Текст книги "Ведьма, с огнём в волосах (СИ)"
Автор книги: Lacrimoss
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Но всё это прошло мимо взгляда юноши. Он осторожно перебирал своё сокровище, пока не нашёл то, что нужно. Василёк.
Его лепестки пахли крыльями бабочек.
Он положил цветок на конверт и поставил печать. Теперь внутри был прижат василёк, а поверх него уже герб семьи. Оно получилось очень аккуратным, что редко получалось у шатена. И это третье из трёх, что он сделал аккуратно не потому, что надо, а потому, что сердце. Первое это порезы на своём теле. Когда-нибудь он вам расскажет и об этом. Второе это сушка цветов. Не один лепесток за всё время погребения в картонном гробу не упал.
Через какое-то мгновение он встанет с письмом в руке и костром в глазах, выйдет из комнаты и позовёт дворецкого отослать письмо. Адрес он запомнил с первого прочтения. Не забудет и в будущем. Адрес и первую любовь. Колдовскую.
Комментарий к Василёк
Прошу прощения за задержку главы и за кол-во написанного. Знаю, маловато, каюсь.
Я так же в поисках человека, кому не на чхать на эту работу и есть свободное время, то бишь СОАВТОРА (спасибо за совет автору комента прошлой части, 💓). В адрес этой работы льётся много хейта, желание писать отпадает. Понимаю, что ждёте и надеетесь, но вот так вот. Спасибо всем! А ещё возможно с PG-13 он поползёт вверх на R.
========== Птица и мимолётный страх ==========
Ветер прошёл в пальто через лесную гущу. Гуща была такой большой и необъятной, что казалось полностью поглотит нечто, настолько прозрачное и бестелесное, как ветер.
Солнце уже катилось к закату, к своей одноночной смерти. Прекрасно. Всё так, как и должно быть. Кроме одной детали. Девушки.
Да, догадались, она рыжеволосая с голубыми глазами. Её хлипкая фигура опёрлась спиной о дерево. О то самое, незабываемое. О дерево мёртвого солнца.
На плече у неё сидела большая птица, с бурыми перьями и янтарными глазами. Она чистила перья и смотрела на хозяйку. Когти её вгрызались Чуе в плечо, но та молчала не обращая внимания. Орёл. Сильная птица со стеклянными глазами, полностью прирученная. Перья переливались в лучах убегающего солнца, когда на горизонте стала видна фигура мужчины. Возможно, вы предположили что это ранее известный шатен. И вы полностью правы. Он был в свободной рубахе на шнуровке и штанах цвета своих волос. Заметив девушку он помчался к ней как подстреленный, и в следующее мгновение взирал на хищника. Накахара посмотрела в ответ. Вот они две чашки кофе. И два океана.
– Душа моя, вы пришли! Я не думал, что вы внемлите моей письменной просьбе. – он сунул руку в карман штанов и улыбнулся.
– Однако пришла, ненаглядный мой. – тон её голоса был как у матери, отчитывающей ребёнка.
Шатен на это лишь показушно губу надул, мол, вредина.
– У тебя самые странные способы показывать любовь к очаровательным мужчинам.
Чуя посмотрела на своего скромного мужчину, и вздохнула. Пусть она вела себя не как кокетливая дама из светского общества, но любила Дадзая, где-то там в душе. Да и разве может хоть одна такая особа смотреть небом, и благоухать слабым сияжом моря? Разве может быть заплетены в их косах солнце? Не каждый может увидеть эту красоту в уродстве. Разумеется Чуя не была красавицей по мнению стандартов XVIII вв., она манила своей аурой и теплом. Пусть и сначала был только холод. От лезвия.
– Как это странные? Я же к тебе со всем сердцем и душой. Показала место на верхушке сосны, самое дорогое что у меня было.
– Хорошо-хорошо, радость моя не горячись, – он поднял руки в примерительном жесте, и увидев снисходительный кивок головы, мол, прощён, снова заговорил – Позволь спросить, что это за птица такая?
Девушка ухмыльнулась будто пришла только ради этого вопроса. Она согнула руку в локте и орёл перешёл с плеча на неё, широко раскрыв крылья. Теперь он, как и Дадзай ждал ответа девушки. Но никто не нарушал эту шумную тишину. Шумную, потому, что лес шумел хуже их двоих.
– Это вторая дорогая мне вещь. – на этих словах он поднял голову и посмотрел на хозяйку, словно всё понимал. И может гордился в душе.
– Сама приручила. Его зовут Эш
– Его!?
– Ну да, это самец. Что такого?
– Он мужчина! Разве может быть у тебя ещё один мужчина кроме меня? У него вон ещё и глаза цвета как мои! И почему он тебе дорог, а не я? – дурачечному возмущению не было придела. Казалось, всё его лицо было сшито только из него и пары бурых бусин вместо глаз.
– Вы оба мне дороги. – с этими словами она подбросила птицу вверх. Орёл поднял вальс пыли и песка своими крыльями. Пара наблюдала за ним. Он быстро набрал высоту и больше не делал взмахов крыльями, а парил над их головами, ожидая зова хозяйки. Животные чувствуют что-то природное в людях иных. И Эш это что-то увидел в Чуе. Не прогадал.– Если со мной что-то случится он прилетит к тебе. Не закрывай окон в своей спальне.
Он кивнул. В словах и лишних вопросах не было необходимости. Они оба понимали что может “случиться”. Но Осаму не позволит. Пусть пока не знает как, но не позволит и подумать на Чую нехорошо. Тем более её коже свернуться и вздуться, её белому платью тлеть, волосам гореть, а голосу истошно кричать. Никогда.
Они развернулись и направились в город. По дороге были затронуты некоторые темы и вопросы о колдовстве, о графском доме, и т.д. Девушка улыбалась когда шатен рассказал о том дне, о своих увлечениях. Не о всех разумеется. Почти дойдя до главной дороги в город, в локоны девушки будто обильно вылили чёрные чернила. Дабы легче было представить поясню. Набирали ли вы когда-нибудь стакан воды? Разумеется. Если окунуть в него кисть с оранжевой краской, вода станет такого же оттенка. Пусть это будут волосы Чуи. Теперь можно опустить туда кисть с сильно концентрированной чёрной краской. Опустить, но не размешивать. Представили? Как дым чёрного цвета потихоньку ходит по рыжим полям головы, захватывая всё. И через пару секунд перед шатеном брюнетка. Но рыжая лучше. Лучше потому что Солнце.
Она слегка прикрыла глаза. Синевы почти не видать, если не приглядываться. Да и не будет никто. Кому оно надо?
《Вот уж действительно, скрытность высшего уровня… Мне с моим маскарадом и не смотреть на неё. Интересно только, как даже с такой маскировкой их находят и жестоко сжигают?》
Разумеется он никогда не задаст этот вопрос ей. Было бы слишком бестактно и жестоко. Да и звучало, словно… Даже словами не выразить как. Пренебрежительно?
Они прошли шестой квартал, и повернули на седьмой. К дому Чуи.
Через пару минут тянучего молчания показался скучный дом со скучной дверью. Но не пустующей. Перед дверью стояли люди. Скорее всего догадываетесь кто. У них на груди кресты и чёрные одежды. И они у дома Чуи.
Игла страха вонзилась в головы обоих влюблённых и принялась вышивать самые ужасные картины. У обоих они были одинаковые. Площадь и огонь.
Руки запотели, зрачки сузились. У девушки дрожат колени. Она вцепилась мёртвой хваткой в рукав шатена, словно от этого куска материи зависела её жизнь.
Люди заметили двоих. И старший отправил ученика с какой-то бумагой. Юноша был молод и бледен.
– Доброй вечер мсье, мадемуазель! – его голос был звонким и юным. Прядь белых волос сползала по левую сторону. А сами волосы были цвета цемента. – Просим прощения за столь поздний визит. По сведениям церкви, здесь проживала чародейка Озаки Коё. Мы прибыли отдать вещи погибшей.
Нож решимость срезал вышивку страха в разуме Дадзая, и он улыбнулся собираясь ответить. Нельзя давать слабину. Никак нельзя перед этими инквизиторскими псами.
– Добрый. Позвольте спросить, разве свойственно церкви разносить вещи казнённых?
Паренёк растерялся от подобного вопроса, но не смел молчать.
– Вообще, нет. Но… Озаки Коё была единственным родным человеком своей сестре и… Лично мне неудобно оставлять девушку без единственной памяти о погибшей. Вообщем, вот. – он протянул старый потрёпанный чемодан. Тот самый, с которым старшая хотела уйти…
Шатен принял, и кивнул, немо говоря, благодарю.
Парниша кивнул в ответ и поспешил к своим, уже отдаляющимся коллегам. Впереди идущий, был вечно кашляющий брюнет. Кончики прядей у лица были словно в муке. Он неспеша побрёл вперёд удаляясь всё дальше и дальше. И мимолётно улыбнулся. Чему-то своему. Или Кому-то.
Шатен проводил группу церковных взглядом, вплоть до поворота на пятую улицу. Дадзай развернулся всё ещё держа кожаную пасть чемодана. Он пережёвывал пару платьев, цепочку, травы и обувь. Зимнюю.
Девушка прошла мимо него, подойдя к двери.
Замок щёлкнул, дом открылся. Осаму последовал следом. Дверь хлопнула.
Он разулся и поставил чемодан в сторону. Девушка прошла на кухню, ставить чай.
Всё было немо и глухо.
– Я так перепугался, – он отодвинул табурет и взял поданную Чуей чашку.
– Думал… Даже сказать не могу.
– Мне льстит твой страх за мою жизнь, но они бы и так, и так меня не взяли. – она открыла окно и села напротив юноши.
– От чего ты так уверенна? Эти инквизиторские псы не щадят никого, и высматривают любого, хоть толику, отличающегося от массы, человека.
Девушка на это лишь вздохнула, думая над ответом. Вопрос был очевиден.
– Проясню тебе кое-что. Странно, что ты об этом не знаешь. – с этими словами она взяла солонку и перечницу поставив их перед шатеном на некотором расстоянии друг от друга.
– В городе есть две церкви. Одна, белая – она указала на солонку, – Одна чёрная – теперь на перечницу.
– Белая патрулирует запад, чёрная восток. Заместитель главного инквизитора чёрной – мой неродной брат Рюноске. – шатен посмотрел на девушку с незнанием. Она цыкнула и пояснила. – Тот худой брюнет, ну? Он не является чародеем, его спасла моя семья от голодной смерти. В благодарность он проверяет почти все дома в седьмом квартале, кроме моего.
Осаму слушал и удивлялся. Так вот почему! Надо будет внести пожертвование в место где работает этот Рюноскэ. Получается, оберегать Накахару будет не только шатен. Но один вопрос не давал Дадзаю покоя.
– Позволь ещё один вопрос. Раз у мсье Рюноске есть такая власть в этих районах, почему твоя сестра погибла? Это же территория чёрной, или я что-то путаю?
Чуя помолчала собираясь с мыслями. Ей была больна тема смерти сестры. Но раз спрашивают значит надо.
– Ничего ты не путаешь. Мой брат не может контролировать каждый дом, каждую улицу. А в тот день он взял отгул по причине своих лёгких. У него что-то хроническое… не помню. Патрульные просто оказались, так сказать, в нужном месте, в нужное время.
Дадзай посмотрел на девушку с сочувствием. Чай остывал, часы шли.
Ещё один взгляд.
Ещё один вопрос.
– А ваша маскировка? Ты сейчас сама на себя не похожа, а раз госпожа Коё была старше значит и сильнее в колдовстве, так?
Чуя вздохнула, словно уставшая мать, объясняющая ребёнку самые элементарные вещи. Она отпила от кружки, и ответила.
– У любого заклинания есть свои границы и условия. Вот у этой, как ты сказал, маскировки, они такие: нужно быть хоть час на солнце, и нельзя дать себя ранить. Совершенно абсурдные условия, я понятия не имею как они влияют на само преображение, но тем не менее.
От качества выполнения будет зависеть результат заклятья. В тот день моя сестра хоть и была на солнце, но почти ничего не ела, от чего у неё не было сил даже на самое элементарное, и напоролась на гвоздь в прихожей. Потому и не получилось. – она грустно посмотрела на бал чаинок в кружке. Они кружились в вальсе.
– Да и не думал никто, что эти псы нагрянут как гром среди ясного неба ночью. Не надо так зло смотреть. Это не вина Рю.
Дадзай просьбу слышал, но не послушал. Естественно это не вина Рюноскэ, но облегчение на душе это не оставляет. Он сердцем чувствует все эмоции и страдания любимой, поэтому ему горестно от любой мысли. Одна тоска на двоих. Одна слеза на два глаза. Морской и кофейный. Солнце и коньяк.
Время проходило незаметно и когда солнце уже наполовину укрылось землёй девушка выпроводила возлюбленного. Тот не стал перечить, лишь указал куда поставил чемодан и хлопнул дверью. Ничто так не воодушевляет как предночная вылазка в город. Краем глаза он заметил парящую птицу бурого цвета. Орёл Эш возвращается домой. Но любой встрече, или прогулке, рано или поздно придёт кончина, и пойманный экипаж уже увозил маленькую фигурку чудного графа.
Комментарий к Птица и мимолётный страх
Спасибо за мотивацию! Наконец-то получилось выпустить более-менее большую главу. “Ведьма, с огнём в волосах” всё ещё в поисках соавтора, если можно. Пишите отзывы, указывайте недочёты
========== Орёл, с его глазами ==========
Сохрани в вспоминание образ
Горячо так любимый мой
Василька что был тобой собран
Я трепетно хранила покой
И сейчас я яро пылая
И ловя сотни тысяч глаз
Боль огня такая сухая
Что казалось не в первый раз
Ты стоял там чуть-чуть поодаль
И град слёз словно кричал “Опоздал”
Но упала моя последняя нота
Сопроводил её твой вокал
Ты стоишь там и льются слёзы
И тебя тащат люди назад
Не покину тебя, как в гипнозе
Буду помнить имя Дадзай
В покоях шатена варился полдень. Варился, потому, что окна были открыты и вся ночная прохлада испарилась в знойном вареве. Сам же Осаму сидел за столом, и дописывал разные бумаги и договора. Пусть тело и скрючилось под весом обязанностей, разум его гулял далеко отсюда, на поле одуванчиков, а в ладони бледная рука Чуи в белом платье. Он мечтал и желал жениться на ней всем сердцем, вернее его половине, но родители не позволят. Особенно мать, и особенно на ней.
От этих мыслей стало горько на душе и тяжко в мыслях. Перо тихо скрипело, пока Дадзай ставил им подпись. В чернильнице заканчивались чернила. У шатена было дурное предчувствие.
Неожиданное полоска ветра стянула со стола стопки бумаг, и они разлетелись по комнате, как перья из выпотрошенной подушки. Почему такое сравнение? Потому, что Осаму в детстве любил потрошить подушки, особенно с лебединым пухом. Он больше всего напоминал ему снег. Во Франции зимы мягкие, и снежинок вряд ли где-то увидишь, но ещё маленький тогда Фёдор, приходя в гости, рассказывал о бурной и холодной зиме в Сибири. Осаму тогда так вдохновился, что в тот же день достал из отцовского кабинета перочинный ножик, и сделал вертикальный надрез в своей подушке. Белая пушистая кровь хлынула из тканевой вены. Дадзай просунул руку и подбросил пригоршню пуха. Он разлетелся как порванные крылья бабочек. Потом последовал ещё бросок, и ещё, пока мать не застала сына в полностью белой комнате. Даже в космах у него были мелкие пёрышки, а сам улыбался, держа сдутое тело бескровной подушки.
Вспоминая всё это невольно и улыбнёшься собственной глупости. Та сдутая подушка до сих пор находится под кроватью. На месте первого разреза был ровный шов белой нитки. Она вся была в таких швах и дырах, как после боя с перочинным ножиком, в котором каждый раз терпела поражение. Её можно считать ветераном.
Он вытащил её и стряхнул пыль. Из неё посыпался редкий пух. Шатен намеревался показать Чуе её. Она и так подарила ему слишком много себя, теперь его черёд. Странная у них однако любовь: показывать друг другу дорогие сердцу места и вещи. И никакого конфетно-букетного периода, с походами в ресторан, дорогими подарками и объятиями. Зачем?
Они оба знают что любят, а любовь в доказательствах не нуждается. Тем более, что покупки это не оно.
Сегодня должны были прибыть родители, проведать горе-графа, по мнению матери. Не подумайте, она очень любит своего сына, от того и столь строга к нему. Ран Дадзай возлагала на сына большие надежды, но те пока не спешили оправдываться. В окне смутно была видна зелёная карета, с двумя бурыми лошадьми. Она потихоньку стекала с холма в двор особняка, и когда уже можно было различить складки на лимонных шторах, Осаму наспех нацепив брошь-булавку, спустиося по лестнице. Ветер открытого окна ещё гуляет в комнате. Теперь оно вечно будет открыто.
За дверьми было слышно лошадиное ржание и топот копыт. Слуги тут же бросились помогать прибывшим гостям. Коней отвели в конюшню, отдыхать перед поездкой домой, насыпав овса и соломы, поилки были полны и так. Они гордо взмахивали своей золотистой гривой, и устало смотрели золотыми глазами.
Дверь распахнулась и швейцар средних лет огласил очевидное:
– Господин и госпожа Дадзай прибыли!
Вперёд к лестнице прошагали две фигуры.
Рука времени казалось даже не тронула их, лишь сбросила обязанности и присыпала цемент в некоторых местах их волос. Цементом выступала седина. Женщина была строгой и уверенной. Подол её кроваво красного платья шелестел по полу, а волосы были убраны в аккуратную причёску, закреплённую янтарными шпильками. Это любимый камень Матери. Шею украшало золотое колье, пальцы – кольца, а уши – не очень длинные серьги, с крупным рубином на конце. Её золотистые глаза были устремлены на сына, и бегло перебегали с лица на одежду, ища недостаток. Наконец зацепились ща брошь-булавку, криво наколотую, и взгляд Ран стал чуть холоднее.
–Осаму! Сколько лет, сколько зим. Неужели позабыл своих предков? – голос отца был мягким и добрым. Казалось, что только из этого и был сделан. Его одежда не представляла из себя ничего особенного: бордовый камзол с золотой вышивкой, белое жабо с красным камнем. Ему не нужны лишние украшения. Его красила доброта.
Дадзай-младший на это улыбнулся, и ответил
– Никак нет, отец. Пройдёмте в сад, выпьем чаю.
За мужа ответила Ран. Безмолвно кивнула.
Осаму улыбнулся ей, и поспешил в сад. За ним не спеша шли родители. Подол маминого платья скользил вслед за ней самой.
Белый столик на резных ножках был приготовлен на три персоны. Пузатый чайник пыхтел жаром.
Осаму подошёл и сел на место у куста роз. Мама села рядом, а отец напротив. Первой подать голос решила женщина.
– Как обстоят дела, Осаму? Какие у тебя новости?
Сын посмотрел на мать и взял чашку в руку. Но не успел отпить, как грянул вопрос неминуемый.
– Всё хорошо матушка, всё по-старому. Заключил несколько деловых сделок.
Ран смотрела на него со всей строгостью. Её удручало, что ничего не изменилось в плане женитьбы. Она откусила кусочек бисквита, и из её губ выпал новый вопрос.
– А невеста? Ты так её и не нашёл?
За сына решили неожиданно заступиться. Хриплый голос отца подул как майский вечер.
– Дорогая, к чему такая спешка? Успеет ещё обручиться, дай ему вкусить холостяцкую жизнь. Осаму всего 18!
В тот момент Дадзай-младший активно закивал в знак поддержки. Так кивают дети, когда за них заступаются и они полностью на стороне заступающего.
– Всего?! Ты оговорился, надо было сказать, уже. Уже 18, понимаешь? – она недовольно посмотрела на мужа, затем на сына. – Неужели, тебе настолько противны девицы из знати, Осаму? Не может такого быть.
– Может матушка. Сказать от чего мне так они противны? Я скажу: они любят не меня, а мой титул графа и владения, которые придется с ними разделить. Все богатые девушки похожи на кукол, вылепленных из качественной глины, но неумелым мастером. Все они как одна: в пышных платьях, где самого наряда не видно за многочисленными бантиками и рюшами, неестественно белой кожей и большими кругами на щёках. Они ужасны.
Она грозно смотрела на своего отпрыска собираясь с гневом, чтобы вновь открыть шквал отчитывания. Это была её любимая тема для “разговоров”. Подобных этому.
– Следите за словами, молодой человек. Иначе мне может показаться, что тебе нравятся безродные простолюдины.
Теперь уже Осаму смотрел с гневом. Не любил он эти разговоры о женитьбе, терроризирующие его последний год. Однако не он эту тему поднял, но точно он её опустит.
– Дошло наконец? Да мама, мне нравятся крестьяне, простолюдины и безродные девушки. В них изящества больше чем в во всех аристократах Франции. Мне противно даже смотреть на их зажравшиеся морды, которые даже лицом нельзя назвать. Титул ещё не делает человека аристократом. У некоторых нет никого титула, зато есть врождённое благородство, вот они-то и являются истинными аристократами, а других, взять хотя бы нас, не спасут никакие титулы, мы так и останемся париями.*– он сорвался на вопль и крик. Не может он терпеть подобного. Пусть его возлюбленную назвали “безродной простолюдинкой”, изо рта Ран это прозвучало, словно она вовсе не человек, а грязь на её подошве – Я женюсь только на той, кого люблю. Или не женюсь вообще! И плевать мне на ваши “заботься о сохранение семьи, ты же наследник”, которые мне всю голову изъели! Моя жизнь, это моя жизнь, не лезть, мама. И если вам противно дышать одним воздухом с таким неблагодарным сыном как я, можете уходить, я вас сюда не звал.
Женщина слушала это с выпученными глазами и открытым ртом. Никогда ещё сын не повышал на неё голос. Он выместил на ней весь гнев и все недомолвки за все годы жизни. Отец же был менее удивлён. Этого стоило ожидать, думал Сэтоши, и всё же не предполагал что это случится так скоро. Теперь, зная характер жены, они вряд ли попадут в особняк сына ещё раз, вдвоём. Ему было жаль сына, и он корил себя, что дошло до скандала. Доля вины есть и в отце. Не следил за воспитательными методами жены. Если бы так было может, ещё и обошлось.
Ран выскочила из-за стола, словно дотронулась до раскалённого железа, и не сказав ни слова направилась к выходу. Сэтоши встал следом, напоследок бросив на сына сочувствующий добрый взгляд, немо говоря, “прости”. Сам же Осаму не стал ничего делать. Ну как ничего, он и так много в тот момент всякого делал. Дышал, смотрел, жевал бисквит, слышат отдалённый топот копыт со двора, и думал, непозволительно много думал.
Его мысли прервало небо. Там парила птица, истошно вопя. Птица была бурая, и глаза у неё были как у Осаму. Обычно страх сковывает тело, но у шатена было иначе. Он как подстреленный помчался в конюшню, и вывел у непонимающего ничего конюха лошадь, и на ходу запрыгивая на его спину, направился в седьмой квартал. Птица летела над его головой чуть впереди, словно указывая дорогу, если забыл. Но Дадзай не забыл. И мчался как умалишённый в дорогом камзоле и кюлотах, с наспех нацепленной брошью-булавкой, к дому Чуи. Люди рассыпались перед его конём, крича, и говоря какой он хороший. Но для него не было никого. Для него была только только огневолосая ведьма.
Комментарий к Орёл, с его глазами
* Цитата из “Закатное солнце” Осаму Дадзай.
Благодарю всех за оценки и отзывы. Соавтор больше не нужен. Вдохновение ко мне вернулось.
========== Не забывай… и живи ==========
Спины.
Много людских спин.
Первое и последнее что он видел, дальше столб. Он врезался в небо. В клетке чуть поодаль сидела девушка. Она ведьма, с голубыми глазами. Бедная плачея, одинокие капли бывало сбегали по щекам. Прутья клетки были подобны перевёрнутым рёбрам, с плачущим сердцем внутри. Сердцем, что сегодня перестанет биться.
Рядом с ней лежали вязанки хвороста. Их было много, и все они насмехались над Чуей. Да, сейчас она одна, беспомощна, да так, что поволяет злорадствовать над собой каким-то сухим палкам. Они были похожи на проволоку, даль только что лишь похожи.
А солнце! Этот поганный жёлтый круг над головой, словно специально кто-то прибил к небу, как освещение, чтобы не дай Бог кто-то не проглядел, эти рыжие пряди, этот страх в руках и глазах, эту белую сорочку. Мёртвым оно Накахаре нравилось больше. Определённо больше.
Она боковым зрением смотрела на собравшихся. Толстые, тонкие, худые, бедные, богатые и не очень. Все в сборе.
Хотите интересный факт? Она боялась прилюдно умереть. Сама мысль, что кто-то, кроме разве что, семьи, увидит то, как дух покидает тело, пугала девушку. Глупый страх, да?
Взгляд остановился на другом взгляде. Он единственный был полон отчаяния и боли. Он плакал больше неё самой, но ближе подойти не мог. Обладатель этого взора – камзол и кюлоты, а внутри них шатен. Тот самый, из-за которого у неё была вера, вера в завтрашний день. Перед ним ей сгореть не страшно.
Он стоял там пытаясь подойти ближе, но толпа других зевак и соплежуев не позволяла ему. От облика богатого дворянина осталось одно название – волосы растрёпаны, костюм мят, а брошь съехала ещё больше чем раньше. Он молчал, только рыдал и всхлипывал, а казалось, молодой взрослый парень, плачет не пойми от чего. Казалось так, разумеется толпе. Слева него было мать с ребёнком лет пяти. Девочка. Она дёрнула маму за рукав, обращаясь к ней. Женщина с пучком волос цвета угля, посмотрела на дочь.
– Мама, почему тот мсье плачет? – удивительно однако, как человеческое дитя может быть чутко и не равнодушно к другим, в отличие от взрослых.
Мать устало вздохнула и посмотрела туда куда указывает дочь. Не ясно, почему ей стало жаль этого человека, который рыдал так неистово, что казалось без конца из карих глаз будут срываться слёзы, как люди с обрыва. Она присела, и теперь была с дочерью на одном уровне глаз.
– Наверное у этого мсье, случилось большое горе, не смотри на него. Ему и так тягостно, не нужно утяжелять его ещё своими глазами.
Больше они на шатена не смотрели.
Никто больше не смотрел.
Все взгляды собрал пузатый священник, и пара не пузатых. Они были в белых одеждах.
И вот один из не пузатых попросил тишины. У другого был не подожженный факел. Заговорил толстый.
– Сегодня мы собрались здесь, дабы свершить ещё одно благое дело. Скажите мне люди добрые, помните ли вы прошлую ведьму, с длинными рыжими волосами, ведьму Коё?
Толпа завизжала и засвистела как соловей. Она махали руками, у кого-то были таблице с типичным “Долой нечисть!”. На вопрос это людская похлёбка забурлила ещё пуще, а поваром было солнце. Наконец когда она более менее успокоилась, можно было расслышать внятный ответ.
– Так это мерзавка прятала свою сестру от нас, от чистых, от праведных. Долой ведьму, долой!
– Долой!
Больше не было слышно ни “долой”, ни чего-то другого. Пара священников открыла клетку и вывели девушку под локти. Она уже не вырывалась, и не плакала. Её отвели к столбу и прибили руки сзади, ноги же просто связали. Ещё двое инквизиторов взяли вязанки хвороста, и на мгновение они застыли, подняв головы. Возле самого столба кружила большая птица, бурого цвета. Она кричала, но не могла подлететь ближе. Казалось она плакала криком.
Священники отогнали её камнями, но Эш не сдался и лишь пуще стал кричать, когда камень попал ровно в голову. Орёл камнем упал вниз и его лёгкие больше не подымались. Но свой последний крик он посвятил не своей боли, а Чуе.
Когда инквизиторы посчитали что с птицей покончено, они подожгли факел. По мере притягивания огня хворостом, зрачки шатена сужались а глаза наполнялись ужасом. Толпа снова начала визжать, но он уже никого не видел, и не слышал. Взгляд будто был вбит в ещё одну сорвавшуюся слезу возлюбленной. Кровь бежала по её запястьям от железный голов гвоздей. Она в последний раз взглянула еа шатена и…
Улыбнулась
Лёгкая такая улыбка. Жаль что смерть таковой не будет. Когда шатен уже стоял ближе всех, и в шагах пяти от него пламя потихоньку ползёт на платье, он сумел различить её шёпот.
– Не забывай меня… И живи.
Дальше он не сумел ничего услышать из-за собственного вопля. Руки дрожали, ноги подкашивались. Скоро был и крик девушки. Огонь перешёл на ноги и грудь. Она истошно вопила. Кожа начала сползать, как слой кожи сползает с тела. Уже были видны вены и тканевая жидкость как воск плавилась и блестела на солнце. Шея, руки и… Локоны. Пламя робко коснулось маленькой пряди, поползло в вверх, сливаясь с такими же огненно-рыжими локонами. Это прикосновение стоило крика. А дальше и волосы, быстро загорались и сгорали, с соответствующим запахом. У неё огонь в волосах сливался. Из глаз текли слёзы. Но не долго. Горячие пряди упали и на глядючи. Она пыталась вырваться, хотя и понимала что даже если и получится, уже не выживет. Больше она ничего не видела, и слезы не текли. Но она была рада, что напоследок увидела его лицо, пусть и не таким каким хотела его видеть. Улыбающимся, радостным, весёлым. Даже если так, всё было не зря.
Шатена уже взяли под локти и тащили назад, прочь с площади. Он не видел как изуродовалось её тело, не видел косых взглядов и шёпота. Дадзая просто куда-то тащили, какие-то люди. Всё что он видел, это носки собственных туфель. В голове до сих пор проворачивался этот шёпот и улыбка.
《Не забывай и живи, не забывай и живи…》
Его посадили возле обувного магазина, что сказав. Он не понял. Он просто сидел на каменной брусчатке, у какого-то магазина и слёзы текли. Ему плевать на идущих людей, плевать на жаркое солнце, из-за которого порядком душно в камзоле. Он потерял себя и смысл. Прости, Чуя, я не смогу выполнить вторую просьбу. Тебя ведь так жестоко убили.
Казалось юноша сидел там вечность. А вечность сидела рядом с ним, облокотившись о его колено. Осаму слышал топот копыт. Четыре лошади, кажется. И карета, чёрная. Шум стих. Он увидел перед собой знакомую хрупкую фигуру в шапке. Та безмолвно потянула его на себя, повернув так, чтобы он мог облокотиться на неё. Фёдор открыл дверцу кареты и усадил Осаму. Но карета была не пуста. Напротив шатена сидела девушка в полосатом платье и длинной белой косой на плече. Минуту назад она мило общалась с Фёдором, улыбаясь. Как только он появился в карете снова, улыбки и след простыл. Николь догадалась, кого усадил Фёдор, из многочисленных рассказов о нём от своего жениха. Это его лучший друг, Дадзай. В живую они встречались.
– Боже…
Единственное слово, которое она могла из себя выдавить. Достоевский не обратил на невесту никакого внимания и лишь сказал ехать, куда ехали до этого. В свой особняк. Не думаю что вам будет интересно читать описание дороги. Скажу только, что в карете всё онемело и замолчало, как вставшие часы.
Когда они доехали до особняка, слуги помогли донести Осаму до гостевой спальни. Горничные всё расстелили и приготовили сменную одежду, и убрали все острые предметы, оставив тело шатена лежать на кровати. Он просто смотрел в вверх и моргал, когда глаза начались слезиться. Так он пролежал где два часа. Потом, сон взял своё. Пока Осаму тревожно спал, в главном зале Фёдор и Николь пили чай, в полной тишине. Никто не решался начать разговор. Чай остывал, Фёдор думал, а невеста решила-таки спросить.
– Дорогой, что с тем бедным юношей?
Ожидаемый вопрос. Фёдор посмотрел на лицо обеспокоенной невесты. Чашка в её руке дрожала. Брюнет опустил её на стол. И ответил
– Сейчас я тебе расскажу всё с самого начала, иначе будет сложно. Да и ты человек не чужой, но чтоб этот разговор никуда отсюда не вышел, понятно? Прекрасно. Всё началось где-то недели две назад. У него есть пристрастие, тайно выбираться в город, в одежде простолюдина. Прогуливаясь по сумеречным улицам он увидел тень на крыше. Она с неё или спрыгнула, или упала, не помню, так вот он побежал за ней. Это оказалась девушка с рыжими волосами. Да ты правильно поняла, она ведьма. Прямо у него на глазах магическим способом залечила раны. Они влюбились друг в друга, вернее он влюбился в тот момент, она чуть позже. По его словам она краше всех на свете, в её волосах расплавленное золото и глаза как океаны. Дадзай писал ей письма, она приглашала его на чай, показывала красивые места. Признаюсь, даже я не предполагал что она откроется ему так скоро. Эта была его первая любовь, и возможно последняя. А то, что сейчас лежит у нас в гостевой, это тело без смысла жить дальше. Её сегодня очень жестоко убили. У него на глазах. Это считай, он всего себя ей отдал, а её сожгли у всех на глазах. Крайне жестоко. Не думаю, что он оправится до конца. Осаму пусть и дышит, но умер. Тело без души долго не живёт, потому я и отдал приказ убрать из комнаты всё режущее, острое, или всё то, чем можно вскрыться, повеситься или ещё чего похуже.
