Текст книги "Открой своё сердце (СИ)"
Автор книги: Ктая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Полуприкрыть глаза, сосредоточиться, вспоминая нужную картину и собственные эмоции. Разложить их на составляющие, проанализировать каждый кирпичик. Сложить из кирпичиков-результатов простой и логичный вывод.
И сглотнуть в безуспешной попытке смочить пересохшее горло, когда понимание, что именно он чувствовал, прошибло спину холодным потом.
Дело было даже не в ревности – не так уж сильна она оказалась. Проблема заключалась в том, что объектов для вероятной ревности оказалось больше одного.
Мадара – жёсткий, яростный, пламенный. Обжигающий в своей искренности, будь то ненависть, дружба или любовь – пусть и к младшему брату. Смотрящий на мир открытыми глазами, воспринимающий его чуть ли не кожей. Рядом с этим Учихой почти начинал потрескивать воздух, даже если он был спокоен.
И Мадара, бессильно матерящийся сквозь зубы в попытках распутать очередные шедевры косоплетения, вышедшие из-под детских ручек. Мадара, почти воровато подкармливающий липнущих к нему кошек и вальяжно шествующий по улицам с пушистыми мурлыками на плечах, а то и на голове. Мадара, довольно жмурящий глаза во время расчёсывания и бескомпромиссно сгребающий в объятия, из которых совершенно не хочется высвобождаться.
Изуна – лёгкий, открытый, пляшущий, как солнечный зайчик, которого, как известно, нельзя поймать – только подставить ладонь, приглашая отдохнуть и согреться. Изуна, которого хотелось защищать, баловать, нежить. Который улыбкой мог погасить чуть ли не любой конфликт и так доверчиво шёл в кольцо чужих рук.
Хотелось… Слишком многого. Притереться плечом к Мадаре, вызвать его одобрительную и даже гордую улыбку, позволить себе расслабиться под горячими ладонями, наглаживающими, словно большого кота. Обниматься в ответ и лениво скользить кончиками пальцев под просторной клановой рубашкой, очерчивая ямочки на пояснице. Хотелось быть тем, на чьей шее повисает Изуна, ласково обнимать его за талию и радовать, собирая солнечные улыбки, как драгоценности, в шкатулку памяти. Видеть, как он сонно трёт глаза по утрам. Знать, что под одеждой у него таится не только скрытое оружие.
Но самое страшное – желания не ограничивались только этим. Хотелось… Хотелось улечься головой на колени к брату. Жмуриться, когда сильные пальцы будут перебирать волосы. Обсуждать что угодно – события дня, поставки, разрабатываемую технику. А потом чуть повернуть голову, целуя центр ладони… костяшки пальцев… и чтобы Хаширама улыбался так задумчиво, а движения становились более медленными, откровенно ласкающими уже.
Тобирама со стоном выронил меч и сам сполз на землю, вцепляясь в волосы. Изуна, ну зачем же ты показал, что так – тоже можно?!
И что теперь со всем этим делать? Порой слишком яркое воображение – зло. Равно как и отточенная логика, которая не оставляет даже тени шанса убедить себя, что ошибся. Что это всё дурное влияние слишком развращенных личностей, а то и вовсе гендзюцу…
Тобирама предпочитал быть честным с самим собой. Чужого влияния было ровно столько, чтобы указать возможную тропинку. Но вот шагнул он на неё уже сам.
Хотя какое там шагнул – вляпался по самые уши…
Особенно отчётливо Тобирама понял это, когда помянутые уши начали гореть от одного голоса ани-чана. Потом был Мадара с насмерть запутанными волосами – а пальцы подрагивали от желания отвести эти волосы и провести языком по шее. Прижаться губами, отодвигая воротник дальше, к плечу. А ещё Изуна и его поцелуи…
Тобирама понял, что он просто сходит с ума.
И на словах-то всё просто – выбрать кого-то одного, шагнуть навстречу, сказать… да хотя бы ту же клятую технику использовать! – но стоило подумать об этом, как Сенджу буквально стопорило. Потому что – ну кого тут выберешь-то? Как решишь, что кто-то лучше, а кто-то хуже? И по этой же причине он не мог позволить себе воплотить ни одно из своих желаний – потому что это было бы слишком нечестно. Целовать Изуну и думать о Мадаре. Расчёсывать Мадару и сбиваться на мысли о брате. Обнимать Хашираму и вспоминать Учиху.
И никаких сил отказаться.
В конце концов, Сенджу стал избегать всех троих, хватаясь за малейшую возможность уехать – договоры с поставщиками, послание даймё, слухи о заведшейся рядом с караванной дорогой банде… На вылазках мысли становились более ясными, но только для того, чтобы Тобирама всё чётче понимал, что сам с этой ситуацией не справится. Прямо-таки кармическое возмездие за слишком спокойный период взросления.
Да пропади она пропадом, такая влюблённость! Клан любви, х-ха! Что-то больно щедрой она вышла, раз хватило сразу на троих, да ещё и поровну!
Тобирама честно держался, сколько мог. Но ни ани-чан, ни Учихи не могли похвастаться отсутствием наблюдательности. Какое-то время они молчали, присматриваясь. Ещё сколько-то давала деликатность Хаширамы – можно было не сомневаться, что он до конца будет давать возможность сказать самому. Не станет давить и Учих придержит. Но… Тобирама почти физически ощущал сжимающееся кольцо. Или петлю на шее, кому как нравится.
Когда ощущение стало слишком сильным, чтобы его игнорировать, а взгляды Изуны – откровенно хищными, Сенджу написал три письма. Почти одинаковых, в которых сухо и логично излагал свою проблему. Разве что в том, что предназначалось Хашираме, было приписано короткое «прости».
Так… было проще, чем пытаться объясниться глаза в глаза. Да и стали бы его слушать до конца?
И… Смог бы он сам договорить?
Так – честнее. Если уж нет иного выхода, стоит попробовать сигануть со скалы в пропасть.
Письма он отдал перед самым отъездом на миссию – уступка собственной трусости, но кроме того, у адресатов будет время подумать над прочитанным. Поговорить друг с другом.
Принять решение.
Тобирама не собирался спорить, каким бы оно не оказалось.
*
Учихи тем временем были взбаламучены известием о пропаже одного из советников. Немного утешало, что последний раз его видели направляющимся на серьёзный разговор к Мадаре-сама. Значит, это родной глава клана его убил, расчленил и съел – скорее всего, за дело, – а не козни новых друзей-старых врагов.
Мадара старого жёсткого советника, конечно, не ел, но спалил нахуй, а пеплом удобрил розочки в саду. Видите ли, ему всё было отлично, когда было просто объединение двух сильных кланов для более сподручного отпиздивания соседа и захвата новых территорий. Но когда до этого советника дошло, что создаются инфраструктуры целого города, в который можно встроить почти неограниченное количество кланов… Что собираются отдельный архив, госпиталь и, главное, общая образовательная площадка для юных шиноби, тут советник запаниковал.
А то как так, дети в семь лет не будут отправляться на боевые вылазки – это же немыслимо! Как они станут настоящими шиноби в таких условиях? Это сильно ухудшит боеспособность клана, одумайтесь, Мадара-сама, это точно заговор Сенджу!
Глава клана не стал уточнять, насколько увеличится боеспособность клана, если дети перестанут гибнуть сразу после того, как научатся держать меч ровно, а просто спалил идиота. Наверняка у него были последователи, но когда дело касается выживания, такие люди очень быстро понимают намёки и самые тончайшие предпосылки.
А тут и предпосылки были совсем не тонкие.
Сам Мадара потихоньку начал съезжать с катушек. Всё никак не удавалось вернуться на привычную волну, возгореться с полной силой, снова стать порывистым, непримиримым… Но последствия смены тел с Хаширамой всё ещё чувствовались, тело как бы говорило: «Хозяин, успокойся, не пори горячку, не надо нам этого нервного напряжения…»
А он не мог без этого напряжения. Без преодоления себя, без постоянного стремления к чему-то… Гнить заживо, изнутри в собственном теле, смотреть с отвращением на собственный, внезапно мирный клан. Хотелось, чтобы кто-то уже догадался, чем грозит объединение Учих и Сенджу, спешно начиная собирать силы по соседям, чтобы выступить ответным фронтом…
Самому тошно становилось от этих мыслей. Чем он лучше того бедолаги, который сейчас удобряет розы?..
Но всё слишком медленно, слишком осторожно… Изменения теоретически есть, но ситуация остаётся прежней. Все что-то ходят, обсуждают, уточняют… Все пиздец такие сложные, со своими незыблемыми традициями, со своим мнением, которое самое верное, нужно это только доказать…
А потом Мадара получил то злополучное письмо. Он пришёл в кабинет Хаширамы, где уже тусовался Изуна, и задал ровно два вопроса. Брату – почему тот до сих пор Тобираму не трахнул. Хашираме – почему его родной брат его так плохо знает. Оба смутились.
– Вернётся – валить и трахать, – подытожил Мадара, – чтобы мысли из рабочего русла больше не утекали.
– Но… – начал Изуна нерешительно.
– А что, неужели действительно кто-то против?
– Э… Все вместе, что ли? Как это технически?
– По очереди, – с неожиданным ехидством отозвался Мадара. – До смерти-то, надеюсь, не затрахаем, если что, Хаши подлечит.
Сенджу отчаянно покраснел, отводя глаза в сторону и чуть ли не начиная смущенно толкаться пальцами. Не то чтобы против был он, но в некоторых вопросах прямота Мадары определенно ошарашивала.
– Нии-сан! Тобирама же реально запутался!
– Ну так давайте распутаем. Быстро, эффективно, ко взаимному удовольствию. Хаширама, пошли помашемся? А то мне как-то скучно.
Сенджу прищурился:
– А в чем запутался ты, Мадара?
– Поубивать всех нахуй хочется, – заявил Мадара и, подумав, добавил: – Кроме котиков и детей.
– Почему именно? – Хаширама шагнул вперед, коснулся волос.
– Острая недостача пиздеца в организме.
– И ты думаешь исправить это тренировкой? – скептически. – Вернётся Тобирама, сходим поохотиться на биджу.
– А пока мне стены грызть, что ли?
Хаширама застенчиво стрельнул глазами в сторону:
– Можно не стены.
Мадара вопросительно приподнял бровь и притянул его к себе за пояс.
– Предлагаешь свою кандидатуру?
Открытый взгляд глаза в глаза. Слегка покрасневшие уши. Короткий кивок.
И ладонь, легшая на предплечье. Потянувшая Мадару ещё ближе.
И зубы Учихи, резко и больно впившиеся в открытую шею. А что? Они говорили только про «грызть»!
Хаширама низко, почти шипяще выдохнул, чуть морщась от боли. Залечить укус не проблема, с его регенерацией и вовсе напрягаться не придется, но Сенджу не удивился бы, начни Мадара жадно глотать кровь. А если это поможет – так и вовсе невелика цена. К тому же было что-то нутряное, темное в этом жесте. В том, чтобы доверчиво подставлять шею. В том, чтобы чувствовать, с какой жадностью сомкнулись на ней зубы.
Проверив, что Хаширама не спешит отбегать с воплем: «Эй! Мы так не договаривались!», Мадара сжал зубы крепче, прокусывая до крови и прижимая Сенджу к себе до хруста.
– Та-а-ак… Я, пожалуй, пойду… – Изуна напоминал встрёпанную сову и бочком-бочком дезертировал из кабинета. Он не стал отговаривать Хашираму тянуть ручки к Мадаре до тренировки, медик же, сам разберётся…
Хаширама обнял Учиху в ответ, с нажимом погладил по спине. Резко выдохнул, словно выталкивая из себя воздух, глубоко вдохнул, максимально насыщая кровь кислородом. Немного подтолкнул выработку адреналина в организме, чтобы выплеснулся в кровь, чтобы эта кровь бурлила и шипела на языке от переполняющей её силы.
Ну как тут после такого приглашения не вгрызться жадно, глотая жаркую, терпкую кровь? Как не застыть в восхищении от такого безумства? Как сдержать стон удовольствия, чувствуя, что от вкуса крови во рту наконец-то сбегает ленивая дрёма, пробуждая его настоящего – его, прозванного демоном совсем не зря?.. Шагнуть вперёд. Ещё, ещё… Прижать к стене, делая контакт настолько плотным, насколько возможно. Жадно пройтись руками по телу – со сбившимся дыханием, открытой шеей, пóтом на висках…
Хаширама застонал, не в силах удержать в себе переплетенный ком эмоций и ощущений. Мелькнула на краю сознания надежда, что Изуна просочился прочь не зря и проследит, чтобы никто не ввалился в самый неподходящий момент – мелькнула и пропала, сметённая напрочь.
Запрокинуть голову, приглашая кусать дальше, скользнуть руками под одежду, вминая пальцы в горячую кожу. Поймать в поцелуе окровавленные губы.
Почувствовать, как настойчивый, уверенный поцелуй заставляет податься назад, прижимаясь макушкой к стене. Как чужие руки уже развязывают оби и жадно оглаживают беззащитные бока.
Тихой сапой вернулся Изуна, запер дверь изнутри и закрыл окна ставнями. Затем положил что-то на стол и мягко провёл руками по волосам брата. Едва заметное прикосновение подействовало как поводок и ушат холодной воды. Мадара оторвался, с шумом втягивая в себя воздух.
Ни в укусе, ни в поцелуе он не дышал.
– Ты сумасшедший, – Хаширама облизнулся, шало улыбаясь. – И в этом сумасшествии прекрасен. Тебе не идет быть рациональным, – кончиками пальцев к укусу, ещё сочащемуся кровью, снова облизнуться. Бросить взгляд на Изуну – из-под ресниц, почти дразня.
Мадара проводил взглядом набухающую капельку крови и, не выдержав, снова припал к ране губами. Невероятно вкусная кровь. Невероятно сладкая, отданная добровольно… А Изуна подался вперёд, тоже целуя. Его губы были не требовательные и сильные, как у Мадары, а мягкие и ласковые. Горячие – куда без этого? – но такие… охотно поддающиеся.
Если Мадара сжирал с урчанием голодного дикого зверя, то Изуна засасывал, как тёплая мягкая трясина.
И не скажешь сразу, что опаснее.
Хаширама не любил играть с огнем – но сейчас ему голову не просто кружило, сносило напрочь. Мадара хочет крови? Изуне нравится обволакивать собой и поглощать, затягивать намертво? Когда глаза не застилает страх, в этом есть свои восхитительные нотки. А Сенджу не боялся – как никогда не боялся шарингана.
Слишком хорошо помнил, как именно Мадара его активировал.
– Покажешь мне Мангекью? – шепотом в самые губы. Пальцы скользят по затылку, путаясь в жестких прядях, перебирая, чуть оттягивая.
Чуть откинутая назад голова, плавно краснеющие глаза. Казалось, запятые шарингана всегда там, просто их не видно из-за обычно чёрной радужки. А потом они слились в единый рисунок, возводя восприятие на новый уровень. Хаширама сейчас неуловимо напоминал свою стихию – дерево или даже лес. Спокойно отдавал на откуп огню обожаемые пламенем сухие веточки без страха или волнения – у него ещё много, всё не съест, а если и съест, то потом на пепле вырастет ещё более большой и здоровый лес.
Мадара здесь напоминал лесной пожар. Вспыхнувший от искры, жадно пожирающий предложенное, не желающий и не имеющий возможности сопротивляться своей разрушительной мощи. Не ненавидящий лес, нет – влюблённый в него, благодарный за своё существование, за своё яркое пламя и возможность развернуться.
А Изуна… Котичка, лениво греющийся у огня и запекающий на углях кролика.
*
По возвращении Тобирама первым делом пошел к брату. Коротко отчитался о выполненном задании, зацепил взглядом краешек знакомого конверта на столе. Спокойно опустился на колени и коснулся лбом теплых досок пола в позе покорности.
– Отото… – прозвучало укоризненно.
А потом Хаширама опустился рядом и потянул брата на себя, заставляя уткнуться лбом в собственное плечо вместо пола. Обнял, погладил по волосам.
– Почему ты решил, что тебе есть за что просить прощения, Торью?
То-рью. Детское ещё прозвище, его придумал Итама, когда был совсем маленьким. Он упрямо твердил, что у братика волосы похожи на гриву дракона, а Хаширама ему охотно подыгрывал, говоря, что Тобирама отлично сокращается до Торью. Тобирама-дракон.
После смерти Итамы это прозвище стало запретным для них обоих. Когда умер Каварама – осталось только «отото» и «Тобирама».
И вот теперь… Непонятно, почему…
Тобирама стиснул зубы до хруста, пытаясь совладать с набирающей силу дрожью.
Послышался возмущённый дробный топот. В поселении шиноби никто не топает, разве что тот, кто хочет быть услышанным…
Дверь распахнулась, на пороге появился Изуна – взъерошенней, чем обычно, едва не потрескивающий от внутреннего напряжения, как брат.
– Явился? – грозно спросил он оттуда, а потом подошёл и, пользуясь моральным преимуществом, ухватил Тобираму за шкирку и куда-то потащил.
Сенджу только и смог, что глазами хлопнуть – слишком уж яркой оказалась ассоциация с недовольной куноичи, отловившей супруга за выпивкой с друзьями. Да и улыбка Хаширамы – открытая, лукавая – намекала, что как минимум убивать его никто не собирается.
Хотя с Учихами попробуй еще угадай.
А притащили его в… спальню. Одну из комнат переоборудовали, плотно занавесив окна и расстелив четыре футона на татами. Не успела чуйка Тобирамы доложить мозгу о том, что именно он видит и что это может означать, как Изуна повалил его на те самые футоны. Следом зашёл Хаширама с всё той же хитрой лыбой.
– Логический тупик верный, исходя из тех предпосылок. Но они неполные. Что ты упустил?
Тобирама честно попытался думать, но он слишком устал. Уже даже все равно стало, к какому решению все пришли.
– Я не знаю. Отношения?
Поняв, что подсудимый не в силах выдерживать трёпку, Изуна сменил гнев на милость и растёкся по нему расслабленной кото-тряпочкой.
– Бака. Выбирать не обязательно. Раз уж тебя на всех троих растаращило, то давай, оправдывай слухи о выносливости Сенджу и клане любви, – Учиха подумал, приподнялся, заглядывая в глаза. – Позволь нам тебя любить. Позволь себе любить.
Глаза в глаза, открыто, до конца – и даже техника не нужна, чтобы уловить искренность. Чтобы увидеть там, на дне зрачков, тепло и любовь для себя.
Увидеть – просто. А вот поверить… Тобираме потребовалось почти полминуты, чтобы осознать увиденное. Осознать, принять, уложить в голове…
…и растечься по футону расслабленной медузой, наконец-то обнимая Изуну в ответ.
========== Глава 10 ==========
В комнату заглянул Мадара. Оценил картину, закатил глаза, скрылся. Вернулся через пару минут с полным подносом еды и влажным махровым полотенцем на сгибе локтя, чтобы утереть дорожную пыль. Срочно бежать купаться после вылазки не было необходимости: чем сильнее шиноби, тем меньше он нуждается в таких мелочах, как потение, но вот пыль, пыльца и прочие загрязнения воздуха на коже и волосах остаются охотно.
Тобирама на ещё одного Учиху среагировал не сразу. Посмотрел чуть насторожено, зацепился взглядом за поднос. Удивлённо дёрнул бровью.
А Хаширама благодарно кивнул, подхватил полотенце естественным, почти привычным жестом и мягко провёл влажной тканью по лицу брата, стирая пыль и грязь. Тобирама подавился вдохом – ани-чан выхаживал его во время болезней, поддерживал, когда было плохо…
Но эта задумчивая нежность точно не была чем-то привычным.
То есть… никто не против? Вот не смирился с обстоятельствами, позволяя слетающему с катушек брату-бывшему-врагу-союзнику получить желаемое и успокоиться, а совсем-совсем не против? Тобирама зажмурился, отчаянно пытаясь осознать настолько ослепительную истину.
Мадара поставил поднос рядом и разлёгся неподалёку, подперев голову ладонью и подгребая Изуну к себе. Младший Учиха смотрел на Сенджу, затаив дыхание. Он был в мозгу Тобирамы и примерно представлял, что он сейчас испытывает. И это было волшебно. Настолько волшебно, что Изу кольнула предательская мысль – а что, если все эти условности, мешающие удовольствию, являются частью этого удовольствия, эдаким усилителем? Для него самого целовать Мадару стало чем-то привычным и обыденным, но тот фейерверк, что взрывался в голове Тобирамы от простых, в общем-то, прикосновений… Может, оно стоит того?
Хаширама закончил протирать лицо, взялся за руки. Ласково, бережно… а потом наклонился и коснулся костяшек пальцев губами. Почти невесомо, больше чтобы проверить реакцию…
Тобираму тряхнуло так, словно это касание было полноценным разрядом, но глаза он так и не открыл. То ли потому, что так ощущения были острее, то ли просто легче было воспринимать происходящее, не задумываясь над тем, реальность это или сон.
– Отото… – Хаширама мягко расстегнул крепления хитай-ате. Убрал щитки в сторону.
– Да? – алые глаза всё-таки приоткрылись.
Взгляд старшего Сенджу мягко мерцал, почти переливался обилием чувств, гладил по коже. И пальцы тоже гладили – по щеке, вдоль старого шрама, очерчивая линию подбородка.
– Не бойся себя, Торью.
И так легко повернуть голову и прижаться к ладони в благоговейном поцелуе – как мечталось, как хотелось… Прижаться и на миг замереть, пережидая взрыв эмоций от собственного почти-кощунства, повернуть голову ещё немного, прижимаясь уже щекой. Снова зажмуриться, когда ладонь мягко скользнет под затылок, поддерживая голову.
Это было настолько невинно, настолько интимно, что Изуна на мгновение почувствовал себя неловко, будто подглядывает. Но хренушки он пропустит хоть мгновение этого действа! Наоборот, активировал шаринган, чтобы лучше зафиксировать все детали.
Хаширама мягко коснулся губами лба. Погладил затылок. И едва продышался сам, когда Тобирама потянулся навстречу, обнял, скользнул легким поцелуем по скуле. Трепетно прижался губами к уголку рта.
Целоваться с братом было так странно. Понимать, что это вечно суровый Торью подрагивает в руках, приоткрывает губы навстречу, ловит каждое движение. Что-то будоражащее было в том, чтобы идти против запрета – но, право, главное ведь совсем не в этом.
Главное – что душу щемит от невыносимой нежности, что дыхание перехватывает от того, какой Тобирама сейчас живой и настоящий. И страшно спугнуть, не справиться… и хочется любить, нежить, ласкать. И невозможно не вздрагивать от ответных движений, таких неловких, неуверенных, будто Торью только учится. Будто для него все впервые.
Мешать такому священнодействию было чистым преступлением, но Изуна не сдержал восторженного вздоха. Тобирама вскинулся, обернулся на звук, как-то разом напрягшись. К своему стыду, он совсем забыл, что тут рядом Учихи. А те неотрывно смотрели на него шаринганами и даже не моргали.
Младший Сенджу мгновенно залился краской.
Поняв, что всё священнодействие всё же нарушилось, Изуна подался вперёд и коснулся руки Тобирамы мягким поцелуем: мол, не волнуйся, продолжай, мы за тебя рады…
– …мы понаблюдаем? Если ты не против…
Тобирама моргнул.
– Только понаблюдаете?
– Пока да, – кивнул Изуна, целуя руку и улыбаясь при этом так лукаво. – Дадим тебе всё как следует распробовать.
Сенджу снова заалел ушами, но Хаширама уловил вспыхнувший в глазах брата огонек. Зная Тобираму, можно было смело утверждать, что просто смотреть Учихам окажется сложно.
Особенно потому, что играть Торью не собирался.
Да и зачем бы, если искренность оказывается гораздо более сильным инструментом? Когда, рассказав откровенно, получил вместо воплощения страхов ту близость, которой сейчас буквально пропитан воздух? Какие игры могут сравниться с возможностью запустить руки в волосы брата, прижаться губами к жилке на шее, чувствуя биение пульса и почти умирая от того, как это хорошо?
Хаширама хватанул ртом воздух. В какой-то мере он даже жалел, что не обладает никаким додзюцу – потому что происходящее с Торью было невыразимо прекрасно. Он словно стряхивал с себя толстую скорлупу рациональности, извечной суровости и неодобрительно прищуренных глаз. Это хотелось разглядеть полностью, запомнить, запечатлеть…
Хотелось протянуть руку и помочь брату наконец-то вылупиться.
Ещё немного хотелось постучаться лбом об стену – нужно же было быть таким слепым, чтобы не разглядеть, что Тобирама живет в таком коконе. Немного – потому что слишком завораживало то, как он раскрывается, чтобы думать о чем-то ещё.
Касания – всё такие же трепетные, нежные, но уже не робкие. Поцелуи крыльями бабочки – костяшки пальцев, прядь волос, скула. Объятие – теплое, влюбленное.
Сияющие внутренним светом алые глаза.
– Торью… какой же ты красивый сейчас… какой же ты восхитительный, когда настоящий…
– Мадара, держи меня! – шёпотом попросил Изуна.
– А зачем? По-моему, они вполне освоились, – заявил нии-сан, предательски его подталкивая.
Изуна трагически застонал, прежде чем накинуться с поцелуями. Рука, плечо, шея, висок… Ну просто невозможно удержаться.
А Тобирама и не пытался зажаться, Тобирама откинул голову назад и сладко застонал, подаваясь под ладони, прогибаясь под ладонями… прижимаясь щекой к щеке Изуны, плавясь под его ласками.
Подумав, Изуна решил, что нечестно отбирать у Хаширамы… «площадь воздействия». Поэтому он приподнял несопротивляющуюся тушку Тобирамы, усадил его так, чтобы он упирался спиной ему в грудь и начал беспрепятственно лапать, выцеловывать, наглаживать. Можно, наконец-то можно… откликается, о-о-о, как он откликается! Ласкать не устанешь! Он сам иногда подобным грешил и долго не понимал, почему Мадара ласкал и тащился, хотя к себе даже не прикасался… А тут прямо мурашками продирало.
Тобирама целовался, целовался до распухших губ и начинающей кружиться головы, тянулся к брату и откидывался обратно, под ласковые ладони Изуны. Выдыхал, отпускал с губ стоны, жмурился. Честно старался ласкать в ответ, но путался в собственных руках, тонул в ощущениях, как в самом сильном водовороте.
И, вынырнув на какое-то мгновение, поманил и Мадару к себе.
Тот чуть повернул голову и послал в его сторону серьёзный, тяжёлый, обжигающий взгляд. «Хочу. Сейчас. Всего. Полностью», – чётко и требовательно читалось в нём. В комнате мгновенно стало жарко, а дыхание перехватило от давления чакры. Учиха медленно, словно преодолевая статичность, приподнялся и двинулся в его сторону. Два почти незаметных движения, и одежда летит в сторону. Мадару не устраивал этот детский сад, когда все целуются, но даже никто до конца не разделся.
Тобираму пробрало до мурашек по позвоночнику и пересохшего горла. Он, как заворожённый, потянулся навстречу, вцепился в волосы, дёргая Мадару на себя, желая окунуться в это обжигающее пламя полностью. А тот не стал подчиняться, сам дёрнул его на себя, поднимая на ноги, вцепился в губы обжигающим, всепоглощающим поцелуем, почти удерживая на весу расслабленное предыдущими ласками тело. Освободить от одежды, прижать к себе, притереться, крепко сжать ягодицы и закинуть ногу к себе на бедро. Ощутить, как в плечи впиваются ногти, а поцелуй крепнет, становится кусачим – Тобирама неуловимо быстро перетек от расслабленной нежности к яростной страсти. Это было именно то, что привлекало и завораживало его в Мадаре. То, на что хотелось отвечать собственными эмоциями.
А ещё – укусить Изуну было бы неправильно, ему не хотелось причинять боль. А вот удержаться от того, чтобы оставить алый отпечаток зубов на плече Мадары, оказалось просто невозможно.
Довольное шипение, скользнувшие по плечу жёсткие волосы, рука, просунутая между их животами и обхватившая оба члена.
– Кусай, не стесняйся, – поощрил Мадара.
Изуна хихикнул и снова мягкими движениями отвоевал себе частичку Тобирамы, слегка расцепив парочку ниже пояса. Учихе было любопытно, каков он на вкус там, и сдерживаться он не собирался. Прижался губами, лизнул. Посмотрел вверх с озорной насмешкой в глазах. Сенджу ахнул, сжал пальцы ещё сильнее – где тут удержишь равновесие, когда одна нога и так уже закинута на бедро, а Изуна ещё и гладит под коленом… ащщщщщ! Хаширама обнял брата со спины, давая опору, потерся носом о затылок. Ощущение перехлестывали друг друга, наслаивались, плескали. Разрывали в разные стороны.
Но Тобирама ни за что не отказался бы ни от малейшего градуса этого накала.
Изуна мурлыкнул довольно и заглотил, сразу и целиком, втянул в ненасытный влажный и горячий рот, наслаждаясь ощущением скользнувшей по горлу плотности. А руки уже скользнули выше, распутали пояс Хаширамы и ухватились за его твёрдую и нежную плоть.
– Мурр…
Мадара опустил голову, посмотрел на брата. Опустился рядом с ним на колени, оттянул за хвост и крепко, развратно поцеловал в губы. А затем они переглянулись и перевели хищные взгляды на Сенджу. Тобирама нервно облизнул губы, Хаширама рвано вздохнул.
– Как вы похожи сейчас…
Добавлять, что вот от этого взгляда пробирает дрожью гораздо сильнее, чем от активированного шарингана, он не стал. Но Учихи и впрямь смотрели так, будто были готовы сожрать, лишь бы не делиться ни с кем, кроме уже присутствующих здесь.
Учихи рванулись вперёд, синхронным, слитным движением прижимая к себе Сенджу и жадно заглатывая до того, как они успели опомниться и как-то испугаться. Они умудрялись с урчанием сосать и ласкать друг друга, будто слепые, которым развязали руки спустя неделю. Мадара щедро облизал свои пальцы и завёл руку за спину брату. Хаширама запустил руку в жесткие черные волосы, мелодично застонал. Тобирама запрокинул голову, жадно хватая ртом воздух. Старшему Сенджу было проще – более спокойный по темпераменту, более привыкший чувствовать открыто, да и уже успевший испытать на себе страстность Учих… но и ему сносило голову напрочь.
Учихи чуть сдвинулись, Изуна полууселся на колени к брату, чуть раздвинув ноги в стороны. Уселся раз. И ещё раз, запрокинув голову и сладко застонав. А затем он облизнулся и поманил Сенджу к себе.
Тобирама качнулся, как завороженный, буквально стек на пол. Потянулся поцеловать эти яркие, чуть припухшие губы. Поцеловать, вылизать изнутри рот, прижаться кожа к коже, чтобы прошибло жаром до самого нутра…
А через пару толчков Изуна приблизился совсем вплотную, обнимая ногами, ухватился там, внизу, направляя в себя, и со стоном насадился, не сдерживая дрожь наслаждения. Тобираму в очередной раз тряхнуло, бедра сами дернулись вперед. Разрядка, чтобы мысли не туманились? Сейчас такой вариант казался неимоверно глупым. Как можно отказаться от такого жаркого, податливого, страстного Изуны в руках? Как отвергнуть прижавшегося к спине Хашираму, который через их плечи втянул в поцелуй Мадару?
Как вообще можно думать о чем-то, кроме этой выворачивающей наизнанку близости?
Мадара целовал кусаче, заглянул в глаза, безмолвно спрашивая, не сильно ли его оттесняют. Они с братом как-то естественно действовали вместе, в основном на новенького и недолюбленного. Всё в порядке, безмолвно откликнулся Хаширама. Всё же он таким действом успел насладиться ещё позавчера, еле утром ноги унёс…
Мадара прижался к спине брата и толкнулся, направляя себя туда, где уже было не пусто. Изуна выгнулся, зарычал восторженно, закатывая глаза. Зрение расфокусировалось, и шаринган отключился. Тобирама сжал зубы, пытаясь сдержать клацанье – потому что справиться с прокатившейся по телу дрожью возбуждения было решительно невозможно.
– Ш-што вы творите-е-е-е…
Мадара коснулся шеи брата губами, посылая в сторону Сенджу обжигающий взгляд.
– Мы делаем хорошо, ах! – прошептал Изуна, опуская голову и глядя точно таким же демоническим, обжигающим взглядом.
Не за то Мадару демоном прозвали, ой не за то…
