Текст книги "Учительница французского (СИ)"

Автор книги: kirillpanfilov

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Светало, когда мы доехали до города. В том месте, где чистое поле превращается в город, у машины Рустама умолк двигатель, и Рустам не нашёл причины этому ни с какой стороны. Мокрый и непривычно суровый до того, что мне хотелось погладить его по блестящей голове, он объяснил, что совесть не даёт ему взять с меня денег, но жена бы этого акта милосердия не поняла. Смеясь, я протянула ему щедрый ворох денег, и меня поглотило туманное утро. Мне предстояло пройти всего три километра пешком. Удивляюсь, как за эти полчаса я не уснула на ходу. Один раз я обнаружила себя на сырой лавочке у какого-то дома. Усилием воли я поднялась и добрела до дома. Едва не плача от усталости, вышла из кроссовок, непривычно разбухших от влаги, стянула всю одежду и заставила себя встать под душ. Пользуясь возникшей во мне искоркой бодрости, я добежала до постели и упала на неё, заснув ещё в воздухе на пути к подушке.

2.

Бледный до поэтичности юноша с волосами длиной с конскую гриву пригласил меня встречать рассвет. Он сделал это ещё четыре дня назад, и я морально готовилась все эти дни. Но путь из деревни на такси с беспечным Рустамом перечеркнул все планы: в четыре часа утра я только засыпала, а проснулась неприлично поздно. Тело ныло, словно я действительно провела бурную ночь накануне, а я ведь всего-навсего просидела несколько часов в машине, прижатая водителем к боковому стеклу.

Почувствовав, что глаза уже способны открыться, я сделала набедренную повязку из покрывала и босиком пошла в прихожую. Где-то там терпеливо дожидались меня пироги в большой спортивной сумке. К счастью, они оказались ещё живы, и я с удовольствием позавтракала прямо на пути в кухню, выпила холодного кофе и снова забралась в постель. В окно с распахнутыми шафрановыми шторами предательски светило солнце, словно никакого унылого дождя и не было всю ночь. Улица сияла и весело звенела трамваями, воробьи спорили о чём-то во весь голос, сами не понимая свой птичий язык, и я блаженно улыбалась солнечному свету. Я зарядила телефон, не вставая с постели, и мы, мило пошептавшись в трубку с моим длинноволосым другом – он был на работе,– договорились, что уж на следующее утро точно встретимся, и нам ничего не помешает.

Я выпила ещё кофе, на этот раз горячего, и села за переводы, одетая в шорты и легкомысленную рубашку на голое тело. Посторонние мысли не давали сосредоточиться, и настоящая работа началась ближе к вечеру, когда сияние дня не отвлекало. Я пообещала себе работать до полуночи, а потом немного выспаться перед ранней прогулкой. В два часа ночи спохватившись, что через полтора часа мне уже просыпаться, я героически, в тридцать минут закончила перевод и отослала его в издательство. Не раздеваясь, я прилегла на диван и, конечно, проспала. В шесть утра я подскочила с бьющимся сердцем. Мне снилось, словно мы с Рустамом собираем светящиеся грибы в глухом лесу под громкоговорители дорожно-патрульной службы. Я обнаружила в телефоне тридцать семь пропущенных звонков – и зачем я отключила звук? – и ещё двенадцать сообщений. В первых из них мой длинноволосый друг оптимистично ждал меня, потом спрашивал, где же я, отчаянно обещал уйти домой, оправдывал меня всеми возможными способами и желал спокойного утра. Я улыбнулась и стала спать дальше.

Как хорошо быть девушкой. Даже если делаешь глупости, тебя оправдывают, тебя же и не спрашивая.

3.

Трезво обсудив ситуацию в полдень следующего дня, мы выбрали утро встречи с субботы на воскресенье. Так меньше вероятности проспать и попасть в приключения.

Таким образом, у меня оставалась ещё пятница на работу, а в субботу я намеревалась сделать немного всякого по дому и отдохнуть в полную силу, чтобы к утру воскресенья быть готовой для рассветной романтики.

Первая часть этого плана удалась на славу. Я переделала столько работы, что сама не поверила. Это срочно потребовалось отпраздновать. Я позвонила моей верной Марине, которая всегда была готова поддержать меня в трудную минуту походов по магазинам и в кафе, и мы с ней отправились в «Ля Буше» – условно это кофейня, но я знаю ещё со времён зимних встреч с Шахиматом, что там подают самое изысканное вино из тех, за которые не приходится отдавать по четыре зарплаты разом.

Марина – в летнем открытом и одновременно вечернем до томности, с бесконечными ногами и черешневыми губами, глаза её влажно блестят в предвкушении отражения атак вероятных поклонников, и мы пьём венгерское полусладкое – оно такое мягкое и доверительно обволакивающее душу, что ночные огни за окном превращаются в размытые цветные пятнышки уже после третьего бокала, мы делаем серьёзные лица и вежливо едим курицу. Свежий воздух и прогулка вдоль реки по гранитной набережной немного освежают, но тело слишком заполнено счастьем от разговоров по душам, телефонов поклонников, вкусов и ароматов; я привычно разуваюсь, ощущая с удовольствием горячими ступнями свежесть гранитной плитки, а Марина героически продолжает идти на каблуках, правда, только первые триста метров, а потом всё равно следует моему примеру; мы сидим на ступеньках, болтая ногами в воде, и розовые звёзды на акварельно краснеющем небе уступают место светло-сизым оттенкам. По прохладной реке с дымкой тумана к нам приходит аромат свежего хлеба, и мы, повинуясь неизбежному, смеёмся над собой и ищем раннюю кондитерскую; всё так же босиком и в вечерних коротких платьях, мы пьём утренний кофе с горячими сладкими булочками, сидя в плетёных креслицах летнего кафе, которое ещё не открылось, и ветер с реки треплет над нами кораллово-розовую ткань тентов с заграничными словами.

4.

В школьном возрасте время кажется бесконечным и невероятно вместительным. Например, вполне можно бросить девушку, чтобы потратить два года на то, чтобы заняться спортом, чтобы через два года предстать перед ней обновлённым красавцем и обнаружить, что она уже встречается с другим, например.

Дашенька эффектно сидела на полу в своём коротком цветочном сарафане, поглощала черешню и с негодованием рассказывала мне про то, что когда она решилась повести Петра на пляж, тот внезапно сообщил, что берёт тайм-аут: ему требуется привести фигуру в порядок.

– Он совершенно не думает, что через год или два я устану ждать. А я взрослею, мне безумно хочется понимания и регулярных объятий, а его интересует только его фигура! Как девчонка, ей-богу.

Даша вся была перемазана в черешневом соке, даже коленки, и ораторское искусство её в этот день было необычайным. Я заметила, что ногти она деликатно накрасила неуловимо нежным оттенком, а глаза её были подведены и оттого ещё более выразительны.

Девочка злостно нарушала все финальные штрихи моего вчерашнего плана.

Я, конечно, проснулась очень поздно, по вдохновению убралась в квартире, и тут зазвонила Даша – едва я взяла звенящую трубку, как её звенящий голосок начал умолять меня разрешить ей ко мне прийти. Движения мои приобрели скорость ураганного ветра, и квартира блистала, а я побежала за угощением.

Я купила пирожные и черешню и зашла домой. Пахло старой фотографической техникой и кожаными чехлами из-под неё. А в туалете пахло табаком дорогих сигар. Словно кто-то тут жил без меня эти двадцать две минуты. Все эти запахи напоминали мне одного учителя немецкого языка и музыки, который предпочитал фотографировать на старую «Лейку» из вкусно пахнущего коричневого чехла, а если и курил, то дорогие сигары по четыре фунта стерлингов за штуку – он заказывал их из Англии, пижон. Память на запахи иногда работает очень неожиданно.

Даша примчалась уже через три минуты, и ещё через пять минут мы весело смеялись над чудесами ловкости, которые она проявляла, пытаясь вразумить непокорного поклонника и вернуть его на путь истинный, то есть к ней на кухню лопать пирожные. Поклонник, он же Пётр, он же Юлька, показывал характер, мучился с гантелями и срывался только в воскресенье, тайком поедая у Даши трубочки с заварным кремом, пока она мыла руки.

Не всё так плохо, подумала я, и мы отправились гулять и наслаждаться солнцем, парком, смешными собачками карманных форматов и трогательными парочками. Даша вооружилась фотоаппаратом, который весил больше, чем она, и деловито снимала всё, что удостаивалось её внимания. Я поедала вишнёвое мороженое, когда моя бывшая ученица, а ныне доверенное лицо, Оля в традиционном бледно-зелёном повстречалась нам на пути и, приветливо поздоровавшись, пообещала забежать ко мне вечером. Даша ревниво заметила, что некоторые проявляют неоправданную фамильярность с учителями. Но, постаравшись быть справедливой, созналась, что Оля в целом достойна дружбы со мной как со старшим товарищем. Я знала, что у девочек своеобразная дружба-соперничество: обе наперегонки занимались музыкой, графикой, плаванием, фотографией и, что удивительно, математикой летом, просто чтобы заслужить моё одобрение.

Когда Даша ушла, у двери плавно материализовалась Оля, и с ней, конечно, мы закончили беседы далеко за полночь. Стараясь быть честной и выглядеть виноватой, я написала длинноволосому другу, что встреча снова откладывается, и, проводив часам к двум ночи девочку домой, где её родители уже стихли, вернулась к себе и категорически уснула.

5.

На самом верху Соловьиной горы я подвернула ногу. Не сильно, но обидно. Оступилась, и нога под странным углом провалилась куда-то. Я хотела предстать перед длинноволосым другом в более выгодном свете. Вместо этого я с перепачканной штаниной доковыляла до него и села на холмик, поросший бурой травой.

Мой друг понял меня без слов. Мы даже не поздоровались ещё, а он уже аккуратно стянул с меня кроссовок и носок и стал массировать подвёрнутую щиколотку.

Мой друг был высокий и худой. И я не думала, что у него такие сильные руки. Я старалась не морщиться, когда он пальцами стискивал мне сухожилия, но потом по ноге разлилось такое тепло, что я сразу ожила. А всего пять минут назад готова была позорно сбежать обратно домой. Ну как сбежать… Доковылять.

И я дала волю своему обонянию. Оно отказывалось верить, что в свежем утреннем воздухе едва уловимо пахнет фотографической кожей – настоящей, коричневой, из какой раньше делали футляры для фотокамер,– и дорогим табаком. И ещё чем-то совершенно изумительным, что не смогла понять даже я, угадывавшая запахи за пятьсот метров.

Мой друг надел мне на ногу носочек и кроссовок, зашнуровал в правильном порядке и тогда уже поздоровался. Я вдохнула его запах снова, полной грудью, сказала:

– Привет!

И рассмеялась. До того мне было хорошо.

Его звали Влад. Он не представился мне полным именем, сказал, что этого достаточно. У меня несколько дней не выходила из головы мысль о Дракуле, но на румынского графа мой друг совсем не был похож. Слишком молодые и живые глаза.

Вокруг разливался розовый океан света, и мы сидели рядом и пили кофе из его термоса. Горячий, крепкий и уютный. Я достала из рюкзака два кусочка пирога, и с его кофе пирог был ещё вкуснее.

Влад не обнимал меня, а я сидела рядом, прислонившись головой к его плечу. Он сидел неподвижно, чтобы я не расплескала кофе из кружки. Он говорил не очень много, но часто улыбался. В эти моменты вокруг глаз у него собирались морщинки, и глаза тоже улыбались.

– Ты такой терпеливый со мной.

– Ты же всё равно пришла,– улыбнулся он,– я это знал. Ну, а терпения у меня много. Как говорят ирландцы, когда бог создавал время…

– …Он создал его достаточно,– завершила я, и мы оба поняли, что читаем одни и те же книги.

Несколько минут спустя он рассказывал мне о своих родных местах.

– У меня на планете,– говорил он,– пешеходные переходы есть под землей для тех, кто боится высоты, и над землёй – для тех, кто боится темноты, а кому не подходит ни то ни другое, то прямо по проезжей части, но в другом измерении.

Вечно мне попадаются чудаки и фантазёры, подумала я, но вслух улыбнулась.

– А где твоя планета?

– В моём воображении, конечно.

– Мог бы придумать адрес поточнее.

– Я бы сказал, но ты ведь забудешь. Я тебе пришлю оттуда подарок, и на посылке будет написан обратный адрес. Как соберёшься в наши края, заранее позвони, я встречу.

– Даже если я снова опоздаю на неделю?

– В космических масштабах это такие мелочи,– сказал он серьёзно. Подумал и добавил: – А уж в масштабах моего воображения и подавно. А теперь давай помолчим и посмотрим.

И в этот момент золотистое сияние стало разливаться по всей долине под ногами. Солнце, выглядывая из-за прорези в холмах где-то на горизонте, оплавило цветом розового золота сначала каждую крышу, а потом вообще всё. Бурая трава, до этого унылая и тёмная, пропиталась солнцем – цвет кальвадоса, сказал Влад, один в один «Отец Жюль», и аромат почему-то похожий,– я вдохнула поглубже; и правда, слабый карамельно-яблочный аромат.

Солнце прорисовало для меня каждую мелочь в долине под ногами. Я смотрела во все глаза, ошарашенная красотой и, конечно, настолько переволновалась, что краски потухли, а я стала видеть всё в привычной монохромной палитре. Которая, впрочем, в этот раз мне показалась гораздо богаче, чем обычно, не такой серой. Но куда ей до цветной…

Я снова прислонилась головой к плечу Влада. Запах кожаной куртки стал ещё ближе. Я прикрыла глаза и улыбнулась.

А когда открыла их, утро сияло всеми возможными красками. Словно после дождя, когда зелёный лес становится ещё более зелёным, а синее небо как будто умыли с детским мылом.

========== 7. Шахимат и мидии ==========

Есть запахи одновременно приятные и неприятные. Ужасный запах солёного супа с остатками овощей преследовал меня всю дорогу, пока я шла по улице Чистой, но этот же запах пробудил столько воспоминаний из детства, что я села прямо на траву у дороги, вытащила блокнот и стала записывать их. Потом поднялась, улыбнулась на взгляды удивлённых прохожих и пошла в сторону дома. Решила срезать дворами; две или три минуты плутала, не в силах понять, где я; пробралась сквозь кусты малины и увидела очень милый старый особнячок. На дверях висела табличка: «НИИСиМ. Факультет шпионажа и сыскного дела». И чуть ниже: «Приёмная комиссия».

1.

– Я ветчины купил,– признался Шахимат, поставив пакеты на стол,– и сыра. Немного зелёного вина, три упаковки печений и чуть-чуть винограда. Два персика. И мидии, потом сам приготовлю.

Он помолчал.

– Ещё карбонад, креветок, свежего хлеба, шоколадных конфет и других тоже. И апельсинов с грейпфрутами.

Я занималась фантастически увлекательным делом: сдавливала кожурки от мандаринов между большим и указательным пальцами и смотрела, как брызжут фонтанчики сока. Сам мандарин закончился уже двадцать минут назад. От моих манипуляций вся комната вскоре стала пахнуть новым годом.

– Я в институте пропадал,– сказал Шахимат новогодним голосом.– Не обижайтесь.

– Я и не обижаюсь, с чего вы взяли,– бесцветным голосом сказала я.– В каком институте? Вы же в школе работали…

– В институте сна и мысли.

На улице смолк жужжавший автомобиль, и несколько мгновений стояла абсолютная тишина. Потом загрохотал проснувшийся холодильник.

– Сна?

– Вздремни,– сказал Шахимат,– и пусть тебе приснится сон про то, как ты спишь и видишь, как во сне тебе снится, как ты заснула.

– Что? – я растерянно похлопала глазами, хотя цитату прекрасно узнала.

– Вы фантастически невежественная. И что я тут с вами делаю?

– Шахимат,– сказала я сердито.– Вы раньше были более учтивым.

– Я не Шахимат.

2.

Шахимата я увидела в парке.

На груди у меня висела сдержанных размеров камера, но снимать сегодня не хотелось, и я пожалела, что взяла её с собой: ремень натирал шею. Ощущение было, что из одежды на мне только фотокамера, больше ничего.

Я шла в легчайших майке и шортах и в сандалиях, ела банановое мороженое, а пахло мне осенью. Кострами, хмурыми сырыми ветками и слегка непропеченной картошкой. Конечно, пахло только костром издалека, а остальное мне рисовало воображение, и в солнечный день с лёгким ароматом свежести с реки осени ещё совсем не хотелось. Я села на первую попавшуюся скамейку, по привычке сбросила сандалии и прикрыла глаза, отдавшись солнышку. И ровно через полминуты услышала знакомый голос.

Знакомый голос проходил по соседней аллейке и даже не глядел в мою сторону. У меня было большое искушение догнать его и дать хорошего пинка. Я проглотила остатки мороженого, схватила сандалии и побежала к голосу.

– Кафедра графического волнения.– Мне понравилось, как это звучит, и я остановилась. – Когда мы видим сны, в них за долю мгновения могут пройти годы. Мы во снах оживляем события и людей из прошлого, порой из будущего. Чем не путешествия во времени… Вот мы в институте… Да, ты права. Да.– Кому он это рассказывает? Я нахмурилась.– Здравствуйте, Кристина Робертовна.

– Ой.

– И всё равно здравствуйте.– Он чуть насмешливо смотрел на меня. Экран телефона уже был тёмным.

– Ладно. Здравствуйте.

– Вы слышали мой разговор?

– Нет… Да. Частично. Про кафедру и про путешествия во времени.

– Этого достаточно. Я к вам зайду вечером.

Он развернулся и быстро пошёл по дорожке прочь.

Да что с ним такое? Я недоумённо смотрела ему вслед. Потом вспомнила, что сандалии всё ещё держу в руках. Медленно вернулась к скамейке, чтобы обуться, но тут подошла чёрно-белая кошка и стала тереться о мои ноги. Я запустила руку в её шёрстку и погладила за ушами и по спине. Кошка подозрительно взглянула на меня, но позволила погладить. Я предавалась этому душесогревающему занятию, когда вдруг услышала голос:

– Рядом с вами свободно?

Не отрываясь от кошки, я из самой неудобной на свете позы посмотрела снизу вверх на вопрошающего. Очень, очень странный мужчина, в светлом, но замызганном, с большой головой и женскими маленькими руками.

– Ну да, как видите.

Интересно, что было бы, если бы я сказала, что занято.

Мужчина представился как Энди и сообщил, что он музыкант из рок-группы, а в честь сегодняшнего большого церковного праздника он хочет сделать мне подарок. Я тут же напряглась, готовая сбежать с низкого старта при первой возможности. Энди милостиво хочет разрешить мне его сфотографировать, а потом, если фотография выйдет удачной, купить её у меня. Кроме того, его интересовали мои познания в астрологии. Но тут он отвлёкся на собаку, пробегавшую мимо, и я тайком всё-таки улизнула.

Я вспомнила, что эту скамейку называют скамейкой для странных людей. Интересно, я странный человек?

3.

– Я не Шахимат. Я его старший брат-близнец. Меня зовут Фаруд.

– Брат-близнец, но старший? – Я сегодня мастер задавать важные и своевременные вопросы.

– На шесть минут старше. И есть ещё Саруман, он на четыре дня младше Шахимата.

– На четыре дня? – Тут я уже удивилась по-настоящему.

– Он двоюродный брат, но похож так, словно родной.

У меня пересохло горло. Я сглотнула, поперхнулась слюной и закашлялась. Фаруд внимательно смотрел, как я дрожащими руками хватаю чашку с водой, пью, а потом вытираю слёзы. Когда кашляю, всегда слёзы на глазах.

…Я сидела на полу и слушала корейскую музыку. Рядом – синяя пиала с чаем. Не в руках, а на полу. Я протянула руку, взяла пиалу, но поставила её на место. Песня звучала вновь и вновь: я записала её на кассету восемь раз подряд. Я так и не могла расстаться со старым кассетным магнитофоном, который мне подарили на шестнадцатилетие. Я уже несколько раз разбирала и чинила его своими руками, не всегда удачно. Но по ночам я слушала на нём сербское и итальянское радио, а днём иногда ставила кассеты. И ещё россыпь конфет в разноцветных фантиках – тоже прямо на полу, у ног.

Светало, и Фаруд ушёл всего полчаса назад. Мидии, кстати, он так и не приготовил.

4.

После ночных разговоров частенько хочется что-нибудь сжечь. Переписку, мосты и всё остальное.

– Вот я и удивился, почему она смотрела на меня глазами, совершенно меня не узнающими,– сказал он. Фаруд? Шахимат? Я не знаю. Во мне слишком много прохладного грузинского вина, а ладони и ступни слишком холодные, чтобы голова хорошо соображала.

– В коротком светло-зелёном сарафане. И босоножках.

Как я.

Нацуко. Почему Нацуко?

Эта девушка назвалась ему Нацуко. Я помню героиню японского мультфильма, которую так звали, и ещё у любимого художника есть такая модель. С нежным лицом, любит спать и, как я, ходить босиком, даже в длинных юбках. С ней самые любимые картины.

Шахимат брал чашку с чаем странно, тремя пальцами, осторожно дул на неё, и его губы в этот момент выглядели задумчиво, словно он собирался что-то сказать, но в последний момент передумывал.

Он ушёл под утро, оставив меня наедине со мной. И с пустыми мыслями.

Шахимат встретил мою двойницу. Это было так странно, что я не могла ему поверить. И я не верила ему, что у него есть братья. Мне всё это казалось какой-то нелепой игрой.

5.

Пять лет назад небо было голубее, пирожки с картошкой вкуснее, а деревья выше. Последнее я выяснила опытным путём, ударившись макушкой о ветку дерева в парке. Кажется, раньше я забиралась на это дерево с трудом. Я ни разу не замечала тут старого особнячка и факультета шпионажа. Ручка на двери была прохладной, и я долго в нерешительности держалась за неё, пока она не согрелась.

– Заходите, Кристина Робертовна.

Я вздрогнула и обернулась. За спиной стоял симпатичный студент с юношескими наивными усами, в руке портфель, на носу очки, а причёска – как после крепкого и сладкого сна.

– А вы откуда… меня знаете?

– Это же факультет шпионажа,– улыбнулся он и раскрыл передо мной дверь.

Я поблагодарила и вошла. Внутри было просторно и уютно одновременно, как всегда в университетах. Сдобная старушка-вахтёрша, лучисто морщинистая, вязала что-то полосатое. Кивнула мне и пододвинула для автографа тетрадочку, где уже было вписано моё имя. Меня стали одолевать смутные сомнения, но любопытство было всё равно сильнее. И если на первом этаже мрачноватые кабинеты, пронумерованные в случайном порядке, слабо заинтересовали меня, то на втором этаже в «Аудиторию им. Э. П. Фандорина» я даже осторожно просунула голову. Пусто, чисто, в стиле японских школ, и солнце гуляет по партам. Рядом была кафедра методов Дойля. Не решилась заглянуть: пахло математикой.

Дверь деканата была распахнута, и внутри развевались на свежем ветру прозрачные занавески, а за столиком с компьютером сидела молодая рыжеволосая девушка – в весеннем коротком бежевом платьице, загорелая уже с головы до ног, в босоножках с такими тонкими ремешками, что мне сначала показалось, что она вовсе босиком. Она тут же улыбнулась мне, вскочила и подвинула стул, чтобы я села.

Я пыталась понять, что я хочу у неё спросить. Как поступить на факультет? Есть ли у Шахимата братья? Где продаются такие миленькие бежевые платьица и босоножки? Ничего не приходило в голову. Внезапно меня осенило:

– Вы ведь отправляете студентов на практику? Мне нужен такой студент.

Дело решилось в считанные минуты, как ни странно. Мне дали небольшую анкету, рыжеволосая девушка сбегала куда-то и принесла заверенную пачку документов на вымышленное имя, согласно которым в моё полное владение на месяц поступал некий Вениаминов Иван Витальевич. Главное, не перепутать, подумала я, где там Веня, Ваня и Виталий. Рыжеволосая, светящаяся в лучах солнца по коридору насквозь, стремительно увлекла меня за собой в приёмную, мягко шагая в невидимых босоножках; я старалась не влюбиться в её фигурку и смеющиеся глаза; в приёмной сидел давешний студент с усами и в очках. Вихрастый и очень серьёзный. Почему-то мне захотелось засмеяться, но я сдержалась.

– О. Так это вы. Я Вениаминов, Иван Витальевич,– представился он, протянул было ладонь для рукопожатия, но тут же смутился и засунул её в карман.– Можно просто Ваня. Имя все всегда путают, так что я не обижаюсь.

– Ну что вы, Ваня,– сказала я мягко.– Как вас можно перепутать.

– Тогда приступим.– Он поддёрнул брюки и сел, указав мне на место на скамейке рядом. Мы сидели в пустой аудитории, нас овевал ветер в распахнутые окна, и я думала: какой такой Шахимат, когда можно просто пойти загорать и есть манговое мороженое? Но отступать было поздно. Как говорят французы: достал вино – изволь пить.

Я рассказала всё. Про двойницу, про братьев, про дверь напротив и временную длинноногую блондинку, двойное сердце, калуа, уроки немецкого и музыки, про босоногих тайландских танцовщиц и старопортугальский язык, баска и поезд времени. Иван старательно и быстро записывал.

– Вы что-нибудь знаете про кафедру графического волнения?

Я ответила, что слышала про неё однажды в летнем парке. Иван растолковал мне, что это самая важная кафедра в институте, и Шахимат («как вы его называете», добавил он) работает там уже лет десять, не меньше. Надежда забрезжила во мне, как обычно, где-то в районе пола. Когда я волнуюсь перед чем-то важным, у меня начинает покалывать в районе щиколоток, и мне безотчётно хочется совершать танцевальные движения.

– Но мне давно этот Шахимат кажется подозрительным,– доверительно проговорил Иван вполголоса. И пообещал через неделю предоставить первые результаты.

6.

Лето катилось к закату, если верить календарю, а если верить погоде, то где-то рядом располагалась Африка, повернувшись ко мне экватором; поэтому днём мы с Дашенькой спасались у реки и соревновались в легковесности одеяний, благо, что от жары все плавились и не очень остро реагировали на нашу красоту; вечерами верная Марина караулила меня у подъезда и вела в «Ночное кафе», окружённое прохладной водой; благословенные пруды и немного реки позволяли глубоко за полночь вести неторопливые и умные разговоры и вдохновляться напитками и тёплым жареным рисом с овощами. Спать получалось с рассветом, часа по четыре, но и этого казалось много. В промежутках между этими безусловно важными делами я ухитрялась работать: переводила книгу про любовные отношения в жизни пчёл и опасности для пасечников в брачные периоды их подопечных. Книга была такой смешной, что я работала с удовольствием, а поэтому вдвое быстрее обычного.

Чаще всего я болтала с подружками, когда звонил Иван. Это могло быть днём или ночью. Я срочно придумывала причину и мчалась к нему в секретное кафе, о котором никто из моих не знал. Скромное название «Парадайз Кисс» располагало к доверительному общению, но Иван старался казаться строгим и официальным. Он каждый раз приносил мне письма, распечатки разговоров, копии авиабилетов, и если честно, меня это запутывало всё больше. Получалось, что Шахиматов уже семь или восемь, по самым скромным подсчётам. Такими темпами от них скоро нельзя будет протолкнуться, и в каждой официантке я буду подозревать переодетого Шахимата.

Однажды, перебирая копии телеграмм и заказных писем, я увидела розовый листок с нарисованным полупрофилем – моим. Сентиментальный Иван оказался очень хорошим художником. На портрете на мне было не очень много одежды; я списала это на авторское видение.

7.

– Нацуко, кажется, не существует в реальности,– задумчиво молвил Иван.– По крайней мере, в нашем городе. Никаких следов. Он зачем-то пытается сбить вас с толку.

– Замести следы,– понимающе кивнула я.

– Пустить по ложному следу.

– Запутать и перехитрить.

– Прикидывается невинным.

– Овечка пушистая.

Лингвистические упражнения в такую жару приятнее, чем гимнастические. Не представляю, как Иван ходит в брюках и всегда белоснежной рубашке с галстуком. Это талант. Мне кажется, даже в одном галстуке было бы жарко, и не поймите меня неправильно.

– Погода сегодня хорошая,– смущённо проговорил Иван,– и если бы вы согласились со мной выпить чашечку кофе, то есть две, но вы вряд ли согласитесь, извините, давайте снова к делу, в общем, вот что я выяснил.

Я рассмеялась и сказала, что вообще-то не против чашечки кофе, даже если это выходит за рамки официального общения и не будет сопровождаться очередной пачкой документов.

– Так что вы выяснили, к слову?

Сияющий Иван ответил:

– Шахимат один. И он не совсем Шахимат. Но при этом Шахимат. В нём есть немножко других людей, которые на самом деле жили в прошлом. Или будут жить потом. Это сложно, но вы соберитесь с духом. Шахимат – очень самоотверженный человек. Я бы, наверное, так не смог.

Студент замолчал и побарабанил пальцами по столу.

– Я пока не уверен. Это мои предварительные результаты. Но он подарил свой мозг институту. Не в прямом смысле, конечно. Но они там занимаются такими штуками… Как бы это сказать. В него заселяют других людей. Я не знаю, как – какие-то их методы, вероятно, медицинский гипноз; но заселяют. Их мысли, образ жизни. Привычки, языки, воспоминания. Поэтому он живёт разными жизнями одновременно. Это не очень похоже на раздвоение личности, потому что он всё равно Клавдий Иванович, но он живёт столькими людьми, что иногда путается. Недавно у него появилось два брата – это уже современники того Шахимата, который на самом деле жил более семисот лет назад. Оба товарищи с характером. Он их терпит и даже расхлёбывает, что они успевают натворить. Его на всех хватает, представляете.

Ноги мои все в мурашках так, что юбка шевелится. Мне срочно нужно чем-то согреться.

– Пойдёмте пить кофе, Ваня. На сегодня хватит.

Иван с готовностью вскакивает, и я беру его под руку.

По дороге я обещаю написать про него книгу, где он будет великим сыщиком.

========== 8. Шахимат и мандариновый чай ==========

Если обложка мне не нравится, то я даже не стану раскрывать книжку. Я прохожу мимо них, оранжевых и зелёных с чёрными буквами «О», заполненными белой пустотой. Мимо невнятных и невзрачных, на которых неумелая обложка спрятана снимком от безвестного фотографа, не потрудившегося пролистать книгу. Я как на собеседовании по ту сторону стола: встречаю по одёжке. И открываю первую страницу. Если я не влюбляюсь в первые же строчки, то ставлю книгу обратно на полку. Если влюбляюсь, то должна убедиться, крепка ли моя любовь. Открываю посреди, наугад. Если и там всё хорошо, то я уже никому не отдам эту книгу. Я не маньяк, я не готова выносить половину книжного магазина каждый раз; я ограничилась всего пятью и по пути к кассе гадала, как их уместить в плотно упакованный багаж. К вечеру мне нужно будет сесть на поезд и прожить в нём двадцать четыре часа.

1.

Сто тысяч лет назад, в девятом классе школы, мне нравился один мальчик. Его звали Виктор. Со всеми я изображала мизантропию и дурной характер, а с ним у меня пересыхало в горле. Вопреки мифам о мужчинах, они не все поголовно дураки, ничего не замечающие. Виктор дипломатично подарил мне шоколадку и спросил, буду ли я с ним гулять. Не знаю, какая селёдка вильнула хвостом в моей голове, но я решила показать себя во всей красе и довольно надменно объяснила, что я мизантроп, эгоист и очень избалованная девочка.

– Ну ладно,– сказал он и спокойно пожал плечами.– Нет так нет. Поищу другую.