Текст книги "Звездный дождь (СИ)"

Автор книги: Krasnich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Кот поднял лицо, смотря на луну.

– Вот только людям не осознать этого. Ведь они больше не смотрят на небо.

Я закусила губу, смотря вверх, так же, как Кот. Не смотрят на небо. Не смотрят.

Мне нравилось считать огоньки, с мельканием проносящиеся под грохот колес мимо стекол. Огоньки манили, искрились, испуская неживой неоновый свет и не давая людям видеть свое отражение в мутных окнах. Я пыталась считать их про себя, но катастрофически не успевала. Прижаться лбом к стеклу и смотреть вглубь, кончиками пальцев дотронувшись до мочки уха.

Лето прошло незаметно. Я поступила на экономический, как и хотела мама. Как перспективный бюджетник, получила общежитие и даже нацеливалась на стипендию. Правда, была одна маленькая проблема. Совсем маленькая и, кажется, настолько несущественная, что о ней даже не стоило упоминать, – я поступила в другой город.

Поезд замедлил движение. Оставалось сделать лишь один шаг и выйти из вагона. Но, почему-то, очень не хотелось. Очень. Так я и стояла в нерешительности, пока двери ни захлопнулись, и мы ни поехали дальше.

Ловить последние дни лета, дыша ими в родном городе. Весь август шли дожди, и неожиданно теплая погода ближе к осени была удивительна. Нетрудно догадаться, где я проводила эти дни и с кем.

Я устроилась на самом краю крыши, подставив под теплые солнечные лучи лицо и прикрыв глаза. Было тихо.

Кот сидел позади, прислонившись к стене чердачного домика. Может, дремал, может, просто думал о чем-то. Я не знаю. В последние дни он все чаще грустил и молчал, лишь изредка отвечая на вопросы и отводя взгляд, когда я пыталась заглянуть в эти изумрудные глаза. Мне оставалось лишь кивать и делать вид, что ничего не произошло. Говорить о чем-то было бессмысленно, и мы оба это понимали.

Кажется, внутри поселилась тупая, щемящая боль, не отпускающая и не позволяющая забыть о себе. Но люди любят играть в игры. Вот и мы играли в «я делаю вид, что ты не знаешь о том, что знаю я». И совсем скоро эта игра должна была подойти к концу. До отъезда оставалось два дня.

– Кот, ты был в городском парке?

Смотрю на него через плечо, пушистые ресницы чуть дрогнули, легкий полуповорот головы.

– В парке?

Механически приглаживает каштановые волосы, задевая вздрогнувшие от прикосновения пестрые ушки. Уголки губ несколько озадаченно ползут вниз.

– Интересно, как бы я смог это провернуть.

– Очень просто!

Я радостно подскочила с места, подбегая к нему.

– Смотри, ушки мы тебе спрячем под шапку,– его брови удивленно поползли вверх,– а хвост – под куртку.

– Э?

Озадаченный изумрудный взгляд.

– Ну или…-наверное, я чуть покраснела,– под брюки.

Он лишь фыркнул, ничего не сказав.

– Так ты пойдешь?

Легкое касание плеча, он вздрогнул, словно не ожидал, закусил губу. Иногда Кот напоминал мне ребенка, большого ребенка, который сам не знает, что ему делать. Неспешный кивок.

Спасибо тебе, Кот. Спасибо.

День выдался теплый. Мягкие предзакатные лучи путались в кронах деревьев, окрашивая листья в багрово-золотой, уже осенний оттенок. Было довольно многолюдно. Подростки играли в мяч, мамаши прогуливались с колясками, парочки мирно оккупировали лавочки. Кот часто озирался по сторонам, словно выискивая того, кто бы показал на него пальцем и закричал о том, что Кот – это кот. Однако на нас не обращали ровно никакого внимания, все наслаждались последним летним теплом, кажется, мир тонул в умиротворенных улыбках. Было немного грустно.

Я подвинулась чуть ближе к Коту. Чуть-чуть. Совсем. Просто чтобы почувствовать его тепло, невзначай прижавшись плечом к кирпичного цвета рубашке. Он сегодня выглядел по-другому, немного изменил стиль одежды, чтобы не так сильно выделяться. Джинсы, рубашка, кроссовки, забавная шляпа по типу ковбойской. Пока мы шли, я ловила на себе завистливые взгляды девушек, и мне это нравилось. Нравилось, что им нравится Кот. И нравилось, что рядом с ним иду я.

Мы расположились на берегу одного из небольших озер, сетью протянувшихся вдоль всего парка. Тень от дерева, под которым сидели, давала приятную прохладу. Вечером было душно, так что место, как я оценила позже, оказалось крайне удачным.

По глади воды изредка шли круги от проплывающих иногда селезней. Они смешно хлопали крыльями при взлете и смешно приземлялись, словно плюхаясь на воду. Правда, было невесело.

– Лия…– кажется, горячее дыхание обожгло мне щеку. Я не видела, но чувствовала, как дрожит его рука.

– Все хорошо,– поднимаю взгляд, смотрю прямо в изумрудные глаза, полные…боли?

Кончиками пальцев коснуться изящного запястья, чуть сжав.

– Не думай… это будет потом. Все потом. А сейчас есть только настоящее. Не думай о будущем.

Уголки тонких губ дрогнули. Он постарался улыбнуться. Постарался. Потом несколько честнее. Прикрыв глаза, наконец, позволил губам расплыться в теплой улыбке.

– Ты права. Есть лишь сейчас. Не более, но и не менее. А это уже много.

Он спиной прислонился к дереву. Музыкальные пальцы переплелись с моими. Я улыбнулась, переводя взгляд на сиреневое к горизонту небо.

А мне было больно. Соленые капли стекали по щекам, теряясь где-то в складках чуть подрагивающих губ. Деревья за окном с шумом проносились мимо, сменяя друг друга, словно бесконечная череда позолоченных колонн.

Прижаться лбом к холодному стеклу, крепко зажмурившись и постаравшись вдохнуть максимально глубоко. Так легче.

Хорошо, что в купе никого не было. Мой одинокий красный чемодан лежал на противоположном сиденье, я крепко закрыла дверь, погрузившись в свой, собственный мир, казалось, уплывающий от меня шаг за шагом.

Он мне ничего не сказал, когда мы прощались. Ничего. Ни слова. Тогда, в ту ночь, я видела его последний раз. Мы сидели на крыше и молчали. Я – на самом краю, он – у кирпичного домика чердака, как в тот самый день, когда я увидела его в первый раз. Ночь выдалась такой же теплой, словно подарок, поцелуй уходящего лета. Внизу зажглись тысячи и тысячи огней, а вверху – мириады. И казалось, что между этими двумя дорогами, дорогами огоньков, прокралась невидимая черта, разделившая их и не позволяющая соединиться. Невероятно похожие, словно отражения друг друга, огоньки окошек подмигивали своим небесным собратьям, словно зазывая на чай. Предложение, которому никогда не дано осуществиться.

Мы молчали. И эта тишина давила, прижимала к земле и заставляла слова проглатываться, комками вставать в горле и исчезать в потаенных глубинах сознания.

Не было сил говорить. И не было сил слушать. Можно было лишь смотреть, как звездный дождь расчертил небо, словно оплакивая чью-то судьбу серебряными листьями.

Лишь на рассвете он подошел, присел рядом, словно стремясь напоследок дать ощутить свое тепло, и заглянул мне в глаза, изучая, запоминая. По коже тогда пробежали мурашки. Закусила губу, бессмысленно смотря вперед. Он чуть кивнул… и ушел. Спустя час ушла и я. Это был последний раз, когда я его видела.

И сейчас, сидя в вагоне и смотря на проносящиеся мимо деревья, я могла позволить себе то, что не смогла позволить себе при нем. Я могла плакать.

Это было легко – заставить себя не думать. Гораздо труднее было другое – заставить себя не вспоминать. Я лежала на кровати, бесцельно изучая потолок, с которого местами уже успела осыпаться побелка. Прошло около двух месяцев. Казалось бы, так мало, но это время осело в памяти, словно бесконечно тянущийся год. Я уже освоилась в университете, даже успела завести некоторых «друзей» и, к моему удивлению, понять, что на меня заглядываются многие парни. Это было более чем странно, учитывая то, что я всегда считала себя гадким утенком. И тем более необычным и более приятным, но, вместе с тем, и пугающим казалось это чувство.

Поднять руку, смотря на солнечные лучики, прыгающие с пальца на палец. Солнце. Здесь все жило по его часам, отторгая ночь и звезды. Я скучала и мучилась. Иногда так хотелось подойти к окну и расправить крылья и улететь куда-то далеко, где нет этих бесконечно-скользких будней. Только не казалось это реальным, совершенно не казалось. Я не спала по ночам, и в этом не было смысла. Но я не спала.

И лишь маленькие окошки небесных эльфов грустно мерцали в ночной тишине свысока, казались еще дальше, чем были раньше.

Я ездила домой. Дома уже было холодно, и синий иней покрывалом укрыл бесконечные просторы, кутая жалкие, продрогшие тела карликовых берез в совершенно не греющую одежку. Тяжело было смотреть, как они замерзают, пытаясь согреться под холодным небом и изо всех сил тянясь вверх.

В очередной раз прислоняясь лбом к холодному стеклу, думала, увижу ли его. Смогу ли увидеть. Но все это было пустое. Он никогда не появлялся зимой, и я прекрасно знала об этом. Но когда я начинала себя убеждать, что Кот не придет, что всё, абсолютно всё будет именно так, мне становилось настолько жаль себя, что хотелось со всей силы удариться виском об это чертово стекло и прекратить судорожно вглядываться в заледеневшую дорогу, отражающую унылый свет желтых фар.

Дома меня ждали друзья и родные, дома устроили целый праздник, где виновник торжества улыбался картонной улыбкой и, как мог, поддерживал общую атмосферу.

На крыше его не было. И, зябко кутаясь в полушубок, я вдруг поняла со всей отчетливостью, которую мне только могла показать зима: он не придет. Он больше никогда не придет.

Оказалось, меня сосватали. Считая ступеньки со второго этажа, задумчиво спускаясь вниз по такой знакомой школьной лестнице, я увидела Лёньку. Да-да, того самого Лёньку, который когда-то подарил мне замечательную фарфоровую куклу, теперь пылящуюся в ящике комода. Его смущенное «здравствуй» эхом отозвалось в висках, я совершенно не ожидала его увидеть и поэтому смогла лишь промычать что-то вроде «привет», гордо прошествовав дальше по своим делам.

Все меня спрашивали лишь о нём. А я, листая в очередной раз список на мобильном телефоне, никак не могла понять, кому я пишу странные смс, которые никогда не дойдут до адресата. Потому что адресата просто нет.

Проводя дни за набросками, я все чаще думала о том, что моя любовь к живописи лишь усилилась. Кисть ложилась ровно и легко, заменяя мои расторопные мысли, стремящиеся убежать прочь, от экономики. Это напоминало мне тот день, когда Кот впервые показал себя. Равно как и тогда Лунная королева на полотне вплетала в прекрасную косу гребень-цветок, а небесные эльфы выглядывали из окошек, зажигая свечи в своих маленьких домиках. Пожалуй, живопись – единственное, в чем я могла оставаться такой, какой была, не боясь показать себя неправильно. Ведь жизнь, она такая. Все мы должны быть правильными и не иначе. И то, что мы принимаем за правду, часто – лицемерие. А то, что действительно является правдой, не удостаивается другой участи, как быть осмеянным.

Не проще ли плыть по течению, спокойно оставаясь такой, как все?..

Очередной широкий мазок. Я позволяла себе рисовать только тогда, когда рядом никого не было. Тогда я, словно подражая краскам, то раскрашивала свое лицо мечтательной улыбкой, то перечеркивала взмах брови грустным взглядом, то делала наброски румянца на чуть заострившихся скулах. Казалось, будто я играю с зеркалом. Я была отражением, а отражение было мной. Кто ты, человек по другую сторону стекла? Почему ты так грустишь? Или это я? Или – моя душа?.. Откликнись! Не молчи!

Просто я уже не могу молчать.

Я не знала, что мне делать дальше. Когда мне исполнилось 18, я напилась. Помню, на столе стояли две полупустые бутылки с красным вином, лежали сыр и шоколад. Я что-то говорила, выпивая стакан за стаканом, не чувствуя никакой разницы между угощением, да и вообще ничего не чувствуя. Просто по щекам бежали слезы. Ни больше ни меньше. Просто вино на губах отдавало солью, а чтобы сказать что-либо, приходилось утихомиривать сбившееся дыхание и мычать что-то непонятное.

Наутро я проснулась с жуткой резью в животе, пропустила занятия и осталась спать. Так мне и исполнилось 18 лет.

Лето обещало быть жарким. Я не ехала домой. Он не появлялся.

Яркими всполохами капли воды взлетали вверх, отражаясь в самом небе. Или отражая небо в себе. Я сидела в парке на низенькой скамеечке. Стоял конец июня, на улице было просто пекло. Мало кто из людей отваживался в такую духоту высунуть нос наружу, был самый пик – как раз 2-3 часа, поэтому я могла наслаждаться природой в тишине и просто думать о своем. О своем.

Глупо было надеяться, да я уже и не надеялась. Не на что. Мне казалось, что он сам все решил. Решил, наверное, что мне так будет лучше. И что ему так будет лучше. Глупо, так глупо.

Запрокинуть голову, смотря вверх, в беспардонно-синее небо, составляя в уме причудливые фигурки из перистых облаков. Почему же я жду? Зачем? Не проще ли было бы дать свое молчаливое согласие и начать встречаться с кем-нибудь? Он не просил меня ждать. Более того, он не говорил мне, что вернется. И, что самое страшное, я была для него никто. Случайная знакомая с крыши. А иначе назвать это я не могла.

Так почему же я жду? Зачем думаю? Объясни мне, птица, летящая так низко над водой. Или подари свои крылья, чтобы я могла, как ты, подняться высоко-высоко, и, может, оттуда увидеть его.

Интересно, улыбнулся ли бы он мне.

Иногда мне казалось, что время – река, которая неспешно течет по равнине, а потом вдруг срывается звонким водопадом вниз, поглощая в водовороте все страсти и чувства, которые мы успели накопить. И, если это действительно так, то почему бы не родиться другим человеком? Начать все с чистого листа? Просто вот так взять – и оторвать, отрубить ненужный хвост, сжечь, что было. Может, мы могли бы родиться другими. Может, могли бы.

Я все реже гуляла одна, кое-как избавляясь от общества докучливых знакомых. И, вместе с тем, все чаще боялась оставаться одна. Это сосущее ощущение пустоты, бывало, сводило с ума, заставляя плотно зажмуриваться и обрывать еще даже не слетевший с губ крик. Скучала ли я?

Пожалуй, я бы и не смогла ответить на этот вопрос. Это было странно. Хотелось бесконечно говорить и бесконечно молчать. Бежать куда-то, не останавливаясь, и нырять глубоко, так, чтобы не вынырнуть. Задохнуться. В какие-то моменты это начинало казаться лучшим решением. Задохнуться. Но то ли я слишком слаба, то ли слишком сильна, однако моя гордость не давала мне уйти, так ничего и не сделав.

Все равно, что научили дышать, и ты глубоко вдыхаешь, а потом вдруг задерживаешь дыхание. Вроде бы ничего не изменилось, совершенно ничего. Мир не рухнул и все по-прежнему, но ты уже не можешь воспринимать его полностью. Так и я не могла.

А звезды стали еще дальше. Иногда я не могла видеть их, даже если получалось выбраться на крышу. Особенно, когда ночь была темной и по небу часто проносились тучки. Конечно, я прекрасно знала причину этого: мое зрение еще немного упало, и теперь я видела еще хуже. Но, все же, сама не зная зачем, я гуляла по ночам, смотря вверх и стараясь держаться тихих, но безопасных районов. И когда я видела, как маленькие эльфы зажигают огоньки, мне начинало казаться, что я слышу далекий и неясный шепот, постепенно складывающийся в тихую прекрасную мелодию. Но шепот с каждым разом становился все тише. И каждую ночь, с замиранием сердца выискивая взглядом в черноте ночного купола яркие созвездия, я боялась, что этот раз – последний, что больше я не услышу мелодии. И тогда загадывала, что, если она уйдет, то я все забуду. Мне просто придется.

Но ночь проходила за ночью. И каждый раз с содроганием сердца я слышала, как поют звезды. И понимала, что, даже забыв их голос, никогда не смогу забыть эти волшебные мгновения.

Мне снился сон. О том, что он улыбнулся мне и протянул руку. Мне было страшно дотронуться до кожи, казалось, будто он исчезнет в тот же миг. Но рука была теплой, а кончики пальцев бархатисто-нежными. Мне оставалось лишь сделать полшага, чтобы уткнуться лицом ему в грудь и почувствовать ладонь, скользящую по волосам, ласково прижимающую к себе. Я не заметила, как уголки губ сами улыбнулись.

Я смогла лишь потереться щекой о предплечье, обняв руками за спину, и прошептать: «Я скучала».

Мне думалось, прошла вечность. Но прошел всего год. Один год, за который было пережито и выплакано столько, сколько не было за все 17 лет жизни до этого. Всего лишь год, как я не видела Кота. Я приучила себя писать ему письма. Те далекие письма, которые он никогда не прочитает, но которые словно делали меня на шаг ближе. Письма, в которых я рассказывала о том, как распускаются листья весной и как весело мы отметили с семьей Новый Год. Длинные, красивые письма, полные моих мыслей и домыслов, моих интересов и желаний. Я рассказывала ему все. Кажется, даже мой дневник, который я вела, когда была чуть меньше, не слышал столько всего от меня и не знал моих самых сокровенных «тайн». А тайны были простые. Слишком простые, чтобы о них рассказывать, но тем более ценные для того, чтобы о них написать. Тайны моих слов.

Я писала ему, что собираюсь снова начать ходить на танцы и что решила бросить университет и поступить в другой. Я писала о том, что осень подкралась совсем незаметно и желтые листья на деревьях для меня словно талое золото, пролитое нечаянно из винных кубков Солнечного Императора, устроившего на рассвете шумный пир. Писала о том, что бездомная собака подошла ко мне и лизнула руку, завиляв хвостом и улыбаясь во всю свою лохматую морду, и что подаренные мне мамой цветы в горшках на удивление еще живы и даже, кажется, собираются зацвести.

Я писала обо всем, о чем хотела написать. Обо всем. Кроме себя.

Мне стало нравиться засыпать в одежде. Лежать, зарывшись носом в плед и думать обо всем и ни о чем. В такие моменты мне казалось, что планета под именем Земля остановила свое бесконечное движение и теперь лишь неподвижно падает вниз, в пустоту.

Думается, мне нравилось засыпать так, потому что тогда ночь становилась похожа на день, а день на ночь, и среди них не было отличий. Словно одно время суток на все часы, словно бы эти часы остановились или сломались, словно бы их и не было вообще.

Наверное, это было странным – лежать и смотреть в потолок или в окно, иногда провожая взглядом вспыхивающие огни от фар заблудившихся в темноте машин. Я ничего не чувствовала и это не было самым страшным. Страшнее было то, что я не хотела ничего чувствовать. Непрекращающаяся головная боль напоминала об этом легким зудом в висках, однако вскоре я к ней привыкла и попросту перестала замечать, будто она стала неотъемлемой частью меня. Нервов не осталось, руки уже не тряслись и не дрожали уголки губ. Пустота, в которую падает наша планета, поглощала собой все, съедая эмоции и растворяясь в выдуманных иллюзиях.

В одну из таких ночей я пообещала себе. Пообещала себе забыть Кота.

Я укуталась в плотную скорлупу своего внутреннего мира, словно большая устрица, кутающаяся в розовые лепестки-раковины и не желающая показывать себя никому. Изредка щелка между раковинами чуть приоткрывалась, и тогда начинало казаться, что по нежным, мягким стенкам внутренностей скользит острое лезвие, причиняющее неимоверную боль. Это было нетрудно – держать все в себе, ничего не показывая и улыбаясь людям. Но было совершенно невозможно находиться какое-то время без дела, потому что тогда приходило то, чего я боялась больше всего на свете, приходило осознание того, что его нет. И, возможно, никогда не будет. Я обещала себе забыть Кота, продолжая неосознанно тянуться к нему, словно ничего хорошего больше в жизни и не было, только он. Иногда желание увидеть его доходило до такой абсурдности, что хотелось умереть, лишь бы не испытывать больше этого. Если бы я смогла его забыть, я бы забыла его при первой же возможности. И, почему-то, мне казалось, что именно так он и решил для себя: забыть меня, как только представится возможность. Видимо, она представилась. Моя боль, жалко лелеющая никудышные обрывки того, что я вообще могла чувствовать, вступила в заговор с моей гордостью, которая излишне пафосно решила его ждать. Я противоречила сама себе и прекрасно понимала это. Но позволить себе опустить руки было нельзя, это словно бы означало, что я сдаюсь. И тогда, наверное, я потеряю самое важное, что у меня есть. А было ли оно у меня. Кто знает. Я не знала, я ничего не знала, касаясь его мягких волос и дыша теплом, исходящим от него. Не знала совершенно ничего, кроме одной вещи: такого со мной никогда не было. И, как свойственно думать всякому неожиданно ставшим взрослым человеку со всем этим грёбаным максималистским настроем, мне думалось, что больше никогда не будет.

После дождя обязательно будет радуга. И наступит новый день. И природа улыбнется. Но есть одна проблема: за окном снег.

Ловить снежинки на ладони было забавно. Словно ты вдруг возвращаешься в детство, полное радостных невзгод и переживаний. Словно северный ветер приносит с собой нежные сказки, которые он услышал от далеких и величественных горных вершин.

Кота все не было. Я начала привыкать к этой пустоте внутри.

Почему-то мне казалось, что скоро я его увижу. Будто он совсем рядом: стоит только повернуть за угол, и я увижу смешные ушки и чуть виноватый взгляд изумрудных глаз. В такие моменты я крепко сжимала в руке медальон, который когда-то он мне подарил, грела камень теплом дыхания и улыбалась, как дурочка, в никуда.

Мы всегда чувствуем приближение событий, которые изменят нашу жизнь. Так и я ощущала то, что вскоре должно было произойти. Я писала историю своей судьбы сама, причудливо смешивая краски и ожидая ответного мазка от художника, которому доверила свою душу.

И знала, что осталось совсем немного. Совсем.

Я заглянула за угол, но там никого не было. Тогда я нырнула обратно, глубоко вздохнула и опять выглянула. Кота не было. Действительно. И откуда ему там было взяться, если его там совсем-совсем не было? Ну вот ни капельки не было. Глупо как-то.

Глупо было смотреть в пустой переулок. Смешная собака нелепой окраски дремала у двери подъезда, прямо перед ней прыгал, присаживаясь то на одну лапку, то на другую, жирный голубь.

Вздохнуть, надвигая капюшон на глаза и смотря себе под ноги. Довольно холодно, кончики пальцев покраснели, их было больно сгибать, но я почти не обращала на это внимания. Из кармана выпал медальон. Присесть на корточки, поднимая его за цепочку и пристально вглядываясь в камешек, в котором отражалась чья-то тень.

– Не оборачивайся,– тихий шепот, обволакивающий, кутающий в теплое одеяло.

Глаза словно заледенели, наполнившись невыплаканными слезами, я замерла, не в силах шевельнуться. Не было сил двинуться, не было сил плакать, не было сил… не было сил. На снегу проступили алые пятна, кровь тонкой струйкой стекала по ладони, ногти больно впивались в кожу. Хоть что-то, чтобы не упасть, чтобы остаться в сознании.

– Кот…

– Не оборачивайся,– холодный как январское утро тон.

Сглотнуть. Я не понимала что происходит. Не понимала и понимать не хотела. Так долго не видеть его, так долго не слышать. Так долго ждать, почти потеряв надежду… почему же он так далеко? Почему не разрешит мне повернуться, посмотреть в его глаза, увидеть улыбку? Кот, почему?

– Перестань,– усталый и вымотанный голос, чуть приглушенный, будто ко рту поднесли ладонь,– перестань думать обо мне. Хватит. Достаточно.

Ничего не произошло, ничегошеньки. В первую секунду. Во вторую ёкнуло сердце. А в третью внутри что-то оборвалось, ухнуло вниз и со звоном рассыпалось на тысячи осколков. Как сквозь вату шуршание снега, словно он сделал шаг в сторону.

– Я больше не могу оставаться. Не могу видеться с тобой.

В горле комок, дышать тяжело, на грудную клетку что-то давит. Хочется умереть, чтобы в сердце вошел нож, плотно вошел, быстро, без вскрика. А после – такая блаженная пустота, где нет ничего. Ни жизни, ни его, ни кого бы то ни было. Ни_че_го. Хочется.

Он глубоко вдыхает. Я слышу, как кожаная куртка с легким шуршанием скользит по кирпичной стене.

– Я пришел попрощаться…

– Я скучала,– прерывая его, будто в трансе, не слыша начала фразы. Руки непроизвольно сжимаются птичьими лапками, баюкая друг друга, устраиваясь на груди. Губы кривятся, я сама себе напоминаю один сплошной жалкий комок боли, нервов, одна большая открытая рана, ноющая от любого ветерка,– скучала,– голос не мой, он дрожит, он слишком хриплый и странный,– по тебе,– глаза беспрерывно бегают, невозможно сосредоточиться на чем-то, вокруг лишь туман, я не плачу, но и не вижу ничего,– скучала.

Молчание. Слишком долгое для того, чтобы ощутить, и слишком короткое для того, чтобы понять.

– Прости.

Одно маленькое слово, которого оказывается достаточно, чтобы я упала на колени, лишь в последний момент успев подставить ладони, погружая их в рыхлый снег.

– Нет. Не прощу,– со злостью закусываю губу,– не прощу. Я найду тебя, слышишь? Найду.

– Ты не сможешь,– легкое шуршание, опустить голову, горячая капля стекает по щеке, протапливая крохотное отверстие в снегу.

– Я не могу тебя отпустить,– фраза, которая, кажется, отвечает совершенно не на то, что было сказано,– ты мне нужен.

– Забудь. Прощай, Лия. Я сохраню воспоминания об этих днях,– облачком пара мягкий баритон застыл в воздухе, цепочка медальона порвалась, камень упал в снег.

Я боялась обернуться, но уже знала, что его нет. Теперь точно. Теперь навсегда. Пряча лицо в рукав куртки, разрыдалась, чувствуя, как слезы стекают по подбородку, падают за шиворот, оставляют после себя длинные мокрые бороздки.

Мягкие хлопья снега уже плотным слоем легли на волосы, а я все сидела на коленях, не в силах подняться.

Неужели это все, конец? Не верилось, однако ничего другого не виделось. Как найти тебя, как приблизиться? Где ты и с кем будешь? Может, там, где и должен?.. Как я смогу… как? В покрытых снегом пальцах – медальон. Он еще теплый, как то, что осталось внутри меня. Как то, жалкие осколки чего я аккуратно собрала в единое целое, пряча на груди, лелея у сердца, решив защищать до конца.

Но ты ведь даже не сказал мне своего имени… Так и не сказал. А мне ведь нужно знать имя того, кого я…

========== Часть 3. Небо. Абсурдная ==========

– Если бы ты мог сосчитать все, что угодно, что бы ты посчитал?

– Количество шагов до неба.

С тех пор как я решила искать Кота, прошло полгода. Я почти поселилась в библиотеке, проводя тонны времени за старыми подборками совершенно ненужных газет и томами оккультных наук, еще сильнее посадив себе зрение за просмотром всевозможных интернет-источников. В поисках любых упоминаний о путях в другие миры, рецептов по созданию «переходника» и сведений о далекой стране полуоборотней я проводила долгие вечера, совершенно позабыв о каких-либо развлечениях и лишь поддерживая свою учебу на достаточно хорошем уровне, чтобы со стороны родственников ко мне не было никаких претензий, и я беспрепятственно могла заниматься тем, чем хочу. Мне катастрофически не везло, руки опускались. Временами я просто облокачивалась на стол, запуская пальцы в волосы, и в бессильной злости кусала губы. Я не могла смириться с тем, что в моей жизни больше не должно быть не только Кота, но даже надежды на его возвращение. Это было больно, невозможно больно. Впрочем, я уже начала привыкать к боли. Наверное, я мазохист. Что ж, пусть так, но сдаваться я не собиралась. И не могла позволить сдаться ему.

Когда силы были уже на исходе, я нашла то, что могло показаться совершенно безобидным для другого человека, однако для меня было очевидно необыкновенным и особенным. Это было вскользь пущенное упоминание в тексте одной из древних легенд о кошачьем глазе. Со страстностью археолога, думающего, что он обнаружил древнее захоронение по то и дело попадающимся под лопату старинным предметам обихода, я ухватилась за эту тоненькую ниточку надежды, бросив остатки сил и возможностей на разработку этой идеи. Спустя некоторое время я смогла найти описание одного ритуала, который, казалось, открывал дверь в вечность. Я не знала, что есть вечность и совершенно не могла предположить, что произойдет, если я на это решусь. Я знала только одну вещь: если не попробовать, то после никогда себе не прощу упущенной возможности.

Именно поэтому я решилась. В одну из ночей я пришла на крышу. Колыбельная звезд была в этот раз особенно печальна, словно они знали, на что я иду. Было страшно, нервная дрожь плутала где-то в районе лопаток, постепенно спускаясь по плечам и заставляя пальцы трястись в безумном танце.

Сглотнуть, повесив медальон на шею и прикрывая глаза. Ветер был слабый, целующий волосы и мягко касающийся скул. Хотелось раствориться в нем, полностью отдавшись на волю случая. Я позволила себе несколько минут просто наслаждаться этим будто бы давно забытым ощущением. После чего решительно подошла к краю, смотря вниз. Город сегодня был необычайно ярок, огромный город с множеством пустых жизней. Что видят они, чего хотят? Может, того же, что и небесные огоньки ночных эльфов, так плотно усеявшие небосвод? Я не знала. Впрочем, меня это и не особо волновало. Все виделось игрушечным, не только окружающее, но и моя собственная жизнь. То, что было, но чего, кажется, и не было. То, что прошло незаметно, оказалось по другую сторону баррикад.

Кошачий глаз грел ладонь. Я все сделала правильно, и напиток уже начинал действовать, дурманя голову. Крепче сжать руку, царапая кожу об острый край, купая камень в крови. Приготовления были закончены. Через полминуты заиграет будильник на мобильном телефоне, и я встречусь с вечностью. Забавно. Всегда такая медленная и длинная жизнь вдруг ярким фейерверком взрывает все представления о ней, какие были, и безмерно быстро утекает сквозь пальцы. Наверное, чтобы научиться ценить все, что есть, необходимо пережить именно такой момент.

Я понимала, что сейчас еще могу сделать шаг назад. Развернуться и уйти, оставить все, как есть, отказаться от безумной идеи и прожить, возможно, вполне счастливую и долгую жизнь с кучей внуков, которые в старости поднесут стакан воды уж как минимум. И я не могу сказать, что это был бы плохой выбор. Однако это бы означало, что я предам себя. И такой вариант я не могла принять. Кто-то другой, наверное, но не я.

Губы кривятся в какой-то странной не то улыбке, не то усмешке. Глубокий вздох. Я делаю шаг вперед, в бесконечную пропасть огней. Ощущение странное, тяжелого полета, но только не вверх, а вниз. Небо словно отдаляется.

Острая мгновенная боль кинжалами врывается со спины, раскатывается эхом в голове, на глаза опускается темнота. Последнее, что я помню – звездный дождь, расчертивший небо.

Фигуры двигались медленно, будто нехотя ползали по призрачной доске, разлинованной настолько криво, что клетки иногда казались точками, а иногда – огромными полями, раскинувшимися в самой середине общего хаоса. Вместо черных и белых – неясные силуэты, по очереди поднимающиеся в воздух, напоминающие разномастных птиц, сгрудившихся у общей кормушки. Коршун – слон – поедает воробья – пешку, а тот перед этим успел съесть своего сородича. Странная и завораживающая игра невидимых соперников продолжалась всё то время, что я находилась здесь. Интересно, где именно и сколько именно? Хотя, думается, если бы я спросила, мне бы никто не ответил.