Текст книги "Поздний старт (СИ)"

Автор книги: Lelouch fallen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Меня только из больницы выписали. Ничего страшного – просто попытка суицида. Причина? Даже не знаю. Накатило что-то, жизнь показалась тёмной и беспросветной, а моё существование – бессмысленным. Травка у Миклоша была отменная, после неё всегда становилось хорошо, весело и как-то всё побоку. Видать, сжульничал старый проныра в тот раз. После пары затяжек я осознал, что никому не нужен, раз даже в пьяном угаре так и не смог лишиться девственности, что убог, раз за столько лет ни на миллиметр не продвинутся к своей заветной мечте, и что скатился на самое дно, из которого мне нет смысла выбираться.

Так вот о том дне, когда на пороге моего дома внезапно появился Исия. Я не был рад его видеть. Я тогда вообще видеть никого не хотел, считая, что лучше бы все позабыли о моём существовании. Сожаление, жалость, презрение во взглядах, направленных на меня, ущербного омегу, вызывали головокружение и тошноту. Я закрывался в своей комнате, плотно зашторивал окна, предварительно отключив телефон и убрав ноутбук, даже дверь заколотил бы, если бы не боялся очутиться в психушке. Я не был психом. Я был всего лишь омегой, который наконец-то понял, что настоящим омегой ему никогда не быть.

И именно тогда, когда я пребывал в полном психологическом, эмоциональном и духовном разладе, без звонка и предупреждения в мою пустопорожнюю жизнь нагло вклинился Исия. Не сам. С альфой, гад, и так скромненько взгляд отводил, представляя меня, как оказалось, лучшего друга, своему жениху, что я готов был врезать ему по до зависти смазливой и счастливой мордашке.

Жених этот при виде меня естественно стушевался. Мало того, что я, омега, а это невозможно было не учуять, ростом был выше его, так ещё и мой общий потрёпанно-нечёсаный вид производил то ещё впечатление. Если бы у семьи Панич не было столь безупречной репутации, я вполне сошёл бы за давно, беспросветно и безнадёжно павшего омегу.

Я был уверен в том, что больше никогда не выйду из дому. Как говорят, свет был не мил мне, а я ему. Даже сейчас, припоминая тот день, я всё не могу понять, как Исия удалось убедить меня не просто выйти на улицу, но и пойти на групповое свидание.

Димитрий приехал к Исия из другого города и остановился у своего друга, которого естественно тоже нужно было пристроить под тёплый омежий бок. Я не помню лица этого альфы, да и звали его как-то… То ли Йован, то ли Йосиф. В то время я не обращал внимания на подобные мелочи. Я не прихорашивался и не пытался быть любезным. В потёртых мешковатых джинсах и поношенной толстовке, с полуобритой головой и жирно подведёнными тёмным карандашом глазами, я производил именно то впечатление, которое хотел – отталкивающее.

Так вот альфа, которому меня навязали в пару, не запомнился мне ничем, абсолютно, хотя, по сути, это было моё первое свидание. Сейчас я сожалею, тогда же я был то зол, то апатичен… В общем, не шибко адекватен из-за антидепрессантов. Да, ничем, кроме того, что отнёсся ко мне, такому, с уважением. Ухаживать, конечно, не пытался, но вёл себя предельно вежливо. Завидев стайку щебечущих омег или же хорохорившихся самцов, не пытался создать вид, что мы с ним типа не вместе, не распускал руки и уделял мне ровно столько внимания, сколько ему приписывали правила хорошего тона. Если бы я ни был столь глубоко погружен в свои мрачные мысли, то наверняка оценил бы его альфье великодушие. Более того, понял бы, что за всем этим – и тут я должен выразительно раскинуть руки в стороны, открывая всего себя, – есть настоящий, всё ещё на что-то надеющийся омега.

В тот год в стране проводили какой-то чемпионат, то ли региональный, то ли национальный, то ли вообще мирового масштаба. Суть состояла в том, что на свидание мы почему-то пошли именно на эти соревнования. Кажется, Димитрию кто-то по дружбе приберёг парочку билетов. Я не фаталист и почти не верю в судьбу, если бы верил, то в то утро не раздумывал бы над тем, что начатое, то есть суицид, нужно довести до конца, но попали мы аккурат на соревнования по плаванию.

На то время бассейн я забросил давно и основательно. Из-за отсутствия стимула, поскольку успехи мои всё так же оставались посредственными, а мой, как я считал, соперник Надан плавание забросил ещё раньше, таки став заниматься борьбой. Я больше не видел себя в воде. Вокруг была только тьма, которая не позволяла мне не то что расправить крылья, а даже свободно вдохнуть. Я был поглощён и порабощён этой тьмой. Мысленно я поставил на себе крест и не проявлял ни капли участливости к происходящему, когда мы заняли на трибунах свои места.

Одиночные заплывы на разные дистанции не восхищали меня, а эстафета не привела в былой восторг и не зажгла меня азартом. Я просто смотрел на то, как плывут другие, думая о чём-то своём. Сейчас уже не вспомню, о чём именно. А после я словно очнулся, увидев ЕГО.

Это был второй полуфинал. Восемь пловцов на старте готовились соревноваться за место в финальном заплыве на двести метров вольным стилем. Восемь пловцов: семь альф и один омега. Он занял шестую дорожку, чуть ниже меня ростом, но более широк в плечах, с красивым… Нет, безупречным рельефом мышц и в плотно облегающих его ноги плавках. Но, что самое поразительное, его не волновало ничего вокруг, он упрямо смотрел лишь на водную гладь, словно разговаривал с ней на далёком для нас, смертных, языке.

Из правил спортивных соревнований уже давно исключили пункт, обязывающий оглашать статус их участников, но никто и не запрещал этого делать, поэтому зал громко ахнул, когда на табло вывели имена полуфиналистов. Думаю, потому что были уверены, что омеге нечего делать там, среди матёрых альф, демонстрируя своё полуобнажённое тело на всю страну.

Я тоже ахнул. От восхищения. Помню тот восторг и тот неистовый азарт, который захлестнул меня сразу же после старта. Я кричал, дико и отчаянно, не отрывая взгляда от спортсмена, плывущего по шестой дорожке. Я хотел, чтобы он выиграл этот заплыв. Чтобы утёр нос всем альфам, зрителям, судьям, да хоть самому Богу, который наделил омегу слабым духом, тем самым поставив его ниже альфы. Я был уверен: если Он выиграет, мир перевернётся. Хотя бы для меня, вновь увидевшего, как с распростёртыми крыльями птица парит над водной гладью.

Если бы сейчас от моего имени говорил мой папочка, он бы сказал, что я был подобен чахнущему бутону, который наконец распустился прекрасным цветком. Но я не хотел быть цветком. В тот момент я чётко видел путь, в конце которого меня ждали мои крылья.

Омега в заплыве не победил и даже в финал не прошёл. Но было ли это действительно важным? Я наблюдал только за ним, поэтому заметил: то, как тяжело он дышал, выбравшись из воды, с каким разочарованием смотрел на табло, заведомо зная, что он не стал одним из восьми лучших, как сперва свесил голову, а после улыбался, когда альфы-победители пожимали ему руку в знак признания. Я видел всё это своими глазами и хотел того же. Нет, я хотел большего.

Оказывается, мои амбиции были просто непомерны: не просто участие в национальном чемпионате, а первое место на нём. Не ради себя, хотя и это тоже, но и ради этого омеги, ради всех омег, которые всё ещё считают, что дом, быт, супруг и дети – это их вершина. Но я, Святимир Панич, взойдя на пьедестал национального чемпионата, хотел показать другим, что в действительности означает «достичь вершины».

– Свят, с тобой всё нормально? – резко повернулся к Исия, смотрящего на меня с тревогой. Он испугался, наверняка подумав, что я хочу спрыгнуть. Я и правда очень низко перегнулся за поручни, практически висел вниз головой. Димитрий, похоже, считал немного иначе, встав между нами в попытке защитить своего жениха от невменяемого омеги.

– Все отлично, – ответил, улыбнувшись. – Всё действительно отлично, – Исия, как и его альфа, вздохнули с облегчением.

– А как вы познакомились? – полюбопытствовал уже в уютном кафе, пользуясь моментом, когда альфы таки отлипли от нас ненадолго. Не то чтобы мне было действительно интересно, просто совестно. Оказывается, я спустил в канализацию целый год своей жизни, который уже не вернёшь. Забросил учебу, плавание, утратил доверие родителей и обзавёлся сомнительными друзьями, наплевав на настоящих. Осознав всё это, я мог бы прийти к выводу, что на этом моя жизнь и закончилась, так толком и не начавшись, но на сердце было слишком легко, чтобы думать о мрачном. Проще говоря, я был готов принять и объять весь мир со всеми его странностями.

– Ну… – Исия спешно отводит взгляд, наталкивая меня на мысль, что что-то в этой истории не так уж и ладно. – Нас родители познакомили. Димитрий – сын одного заказчика, с которым отец сотрудничает уже много лет.

– Брак по договоренности? Шутишь, что ли?! – понятное дело, что я завёлся с полуоборота. Подобные союзы виделись мне не просто пережитком прошлого, но и откровенным унижением. В наше время родители не выбирают пары своим детям, ну, если не считать аристократов, которые бдят свою голубую кровь, вот только у Исия родители то ли были старой закалки, то ли просто торопились пристроить сынишку-омежку под состоятельное альфье крыло. Учитывая прирождённый талант Исия к точным наукам, мне стало его искренне жаль.

– Он тебе хоть нравится? – спросил осторожно, боясь обидеть.

– Конечно нравится! – возмутился омега, начав активно размахивать руками. – Он добрый, образованный, спокойный и галантный. Не распускает руки, – я фыркнул, прекрасно понимая, что двадцатилетнему альфе бесполезно что-либо распускать при пятнадцатилетнем суженом. В нашей стране суровые законы, по которым Димитрия с одного омежьего чиха Исия могли осудить от трёх до пяти лет.

– Он хорошо ко мне относится, – выдав ещё несколько хвалебных фраз в сторону жениха, подводит черту в нашем разговоре Исия. – И будет достойным мужем и отцом. Я в этом уверен.

– А как же любовь? – ляпнул нечто неразумное, поскольку и сам ещё не задумывался о любви. Любовь для меня ассоциировалась с отцом и папой, сам же я ещё ни на одного альфу не посмотрел с чисто омежьим интересом. Просто знал, что любовь должна быть.

– Не только в любви счастье, – как мне показалось, искренне веря в это, ответил Исия, и на том наши омежьи прения пришлось прекратить.

Уплетая ананасовое мороженое за обе щёки, я не сводил глаз с Димитрия. Похоже, он и правда был хорошим человеком, с заботой и вниманием относился к Исия и вообще вёл себя достойно. Может, Исия ему тоже нравился и в его лице альфа видел примерного мужа и папу своих детей. Всё это я понимал, но без любви… В свои пятнадцать я был уверен, что без неё никак.

– Пап… – на душе кошки скребли, но, решаясь на этот разговор, я знал, что легко не будет. Но и что окажется столь сложно посмотреть человеку в глаза, как-то тоже не ожидал.

Между мной и папой всегда были тёплые, доверительные отношения. Ну, по крайней мере до тех пор, пока я сам не отдалился от семьи. А ведь раньше я даже не задумывался над тем, что и папе может быть тяжело с таким мной. В смысле не с фриком с суицидальными наклонностями, а с не совсем омегой.

Наверняка все его друзья, знакомые и просто коллеги по работе рассказывали о своих детях, показывали их фотографии, сетуя на то, как они быстро повзрослели и вот-вот выпорхнут из родительского гнезда, а моему папе, скорее всего, в такие моменты было весьма неловко. Ему не то что рассказывать было нечего, просто заикаться обо мне таком, скорее всего, было стыдно.

– Что, милый? – папа поднимает на меня усталый взгляд, продолжая медленно нарезать овощи.

В тот миг я ужаснулся: передо мной был Радован Панич, но и не он одновременно. Похудевший, осунувшийся, с обширными тенями под глазами и потускневшим, утратившим свой прежний, нежно-теплый оттенок запахом. Да, в последнее время у папы было много работы, и благодаря их с отцом труду мы сейчас могли себе позволить намного больше, чем, скажем, пять лет назад, но этого омегу истощила не усталость. Это сделал я – его сын. Единственный и неблагодарный.

– Прости… – прошептал, вот честно совсем не собираясь плакать. В итоге не только зарыдал, но и на колени рухнул. То, что телосложением я не похож на омегу, ещё не означает, что омега не живёт внутри меня. После я, конечно, больше не поддавался подобным порывам, но тогда не знал иного способа выразить своё раскаяние. Не мог подобрать слов для того, чтобы передать, как мне жаль.

– Господь Триединый! – папа бросает и свою нарезку, и уже кипящие на плите кастрюли и падает на колени подле меня, обнимая и баюкая в своих объятиях, словно ребёнка.

– Что случилось, Мир? – спрашивает встревоженно, прижимая мою глупую голову к своей отеческой груди, в которой учащённо бьётся безмерно любящее меня сердце. Я улыбнулся: пятнадцать лет уже прошло, а мои родители, бывало, всё ещё спорили о том, как же меня нужно было назвать – Святислав или же Любомир.

– Много чего, пап, – отвечаю, хлюпая носом, – причём по моей вине. Но я обещаю, пап… Слышишь? – чуть отстраняюсь, дабы посмотреть папе в глаза, но и не выскользнуть из его придающих уверенность объятий. – Я обещаю тебе, Радован Панич, что ты ещё будешь гордиться своим сыном, стоящим на пьедестале национального чемпионата.

– Нет, – папа категорично качнул головой, и я мог бы подумать, что он не прощает меня, если бы не заметил, как дрогнули его губы, – не национального, а олимпийского.

– Ну, для олимпийского я уже слегка староват, – в тот момент я ещё раз подумал о том, что упустил столько возможностей из-за своей глупости, успокоив себя тем, что их, возможностей, будет ещё больше. В будущем. И я непременно воспользуюсь каждой из них.

========== Часть 3. ==========

Шестнадцатый год моей жизни оказался весьма насыщен событиями. Проще говоря, со мной, да и не только, произошло много чего занятного.

Чреда взаимосвязанных событий началась с того, что я вернулся в плавательную секцию. И не просто вернулся, а начал прилагать максимум усилий для того, чтобы стать профессионалом. Я запомнил того омегу с национальных и даже какое-то время следил за его карьерой. Он достиг многого, но звездой мирового класса так и не стал, в итоге став на тренерскую стезю, а вот я сдаваться не собирался.

– Отличный результат, Свят! – выбравшись из воды, сдержанно кивнул тренеру в ответ. Да, внутри всё трепетало, ведь я, омега, только что уделал троих альф на стометровке вольным стилем, но расслабляться я себе не позволял. И пусть, чертыхаясь, они смотрят на мою обнажённую широкую спину, покрытую капельками воды, и подтянутую попу в облегающих плавках до колен. Я ещё и шапочку демонстративно сниму, позволяя своим густым тёмным волосам лечь мне на плечи. Да, миниатюрным красавчиком я не стал, но и уродом отнюдь не был. Найдётся на меня, как говорят, покупатель, – будем на него посмотреть с высоты своего метра девяносто, а не найдется… У меня был спорт и большие планы на будущее, так что на заморочки подобными глупостями времени почти не оставалось.

– Мерзость! – зло сплёвывает один альфа, проходя мимо меня. Ну да, обидно, вот только настолько глубоко внутри, что внешне по мне и не скажешь. Я высокий, крепкий, пышущий здоровьем, силой и жизнерадостностью омега, душа и сердце которого закрыты для всех.

– Самое отвратительное, что он пахнет как омега, – брезгливо кривится второй.

– Причём даже получше некоторых омежек-конфеток, – вставляет и свои пять копеек третий, подмигивая мне.

Делаю вид, что мне всё равно, но на самом деле мне весьма неприятно. Альфы правы: единственное, что мешает мне чувствовать себя полностью свободным – это запах. Он, какими бы гелями и парфюмами я ни пользовался, сразу же выдавал во мне омегу. Да, не все альфы реагировали на меня так, как эта троица, некоторые даже пытались ухаживать, вот только все они сдавались, столкнувшись либо с моими омежьими требованиями к полу противоположному, либо с мнением окружающих. А мнение у большинства стадное: раз на других омег не похож, значит, гены у Святимира Панича порченые, так что и детки у такого нормальными точно не будут.

Досадней бесплодности моих попыток замаскировать собственный запах была только течка. В шестнадцать лет уже познаёшь абсолютно все её «прелести». Проще говоря, хочется, чтобы тебя подмял под себя сильный альфа, залюбил до звёзд перед глазами и повязал узлом, да и меткой можно… Было бы. Я исключением не был, хотя подобные желания сильно меня смущали.

Изматывать воздержанием свой организм во время течек было глупо и, как говорил мой папочка, омежьего здоровья не прибавляло. День, когда мы с папочкой ходили в секс-шоп за набором для девственного омежки, я не забуду до конца своих дней. Особенно глаза продавца-альфы после фразы моего папочки: «Мне бы ребёнку фаллоимитатор подобрать». Даже в столь щекотливом деле Радован Панич не опускался до жаргонного лексикона.

– Свят, ты лучший! – на шее у меня повис ещё один, такой же отчаянный, как и я, омега, пылающий страстью к плаванию, но не стремящийся к профессиональным достижениям. Я, признаться, подозревал, что в секцию он пришёл вслед за нравившемся ему альфой. – Уверен, что тебя включат в состав команды для участия в межшкольных.

– И не сомневайся, – задорно щёлкнул мелкого – а этот омежка и вправду был чуть ли ни вдвое меньше меня – по курносому носу, даже не подозревая, что уже через пару недель весь мой оптимизм пойдёт прахом.

– Какого чёрта?! – иногда я пользовался своим ростом и телосложением, чтобы произвести нужное впечатление. Как, например, сейчас, когда я навис над угрюмым тренером, упершись ладонями в его стол. – Какого чёрта, спрашиваю, меня нет не только в списке на эстафету, но и вообще в составе команды?!

– Святимир, – тренер поднялся. Неуютно, видать, сука, себя чувствовал, смотря на меня снизу вверх, а лучше бы виновато, – да, твоя кандидатура рассматривалась спортивным комитетом, но утверждена не была.

– Почему?! – рявкнул, грохнув кулаком по столу. И настроение, и настрой у меня были не ахти, гормональные всплески в преддверии течки делали меня… отчаянным, а характером я от рождения скромным и кротким не был.

– Твои показатели, конечно, хороши, но по сравнению с результатами других… – хватило пары секунд втирающего мямленья, чтобы я опять сорвался.

– Стометровку вольным лучше меня не плывёт никто, и вы прекрасно об этом знаете, тренер!

– Знай своё место, мальчишка! – в тот миг я ощутил силу духа настоящего альфы. Не просто одноклассника-альфы, альфы, прошедшего мимо, пытающегося обратить на себя моё внимание альфы. Я ощутил дух свободного, сильного, разгневанного самца, и у меня дрогнули поджилки. Нет, перед альфой на колени я не грохнулся, не сбежал, поджав хвост, и даже не заскулил виновато, но мигом замолчал и взгляд отвёл. Сама природа не позволяла мне противиться воле альфы, и это действительно было обидно.

– Свят… – тренер, взяв себя в руки, медленно выдыхает. – От твоего запаха уже сейчас мне, взрослому альфе, крышу сносит, а что в течку будет? Ты об этом подумал? Сомневаюсь, что на межшкольных по плаванию будет участвовать ещё хоть один омега. Только альфы: школьники, их тренеры и даже судьи. Понимаешь?

– Она закончится до соревнований, – буркнул, пунцовея. Вот только смутило меня не то, что посторонний альфа свободно рассуждал обо мне и моей течке, а то, что он сказал о своей крыше. Сомнительная лесть, конечно же, но чертовски приятная. Мой запах, даже несмотря на мою далеко не омежью внешность, и правда нравился многим альфам.

– Но быть омегой до начала соревнований ты не перестанешь, – вскинув голову, воззрился на тренера столь недоумённо, словно тот только что открыл мне неподложную истину. Хотя так и было, ведь до того момента я свято верил в то, что «омега» – это всего лишь статус, а не клеймо.

– Послушай, Свят, у тебя и правда отличные показатели, – и вздох у моего тренера был такой, что мне сразу же стало понятно, что и ему не нравится загораживать своей спиной закостенелый спортивный комитет, – и если бы ты был альфой. Хотя бы бетой…

– Но я омега, – перебил мужчину, дабы тот перестал изворачиваться, пытаясь смягчить правду. – Я понял, тренер. Спасибо, – в тот день я впервые задумался над тем, что мой статус омеги мне мешает.

Чуть позже, уже после окончания межшкольных, наш дом посетили сразу две вести. Как водится, хорошая и плохая. Хорошая началась примерно так.

– Ты! – папочка вламывается на кухню, где мы с отцом завтракаем, никого, собственно, не трогая, в одном банном халате. – Это ты во всём виноват, старый кобель!

Я подавился тостом. Во-первых, мой отец в свои сорок был красивым и подтянутым мужчиной без нити седины в светлых волосах. Во-вторых, за все шестнадцать лет своей жизни я ни разу не застукивал отца на чем бы то ни было непристойном. Более того, смотря на моих родителей, я готов был доказывать, что течек у папы нет, а меня самого зачали целомудренным поцелуем, правда, умолчав о том, что родители довольно-таки часто остаются на ночь в домике, доставшемуся отцу после смерти его опекуна.

– Что случилось, дорогой? – отец даже не думал отвлекаться от утренней газеты, только взгляд быстрый на папочку бросил. Горящий такой взгляд, словно предвкушающий, а уголки его губ, и это точно, дрогнули в сдерживаемой улыбке.

– Это ты, Кристиан, спрашиваешь меня, что случилось?! – я втянул голову в плечи и съехал по стулу как можно ниже. Папочка редко называл отца полным именем, но если он это делал, то действительно был очень на него зол. – Сам всё спланировал-подстроил, а теперь в кусты?! Аферист!

– Аферист? – отец откладывает газету, залпом допивает свой кофе и невозмутимо смотрит на супруга. Щёки у папочки раскраснелись, а ведь ещё с утра он был бледен, как мел, к завтраку приобретя красочный зеленоватый оттенок. – И что же я, по-твоему, подстроил-спланировал, любимый?

– Это! – папа нервно взмахивает тестом на беременность прямо перед носом у своего довольного донельзя мужа. – Я не поддавался на твои уговоры родить второго ребёнка, и ты мне его подстроил!

– Так ты беременный, дорогой? – отец улыбается ещё шире, причём явно наигранно, ибо как альфа даже не сомневался в том, что его план удался. – Спасибо, любимый. Я очень рад.

Отец поднимается, пытаясь приобнять папочку. Точнее, пытается к нему подступиться, дабы обнять, на что Радован Панич отвечает категоричным, отрицательным фырком. Я же озадаченно лохмачу волосы, будучи удивлённым вот таким вот поворотом событий. Шестнадцать лет я был единственным ребёнком в семье, и тут мне сообщают, что у меня появится братик. Маленькое существо, которому родители будут уделять всё своё внимание, за которым мне придётся присматривать и с которым мне придётся всем делиться. Что я почувствовал в тот момент, когда осознал всё это? Радость – большую и необъятную.

– Радован, ну почему ты психуешь? – отцу всё никак не удаётся успокоить уже едва ли не плачущего папочку. – Это же новость такая, что тут только радоваться нужно.

– Потому что, – ворчит мой несговорчивый родитель, отворачиваясь. – Потому что, когда наш мальчик пойдёт в школу, мне будет уже сорок пять, и на праздничной линейке рядом со мной, старым и некрасивым, будут стоять молоденькие папочки-омежки, строя тебе, моему видному супругу, свои блудливые глазки.

– Господь Триединый, что за вздор! – отец рассмеялся и даже я фыркнул. – Какие могут быть молоденькие о-папочки, если рядом со мной будет мой драгоценный, неподражаемый, любимый супруг? Это всё гормоны, Рад, – отцу таки позволили обнять себя, правда, осторожно, всё ещё дуясь, а у меня от увиденного резко защемило в груди.

– Гормоны, – страдальчески шепчет папочка. – Я уже и забыл, что такое беременность и каковы её прелести. Великие Небеса, Крис, нам под стать уже внуков нянчить, а мы всё туда же – в омут.

– Справимся, дорогой. Вместе, – отец крепко обнял папочку и поверх его плеча посмотрел на меня. Я кивнул ему в ответ, благодаря за то, что он отвёл в сторону тему о внуках. Возможно, уже тогда отец подозревал, перед каким фактом я собираюсь поставить своих родителей. Возможно, поэтому в нашей семье и появится ещё один ребёнок. А возможно, всё это было намёками для меня, тогда ещё не до конца уверенного в правильности своего выбора.

Плохая новость состояла в том, что в то лето вместе со своим юным супругом, так и не успевшим родить наследника, трагически погиб король Датский. Казалось, нас, народ Сербии Единой, это событие задеть как бы и не должно было бы. Других и не задело, разве что по чисто человеческим меркам, а вот жизнь нашей семьи оно перевернуло с ног на голову.

В Европе осталось не так уж и много держав, которые всё ещё сохранили былой государственный лад. Одной из них и было Датское королевство, в котором реальная власть принадлежала не только парламенту, но и королю, да и сам парламент состоял из Нижней и Верхней палаты. Вот во второй наследственно и заседал весь цвет датской аристократии.

Все эти факты я навожу, сводя их к тому, что за неимением прямых наследников пустующий трон занял дядя покойного короля. Так вот этому дяде, а ныне королю Датскому, мы и приходились дальними, не совсем чистокровными и абсолютно незаконнорожденными родственниками.

Панич – это фамилия моего папочки, полное же имя отца – Кристиан Эстридсен. Думаю, добавлять к этому то, что в Датском королевстве уже более трёхсот лет правила династия Эстридсенов, не имеет смысла. Впрочем, как внебрачный ребёнок Кристиан Эстридсен своим отцом признан не был и, к слову, сам желанием официально быть представленным высшему свету не горел. Отцу было хорошо с нами, своей семьей, я же так и вообще никоим боком не относил себя к датским аристократам, а вот король Эрик посчитал иначе, буквально потребовав к себе двоюродного племянника.

Папа был категорически против переездов и уж тем более столь крутого поворота в жизни нашей семьи. Кроме фамилии моему отцу возвращали и титул, и земли, и место в парламенте, к тому же собирались навесить какую-то там руководящую должность на судостроительном заводе и ещё так кое-что, по-минимуму да на максимум.

Уже когда были оформлены все документы, папа, пребывающий на третьем месяце беременности и нервничающий по всякому поводу и без, опять упёрся, поминая проклятие семьи Эстридсен. За последние десять лет погибло восемь членов датской королевской семьи, из-за чего в народе и стали шептаться о том, что кто-то из Эстридсенов навёл на свою семью рок. Конечно же, докопались до истории о романе племянника тогдашнего короля с горничным-эмигрантом и о плоде их запретной связи.

Папа негодовал из-за многочисленных статей в прессе, будто король Датский, признав незаконнорождённого родственника, пытается избежать новых трагедий в королевской семье. Отец же папу успокаивал, пытаясь пояснить, что раз редакторы платят своим работникам зарплату, значит, им надо о чём-то писать, а для нас, Паничей, это был шанс, которым не стоило пренебрегать ради детей. А я, на то время тоже уже официально признанный отпрыск побочной ветви Эстридсенов, таки принял решение, о котором не сожалею и по сей день.

Мы были уже на чемоданах. Точнее, меньше чем через две недели мы должны были ехать туда, где нас ждал новый дом, новая семья, да и вообще новая жизнь в принципе. Папочка, пережив первый триместр и чуть успокоившись, теперь сетовал на то, что придётся бросать работу, на которой его только недавно повысили, новую квартиру, которую мы и обжить-то толком не успели, и, конечно же, друзей, которых теперь и в гости даже позвать никак. При этом папа отказывался ото всех выгод жизни аристократа, поминутно ворча о том, сколь ужасно звучит «Радован Эстридсен», словно на породистую лошадь нацепили ослиное седло.

Именно такой момент, когда родители сидели в гостиной и думали над тем, что делать с квартирой, я и выбрал, чтобы, так сказать под шумок, кардинально поменять свою жизнь ещё раз.

– Пап, отец, – они сидели – я стоял, чувствуя, как стремительно начинаю краснеть, потеть и дрожать, да и родители что-то почувствовали, напряжённо замолчав, – я хочу стать бетой, – это был шаг в пропасть, который я делал осознанно, решительно и не оглядываясь назад.

– Кристиан, я рожаю, – бледнеет папочка, хватаясь за живот.

– На пятом месяце? – отец спрашивает скептически, но он никогда не относился халатно к здоровью своего любимого мужа. Просто хорошо знает папочку. Впрочем, как и я.

– Пап, подожди, – примирительно приподымаю руки. Наверняка вовремя, потому как папочка уже сверлит меня прищуренным взглядом, явно обещающим добротную порку армейским ремнём отца. – Дай мне сперва объяснить.

– Ну, попробуй, – знал, что папочка будет непоколебим, потому не стушевался и не отступил. В конце концов, я уже всё взвесил и продумал.

– Я прошу вас дать мне разрешение на инъецирование битостерона. Пока остаюсь омегой, так и буду натыкаться на закрытые по причине предвзятости двери, ведущие в профессиональный спорт. Статус беты же даст мне шанс достичь тех целей, которые я перед собой поставил, но после, обещаю, я снова вернусь к омежьей жизни.

– Вернёшься? – папочка, хмурясь, выглядит столь грозно, что я пячусь, но упрямо не отвожу взгляда. – И сколько же месяцев или лет ты собираешься сидеть на подавителе?

– Пока не стану призёром национальных, – произношу… скорее упрямо, чем уверенно.

– А если на этой уйдёт десяток или два лет? – не уступает папочка, задавая очень… хлёсткий вопрос. – Этот препарат и за пару месяцев инъецирования может привести к необратимым изменениям в твоём организме. Играясь в бету, ты можешь стать ею на самом деле. Ты это понимаешь, Святимир Панич?

– Понимаю, – отвечаю со вздохом. Да, я сильно рискую своим здоровьем, но мне кажется, что не напрасно. Иногда стоит идти на жертвы. Когда они оправданны. Мне моя кажется более чем аргументированной, да и не жертва это, учитывая то, что моя личная омежья жизнь стояла на стабильном нуле и вряд ли в ближайшем будущем собиралась сдвинуться с мёртвой точки.

– А мне вот кажется, что нет. И «нет» – моё окончательное слово.

Я и не надеялся, что папа даст добро, но он даже не поинтересовался, почему именно сейчас. Раньше я сомневался потому, что все знали, что я – омега, и даже если бы я начал инъецировать подавляющий мои омежьи гормоны препарат, на меня всё равно продолжали бы смотреть как на омегу, только теперь ещё и шизанутую. Да, стань я бетой чуть раньше, моё положение только ухудшилось бы, но этот переезд показался мне шансом начать новую жизнь. Пусть как бета, зато полный решимости, уверенности в себе и без груза «неправильного омеги» на плечах.

– Пап…

– Я знаю, из-за чего тебе в голову взбрела подобная глупость, – резко перебивает папочка, плотно переплетя пальцы в замок. Ему тоже нелегко, но мне кажется, что он мог хотя бы попытаться меня понять. – Это из-за той истории с недопуском до соревнований, так?