Текст книги "Реабилитация (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Широкая роскошная кровать, до этого безраздельно оккупированная Измайловой, этой ночью наконец прошла проверку на прочность.

***

Телефонный звонок раздался в тот момент, когда Ира, разомлевшая после теплой ванны с душистой пеной, устраивалась за столом с бокалом вина. Первым порывом было проигнорировать навязчивую трель, а еще лучше – совсем отключить мобильный, без лишних слов куда подальше послав все и всех. Со вздохом нажав на кнопку приема, Ирина поднесла телефон к уху.

– Выгляни в окошко, – раздался неопределенно-бесцветный голос, и тут же полились гудки. Зимина недоуменно посмотрела на телефон и пожала плечами: псих какой-то. Поднялась, чтобы задернуть шторы, машинально глянула вниз и тут же отшатнулась, прижимаясь к стене. Внизу на улице черный “Мерседес” пылал как факел, сыпались стекла из окон первых этажей, слышались крики, истошный вой сигнализации. Ноги отчего-то налились тяжестью, и Ира неторопливо опустилась на пол, тупо рассматривая надрывавшийся от звона мобильный. Замедленным, неловким движением протянула руку, принимая звонок.

– Понравился фейерверк? А забавно было бы, нажми мы кнопочку чуть позже, этак часов в восемь утра?.. Зря ты со мной тягаться вздумала, крестная мама…

Пименов. Сука. Ира с бессильной яростью уставилась на замолчавший аппарат и, встряхнувшись, все еще подрагивающими пальцами набрала номер.

– Ткачев, спишь?

– Это кто? – сонно-размякший голос с нотками недовольства, какое-то бормотание фоном. Да уж, его “очередная выдающаяся” вряд ли безудержно рада ночному звонку… Ирина подняла взгляд на циферблат настенных часов и хмыкнула: ровно час ночи.

– Зимина! – представилась, словно окатив холодной водой.

– Ирин Сергевна, что случилось?! – Вот теперь в голосе ни намека на сонливость – вряд ли начальница разбудила бы его среди ночи, чтобы поболтать за жизнь.

– Пименов звонил. Угрожал. А за пару минут до этого моя машина взлетела на воздух, – Ира вздохнула, поудобнее устраиваясь на полу.

– Твою же ж!.. – эмоционально выдал Ткачев. – Ирин Сергевна, я сейчас буду! Дверь только никому не открывайте, хорошо?..

– Хорошо, – эхом откликнулась Ира, прислонившись затылком к стене и выпуская из пальцев мобильный.

– Пашенька, ты куда? – недовольная симпатичная мордашка высунулась из-под одеяла, в то время как Ткачев безуспешно пытался найти завалившуюся куда-то футболку. Отвратительно-пробирающе, словно ножом по стеклу, резануло это недовольно-приторное обращение, а заведомо провальная необходимость что-то объяснять и вовсе заставила скривиться. Что он мог объяснить? Что готов среди ночи по звонку какой-то женщины срываться невесть куда? Ни одна даже самая понимающая девушка уж точно не сможет спокойно реагировать на подобное. Паша устало поморщился, нашаривая в кармане куртки ключи от машины; швырнул на кровать платье.

– Собирайся, мне нужно срочно уехать.

– Ты что, хочешь выгнать бедную девушку на улицу среди ночи? – капризно надула губы девица.

– Вызову тебе такси, – на ходу пообещал Паша, подталкивая красавицу к выходу из спальни. Снова досадливым раздражением отозвалась мысль, насколько все могло быть проще: не надо никому ничего объяснять, оправдываться, оберегать неприкосновенно-личное. Ткачев вдруг понял, что уже не испытывает былого азартного интереса, неодолимого влечения, даже банального любопытства. Он всегда считал, что каждая женщина удивительна и неповторима по-своему, от этого и не мог удержаться узнать и разгадать любую более-менее зацепившую. А сейчас, не в силах выдержать больше одной встречи, Паша с непонятным оцепенелым равнодушием смотрел на еще одно смазливое личико и задавался вопросом: а нахрена это все, собственно? Лица, фигурки, голоса, манеры, имена сливались в смутное, расплывчатое бесцветье, не пробуждавшее никаких эмоций, лишь усиливая накатывающую скуку и полное, всепоглощающее безразличие…

Когда Ткачев очутился у дома Зиминой, во дворе уже вовсю кипела работа. Обнаружились и дежурный опер из отдела, и эксперт, и даже патрульные, не считая сбившихся в кучку прохожих. Ирины Сергеевны видно не было, и Паша, бесцеремонно растолкав зевак, пробился к подъезду, почти бегом поднимаясь по лестнице. При виде приоткрытой двери сердце отчего-то испуганно ухнуло вниз, хотя бояться было как минимум глупо – что могло случиться за то время, что добирался после звонка, наплевав на все существующие правила дорожного движения?

– Ирин Сергевна…

Зимина, сидевшая за столом, моментально вскинула глаза, и Пашу словно ледяным сквозняком обдало обессиленной измученностью всего облика. Отметил чуть подрагивающие как от озноба плечи, обтянутые светлой пушистой тканью халата, небрежно забранные заколкой растрепавшиеся волосы и впился ногтями в ладонь, перебарывая бурлящую внутри ярость и совершенно нелепый, непозволительный порыв схватить начальницу в охапку, прижимая к себе, – устроившаяся напротив полковницы Вика вряд ли бы поняла подобный всплеск эмоций.

Паша молча опустился на свободный стул и, глядя на нервно сжимающиеся и разжимающиеся тонкие пальцы, решил, что этой ночью отсюда никуда не уйдет.

========== Исповедь полковника ==========

Это было откуда-то из детства – далекого, забыто-уютного, пахнущего теплой душистой выпечкой, звенящего фарфором расписных чашек и блюд, убаюкивающего мерным стуком дождя по стеклу, когда хочется поудобнее свернуться под одеялом и никуда не вылезать, но ароматы с кухни такие аппетитные, и так по-домашнему гремит посуда, и так интересно, что в этот раз ждет на столе – может быть кружевно-тонкие, чуть хрустящие блины, может, большой мягкий пирог с кисловато-сладкой начинкой из клюквы и аккуратной решеткой из теста сверху, а может – восхитительно-горячие пышные оладьи, к которым целый набор добавок – густая тягучая сметана, варенье – и вишневое, с приторно-сладким сиропом и крупными ягодами, и малиновое, с мелкими косточками и сладковато-дразнящим запахом…

Ира, потянувшись в полусне, кое-как достала до недовольно надрывающегося будильника и, прервав надоедливый звук, с трудом приподнялась на кровати. Глаза слипались немилосердно, по всему телу разливалась дикая слабость, вызывая только одно желание – рухнуть обратно на постель, укутываясь в одеяло, и не просыпаться как минимум до обеда. Сердито отшвырнув подушку, Ира с трудом соскребла себя с кровати и босиком, натыкаясь спросонья на попадающиеся на пути предметы, добралась до ванной. Побрызгала в лицо ледяной водой, вздрагивая от холода; мрачно взглянула в зеркало, отражавшее и болезненно-зеленоватую бледность, и темные круги под глазами, и особенно резко обозначившиеся морщины, криво усмехнулась: да уж, с таким видом нечего бояться домогательств со стороны зачастившего в гости подчиненного…

На кухне Ирина Сергеевна появилась во всеоружии: тщательно-строгая прическа, идеально выглаженная форма. Паша отметил, что, несмотря на теплое утро, рубашка на ней была с длинными рукавами, а при взгляде на умело подкрашенное лицо, все равно выдававшее нездоровый вид, внутри снова что-то мучительно дернулось, как от разряда тока по оголенным натянутым нервам.

– Это еще с чего вдруг? – хмыкнула начальница, заметив расставленные на столе тарелки и чашки.

– А вы что, принципиально не завтракаете? – улыбнулся Паша, разливая кофе. Ира неопределенно дернула плечом и отломила вилкой кусок творожной запеканки, вновь отдавая должное кулинарным талантам Ткачева – блюдо удалось на славу.

– Запеканка со сгущенкой… Прям пионерлагерь какой-то.

– Пионерлагерь это хорошо… Четырехразовое питание, костры, песни под гитару, соблазнительная вожатая, – с мечтательной хитрецой протянул Паша.

– Дурень, – фыркнула Зимина и, не сдержавшись, рассмеялась. Вдруг подумала, как это, наверное, дико: так легко и непринужденно чувствовать себя в компании своего несостоявшегося убийцы, человека, имеющего полное право ее ненавидеть и вряд ли способного когда-нибудь простить и отпустить все произошедшее. Но, день за днем находясь в его обществе, проводя вместе вечера, раздавая какие-то указания, обмениваясь шутками, Ира все больше привыкала к его присутствию, все старательней уверяла себя, что давнее и не очень прошлое – всего лишь дурной, чудовищный сон, а на самом деле есть только то, что сейчас: его неотступный, внимательно-обеспокоенный взгляд, заученно-скомканное “ИринСергевна” и всегда протянутая для помощи крепкая сильная рука. И так ли уж важно все остальное?

– С этой падлой Пименовым что делать будем? Добровольно-то он вряд ли признается, да и адвокатов наверняка подтянул на всякий случай, – Паша, убирая со стола, заметил, как начальница напряглась при упоминании ночного происшествия, а выражение лица стало недобрым, даже хищным – от недавней расслабленной шутливости не осталось следа. Да уж, зря этот тип надумал объявить войну самой Зиминой, костей теперь не соберет…

– Будем действовать его же оружием. Взорвал мою машину? Пусть копит деньги себе на новую. Придумает еще что-нибудь – ответим тем же. Напугать он меня вздумал, сволочь!.. И под наблюдение бы его взять, зацепить чем-то серьезным, чтобы уже не отмылся. Попрошу Фомина с Исаевым за ним проследить. Да, Паш, ты прости, что вчера тебя дернула… Опять наверное тебе личную жизнь обломала?

– Ерунда, – пожал плечами Паша.

– Ерунда что дернула или личная жизнь ерунда? – усмехнувшись, уточнила Ирина Сергеевна.

– И то, и другое, – расплылся в улыбке Ткачев. Взглянул на часы и спохватился: – Что-то мы уже, по-моему, опаздываем, Ирин Сергевна…

– Начальство не опаздывает, – назидательно заметила Ира уже в прихожей, надевая туфли.

– … Начальство просто очень долго собирается, – нахально закончил Ткачев, ловко увернувшись от подзатыльника. – Ирин Сергевна, я сегодня вас отвезу обратно? А то не нужно вам сейчас одной… – добавил поспешно, заметив, как на лицо начальницы наплывает мягко сказать обалдевшее выражение.

– Может, мне тебя на ставки водителя, охранника, повара и массажиста устроить? – съехидничала Зимина и ощутимо ткнула опера кулачком в бок: – Пошли уже, опоздаем!

***

Возникшая странность сразу заставила забеспокоиться и насторожиться – в подобные совпадения Ткачев никогда не верил и теперь раздумывал, стоит ли ставить в известность начальство. Все-таки не решившись утаивать информацию, подхватил несколько бумажек и неуверенно заглянул в кабинет:

– Ирин Сергеевна, можно?

– Что еще хорошего случилось? – со вздохом отозвалась Зимина, отвлекаясь от бумаг. – Чего взмыленный такой?

– Да я тут… – помявшись у двери, Паша приблизился к начальственному столу, положил перед Ириной Сергеевной распечатки. – Вы когда просили Пименова пробить, я решил копнуть как следует, ну там звонки, счета…

– Не тяни!

– В общем, вот, – Ткачев указал пальцем на подчеркнутые маркером строчки, – с кем он созванивался после того, как вы… ну, в содействии отказали. А спустя несколько дней со счета одной фирмы был сделан перевод на другой счет, который принадлежит…

– Вот сволочь! – гневно вспыхнула Ира, увидев знакомую фамилию. – А я думаю, че он объявился! Вину искупить, все исправить, как же! Интересно, сколько ему Пименов приплатил, за “посредничество”? Еще и Сашку впутал, мерзавец! И мне бы потом не доказать, что я понятия не имела ни о какой взятке! – Ирина Сергеевна добавила еще парочку крепких выражений и наконец тяжело, раздраженно выдохнула, пытаясь успокоиться. – Спасибо, что сказал, Паш.

– Да не за что, – бросил Ткачев и, заметив, что начальница погрузилась в явно невеселые раздумья, уже привычно спросил: – Может, помощь нужна?..

– Да я вам точно говорю, он ее трахает! Думаешь, просто потрещать по десять раз на дню в кабинет забегает? Сегодня вон вообще вместе приехали, это че, совпадение?

– Какое “вместе”, ты обдолбался, что ли? Она пешком пришла, одна…

– Да я тебе говорю, своими глазами видел, как она за два квартала из его машины вышла! Шифруются, е-мое.

– Не, бред какой-то! Он вон половину отдела перетрахал, девки одна другой краше, а тут это! Это ж сколько выпить надо, чтобы на нее встало? – развеселая компания из ППС-ника и двух оперов разразилась похабным хохотом.

– А че, я б не отказался, – протянул один. – Ради, так сказать, привилегий…

Паша, сворачивая к курилке, краем уха уловил веселую болтовню, слух зацепился за знакомую фамилию – кто-то припомнил некогда допущенного к начальственному телу Глухарева, другой не преминул отметить “сучий характер” и “явно недотрах”. Тяжелая, давящая волна душащей злости прокатилась по позвоночнику, отозвалась ледяным покалыванием в кончиках пальцев, вспыхнула темной пеленой перед глазами. Даже не вдумываясь, откуда такая реакция на идиотские сплетни не обремененных умом типов, Ткачев шагнул вперед, моментально попав под обстрел любопытных взглядов. Словно невзначай, проходя мимо самого говорливого, ощутимо впечатался плечом, невольно заставив попятиться. Не дождавшись ответа на откровенную провокацию, обвел компанию хмурым взглядом и молча прошел мимо, с непонятной оскорбленной яростью подумав, сколько еще подобных придурков найдется в отделе.

***

– Ткачев, да ты меня прям балуешь. Массаж, завтраки-ужины… Смотри, привыкну, не отделаешься от меня потом, – со смешком пригрозила начальница и, повернувшись к Паше спиной, принялась нашаривать рубашку. Ткачев рассматривал хрупкие выступающие косточки, светлую, шелковисто-тонкую кожу, – на нее даже смотреть было больно и страшно, не то что дотрагиваться. Это была сейчас не полковник Зимина – в строгой форме, скрадывающей очертания фигуры; недовольно вздергивающая бровь, громыхающая холодной яростью и неоспоримостью приказов. И даже не та измотанная, по любому поводу взрывающаяся, безжалостная Ирина Сергеевна, которой уже некого и нечего бояться. Только сейчас вдруг полоснуло мыслью, сколько невероятной силы заключено во внешней беззащитности, от которой почти испуганно замирает сердце – ну откуда столько железности?

– Ирина Сергеевна, расскажите мне, – Паша и сам не понял, как это у него вырвалось, не говоря уж о том, откуда вдруг возникло это любопытство, меньше всего похожее на здоровое. Поудобнее устроился на пушистом ковре, прислонившись спиной к кровати, протянул начальнице стеклянную чашку с зеленым чаем со стоявшего рядом подноса.

– Рассказать что? – приподняла бровь Зимина, настороженно взглянув на него.

Паша помолчал, не решаясь озвучить, не представляя, как начать – слишком личная была тема, а самое главное, если смотреть правде в глаза, совершенно его не касающаяся; но удержаться не смог.

– Дело ведь не в том… точнее, не только в том, что он вас тогда бросил? Ваш муж.

– Муж… Объелся груш, – процедила Ира, неосознанно крепче сжимая чашку. – Не были мы с ним женаты. А с чего это ты вдруг спросил? Зачем?

Паша пожал плечами, отвечая на последний вопрос: он и сам не знал, зачем, ведь дело было не в банальном любопытстве. Точнее, не только в нем.

– Вы слишком болезненно реагируете, даже спустя столько лет. Этому должна быть причина. Та, о который вы, похоже, не рассказали никому. Я прав?

Ира отвела глаза, уставившись в чашку; смотрела, как со дна медленно поднимаются чаинки, как качается на поверхности веточка мяты. Давно забытая, горькая, маятником в груди раскачивалась обида, непонимание, унижение, как будто все случилось совсем недавно. Никому. Она действительно никому не рассказывала об этом – ни тогда, семнадцать лет назад, ни когда-нибудь потом: слишком унизительной оказалась вся правда.

– Как все было? – Паша протянул руку, осторожно сжимая худые, до боли стиснутые пальцы.

Как все было… Поначалу все было красиво, как в карамельно-слащавой мелодраме в радужных тонах. Были и замерзшие розочки в хрустящем целлофане, и залитые вечерними огнями заснеженно-загазованные улочки, и долгожданные неловкие поцелуи на задних рядах кинотеатра, пока на экране крутили какую-то ерунду… Бойкая хохотушка Ирочка, которую, несмотря на отличную учебу, никому бы не пришло в голову назвать “синим чулком”, к своему возрасту, оказывается, имела совсем скудный опыт общения с противоположным полом, так что Игорю не пришлось идти на лишние ухищрения: о многом ли думается, когда так сладко кружится голова и дрожат колени?..

Розовые очки треснули стеклами внутрь. Игорь, торопливо и жалко бормоча что-то невнятное, только натягивал куртку в прихожей, а Ира, застывшим взглядом смотря на качающееся пламя свечей, уже с удивительной четкостью осознала: это конец. Просто увидела этот мечущийся взгляд с долей досады и отвращения и поняла: он не придет ни завтра, ни послезавтра. Старательно приготовленный ужин полетел в мусорное ведро, а пол-бутылки вина разлились по венам тяжелым, туманящим жаром – в этот момент Ира меньше всего беспокоилась о своем положении, придавленная разочарованием словно могильной плитой.

Телефонные звонки в квартире больше не раздавались, на лекциях Игорь держался подальше, в коридорах отворачивался и прятал глаза. Решился только раз, когда случайно остались одни в аудитории: Ира, мучимая жутким приступом токсикоза, боялась даже открыть глаза, не то что подняться. И словно пощечиной, сквозь наплывающую дурноту, ударило обыденным, деловитым вопросом:

– Когда аборт?

Наверное, что-то было такое в ее лице, в глазах, что Игорь отступил, сжался, замямлил о том, что не стоит губить будущее, что сейчас не время, что дети у нее еще обязательно будут. Как ей хватило сил сорваться с места и выскочить за дверь, подальше от пропитанных расчетливо-бытовым цинизмом слов, Ира и сама удивилась – хронически пытавшая слабость впервые вдруг отступила.

Никаких иллюзий не осталось в помине: Ирина не обвиняла, просто мысленно на имени трусливого любовника был поставлен несмываемый безжалостный штамп. Но то, что узнала после, даже ее повергло в шок: сбежавший от ответственности Игорь оказался еще циничней и гаже, чем думалось раньше.

Была середина июня, липкая, пыльно-душная, с бессонными ночами над учебниками, с частыми обмороками и болями кажется во всем теле. Приближалась очередная сессия и, не найдя в своей тетради нужного конспекта, Ира заглянула к своему одногруппнику, приятелю Игоря Славе – он жил ближе всех. В не слишком удачный момент – Слава только вернулся с какой-то вечеринки и был вдрызг пьян. Пьяным бредом и объяснила все Ира, когда тот, протягивая ей тетрадь, бросил взгляд на округлившийся живот и вдруг заявил:

– А это ведь мог быть мой ребенок.

И, заметив изумление в ее глазах, схватил за запястье, буквально оглушив потоком правды. Оказывается, не было никакой страстной влюбленности, киношной романтики и прочих соплей, а был спор давних приятелей: кто быстрее затащит в постель неприступную отличницу Ирочку Зимину. Выиграл Игорь, получив свой законный приз в виде приятной суммы, а увидев вытянувшееся лицо богатенького приятеля, неожиданно предложил совершенно дикую вещь: уступить возлюбленную на одну ночь за добавку к уже полученным деньгам. А деньги ему были очень нужны… На свадьбу. И, разумеется, вовсе не с практически нищей, бесперспективной студенткой Зиминой…

– Вот урод! – не сдержался Ткачев, сжав кулаки. – И… и что он?

– Слава отказался, – криво усмехнулась Ирина Сергеевна. – Хоть какая-то доля порядочности, в отличие от дружка, у него имелась.

– Так вы поэтому больше никогда… – Паша выдохнул, потер дрожащими пальцами подбородок. – Неужели вам потом никто не предлагал выйти замуж? Ни за что не поверю.

– Предлагал, – кивнула Ира. Опустилась на пол рядом с Пашей, подложила под спину подушку, устало вытянув ноги. – Глухарев предлагал. Несколько лет ни мне, ни ему это не приходило в голову. И все вроде устраивало. Для меня – никакого лишнего напряжения, для него – полная свобода и отсутствие обязательств. Конечно, я догадывалась, что у него кто-то время от времени появлялся, как-то мирилась, старалась не зацикливаться… А когда его мать вышла замуж, вот тут-то Сережа понял, что значит одиночество. Друг его Антошин тоже, так сказать, отпочковался, у него была девушка, какие-то проблемы… И в один прекрасный день Глухарев заявился ко мне с кольцом.

– И вы отказали. Почему?

– Конечно, дело было не только в том, что я до безумия любила свою работу и ни за что не променяла бы весь этот дурдом на семью. Я… я не чувствовала, что нужна ему. Не какая-то абстрактная жена, которая будет мудрить с ужином и рожать ему детей, а именно я, Ира, мать-одиночка, начальник отдела, подполковник Зимина. Как он высказался однажды: “Баба должна быть не подполковником, а под полковником”. Он просто всегда боялся одиночества – больше, чем чего-либо. Поэтому и утешился так быстро после моего отказа, стоило появиться этой его Анечке. Вот уж с кем у него была бы полная гармония, тройка детей, борщ на плите и раз в полгода “зигзаги” налево… Но не сложилось. Он потом долго извинялся, плакался, я его приняла и даже вроде как простила. А потом…

– А потом он накуролесил и сбежал в другой город, оставив вас одну разгребать все, что началось в отделе, – без осуждения, но неожиданно жестко закончил Ткачев.

– Вроде того, – невесело хмыкнула Ира. – Так что мне потом еще долго было не до любовей: сначала нужно было наводить порядок, потом нарисовались “палачи”… И только спустя два года, когда появился Андрей, я позволила себе поддаться и отвлечься. Это было… вроде как игра: он не знал обо мне ничего, ничего из той правды, которую я сама о себе предпочла бы не знать. Просто редкие встречи, секс для здоровья и иногда дружеская помощь – никаких заморочек и проблем, их мне и так хватало. А потом он вдруг предложил мне выйти замуж… Это было даже смешно. Из всей правды – только настоящее имя да пара общих знакомых, которые поддерживали “легенду”, встречи несколько раз в месяц, и тут вдруг – замуж. Естественно, я отказалась.

Ира замолчала, потянулась к чашке, сделав глоток, поморщилась от вязкой прохладной горечи. Поднялась, составив посуду на поднос, взглянула с прежней равнодушной отстраненностью.

– Что-то заболтались мы с тобой. Давай спать, Ткачев, поздно уже.

Настенные часы за стеной, в затихшей кухне, пробили ровно два. Время ночных откровений подошло к концу.

========== Константа ==========

Этого смазливого типа с мрачным донельзя выражением лица Широков узнал сразу: в их прошлую встречу несколько лет назад на себе довелось испытать его внушительные кулаки.

– Узнал меня, вижу, – внешне без угрозы констатировал парень, привалившись плечом к двери подъезда.

– Ч-что вам нужно?

– Мне – ничего. Это тебе как раз нужно. Я ведь в курсе и как ты в прошлый раз пытался квартиру с помощью сына заполучить, и как теперь Пименов тебе заплатил, чтобы ты Зиминой взятку очень оригинальным образом передал. И даже о том, какой ты тварью оказался по отношению к своей женщине…

– Это она наплела?

– Я не договорил. Обсуждать я с тобой ничего не собираюсь, просто хочу дать добрый совет: держись подальше от нее и от ее сына. А лучше вообще забудь об их существовании, у тебя все эти годы это неплохо получалось.

– Послушайте…

– Нет, это ты меня послушай. Помнится, в прошлый раз ты как-то не очень прислушался, еще и в милицию потом побежал. Так вот, теперь говорю предельно ясно: сунешься к ним еще хоть раз – уже по-настоящему что-нибудь сломаю. Ты меня услышал? Ну вот и ладненько. Давай, не кашляй, – и, пока Игорь пытался отдышаться от внушительного тычка кулаком, тяжелая дверь подъезда за собеседником закрылась.

***

Ира сопротивлялась недолго: от бесконечного просматривания бумаг уже начали болеть глаза, в кабинете, несмотря на работающий на полную мощность кондиционер, было невероятно душно, да еще почти каждый час забегал дежурный доложить об очередном происшествии – день оказался богат на всевозможные неприятности. Так что когда на пороге появился Ткачев с какими-то сверхважными новостями насчет Пименова и буквально потащил ее на улицу, Ирина не слишком протестовала – сама уже не могла припомнить, когда последний раз выбиралась на свежий воздух.

– Ткачев, при других обстоятельствах я бы решила, что ты за мной ухлестываешь, – засмеялась Ирина Сергеевна, отворачиваясь от бьющих в глаза солнечных лучей. Паша, не отреагировав на подкол, протянул начальнице мороженое в рожке – хрустящая вафля, начинка крем-брюле и шоколадная крошка, и Ира вдруг подумала, что целую вечность не ела мороженого, да еще так почти по-детски – на лавочке в парке, укрывшись в тени. Вечер выдался насыщенно-жарким, солнце палило вовсю, и Паша, спасаясь от зноя, придвинулся ближе, касаясь ногой темной плотной ткани форменной юбки начальницы, и, даже не заметив сократившегося расстояния, продолжил излагать добытую информацию.

– Так что делать-то будем? – напомнил о своем присутствии, закончив доклад и так и не дождавшись указаний – показалось даже, что Ирина Сергеевна пропустила все мимо ушей, уж слишком невнимательным был ее взгляд.

– Паш, ну че ты как маленький, ей-богу? Взять исполнителя, надавить, чтобы выдал заказчика… Будет он еще на нашей земле свои разборки устраивать!.. Ткачев, ты только ради этого меня выдернул? – высказавшись, проворчала беззлобно.

Паша улыбнулся не то виновато, не то смущенно, но ничего не ответил. Не знал, как объяснить, тем более не знал, откуда вдруг появилось, все сильнее разрастаясь, это странное желание что-нибудь для нее сделать – разве мало в свое время помогал, зачастую выходя за рамки рабочего и делового? И продолжал, с каким-то необъяснимым упорством, с каждым днем рушить эти границы, переходя в чем-то даже дружеские. Не мог ответить себе на вопрос, зачем это нужно, не понимал, как с такой легкостью предал память, цепляясь за отношения с этой женщиной как за единственное, что поможет окончательно не съехать с катушек, что удержит пошатнувшееся равновесие и придаст силы: видел, что ей ничуть не легче, только гордость, характер и выдержка не позволяют сдаться, выказать слабость, погрузиться в пучину терзаний и сожалений о прошлом. Больше, неизмеримо больше оказалось у нее несгибаемой, непреклонной силы – больше чем у них всех вместе взятых: расклеившейся Кати, неспособной умолчать о чужом преступлении, в котором сама оказалась не замешана; у него самого, едва не рехнувшегося при новости об ее смерти; у одержимого местью Терещенко, у разом сдавшего Климова, хотя незыблемо-твердой казалась холодная сдержанность и непробиваемость, неизменные после всего пережитого. Но неизменным осталось другое: Ирина Сергеевна – центр, оплот, связующее звено. И что бы не менялось в ней: взгляды, методы, принципы, что бы не рушилось внутри, обреченно, но незаметно для других, она оставалась. Их надежная. Их неизменная. Их константа.

***

Что между ними происходит, Ира не могла взять в толк категорически. Не было никаких сомнительных намеков или откровенной многозначительности, практически ничего, что можно было трактовать как явный и определенный Признак – признак того, чего между ними не могло быть по определению. Один на другой, накладывались факторы, отрезвляюще-жесткие, неоспоримые, сразу отсекая самое очевидное, первым приходящее на ум объяснение. Немолодая, усталая, помятая жизнью тетка с дурным характером, непомерными для женщины амбициями и въевшейся под самую кожу привычкой командовать, она уж точно не могла быть объектом сексуального, а тем более, смешно подумать, любовного интереса. Тем более для Ткачева, этого легкомысленного дамского угодника, за которым девки выстраивались в очередь, – недостатка в красотках, с радостью готовых его утешить, не имелось уж точно. Однако, вопреки всякой логике, он, который должен был держаться как можно дальше, при любом удобном случае напоминая о причиненной боли, напротив все с большим, на удивление естественным нахальством переступал строго обозначенные пределы: ее квартиры, ее личного пространства, ее души. И она почему-то даже не задумывалась, что должна осадить, оттолкнуть, поставить на место: из чувства вины, из желания искупить? А разве можно искупить такое? И почему, если неоплатный долг за ней, это Ткачев ведет себя так, будто желает от чего-то оградить, отплатить за что-то? Неужели с ней что-то настолько не так, что бедный мальчик решил, будто она нуждается в неотложной психологической помощи?

– Ткачев, я что, настолько плохо выгляжу, что кажусь смертельно больной? – с усмешкой спросила она, взглянув в темный омут настороженно-внимательных глаз. – Что ты здесь делаешь? Здесь, в моей квартире, со мной? Изобретаешь какие-то блюда, – Ира кивнула на заставленный тарелками стол, – завариваешь чай, ведешь душеспасительные беседы, как будто не можешь придумать ничего интереснее… Зачем тебе это? Ты сейчас мог бы сидеть с приятелями в баре, бухать и обсуждать футбол, мог бы в полное свое удовольствие трахать хер знает какую по счету девку, а вместо этого…

– Ирина Сергеевна, вы меня обидеть хотите? – на удивление спокойно отреагировал Паша, перебив. Отошел от плиты, опустился напротив начальницы, бережно взял в свои руки ее холодные узкие ладони. – Я просто хочу вам помочь. Должен.

– Ты ничего мне не должен! – резко и нервно оборвала Зимина, однако сил высвободить руки не нашлось. – Что ты вбил себе в голову? Или думаешь, если я размякла, выболтала лишнее, то надо меня теперь жалеть? Я не нуждаюсь ни в чьей помощи и тем более жалости, запомни!

– Жалеть? Вас? – Ткачев едва не рассмеялся тому, насколько это нелепо прозвучало. Жалеть. Жалеть можно убогих или больных, жалеть можно сбитую на дороге собаку или повредившую лапу кошку, но жалеть непробиваемую, властную, яркую личность… – О чем вы? Я хочу помочь. Так, как вы всегда помогали нам. Вы… вы всегда были для нас… не знаю, опорой, источником силы… Твердили, что мы семья, а сами постоянно решали какие-то проблемы. Конечно, мы тоже – выполняли какие-то поручения, просьбы… Но по-человечески, – Паша поднял глаза, уверенно и мягко посмотрев ей в лицо, – по-человечески – никогда. Никто, никто из нас ни разу не задался вопросом, сколько вам приходится на себе тащить. Принимали как должное. Вы помните притчу о соломинке, сломавшей спину верблюда?

– Отличное сравнение, Паш, – фыркнула Ира, но Ткачев не обратил внимания, неосознанно поглаживая ее тонкие пальцы.

– Вы слишком много на себя взвалили. И никому никогда не показываете, что вам нужна помощь. Только в этом нет ничего плохого или стыдного, Ирина Сергеевна. Вы сами говорили, что мы семья, так разве в семье не принято принимать помощь? И если я могу вам помочь: охранять вас, пока вам угрожают, решать какие-то бытовые вопросы, даже просто выслушать… То я должен это сделать. Потому что есть груз, который нельзя нести в одиночку.