Текст книги "Карточный домик. Проклятье королей"

Автор книги: Leo Vollmond

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Leo Vollmond
Карточный домик. Проклятье королей

От автора. Город мертвых Ангелов и оживших Бесов.

Притаившийся на прибрежных скалах, вечно окутанный туманом, мрачный и серый Нордэм никогда не претендовал на звание самого благополучного города страны. Ни в ее прошлом, ни в настоящем. Не в угоду отсутствия благ цивилизации, нет. Скорее, наоборот, из-за их запредельной концентрации. Во все времена здесь вертелись огромные деньги, сталкивались интересы представителей различных сфер влияния, чему благоволила сама судьба. По ее иронии в случае Нордэма можно сказать, что так исторически сложилось. Звучало бы издевкой, неумстной шуткой при утреннем включении региональной радиостанции, если бы не было правдой до последнего слова. Сама история появления города в его современных границах и с говорящем названием оказалась отнюдь неоднозначной.

Задолго до появления Соединенных Штатов как суверенного государства, во времена кровавых боев между странами-метрополиями за новые земли некогда крохотное поселение колонистов переходило из рук в руки от одних захватчиков к другим. В период колонизации Нового Света за небольшой клочок скалистых земель полегло множество невинных душ, начиная от коренного населения индейских племен, согнанных с обжитых земель на север Аппалачей, заканчивая подданными шведской и английской корон, воевавшие за удачно расположенный форт. Кровопролитные бои «друидов» против «викингов» шли почти два десятилетия, и причиной тому стала бухта возле барьерного острова в месте впадения реки Нордэм в воды Атлантики.

Отголоски той вражды слышны и по сей день. У жителей в подкорке отпечаталось, что плохо закрепленные границы можно подвинуть, а неумело удерживаемых власть – свергнуть. Вырвать земли с боем путем банального рейдерского захвата. Поделить, перекроить территорию подкупами и угрозами. Шедшие в ход методы дележки шкуры еще очень живого и густозаселенного мелкими блохами медведя не сильно различались у коррумпированных чиновников и банд с улиц неблагополучных районов. Разница состояла лишь в том, что одних защищал закон, а других – порох и пули. Деньги тоже шли в ход, но жизни людей все еще оставались самой конвертируемой в этом городе валютой.

В Нордэме опасно ходить по улицам, если за поясом не заткнут ствол. Нельзя показывать слабость и выставлять напоказ недостатки – всегда найдется, кто ищет Ахиллесову пяту. Здесь все и всегда начеку. Любая оплошность может стоить очень дорого. Выжить в проклятом городе – означает не расставаться с непроходившим чувством тревоги и надвигающейся опасности. Срастись, слиться с ним воедино, засыпать и просыпаться рядом, как с верным супругом. Как потрепанный, но надежный плащ всегда надевать при выходе за дверь, а еще лучше – не снимать и дома. В противном случае паскуда судьба не упустит возможности сыграть с вами злую шутку, после которой вас ждет печальный финал.

Устойчивое, перманентное чувство ожидания худшего, порой гнетущее, а порой отрезвляющее, передавалось здешним жителям из поколения в поколение как главная семейная ценность. Наследие равное таланту, что не пропьешь и паленым дешевым пойлом. Зараза, что не вытравишь самым губительным ядом, стальной девой захлопывало крышку и пускало внутрь шипы. Закрепилось на уровне популяции, постепенно перерастая в груз генов. Сформировало уникальный архетип, вылившийся в поведенческие особенности обитателей конкретного ареала – остывавшего сердца внутри скелета мастодонта Ржавого пояса. Коллективное бессознательное локальной группы перешло в менталитет и вылилось в устойчивую черту характера, отражавшуюся в мышлении, приоритетах и ценностях урожденных нордэмитов.

Здесь не приемли понятия фатум, рок и судьба. Это все отговорки для невнимательных и ленивых. Для всех бед, форс-мажоров и катаклизмом у местных только одно название – Нордэм. Проклятый город для проклятых душ. Нужно очень сильно испортить карму в прошлой жизни, чтобы переродиться нордэмитом. По крайней мере, большинство жителей города верили в это, потому что иного объяснения для попадания в ловушку бетонного лабиринта у них попросту не было, как и надежды выбраться из нее.

Вы скажите, что можно просто уехать, сменить место жительства, найти спокойный райский уголок и самому стать кузнецом своего счастья, и, возможно, будите правы, если бы ни одно «но». Нордэм. Это город никого не отпустит. Может быть, кому-то, действительно, повезет, но дастся это не так легко, как могло поначалу казаться. Нордэм всадит в душу острые когти нависавших с крыш горгулий, оплетет якорными цепями и колючей проволокой, осядет в легких металлической пылью, заронит в душу семена сомнений, что где бы вы ни были, Нордэм найдет вас. Он всегда будет с вами. Навечно.

Этот город никого не отпускает. Личный ад для каждого его жителя. Зачем устраивать из жизни гонку, если на финише все равно окажешься в преисподние, ведь безгрешными здесь не рождаются. Воплощают в реальность понятие первородного греха, что существует априори здесь и сейчас. Нордэму, как настоящему аду, присущи все атрибуты, чтобы считаться таковым по праву: запертые и разгневанные фурии, котлы с расплавленным металлом, истинное зло, притаившееся под личинами праведников и, конечно же, бесы. Их полчища, и имя им – Легион. Проклятый город для проклятых душ, пропитанных унынием, скорбью и апатией. Людям некуда бежать. Они уже в аду. Куда бы они ни пошли, ад последует с ними. Он внутри них: в головах, в мыслях, в сердце.

Пролог. Чистые руки.

Около тридцати лет назад…

Уличный холод, хлынувший в распахнутое окно темного номера отеля, вытеснил привычное тепло за считанные минуты. Тяжелый прохладный воздух быстро заполнил пространство, внося в помещение запахи железа и соли, и уже пробирал до костей разгоряченное минутами, проведенными в духоте, тело. Едва шагнувшее за порог лето подарило городу непривычно холодные ночи, сменяемые знойными днями. Оно играло с жителями на контрасте и вынуждало прятаться по домам в долгие дневные часы до поры, когда Солнце неглубоко ныряло за горизонт, остужая воздух полусумеречных и коротких ночей.

На пороге спальной комнаты возле открытого окна стоял застывший в потоке свежего воздуха мужчина и смотрел на колыхавшиеся от сквозняка занавески. Вздохнув полной грудью, он словно делал это впервые за долгое время, а может быть, так оно и было на самом деле, ведь уже несколько минувших минут он простоял возле окна, не двигаясь и не меняя позы. После глубокого вздоха голова сразу же закружилась от резкого притока кислорода. В висках моментально застучало, а сердце, колотившееся еще пару минут назад, как ненормальное, постепенно начало утихомириваться и успокаиваться, делая удары все реже, а промежутки между ними длиннее.

Очнувшись, наконец, от временного оцепенения, он огляделся вокруг, осматривая номер сквозь решетку упавших на лицо темно-русых волос, и стер тыльной стороной ладони пряди, прилипшие к потному лбу. В отсутствии света в самом номере уличного освещения из окон было достаточно для глаз, и, осмотревшись еще раз, он сморгнул в темноту, выходя из ступора с тем самым первым за долгое время вдохом, и прислушался к звукам, просачивавшимся в его сознание сквозь плотный непробиваемый кокон. В номере царила тишина. Звуки улицы влетали в открытый высокий створ и наполняли комнату жизнью. Отдаленные голоса, гул моторов и сигналящих машин, шорох тонкого тюля, звон металлических крючков, к которым крепилась почти невесомая материя и больше ничего. Ни единого звука, подтверждавшего, что в номере кто-то есть.

Простояв так еще с полминуты, мужчина уверенным шагом направился в ванную комнату и подставил затекшие кисти рук под струю ледяной воды из крана над раковиной. Холод обжог горячую загрубевшую кожу, но мужчина только настойчивее раскрывал для него ладони, ничуть не чураясь и принимая его как должное. С остервенением отмывая оставленные на руках следы, он внимательно следил, как темные змейки убегавших струй, стекают по краям раковины точно в сток и уносят с собой все, что было теперь ему так ненавистно. Массивное обручальное кольцо на безымянном пальце с жалобным звяканьем ударилось о край раковины и тускло заблестело в царившем вокруг сумраке от попавшей на металл воды, и мужчина продолжит тереть руки с двойным усердием.

Водяные змейки все бледнели в полумраке ванной комнаты и вскоре совсем не различались глазом на фоне краев белоснежного фаянса. Спустя пару минут смывы с рук стали кристально чистыми, но мужчина все продолжал тереть покрасневшие от холода кисти, словно хотел содрать с них кожу. Тер сильнее и настойчивее, будто пытался высечь руками искру. Он делал это отмахнувшись от ломоты в костях и сводивших мышцы судорог. Не замечая и намеренно игнорируя дискомфорт, механически намыливал ладони душистым мылом, предоставленным жильцу номера отеля, и вглядывался в дорогой фаянс, не видя перед собой ровным счетом ничего.

Завершив процедуру, он осмотрел дрожавшие ладони. Абсолютно чистые, но уверенности и спокойствия они ему не прибавляли. Паника начинала медленно подбираться с края сознания и постепенно захватывала разум, смещая заторможенность с доминирующих позиций. Наконец-то, выключив воду и оставшись в тишине, мужчина набрался храбрости и поднял глаза в висевшее над раковиной большое зеркало в роскошной резной раме. Белизна фаянса раковины, еще секунду назад стоявшей перед глазами, на мгновение ослепила, и, вглядевшись в темноту перед собой, он напряг зрение, боясь разглядеть хоть что-то.

Бояться было чего. Сквозь зеркальную гладь, обрамленную в красное дерево, на мужчину смотрел он сам собственной персоной. Не другой человек с затуманенным разумом, не местный сумасшедший, неотдававший отчета собственным действиям, не двойник, не подмена и не иллюзия. Чему удивляться, ведь он был не в доме кривых зеркал. Кусок отражающего стекла перед ним был совершенно обычным: безвольным и беспристрастным. Зеркало ничего не искажало, не скрывало и передавало все без прикрас. В нем виделось все, как есть на самом деле, и по этой же причине из непроглядной темноты отражения ванной комнаты на мужчину смотрел тот же человек, что стоял в тусклом свете, падавшем из приоткрытой двери.

Темно-русые волосы были едва тронуты сединой, но уже отмечены ею так, что этого нельзя было скрыть. Выразительные светлые глаза в обрамлении густых ресниц стали почти черными от расширившихся зрачков и смотрелись темными провалами вместе с тенями, залегшими на всем его худосочном лице. В ванной комнате, как и во всем номере, отсутствовал свет, но в отражении перед ним был именно он сам, а не кто-то иной, и самое страшное, что даже сейчас, бледный, испуганный, переполошенный он был узнаваем всеми и всюду.

Не выдержав ни секундой дольше этого затравленного взгляда из-под темных бровей, мужчина решил послать отражение в глубокий нокаут ударом по хрупкой и гладкой поверхности. С ненавистью, с гневом, со злобой. Вложил в твердую руку все оставшиеся силы, и звон стекла вместе с болью в разбитой кисти ничуть его не отрезвили. От отчаяния он заскулил, как побитый шелудивый пес, готовый поджать хвост и бежать к своему хозяину, но вот незадача. Хозяина у него больше нет, и искать защиты не у кого. Стая его не примет. Выгонит с позором, загрызет и раздерет, как свора возле течной сучки, хотя почему же как. Так оно и было в действительности.

Осколки зеркала со звоном осыпались на кафель, и в ванной стало еще темнее, чем было до этого. По руке с растекавшейся болью потекло что-то липкое и теплое. Тихое капанье воды из крана и почти бесшумное – крови из порезанной кисти. Больше никаких звуков. Здесь и при открытой двери не было слышно звуков улицы, носимых ветром в распахнутое окно гостиной. Здесь не было ничего. Темно и тихо и при распахнутых глазах, и при навостренном слухе. Только запахи железа и соли, и сожаление. Долгое, угнетающее, страшное.

Щелчок открывшейся входной двери почти неслышен. Он и не услышал бы его, не стой сейчас в абсолютной тишине, нарушаемой только тихим капаньем воды в сток раковины из неплотно закрытого крана. Наспех вытерев руку без сомнения кипенно белым полотенцем, он небрежно бросает его на пол и начинает путь перед встречей с неотвратимым по осколкам, осыпавшимся под ноги. Шорох шагов утопает в мягком ворсе ковра спальни, дверь в которую все еще приоткрыта. Через нее из гостиной со сквозняком доносятся звуки и запахи. Все тот же шум улиц, все тот же смог дымящего трубами города и еще один чужой. Раньше его тут не было. Тонкий, едва различимый запах ландыша, пробивавшийся сквозь стойкий запах железа и соли.

Мужчина неслышно приближается к дверному проему. Держа Кольт наготове, выставляет его вперед. Теперь он изгой, но сдавать без боя не намерен. «Со щитом или на щите», – и это его девиз, а дальше, хоть трава не расти. Вот только какая в их городе трава, когда газоны давно посыпаны многолетним слоем металлической стружки. Еще один шаг перед встречей с неминуемым. Еще один ярд пройден, чтобы столкнуться с реальностью, и, приоткрывая дверь, он видит ее, застывшую безмолвной статуей возле белой колышущейся занавески.

– Что ты наделал, Ал? – спрашивает она не с ужасом, а с болью, сдавившей ее тонкое горло. – Что ты наделал, – не поворачиваясь лицом, вопрошает к нему гостья и точно знает, что он здесь. Она застыла в потоке воздуха, окутанная белой пеленой прозрачного тюля, в котором ее тонкий стан мог легко затеряться, как и ее голос терялся где-то в шорохах, что делало его менее реальным.

Не веря до конца самому себе, он трясет головой, убеждаясь, что она не галлюцинация. Не призрак из прошлого, хоть это ближе к правде, чем только может быть. Смотрит широко открытыми глазами и вдыхает едкий запах ландыша, щекотавший ноздри и пропитавший комнату, стоило ей появиться здесь и переступить порог этого номера.

– Я не хотел, чтобы так вышло, Лотти, – сбивчиво извинился он, будто кто-то его вообще сейчас слушал.

За человека лучше всего говорят его поступки. Поступки Альберто красноречивее некуда. Они красноречивы настолько, что ковер под телом, лежавшим посреди гостиной, пропитался алым намного быстрее, чем Алу хотелось бы, и пятно стало куда больше, чем он запомнил его, уходя в ванную. Посмотрев на покрасневшие руки, Альберто сосчитал свой провал во времени. Того ушло значительно больше, чем Ал предполагал, но ощущения реальности было нарушено, ход времени воспринимался сейчас несколько иначе, и, чем бы ни грезил сейчас Альберто, в действительности, времени у него почти не осталось. Что ж, на объяснениях с другом можно сэкономить. Ей не нужно было ничего объяснять, она и так все поняла. Альберто не позвонил бы ей после шести лет молчания и не спросил бы, занята ли она сегодня, а коли спросил, то, видимо, не занята.

– Кто он? – коротко и по-деловому уточняет молодая женщина, натягивая черные перчатки на руки. Ее взгляд прикован к телу мужчины, лежавшем вниз лицом на ковре в луже собственной крови. В ее взгляде нет страха, а в ее словах упрека. Только холод и настороженность вкупе с привычной собранностью отражаются на ее лице.

– Филипп Ронье, – сглатывая ком, вставший поперек горла, сообщает он и прикрывает глаза.

Это имя, как приговор, и Альберто сам его себе вынес и сам огласил. Угрюмо посмотрев через плечо, она не отвечает. Только кивает и молчит. Спрашивать нет никакого смысла, когда все слова уже сказаны, все дела сделаны, а руки Альберто Романо по локоть в крови друга его босса, тело которого лежит, распластавшись на ковре посреди гостиничного номера.

– Кто еще знает, что ты здесь? – женщина выходит из присущей ей статичности и обходит номер, осматриваясь, но не включает свет.

– Никто, – и на Альберто снова устремляется колючий взгляд мореиновых глаз, полоснув не хуже осколков разбитого зеркала. – Только Том и Трис, – сдавленно отвечает Альберто и убирает ствол за пояс, опрометчиво думая, что кризис миновал.

– Ты серьезно, Ал? – устремляет она на него шокированный взгляд и неверие в ее словах. – Серьезно? – уже повысив голос с шепота на оглушающий шепот, шипит на Альберто, словно гадюка, у которой больше нет яда, но все еще готовая крепко вцепиться зубами и вонзить их не менее сильно, что и с отравляющим коктейлем в довесок.

– Спишь с женой кореша босса? – ее голос раздражен. Его тон спрашивает, одновременно коря за ошибки. – Скажи мне, ты идиот? – она почти что восклицает и разводит руками и будто бы сама отвечает на свой вопрос.

– Лот, я не думал, что все зайдет так далеко… – нелепо и по-детски оправдывался Альберто, съежившись от взгляда мореиновых глаз. В них ровные грани равно, что зеркало, в котором отражается вся сущность Альберто.

– О, нет, Альберто Сальваторе Романо, это песню я уже слышала, – Шарлотта вскинула маленькую ладошку, приостанавливая его от озвучивания еще непроизнесенных слов, и отворачивается, осматривая и изучая мертвое тело у своих ног. Для нее давно уже не являлось тайной, что ее друг тот еще бабник, но вопрос опять напрашивался сам собой, и она не могла у него не уточнить:

– Патрисия Ронье? Серьезно? – с глубоким разочарованием обратилась она к старому другу, которого знала всю сознательную жизнь.

Ей одной из немногих удалось постичь глубину его сердца, и эта глубина порой пугала ее до глубины уже ее собственной души. Забавный вышел бы каламбур, но на больших глубинах плавают крупные рыбы, одна из которых стараниями Альберто слегла на дно, куда скоро может отправиться и сам Альберто.

– Что такого? – озлобился Альберто и нервно заходил вдоль стены. Сейчас не место и не время припоминать друг другу старые обиды, не ей читать нотации по поводу измен, он сам знаток в этой области попуще многих, и точно знает больше нее.

– Трис Ронье, вот что такого, – брезгливо выплюнула Шарлотта, и на лице ее отобразилась гримаса, искривившая тонкие черты лица. – На ней пробы ставить уже негде, Ал, – цедила она слова сжатые зубы и смерила Альберто настолько пропитанным разочарованием взглядом, что он невольно сделал несколько шагов назад.

– Так я и не в свет вывести ее позвал, вообще-то, – Романо не собирался выслушивать претензий по поводу выбора кандидатуры для утех.

– Я бы пошутила, да статус не позволяет, – отмахнулась Шарлотта и начала подтаскивать тело Филиппа Ронье к краю ковра. – Ты помочь не хочешь? – слегка прикрикнула на него женщина, и Альберто всегда удивлялся, как это шепотом можно прикрикнуть. Эванс могла. Говорила она чуть слышно, а в его голове раздавалось эхом, перерастая в звон колоколов, а порой и в набат.

– Конечно, ты ж мать, – съязвить Романо и помог подруге подтащить тело к краю ковра, а затем завернуть его в четыре руки на пару с Шарлоттой.

– Где Бонс? – поинтересовалась Эванс, когда грязная работа была закончена, и села на ковер, перекинув через него одну ногу.

– Звонил полчаса назад, – Альберто сверился с часами. – Сказал, что приедет, как освободится, – уверенно кивнул он.

– Ты звони… – в испуге вытаращила глаза Шарлотта.

– Из номера напротив, успокойся, Эванс, я не совсем идиот, – огрызнулся Романо.

– Я бы поспорила, – успокоившись от его ответа, женщина лишь по-галльски пожала плечами.

– Это еще почему? – моментально вскипел Альберто.

– Трис Ронье, – бросила она ему в упрек в очередной раз, раздирая простыни на длинные ленты.

– Не тебе судить о вкусах, Шарлотта! – оскорбился он, помогая завязывать ковер рваными простынями, и отвернулся от нее, задрав нос и показав, что оскорблен до самой глубины его очень глубокой души.

– Захлопни варежку, патлатый, – Эванс незаметно сменила тон примерной матери семейства на привычный говор местной гопоты, и Альберто сразу же оскалился, услышав знакомые нотки.

Эванс же будто не поняла или попросту не заметила, насколько быстро сменила образ и стиль общения и продолжила в прежнем духе:

– Еще раз чирикнешь, поедешь следующим рейсом, – еще сильнее злилась женщина, отметив веселье Романо, но улыбка на его лице стала только шире. – Точно идиот, – прыснула она, туже затягивая узел на смотанном ковре. – Убил босса мафии из-за телки и радуется, как долба…

– Миссис Эванс, – Альберто осуждающе покачал головой, но его озорная улыбка говорила, что он ничуть не в обиде на слова старого друга.

– Точно идиот, – кивнула Шарлотта и ушла от пререканий. Это они могли делать часами, что выяснили еще со школьной скамьи. И чтобы им обоим не сесть на такую же в зале суда, следовало поторопиться.

Выбор номера для тайного свидания точно делал Альберто. Убойный номер. Первый от лестницы. Ни свидетелей, ни случайных прохожих. Цель скрытности при выборе была далекой от данного подобным номерам прозвища, но сейчас это играло только на руку. Глубокой ночью в холле было пусто. Постояльцы либо спали, либо развлекались, судя по звукам, доносившимся из-за соседних дверей. Эванс и Романо беспрепятственно вынесли ковер из номера на лестницу, оставшись незамеченными, но тащить груз вниз с четвертого этажа для Шарлотты было непосильной задачей. Годы тихой семейной жизни оставили отпечаток и на приоритетах женщины, и на ее физическом состоянии.

– Думаю, ему уже все равно, – прикинул Альберто, стаскивая волоком по ступеням тяжелый ковер с начинкой из трупа внутри.

– Жаловаться он не будет, – не могла не согласиться Эванс и быстро сбежала на один этаж ниже, придерживая дверь на лестницу, пока Романо неаккуратно тащил ковер за один край вниз.

– Смотри, чтобы крови нигде не было, – посматривая в приоткрытую дверь в пустой коридор третьего этажа, наказала ему Шарлотта.

– Без сопливых, ай, – проходя мимо нее, Альберто получил подзатыльник и злобно фыркнул на Эванс, но спорить не стал.

– Стой здесь, я подгоню машину, – скомандовала она, помогая спрятать ковер за мусорным баком, и исчезла за углом дома.

Оставшись в одиночестве с трупом, завернутым в ковер, Ал почувствовал некое беспокойство. Нет, вовсе не от того, что его ноша тянула на высшую меру, ему и так не протянуть в тюряге, попадись ему хороший адвокат, отсудивший четвертак вместо пожизненного. Дружки Ронье о его смерти бы позаботились. Альберто испытывал беспокойство от того, что Шарлотта оставила его, как оставила несколько лет назад. Из их бизнеса не уходят, а она ушла. Развернулась и ушла, не сказав ни слова, и сам Ал тоже не сказал ей ничего. А как тут скажешь, когда стоишь у алтаря и надеваешь кольцо на палец совсем другой женщине. Странно как-то было бы спросить у Лот, мол, мать, ты куда, и странно было бы услышать ответ, что она намеревалась иметь половые сношение с двугорбым верблюдом, пока тот отдыхает. Хоть, видит Бог, Ал бы этого хотел. Нет, не сношений с верблюдом, а ее прямого ответа, в котором Ал может идти по пустыне и без компаса. В итоге он не спросил, а она не сказала. Вот так и закончилось все, даже не начавшись, а начиналось еще с соседних парт на уроках английского. Все по заезженному сценарию: дергание за косички и портфель до дома.

Наверное, с возрастом все мы становимся сентиментальными, и Ал не стал исключением, но ностальгия ударила в голову, и горький привкус сожаления осел на языке вместе со стойким запахом ландыша. Он не будет винить, если она и сейчас уйдет. Бросит его здесь с трупом мужа любовницы и исчезнет в переулках старого города с теплым летним бризом. Из размышлений Альберто выдернул рокот восьмицилиндрового, ревущий так, что разбежались местные кошки. Красные габариты черной Импалы замаячили глазами хищного зверя, выглядывавшего из темноты.

– Ал, ты решил поспать? – на этот раз в полный голос позвала его Шарлотта и открыла багажник.

– Вспоминал, как ты отвратительно водишь, – вернул он ей ответ и потащил ковер к багажнику.

– Вызвать тебе такси? – участливо обеспокоилась миссис Эванс, и Альберто усмехнулся, загружая тело в машину, и вытер пот со лба, захлопывая крышку.

– Куда теперь? – спросил он, будто бы не знал ответ заранее.

– Тебе память отшибло? – Эванс бросила ему ключи в руки. – Шустрее, Ал, у меня смена на очистных утром, – поторопила его женщина. – Проедем через КПП со стороны Iron End, там к этому времени все уже прилично набрались. Оттуда всего полмили до отстойника, – напомнила маршрут Шарлотта.

До очистных сооружений промышленной зоны старого города они добрались без происшествий и исключительно благодаря умению Альберто водить. Если бы Шарлотта сидела за рулем, количество трупов в этой машине могло увеличиться втрое. Она никогда не ездила на машине мужа, да и водила просто отвратительно. И если миссис Эванс приехала на Импале, значит сегодня ночью Артур опять пьян и не сможет сесть за руль, да и пропажей жены вряд ли спохватится.

– Как сын? – вежливо поинтересовался Альберто. – Адам, верно? – уточнил он.

– Ашер, – холодно поправила его Шарлотта.

– Ашер, точно, – извиняясь, повторил Альберто имя мальчика.

– У матери в Меррифилд, – скривилась Шарлотта при упоминании пригорода. – Переехала с моим братом позапрошлой зимой, – по тону Эванс точно прослеживалось осуждение.

– Это их выбор, Лот, отчасти я их понимаю, – и здесь уже Альберто осудил ее за предвзятое отношение к выбору нового места жительства ее родни.

– Ой, ли? – Эванс, знавшая Альберто почти четверть века, недоверчиво вспыхнула. – Ты бы променял Северный Нордэм на белый штакетник и жарил барбекю по воскресеньям на заднем дворе вместо телок по темным углам? – всплеснула она руками. – Что дальше, Ал? В церковь ходить будешь? Жене изменять перестанешь? Не пугай меня так, пожалуйста, – умоляюще попросила она, и Альберто под конец ее речи низко рассмеялся.

– Ты же знаешь, почему я позвонил тебе, Лот, верно? – с некой ноткой грусти спросил он.

– Конечно, – моментально выпалила она. – Потому что ты угрохал босса мафии, и если твой босс узнает, что ты убил его друга, то тебе трындец. Теперь же Трис не пикнет, а если и пикнет, то ей никто не поверит, а где Филипп Ронье – никому неизвестно, и твои руки опять чисты, – почти пропела эти слова Шарлотта. – Серьезно, Ал, накидай чего-нибудь посложнее, а то это даже скучно, – Эванс бесцеремонно залезла к нему в карман пиджака и достала пачку сигарет и зажигалку, закуривая без разрешения.

– Ты что делаешь? – Ал пытался выбить у нее сигареты, но получил ощутимый удар по колену и угомонился.

– Ал, – строго обратилась к нему Шарлотта, затягиваясь и кашляя с непривычки.

– Что? – все еще возмущался он, прикрикнув.

– Ехай уже, а? – устало посмотрев на него исподлобья, отмахнулась Шарлотта.

– Да еду я, еду, – насупился Альберто, все же выдернув у нее пачку.

Ночью на территории очистных было пусто. К этому времени рабочие, заступившие на смену, уже были в цехах. Дежуривших было немного, и на машину с пропуском на территорию никто не обратил внимания. Проехав еще полмили до смежной территории химзавода DC Chemicals, где не было никакой охраны, Альберто с помощью Шарлотты выгрузил тело из багажника и протащил его через условно обозначенную границу из местами провисшей сетки между территориями очистных сооружений и старого предприятия про производству промышленной химии. Далее путь был знаком. Прямо вдоль старого цеха, затем через пустырь вдоль бетонной стены до отстойника с химикатами.

Утяжелив груз разбросанным повсюду металлоломом, они сбросили ковер с телом Филиппа Ронье в мутную жижу с непереносимым запахом. Несколько мгновений они смотрели, как рулет из ковра с начинкой из трупа погружается на глубину и оседает свернутым блином в кленовом сиропе. Вот и все. Руки Альберто чисты. Опять. Снова. Не в первый, но он очень надеялся, что в последний раз ему удалось провернуть этот фокус с помощью верного друга, знавшего город вдоль и поперек. Людей в этом месте не бывало, и тело Ронье искать здесь будут в последнюю очередь. Только оголодавшие собаки, стаями бегавшие вдоль натянутой сетки, посматривали в их сторону, но подойти не решались, бросая на людей голодные и злые взгляды.

– Идем, Ал, нужно возвращаться, – позвала его Шарлотта и потянула за локоть от отстойника.

Оторвав взгляд от пленки, покрывавшей мутную жижу, Ал посмотрел на нее и спросил:

– Куда, Лотти? – уточнил он, непонимания.

– Алиби, Ал, у тебя его нет, – вздохнула она, сочувственно похлопав друга по плечу. – Тебе нужно алиби, – и потянул Ала за рукав, замахиваясь на собак ржавой металлической трубой. – Ты звонил Тому, он скоро приедет, – почти ударив одну из псин по носу, торопила его Шарлотта.

– Тебе нужно вернуться, – говорила она уже на бегу, и Ал последовал ее примеру.

«Тебе нужно вернуться», – прикидывал Ал, что ни в этом ли состоит ирония. Его руки чисты, тело Филиппа Ронье никто не найдет, сам Ал вне подозрения, но отчего-то непонятная пустота накатывает на него, когда он смотрит, как пол номера отеля застилает ковер, украденный этажом выше. «Тебе нужно вернуться», – звучит у него в голове, а новое зеркало висит над раковиной, осколки старого бережно собраны и убраны в холщевый мешок. «Тебе нужно вернуться», – перерастает в набат, когда руки расстегивают ее пальто и залезают под одежду, и возвращение уже не вопрос, а приказ и не от нее, а от него. «Тебе нужно вернуться», – и он невольно сомневается, а стоило ли ее отпускать. Быстрый и громкий стук в дверь в тон стуку его сердца, и вовремя и одновременно совершенно не к месту.

– Иду, – Ал, накинув простыню на голое тело, распахивает дверь, за которой стоит обеспокоенный Томми Бонс.

Тот хмурится, немного смущаясь, но все же вежливо уточняет:

– Ал, что случилось? – окидывая его недоверчивым взглядом, спрашивает нервный подручный.

– Ты долго ехал, – обрубает его Альберто и почти что захлопывает дверь перед его носом.

– Приехал, как смог, что за срочность? – из-за нетерпения Том ни черта не понимает, и Ал с ним солидарен. Он сам понимает сейчас не больше Тома.

И вроде бы нужно ответить, отправить Бонса к чертям собачьим и вернуться в номер, но тихий голос взрывает пространство, а в голове с щелчком разноцветной хлопушки разлетаются шелковые крылья миллионов бабочек, вспорхнувших всех разом. На теле приподнимается каждый волосок, слова застревают в горле, а вместо него говорит она:

– Милый, кто там? – шелковые крылья в ее голосе ласкают кожу. – Обслуживание в номер? Так поздно? – неуместное уточнение, и брови Тома и Альберто взлетают одновременно.

Теперь Бонс и не собирается уходить, пока не дождется от босса объяснений, но их, видимо, не будет, и Том сам узнает в чем суть проблемы. Не каждый день ты ловишь своего начальника на измене жене, и для шестерки вроде Тома это подарок судьбы.

– Том, привет, – немного смущенно здоровается Шарлотта, на которой одежды сейчас не больше, чем на самом Романо, а именно: ровно ничего.