Текст книги "Ведьма, с огнём в волосах (СИ)"

Автор книги: Lacrimoss

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Николь слушала с большой жалостью к шатену наверху. А на последних словах Фёдора она зажала рот ладонями, не скрывая ужас. Ничего удивительного, думал Фёдор. Она сглотнула и молвила:

– А… он теперь всегда будет такой?

– Не думаю. Через пару часов шок пройдёт, придёт осознание и возможно истерика и сопли. У него ещё мать привредная, если узнает… Боюсь представить что будет.

– Она настолько плохой человек?

Фёдор вздохнул. Свет из окна растекался по комнате как повидло. Найдя это сравнение занимательным, он ответил.

– Это не нормально, когда семья на втором месте. На первом у неё наследник и женитьба Осаму, но не его счастье.

Николь на это ничего не ответила. Чай заканчивался в чашке и Фёдор направился к лестнице. Он предполагал что друг уже очухался от горя, и решил подняться к нему. Шагов не было слышно из-за изумрудного ковра. Гостевые спальни занимают почти всю правую сторону коридора. Комната шатена была второй.

Фёдор подошёл и толкнул серебряную ручку. Спальня представляла собой кровать с балдахином, пару тумб, шкаф, но он пустой, и небольшой читательский уголок. Шатен сидел на кровати в чистой одежде. Новый камзол одевать не стал, только белая рубашка, брюки и жабо с красным камнем. Он обратил внимание на друга, а потом снова на носки своих туфель. Брюнет сел в кресло. Осаму подошёл и сел в другое. На столике лежал открытый том произведения. Какого – не столь важно.

– Не забывай меня и живи… – снова, уже в сотый раз произнесённая просьба Чуи. В этот раз он не плакал лишь ждал вопрос от друга.

– Что это за слова?

– Это её просьба. И последние слова. Фёдор, скажи мне как другу, что мне теперь делать? Чего желать, и зачем жить? Что бы ты сделал?

Фёдор подумал несколько секунд. Настенные часы указывали на пять вечера. Скоро закат.

– Весьма продуманная просьба, признаю. Возможно она догадывалась, что меня ты не послушаешь в любом случае. Попробуй исполнить последнюю волю мёртвой. Первая – не забывать.

– Хах, будто я могу?

– Дослушай. Забыть что-либо ты можешь только в глубокой старости, поэтому поставь напоминание на самом видном месте. Не знаю, посади дерево с персиками, или куст рыжих роз, или…

– Статую?

Фёдор замолк. Он прекрасно знал, откуда Дадзай взял идею, со статуей. Из его сада, конечно. Фонтан отца, высеченный матери.

– Да, пожалуй это будет наилучшим решением.

Комментарий к Не забывай… и живи

Следущая часть возможно будет последней. Пишите отзывы!

========== Каменная невеста ==========

Я глупо гуляю по лугу

Режусь о колосья ржи

Жизнь – это бег по кругу

Миром были глаза васильки

Я молю твою измученну душу

Твоих слёз ласковый свет

Коль нет я жизни огонь тушу

Лишь явись, и я буду согрет

И памятник из белого камня

Я посвящу своей первой любви

С горячечными глазами

Вторю

《Не забывай меня… и живи》

Два месяца спустя

Он сидел у себя в кабинете, злой и угрюмый. Он, это разумеется Осаму Дадзай, хозяин поместья, небольшого сада со статуей, и ненавидящий свою жену муж. Свадьба была неделю назад. И этот день он будет проклинать до конца своих дней. Эту осень, этот сентябрь.

Шатен перебирал важные бумаги и договора, наводя порядок на столе. Необычно для него.

А всё потому, что он начал вовремя ложиться. Не было больше смысла куда-то выходить по вечерам.

Он больше не писал никому писем. Никакого рода, любовные или деловые, нет и всё. От чего, пёс его знает?

Его странности после рокового дня на площади только участились. Он мало ел, и на запястьях снова появились белые змеи со стерильным запахом. Как в пятнадцать, однако сейчас у него не было суицидальных намерений, это были напоминания. На левом запястье ножом было высечено “Чуя”. Дадзай никогда не давал этим порезам заживать.

Ещё одна странность. Он приказывал собирать васильки. Много васильков. В день могли принести от пяти средних букетов. Он сушил их и делал икебаны. На каждой вазе было подписано “Мои океаны”. А вазы эти стояли везде, и не обязательно только в его комнате: гостиная, гостевые, комната жены… Да, для жены он выделил отдельную комнату. Не мог он ложиться, и перед сном видеть лицо не той.

Почти весь день он сидел в саду и разговаривал или сам собой, или со статуей.

Теперь немного о самой любимой вещи в саду. Фонтан-статуя. Он был сделан из белого камня, а вместо глаз, юноша раскошелился на два светло-голубых берилла*. Сама Чуя, стояла согнув левую руку в локте, и согнув ладонь, как бы, “чашей” вверх. Там лежали семечки для птиц. Они сами прилетали и садились в ладонь, кушая. У Чуи было ровное лицо и улыбка, такая лёгкая и невесомая. Пышные волосы были собраны в хвост и закинуты на плечо. Волоски очень хорошо проработали. Девушка была одета в лёгкое платье, с которого струями стекала вода, создавая полупрозрачный слой платья. Свадебного. В подтверждение этому из воды была ещё и фата. Букет был из настоящих роз. Рыжих.

Дадзай берёг её словно от этого куска гранита что-то зависит. Нечто очень очень важное. Без него большое одиночество снова начнёт его посещать. Каждый день к ней приходили, и очищали от грязи и оставшихся семян и птичьего корма. Юноша лично следил за всем этим. Вот как он любит Чую. Нет не любил, а именно любит. До сих пор.

Возможно стоит немного поведать о жене Дадзая. Её звали Эмили. Она искренне любит своего мужа, но в то же время он её пугает. У неё угольно чёрные волосы и… Синие глаза. Очень синие. Опасно ходить с подобными рядом с шатеном. Это та ошибка которую она совершила. Буквально вчера. Брюнетка хотела отнести чай и орешки мужу в кабинет. Держа поднос, и шелестя тёмно синим платьем, она открыла дверь. Осаму в тот день горбился над какими-то бумагами. Не обратив внимания, впрочем как и всегда, на равнодушие мужа она подошла к столу, и поставила поднос с гостинцем рядом с его рукой. Тут он посмотрел на лицо своей жены и отшатнулся.

Опрокинулась стопка бумаг.

С губ упала фраза.

– Не смотри больше мне в глаза. Я не хочу видеть твои очи. – и он вновь сгорбился над документами.

Не подумайте, Эмили не было уродиной, напротив же очень даже красивой. Прекрасные ровные черты лица, длинные ресницы. И очень красивые глаза. Были бы, если не синие, думал шатен. С того самого “разговора” Эмили ко всему прочему одевала чёрную вуаль, закрывающую глаза чёрной мелкой сеткой. Она напоминала ей тиски.

На слова шатена, она бездушно опустила глаза.

Дадзай не очерствел до конца. Ему было бесконечно жаль жену. Но кроме жалости он больше к ней ничего не испытывал: ни злости, ни любви. Она напоминала ему бабочку с порванными крыльями, попавшая к нему в коллекцию, но пока не засушённая. Если она изменит ему он не удивится. Такой муж, как он не заслуживает её верности.

– Как скажешь дорогой. Можно будет тебя кое о чём спросить после работы? – она робко отошла от стола. Всё так же смотрела в пол.

Осаму потёр виски. И снова посмотрел на жену. Вновь ничего.

Ему не было дела до неё, и не шибко-то он желал с кем говорить кроме Фёдора. Чуть подумав, ответил.

– Хорошо. Как освобожусь спущусь на чай.

Эмили кивнула и направилась к двери. На ней была приклеена лёгкая улыбка. Как только жена исчезла, шатен вышел из-за стола. Он догадывался о чём хотела поговорить жена. Потому сейчас, сидя в кресле, морально готовился к больной теме. К теме возлюбленной.

Шатен корил себя за согласие.

《Зачем? Зачем я согласился?》

Но ответ уже дан. Не хотелось врать попусту. Сейчас где-то внизу ждёт Эмили с чаем. Потому он поправил воротник, встал, и вышел в коридор. У него был ветер в волосах, и туман в глазах.

Стук каблуков отвлёк девушку от раздумий. Она немного сожалела о той просьбе, но ей нужно было знать. Она хотела понять его: его печали и радости, которых почти не видела. Улыбка мужа если и была, то будто бы вымучена из тоски.

Она держала в руках вуаль. Это первый раз когда она её оденет. И больше не будет снимать при муже. Эмили одела её на лицо и голову. В это время подошёл шатен и сел в бархатное кресло. Он взял чашку и отпил глоток. Нет, всё же в саду он был вкуснее. Свет был уже от свечей, потому, что закат и от окна не было большой пользы. Она молчала и смотрела на мужа. Через пелену вуали он казался ей серым. Как и всегда.

– О чём ты хотела поговорить?

Она вздрогнула от резкого вопроса мужа. Алые губы вновь сомкнулись в подавленности. Сжав складку платья, она ответила очень робко и неуверенно.

– Дорогой, та скульптура в саду? Кто она? И…

Зачем тебе столько васильков?

Дадзай застыл, не решаясь сказать хоть слово. Эта робкость для него была как сталь. Да, именно сталь. Стальной голос. Кажется, от этого он постарел на десять лет. Как бы он не готовился, как бы не репетировал этот разговор, зная, что его уже не избежать, он всё равно застал шатена в расплох.

Отойдя он мимолётного воспоминания он ответил.

– Это самая прекрасная девушка для меня. Моя первая любовь, длившаяся всего от силы месяц.

– Она не похожа на обычных девушек…

– Верно. Она была ведьмой.

Но реакции, коей он ожидал от жены не последовало. Она на удивление сочувствующе улыбнулась, и дотронулась до его ладони. Как настоящая любящая жена. Ах, о чём он! Она такая и есть.

– Можешь не продолжать, я всё понимаю. Ты до сих пор её любишь?

– Люблю.

– Значит… Мне ничего не светит? – она грустно посмотрела на своего возлюбленного. Он не увидел этого взгляда.

– Прости.

Сухо брошенное, оно скатилось по столу и упало на пол. Скоро его подметёт горничная, и никто больше о нём не услышит.

Шатен проигнорировал извинения. Он снова отпил от своей чашки и капнул чаем на брюки. Его почему-то заворожила эта капля на ткани, и казалось он забыл о существовании жены.

Внезапная мысль.

Хотелось высказать её.

Неважно кому.

– Она сделала мне кое-что, та девушка. Всякий раз делает. Это единственный вред от неё. Она наступает мне на сердце. Она заставляет меня плакать.

Теперь же жена ничего не сказала в ответ. Только снова улыбнулась. Перебирая в голове очередной вопрос она напрочь забыла о чае. Эмили поправила спавший локон, и сказала.

– Чем холоднее ты становишься, тем сильнее таешь. Я не стану говорить, что всё проходит, прошу лишь выговорись своему другу. Тебе тяжело и горестно, я это вижу. Ссадина в сердце только растёт от чувств. Кто я для тебя? Чужой человек, со мной разговаривать по душам – дурная идея. От того я без твоего ведома пригласила мсье Фёдора. Молю, не держи на меня зла, я желала как тебе лучше. Он скоро приедет.

В ту минуту казалось что он влюбился в неё. Ан, нет, всё-таки показалось. Она всё понимала, знала что никогда не станет чем-то большим чем сейчас, знала, но даже если так позвала человека, который возможно смог бы помочь. Ему впервые встретилась такая интеллигентная девушка, которая понимает что делать, лучше него самого. Наверное у неё случилось похожее несчастье. Эмили любила Дадзая чистой и робкой любовью, не требуя взаимности. От того ей очень больно.

《Я всегда мечтала увидеть в его глазах ту любовь, которая есть в моих. И сегодня, наконец, я ее увидела. Но она – не для меня…》

Писала Эмили в своей записной книжке. Бесконечно жаль её.

Обречена всю жизнь жить с безразличием.

Безразличием по имени Осаму.

***

– Фёдор, помоги мне, выслушай меня!

Они сидели в своём излюбленном месте. За то время до чая брюнет успел полюбоваться статуей, сказав, что она прекрасна. Ничего другого шатен не ожидал.

Птицы не щебетали, лишь изредка подлетали к каменной руки и улетали снова.

Погода была прохладной как осенняя. Которой собственно и являлась.

– Выговырись, я тебя слушаю. Начни с того, что тебя тяготит больше.

Шатен набрал воздуха в лёгкие как аккордеон, и продолжил.

– Мной овладевает страшная, глухая тоска, какой мне еще никогда не приходилось испытывать, как будто меня бросили все на свете, оставили стоять в надвигающихся сумерках посреди бескрайней осенней степи, и сколько я ни зову, сколько ни кричу, никто не отзывается. Может, именно это и называют безответной любовью? Неужели мне суждено стоять здесь до тех пор, пока окончательно не зайдет солнце, и не опустится тьма, пока я не умру, застыв от холода среди вечерней росы? – он выговорил это с болью и лезвием. Лезвие вонзалось в его глаза, и набирало слёзы.

– Не хочу никакого счастья. Ничего менять тоже не хочу. Прошу тебя, не смей наполнять меня и внушать, будто это оно даст что-то доброе. Погляди на мои синяки. Гляди на эту ссадину. Так сегодня выразилась Эмили. Видишь эту ссадину у меня внутри? Видишь, как она разрастается прямо у тебя на глазах, разъедает меня? Я больше не хочу ни на что надеяться. Не хочу молиться, чтобы всё наладилось у Эмили. Или чтоб Чуя меня отпустила.

Потому что мир не заслуживает их.

Фёдор слушал и не смел перебивать. Он не мог ощутить боль друга, но мог его понять. Взгляд лиловых глаз снова устремился на скульптуру девушки. Делал её тот же мастере, что его статую матери. И делал просто великолепно.

Когда шатен замолк, брюнет подал свой уставший глас.

– Полегчало?

Шатен сглотнул

– Да.. кажется.

– Осмелюсь спросить, почему Эмили ходит с вуалью? Неужели воспаление глаз, из-за которого вуали и носят?

Шатен взял в руку чашку и повертел, раздумывая. Как ответить?

– Верно, воспаление. Но не у неё, а у меня. Её глаза синие как океаны.

Этим было всё сказано. Больше никто не смел говорить о душевных проблемах. Беседа перетекла из треснутой, в более целую чашу. Она смеялись и спорили, потом мирно обсуждали что-то, затем снова спорили. Мир вернулся на свои места. Ковёр смысла однако не растелился вновь подле его ног. Теперь он жил так же, как и жил до этого. Хотя нет, едва ли. И вообще возможно жить в половину? Другую сожгли. Жить. Последняя просьба. Жить на свете, а рассплата – тонны тоски. Небо в тот вечер было цветом жженой газеты.