и давно не ощущал себя так: на своем месте. Без ненависти к самому себя, без угрызений совести и стыда за слабость воли. Ему хотелось большего прямо сейчас.

Язык продолжал жить отдельной жизнью, играя с грудью девушки, которая сегодня была невыносимо манящей. Адам скользнул пальцами по ее складкам, почувствовав на них следы ее возбуждения. Стон девушки впился в голову алмазным сверлом. «Что-то не так, слишком хорошо, слишком сладко, все слишком», – подумал Адам, но сил на мысли у него практически не осталось, а вся кровь в момент устремилась вниз живота. Возбуждение стало нестерпимым, оно требовало своего сейчас и немедленно! Адаму казалось, что он опять в одном из своих фантазийных мальчишечьих снов, где рядом не Беатрис, а она. «Нет!» – уверенно крикнул он в мыслях и немного грубее скользнул пальцами глубже по возбужденной женской плоти в окутавшее их тепло.

– Да! – срывается с ее губ со вздохом, когда девушка сжалась вокруг его пальцев, стоило ему едва войти с привычным напором, резкостью и уверенностью.

Она задрожала, сильнее прижимая его к себе ногами. Адам физически ощущал ее сильный оргазм. Решив подразнить ее, он только еще больше раздразнил себя. Разбудил внутренних бесов, оскалившихся и почувствовавших сладкий запах животной похоти. Адам зарычал, вцепившись зубами в острую ключицу, но женский испуганный крик заставил его поднять голову и открыть глаза через одно ослепительно долгое мгновение после того, как он ощутил тепло ее тела. Паника. Вот что ждало его, когда Ларссон открыл глаза и столкнулся с грозовым небом Нордэма.

Девушка под ним, еще секунду назад стонавшая в ответ на ласки, не смогла произнести ни слова, а во взгляде читался ужас. Адам вошел в нее слишком резко и неожиданно, и ее взгляд потемнел. Пасмурные тучи в ненастном небе заметно сгустились, сделав его непроницаемым и практически черным. Быстро убрав от нее руки, Ларссон потерял равновесие и придавил Эванс всем своим весом, на что, ожидаемо, последовал протест и попытки освободиться.

– Тише, тише, спокойно, – сказал он, глядя, как девушку охватывает паника. – Спокойно, – он сразу немного отодвинулся от нее, но старался не делать лишних движений одновременно приятных и затягивавших в процесс и совершенно не желательных во избежание продолжения.

Вопрос еще был в том, кто из них двоих испугался больше. Рябь в токсичном море была не меньше, чем сгустившиеся тучи в пасмурном небе, смотревшим на Адама в ответ. Рыцари на то и рыцари, чтобы быстро оценивать степень риска на поле боя.

– Ничего страшного не произошло, – что Адам и сделал в логичном спокойном выводе. – Ты просто перепутала комнаты, – отсутствие продолжения, мягкий тон, точные слова быстро возымели эффект, и паника в глазах девушки отступила.

Дерганые попытки высвободиться, только обострявшие возбуждение их обоих, немедленно прекратились, а рациональное снова затянуло хмурое небо туманной пеленой без единого просвета.

– Спутали меня с Беатрис? – хриплым голосом спросила Миа, оправдывая его, на что Адам закрыл глаза и выдохнул, прислонившись своим лбом к её, благодаря без слов.

– Сейчас ты встанешь и идешь в комнату Лиама дальше по коридору. Ты меня поняла? – он осторожно взял ее за подбородок, боясь коснуться. – Кивни, если поняла, – аккуратно приподнял он ее лицо, будто для поцелуя, и инстинктивно опустился всего на дюйм, замерев над ее губами.

Она кивнула. Она всегда кивала. Согласилась, что уйдет, а он не хотел, чтобы она уходила. Рядом с ней было так хорошо и спокойно. Девушка зашевелилась и начала выползать из-под него, чтобы стало большой ошибкой. Миа совершенно не беспокоилась об аккуратности своих действий и не задумывалась о последствиях. От легких движений гибкого тела под ним Ларссона затрясло. «Она это специально, да? Да!» – цветные круги заплясали перед глазами, и Адам сжал простынь по бокам от тела девушки. Уткнулся лицом в подушку, сдавленно застонав, и не смог остановить себя. В ней было слишком горячо, рядом с ней было слишком сладко, все рядом с ней слишком. Выдержка Адама трещала по швам, как и простынь в его руках, и он не смог себя остановить, когда так долго сдерживал инстинкты. Он же не железный, в конце-то концов, и все еще человек.

В отместку за принесенные сладкие муки Адам укусил ее за плечо, и Эванс отпрянула резко и быстро, прочертила спиной вверх по постели и тут же сжалась от судороги, прошедшей по телу, а ее глаза закатились с рваным вздохом, сорвавшимся с губ.

– Стой, – неестественно хриплый голос напугал ее сильнее, и девушка замерла, не шелохнувшись. – Расслабься, – сквозь зубы выдавил он, и непонятно кого из них он просил ее или себя.

Эванс, привыкшая четко выполнять поставленную задачу, моментально ответила на команду. Расслабилась, обмякла и съезжая по его бокам бедрами.

Адам поздно понял, насколько ошибочной была его просьба. Стоило Эванс расслабиться и впустить его глубже, и здесь уже никакие запреты никому из них не помогут. «Твою ж мать», – едва не высказал он вслух, но прикрыл глаза, рвано вдыхая, когда она выгнулась навстречу, и дрожь вдоль позвоночника затмила Ларссону разум.

– Я не это имел в виду, черт, – шипел он в подушку, прогрызая ткань наволочки зубами.

О двойном смысле своих слов задумываться было поздно, да и думать сейчас уже не хотелось, когда все их общение свелось в плоскость даримых друг другу ощущений.

– Поздно, – что и так понятно без ее уточнения, но Миа все же подводит черту.

Поздно. Для них обоих разум потерян, воля сломлена, семь лет притирок и проверок не прошли бесследно. Поздно, когда пасмурное небо темнее темного. Поздно, когда зеленое море светится изнутри. Поздно, когда непреодолимая сила сталкивается с неподвижным предметом, доказывая, что одно не существует без другого, а существовать в равновесии – не для них. Поздно, когда уже по привычке губы находят губы, что целуют в ответ вместо сказанных едких и обидных слов, и руки оплетают шею, а не отталкивают.

На долгое продолжение никто и не насчитывал. Только не сейчас, когда после сна все ощущения в сотню раз ярче. Ни в миг единения, когда уже все чувства обострены до предела и режут острыми гранями все поставленные между ними условности. Правило «пойдем в поход, а там по обстановке» не работает, когда непроходимые тернии у тебя за плечами, а звезды сверкают на горизонте и под закрытыми веками. Поздно, когда ты уже на вершине мира, и он у твоих ног. Вернуться назад не получится, значит, придется идти только вперед по тропинке из жгучего тянущего удовольствия.

Каждое движение сопровождается движением навстречу, каждый вдох слышится эхом в ответ. Только здесь, когда ничего больше не существует, и ничто уже не имеет значение, когда есть только они. Поздно. Когда вокруг настоящее и живое.

Адам смотрит перед собой расплывающимся взглядом и видит, как хмурое небо светлеет, и из него вот-вот проглянет Солнце. Оно жжет, а не греет, и хочется обжечься сильнее, упасть на острые скалы и никогда не подниматься. Ему бы успокоиться и закончить начатое, но скучно идти в поход одному. Без ее удовольствия его будет неполным, и Адам ждет свое тихо. Тот самый неповторимый момент, когда оно оглушительно, и такое редкое в Нордэме Солнце опалит и душу, и тело, выжжет изнутри. Двигаясь осторожно, что стоило неимоверных усилий, он подводит ее к тому самому пику, откуда видны звезды. Они сверкают миллионами огней и лежат у самых ног. И если она позволит, он покажет ей каждую, а если повезет, то и все разом.

– Ми, давай, детка, – ласково шепчет он ей на ухо, – давай же, милая, – бормочет почти неосознанно в прилипшие ко лбу волосы.

Она впивается тонкими пальцами в напряженные плечи, мышцы на которых словно натянутые канаты, зажмуривает веки, чтобы ни единый квант света не попал сквозь них. Ни внутрь, ни наружу. Только ее звезды, только она будет смотреть на них. Пусть он покажет ей их, на этот раз она позволит, если будет смотреть на них не одна.

– Ты, – в ответ на глубоком выдохе при выгнутой спине от судороги, выкручивающей позвоночник.

Он ловит ее, помогая немного приподняться, прижаться к нему теснее, влиться кожей в кожу. От ее «ты» не хочется дышать. Вот оно – его тихо. Шепчет и зовет за собой.

– Я здесь, я с тобой, – хриплым голосом сам пугает себя, что почти соврал. Еще немного, я он оставит ее одну здесь в этой реальности времени и пространстве, когда для него они перестанут существовать.

Тонкие ручки обнимает его, пальцы зарываются в волосы, а губы что-то неразборчиво шепчут. Адам чувствует каждый ее напряженный мускул и снаружи, и внутри. Натянута, как струна, и в любой момент лопнет, оставив ему его тихо.

– Скажи, – просит он, дразня, и кусает за мочку уха. – Хочу, чтобы ты сказала, – как никогда, важно слышать ему, что она понимает, где и с кем, что перепутала комнаты, но в остальном отдает себе отчет, кто подводит ее к пропасти, что скинуть вниз в объятия токсичность зеленого моря.