Текст книги "Ночная музыка на пустынной дороге (СИ)"
Автор книги: kirillpanfilov
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Кристина вздыхает и начинает записывать шестьдесят третий случай. Эмоции уже схлынули и руки почти не дрожат, поэтому ей удаётся изобразить ситуацию довольно смешно. Но совсем не переживать всё равно не получается. Девушка перелистывает страницы: они в рисунках, пятнах от блинчиков и от вина, исписаны разноцветными чернилами. На одной странице вклеен довольно правдоподобный портрет Камиллы. Кристина долго смотрит на него. Ей по-прежнему грустно, что Камилла вот уже год ей ничего не пишет.
========== Возникновение фобии ==========
Случай номер пятьдесят пять Кристина очень не любит вспоминать, хотя уже прошло почти два года. Тогда ей даже показалось, что число это выбрано нарочно, как раз красивое для финала. Иногда эти ощущения ей снятся – как тело перестаёт слушаться, и она падает сначала на колени, а потом набок, в глазах всё расплывается, и рыжая девушка над ней растерянно смотрит и тоже теряет сознание. Скорую вызвали, но она оказалась уже не нужна. Кристина, придя в себя, ощупав ободранные голые коленки, сидела прямо на асфальте и не могла успокоиться. Ей давали воды, она не могла себя заставить сделать и глотка, сморкалась в салфетки и снова рыдала, пока кто-то не довёл её до дома и не посадил на лавочку. Домой она поднялась, когда стемнело.
Она всего лишь наклонилась помочь старушке собрать яблоки, которые рассыпались из дырявого пакета. Мгновенно поняла, что случилось, но именно в этот момент у старушки сжало сердце и потемнело в глазах. Кристина так и не поняла, почему она смогла переместиться обратно. Но ужасно испугалась. Ей сказали, что она была без сознания несколько минут. И только спустя пару часов Кристина подумала, что сердце этой милой хрупкой бабушки могло не выдержать изменений в сознании. Это слишком быстро отнимает силы, девушка успела убедиться. Яблоки так и остались лежать рассыпанными на земле.
На третий день в квартиру пришла Яна, устроила Кристине нагоняй за то, что девушка не встаёт с постели и даже не купается, и принялась заботиться. В своём понимании, конечно. Сварила макароны до состояния большого пельменя без мяса, ухитрилась сжечь сосиски почти дотла и разбить чашку. Кристина не выдержала, сползла с кровати и ушла в душ. Вернулась, хмуро залила кипятком быстрорастворимую лапшу, а Яна боялась дышать, чтобы подруга снова не замкнулась в себе. Через два дня неусыпного наблюдения Кристина клятвенно пообещала больше не уходить в себя; и подумала, что это звучит двусмысленно. И потом скрупулёзно исписала девять страниц дневника: случай номер пятьдесят пять был из ряда вон выходящим. Поплакала, конечно, отчего некоторые буквы стали фиолетовыми лужицами, но почувствовала облегчение и ещё целую страницу написала про Яну. И попробовала нарисовать её. Вышло отвратительно даже для первого раза, по-детски, но Кристина не стала выкидывать рисунок.
…Девушка стряхивает воспоминания, потому что Иван Матвеевич приветливо здоровается с ней.
– Ой,– говорит Кристина.– Здравствуйте.
Вот уже два года она опасается пожилых людей. Иррационально, до лёгкой паники, порой до ужаса. Она понимает, что после случая номер шестьдесят два она вообще ни от чего не застрахована. Она напоминает себе про это и расслабляет напряжённую спину. Ей жалко их всех, но ещё больше она боится, что ощущения снова повторятся, и, теряя сознание, она снова увидит неясный туннель и призрачный свет.
– Как ваши дела? – спрашивает Кристина. Она сжимает в пальцах телефон, потому что у Ивана Матвеевича нет телефона. Он ходит медленно, с палочкой, и в последнее время они видятся довольно часто: он говорит, что в заброшенном парке ему легче ходить, потому что никто не бегает с ним наперегонки. Как обычно, он в выцветшей лиловой рубашке и брюках неопределённого цвета. Девушка не заметила, как он подошёл, и это поселяет в ней смутную тревогу.
========== Кларисса ==========
– Мои дела хорошо, Кларисса,– отвечает Иван Матвеевич.– Вот, дошёл до парка, всего сорок минут на это потратил. Почти вприпрыжку.
– Кристина,– улыбаясь, поправляет его девушка.– Вы совсем не похожи на Ганнибала Лектера.
Она знает, что от его дома до парка она может дойти минут за пятнадцать.
– Жаль,– говорит Иван Матвеевич.– Ну да ничего не поделаешь.
Он улыбается. А может, и нет: у него узкие сухие губы с приподнятыми уголками, как будто он всегда улыбается. На этой скамье они разговаривают уже в восьмой раз. Кристина приходит сюда в разное время и в разные дни, но в последнее время она неизменно встречает тут Ивана Матвеевича. Иногда ей хочется сразу же встать и уйти, или сделать вид, что она не заметила его, или придумать какой-то предлог, чтобы поскорее окончить беседу. Но вежливость не даёт этого сделать. Да и разговаривать с ним интересно. В молодости он работал на золотодобыче, хотя миллионером так и не стал: проверяли на выходе слишком строго. Жена его ушла и запретила видеться с дочкой. Кроме всех соседних республик, Иван Матвеевич случайно успел посетить Афганистан и Монголию. Не понравилось, вернулся, сменил десяток мест работы, от сварщика до пианиста в захудалом клубе. Мечтал уехать в Америку, выучил английский язык, и Кристина так и не решилась сказать ему, что английские слова читаются совсем не так, как пишутся.
– А ещё после восьмидесяти понемногу начинаешь читать мысли,– делится Иван Матвеевич.– Так-то, дорогая Кларисса.
Кристина смеётся и театрально говорит:
– Так, доктор Лектер!
– Так, доктор Лектер! – скрипуче восклицает Иван Матвеевич одновременно с ней.
Девушка замирает от страха. Но секунды идут, и ничего не происходит. Она крепче сжимает телефон. Ей кажется, что даже тёплый ветер стих. Иван Матвеевич улыбается:
– Кажется, вы чего-то боитесь, милая девушка.
Мучительно сомневаясь, Кристина поднимается на ноги. Глаза её собеседника очень внимательные, как будто он что-то знает.
– Извините.
Девушка разворачивается и идёт по тропинке.
– Кристина!
Кристина вздрагивает и оборачивается. Кажется, он впервые назвал её настоящим именем. Она стоит и чувствует, как немеют ноги и шея. Даже опираться на палочку трудно: болит поясница. Рыжеволосая девушка, стоящая в той же самой позе, только без палочки, подходит чуть ближе и объясняет:
– С первого раза не получилось. Со второго удачнее.
До Кристины доходит. У неё дрожат губы. Она тихо говорит скрипучим голосом:
– Телефон хотя бы отдайте.
Рыжеволосая девушка качает головой:
– Было очень увлекательно читать ваш дневник сегодня, дорогая Кларисса.
Стоять тяжело, и приходится сесть. Рассматривать свои ноги в заношенных старых брюках и стоптанных рыжих ботинках странно, и Кристина прикрывает глаза.
– Телефон я вам не отдам. У меня ещё не было телефона без кнопок. Жаль, пока не получилось узнать, где вы живёте. Но, думаю, это несложно.
Кристина слушает свой голос со стороны. Она отмечает, что Иван Матвеевич избегает мужского или женского рода.
– Почему вы молчите?
«Потому что думала, что вы гуманнее» – эту фразу Кристина говорит про себя. Обычно она удачно формулирует свои мысли гораздо позже, чем это требуется. А сейчас ей просто ничего не хочется говорить.
Рыжеволосая девушка осторожно садится рядом, сделав движение, словно хочет поддёрнуть брюки на коленях. Кристина усмехается про себя: память, в которой привычки копятся годами, сложно обмануть. «Интересно, будь я на его месте, я бы, наверное, пробовала возможности молодого тела». Иван Матвеевич неловко сбрасывает туфли на каблуках и вытягивает перед собой стройные ноги. Он – красивая рыжеволосая девушка, но Кристина смотрит на Ивана Матвеевича почти с отвращением.
– Красивые,– одобрительно сообщает он нежным голосом.
Кристине никогда ещё не было так мучительно стыдно за короткую юбку и обнажённые ноги. Она пытается отогнать мысли о том, что ему захочется изучить своё тело детальнее, и она непроизвольно подносит к груди руку, морщинистую, бледную, в пигментных пятнах. Рыжеволосая девушка замечает это и смеётся:
– Кажется, я знаю, о чём вы думаете. Ладно. Что я тут с вами сижу? Счастливо.
Она обувается, встаёт и удаляется.
Кристина, с трудом распрямляя спину, глядит ей вслед.
Хорошо, что Иван Матвеевич не успел прочитать всё. Но сейчас дневник у него в сумочке. Как здорово, что он пока не до конца освоился и на каблуках ковыляет неумело! Кристина хихикает, но тут же прекращает: ей не нравится её новый голос. Она снова распрямляет спину. Потом соображает: надо же встать со скамейки! А это не так-то просто.
Конец мая, ясный день, где-то дети играют на площадке – их слышно везде; шумят трамваи, листва на ветру, и Кристина чувствует невероятную усталость. Хочется зашвырнуть палочку куда подальше, завалиться в траву и горевать. Но сил ни на что из этого не хватает. Она, осторожно переставляя ноги, бредёт прочь из парка. Откуда-то пахнет жареной картошкой. Вот чёрт: гамбургер достался гадкому Ивану Матвеевичу. Правда, голода Кристина не чувствует. И вообще мало что чувствует, кроме того, как сложно идти вперёд.
Заторможенность проходит. Кристина начинает по-настоящему беспокоиться. Из глаз текут слёзы, собираются в морщинках и высыхают на ветру. Только один раз Кристина задерживалась в чужом теле надолго. Но это была Яна (пятьдесят девятый раз). Да и то непонятно: Кристина почти уверена, что всё это ей приснилось, потому что Яна ведёт себя как ни в чём не бывало. А сейчас? Сейчас девушка не испытывает никаких надежд. От осознания того, что ей не выбраться из этого тела, Кристина останавливается, чувствуя слабость в ногах, и начинает в голос рыдать. Но собственный сиплый голос пугает её, и она замолкает и лишь шмыгает носом. Глаза болят, нелегко смотреть даже на яркую зелень, и всё расплывается.
Сорок минут – это действительно почти бегом для дряхлых ног. Ощущение, что голени раскалены, и их хочется опустить в холодную воду.
Для того чтобы выйти из заброшенного парка, девушке требуется больше часа. Всё это время она пробует вернуться в себя. Не получается. Она вспоминает, что она была на каблуках.
Кристина с трудом поднимается на цыпочки и потягивается. Ничего не получается. Силы заканчиваются. Снова текут слёзы. Парк пустой, и ветер становится сильнее.
Кристина ещё раз встаёт на цыпочки, опасаясь свалиться на землю, выпрямляет спину, не выдерживает и падает навзничь. Перед тем, как наступает темнота, она отмечает: шестьдесят четвёртый. Два раза за один день.
Всё же не зря она наблюдала за движениями подозрительного старика. Он постоянно пытался выпрямить затёкшую спину, до хруста в позвонках.
Кристина смотрит на банку дешёвого пива в своей руке. Поднимает, без сил роняет руку и дальше смотрит в небо. Спина болит, но это оттого, что она лежит на жёсткой деревянной лавке. Она с трудом поднимается. В голове гудит. Ноги босые и чумазые. Туфли со сломанными каблуками лежат рядом. «Вот свинья». Она не испытывает никакой жалости к Ивану Матвеевичу. Жалость она испытывает к бежевым лакированным туфлям. Ей хочется вспомнить все ругательные слова, которые она знает. И зачем-то позвонить Александру и пожаловаться. Девушка сминает полупустую банку: пиво выплёскивается, и приходится отдёрнуть краешек юбки, чтобы пена не попала на ткань. «Если бы пролила, тебе конец». Кристина, хмурясь, разглядывает изувеченную обувь. Выкидывает туфли в урну, а потом за ними и банку с пивом. Это была большая ошибка: пить пиво. От одного запаха спиртного она теряет над собой контроль, поэтому только нежное вино и только в компании Яны. Яна… Позвонить ей? «Нет, тогда придётся много всего объяснять». Блузка уже испачкана в чём-то. Когда он успел? Девушка рассматривает царапины на ногах – и откуда они только взялись… Она забирается на лавку с ногами и растирает затёкшие ступни ладонями. Боже, какая голова тяжёлая… Хорошо, что он решил угоститься пивом.
Девушка глубоко вздыхает, глотает таблетку и растирает ноющие виски. Она достаёт из сумки лёгкие туфли-балетки, обувается и медленно, чтобы не отдавалось в затылке, идёт обратно в парк. Находит в траве Ивана Матвеевича, помогает ему подняться. Сажает на лавку и долго массирует кисти его рук, чтобы вернуть нормальное кровообращение.
Иван Матвеевич смотрит на неё с непонятным выражением тусклых глаз.
Через час девушка помогает ему добраться до дома и ждёт, пока он дрожащими руками вставляет ключ и заходит в квартиру.
– Я не купил молока и хлеба,– говорит он вдруг голосом тихим и безжизненным. Это его первые слова за последние два часа.
– Молока с какой жирностью? Два с половиной или три и два?
– Всё равно.
Девушка медлит. Потом просит:
– Дверь только не запирайте.
Через десять минут она возвращается с покупками. Лилит, хорошенькая армянка, посоветовала ей также купить мёда, фруктов, овощей, овсяной каши и грецких орехов. Поэтому пакет полон, и дома у Ивана Матвеевича девушка аккуратно раскладывает продукты на столе и в холодильнике. Просит его не пренебрегать приёмами пищи. Иван Матвеевич молчит.
Девушка стряхивает пыль со стола, подоконников, шкафа и книг. Разбирает сваленную в кучу одежду. Пиджак вешает на плечики. Всё это время Иван Матвеевич сидит перед выключенным телевизором, сложив руки на колени. Время от времени Кристина рассказывает ему, куда она убрала одежду или помытую посуду. Обещает купить мыло, салфетки, средство для мытья посуды и занести на днях. Потом вздыхает и направляется в прихожую.
– Может, год ещё,– вдруг говорит Иван Матвеевич.– Полтора. Потом не придётся ничего приносить. Не старайся.
Девушка, застыв, стоит босиком в выстуженной прихожей и не оборачивается. У неё ощущение, словно её поймали на месте преступления, и она маленькая девочка. Ноги покрываются мурашками.
– Я понимаю, почему ты сходила за покупками.
Кристина молчит.
– Глупо так. Думал начать всё заново. А вообще… Жаль, что так мало получилось. Когда в первый раз прочитал, что ты пишешь, стало любопытно побывать в твоей коже.– Перед словом «кожа» он делает едва заметную паузу.
Девушка обувается не глядя. Впрочем, в прихожей уже совсем темно.
– Кристина. Не читай свой дневник у всех на виду.
Потом он замолкает. Кристина ждёт ещё пару минут, не до конца просунув одну ногу в балетку. Встряхивает головой, обувается до конца и выходит, не попрощавшись.
На улице включили фонари и звёзды. Кристина, задрав голову, идёт к своему дому. Звёзды расплываются, и фонари светят мутно. Идти до дома три минуты, но этот путь получается преодолеть только за пятнадцать минут, и девушка опускается без сил на низкую, утопленную в земле лавочку, отполированную штанами соседей до блеска. Она знает, что сегодня дневник будет исписан до изнеможения. Она чувствует себя воровкой. Как будто отобрала то, на что человек надеялся. Во рту резкий металлический привкус: то ли от баночного пива, то ли губу прикусила.
Рядом садится Яна и берёт тёплыми ладошками холодные руки Кристины.
– Пахнет пивом,– убеждённо говорит она.– Похоже, что-то случилось. Не надо так. У меня там мама приехала, я на минутку прибежала, тебе там домашних пельменей и пирогов оставила, занесла к тебе. Они вкуснее пива, честно. …Слушай, если нужно, я с тобой посижу. Маму только предупрежу. Если хочешь, даже напьёмся вместе. Просто беспокоюсь…
Кристина улыбается и качает головой:
– Беги домой. Завтра ещё увидимся, расскажу тебе всякого интересного.
Яна радостно целует её в щёку:
– Только позвони, если захочется ночью поговорить? Я звук на телефоне не буду выключать. Завтра просто в посёлок уеду на пару дней. Как вернусь, приду к тебе, всё-всё расскажешь.
– Договорились. Беги, мама соскучилась. Привет ей передай от меня.
– Хорошо,– улыбается Яна и лёгкими шагами исчезает в темноте.
У Кристины ощущение, что через пару дней встретиться не получится. Почему – она объяснить не может.
Надо начинать готовиться к экзаменам.
Жаль, что Янушка уезжает.
========== Пятьдесят девятый раз ==========
Яна говорит:
– Ты знаешь такой факт, что на иностранном языке психологически проще признаваться в любви и крепко ругаться? Как будто меньше стесняешься или меньше стыдно.
Кристина важно кивает, глядя на рыжеволосую зеленоглазую Яну. Это видеть непривычно, потому что это её собственное тело. Но абхазское вино такое вкусное, что границы размылись, и Яна – уже как будто Кристина, или наоборот, и это вообще всё снится, судя по состоянию, которое иначе как плывущим и назовёшь. Кристина, непривычно светленькая и слегка угловатая, с маленькой грудью, ощущает, как её тело несёт где-то тёплыми волнами, густыми и почти прозрачными.
– Так вот,– прервавшись на созерцание ссадины на коленке – коленка принадлежит Кристине, ссадина авторства Яны,– глубокомысленно продолжает Яна,– я сейчас в твоём теле, поэтому мне проще говорить откровенно. Как будто я не своими губами говорю, да ещё на иностранном языке.
– Я думаю, это всё вино,– улыбнувшись, говорит Кристина.
– Не согласна. Или нет, согласна. Но всё равно я права, ты же сама меня считаешь очень умной. Да?
– Ты говорила о том, что хочешь поделиться чем-то откровенным.
– Точно. Ты гений,– восхищённо говорит Яна.– Откуда у тебя такая память?
– От предыдущих поколений. Не отвлекайся,– смеётся Кристина,– а то опять забудешь, что хотела сказать.
– Ага. Вот,– тянет она.– У меня в голове такой шабаш! Это всё к чему-то приведёт. Мне недавно снова признались в любви. А мне скучно стало. Я жду чего-то ещё.
Кристина внимательно слушает.
Яна бережно ставит бокал у ног – обе сидят на полу – и, непроизвольно дотрагиваясь до себя непривычной – волосы, кисти рук, грудь, всё новое, отчего движения скованные,– надолго задумывается.
– Мне хочется уехать из этого городка. Но что-то меня тут держит. Как будто, если я уеду, без меня произойдёт что-то интересное. Что-то совсем рядом. Как будто я в эпицентре. Око тайфуна. Знаешь, что это такое?
Кристина кивает. Она чувствует, как лёгкое опьянение слишком быстро уходит, и отпивает ещё глоток красного вина. Ей пока не хочется, чтобы этот сон заканчивался.
– Как будто что-то совсем рядом, на соседнем этаже или прямо в соседней квартире. Я это чувствую, понимаешь? Вот. А я сама не понимаю. Просто ощущаю. Это странно. И мне хочется, чтобы это что-то непонятное меня заметило. Чтобы оно поняло: вот эта Яна – она как раз то, что нужно. Для чего? Сама не знаю. Но мне хочется погрузиться в это непонятное. С головой. Ощутить до пяток.
Кристина вовремя подхватывает бокал Яны, которая решила скрестить ноги по-турецки, отчего вино едва не пролилось. Яна кивает и берёт бокал из её рук. Кристина заправляет ей за ухо прядь волос, свесившуюся на лицо. Ей не хочется, чтобы её волосы намокли в вине.
– И как это сделать, я не понимаю. Когда я прихожу к тебе в гости, я прямо чувствую, что тут что-то пропитано электричеством. Нет, не электричеством. Какими-то ещё волнами. Какие ещё волны бывают?
– Магнитные. Гравитационные. И ещё пять видов волн, кажется, да? Я плохо физику учила.
– Вот. Наверняка они. Какие-то из них. Меня притягивает и отталкивает, и пронизывает, и вообще. И я не знаю, что мне сделать, чтобы меня заметили. Я как серая мышка, только белая.
Кристина улыбается.
– Чего ты смеёшься,– Яна притворно надувает губы.– Я серьёзно. Я как будто хожу кругами, что-то ищу, но не нахожу, и этого недостаточно. У меня мысли – закричать во всё горло, петь песню на косметическом… на космическом языке. Или выйти голой на улицу посреди дня, бежать по крыше и остановиться у самого краешка, балансируя, и чтобы поток ветра держал меня. Тогда меня будет заметно, да?
– Тогда тебя все заметят, и вполне понятные люди вокруг, голую-то посреди улицы.
Яна неожиданно сильно смущается. Кристина тоже смущается, потому что никогда не видела себя со стороны смущённой, а это зрелище действительно необычное, и она прижимает холодные ладошки к пылающим щекам. Яна одновременно с ней делает то же самое, обе смеются, и сон заканчивается.
Наутро обе жадно выпивают по две чашки прохладного чая, и Кристина, запуская пальцы в рыжую шевелюру и пытаясь привести её в порядок, долго хмурится и думает, почему ей так важно попросить подругу пообещать, что та не будет стоять у края крыши.
========== Сомнительная вечеринка ==========
Я прислоняюсь к прохладному зеркалу лбом. Виски вспотели, и я заправляю рыжие пряди за уши, чтобы не щекотали виски. Опираюсь ладонями о стену, чтобы не упасть, и гляжу в своё отражение. Под глазами синяки, это видно даже в рассветном полумраке. Это всё духота. Всего два бокала вина. Я никогда так плохо себя не чувствовала после вина. Обои старые, крошатся под пальцами. Даже пол липкий, и когда я переступаю босыми ногами, подошвы с тихим треском отклеиваются от старого паркета. Я прикрываю глаза и вздыхаю – мне кажется, что дышать нечем.
Почти четыре часа утра – а ещё такая темнота. Я вглядываюсь в силуэты за окном, слушаю шаркающий звук метлы. Пахнет, как будто скоро осень. И этот звук метлы добавляет грусти.
Окна раскрыты настежь, я в одних трусах. По спине и от горла по груди стекают капельки пота. Хочется сесть на пол, но я боюсь потерять сознание. Шёпотом ругаю себя за то, что согласилась на вечеринку, на сомнительные знакомства, и хорошо, что хватило ума сбежать пораньше. Открываю тугой вентиль крана, под тонкой струёй набираю в ладони воды и смачиваю лицо, шею и голую грудь. Выливаю полные ладони воды себе на затылок и на шею. По спине стекают блаженно прохладные капли. С удовольствием бы залезла сейчас в фонтан посреди города. Выпиваю несколько глотков воды, но вкус у неё такой противный, что я опасаюсь, как бы меня не стошнило.
Я сажусь на краешек кровати. Икры дрожат от слабости, и я упираюсь пальцами ног в пол и сжимаю колени. В полуобморочном состоянии я снова добираюсь до рукомойника и включаю воду, лью её на себя, не заботясь о том, что на полу лужи. Трусы, и так насквозь мокрые от пота, я стаскиваю, оцарапывая себе бёдра ногтями, и отбрасываю ногой куда-то в сторону. Мне сразу легче. Я снова и снова плещу себе в лицо и на грудь водой.
Меня пробирает такой озноб, что зуб на зуб не попадает. От этого невероятно хорошо и плохо одновременно. Я больно ударяюсь ступнёй о железную трубу под умывальником и успеваю оцарапать сосок на левой груди. Но от этих ощущений я прихожу в себя. Дрожь такая, что я изо всех сил держусь за фаянсовую раковину и глубоко дышу. И когда меня наконец отпускает, я снова прислоняюсь к мокрому холодному зеркалу и с облегчением прикрываю глаза. Дышу. Мне почти хорошо.
Неудобно только, что край зеркала врезается в лоб.
Я открываю глаза и всматриваюсь в полутьме в своё отражение.
Горбинка на носу. Глаза, как две черешни. Короткие тёмно-каштановые, почти чёрные волосы торчком, как бывает сразу после сна, полные обветренные губы. Родинка на щеке, совсем крошечная. Я кажусь себе похожей на мальчика.
Я отодвигаюсь подальше от зеркала, чтобы рассмотреть себя всю. Короткая майка, мокрая от воды, и узкие тёмные трусы. Маленькая грудь под майкой, как у подростка, но всё же девичья. Я вдыхаю поглубже и понимаю, что дышать очень легко. И как-то приятно.
– Ну что,– говорю я вслух. Голос тонкий, чуть ли не детский.– Шестьдесят пять. Целых два дня отдыха было.
Подумав, я добавляю погромче, но так, чтобы не услышали соседи и, наверное, родители:
– Как же мне это надоело!
Я бы хотела выразиться покрепче. Но почему-то не смогла.
После чего я опускаюсь на пол прямо рядом с рукомойником и даю себе пять минут, чтобы поплакать и вообще раскиснуть. Через пять минут надо прийти в себя и попытаться для начала узнать, как меня зовут.
За окном кричат вороны, возвещая скорый рассвет.
========== Приготовления к радостной встрече ==========
Я прислоняюсь к прохладному зеркалу лбом. Ещё только четыре часа утра, за окном воздух уже начинает нежно раскрашиваться в розовое, но ночь не принесла желанной прохлады. Я спала раскрытая, в короткой майке и трусиках, потому что даже тонкое покрывало казалось тяжёлым и мучительным.
Я очень стесняюсь предстоящей встречи. До неё ещё часов шесть, потому что его поезд прибывает в десять, но я решила встать пораньше – сначала на пробежку, потом привести себя в порядок и решить, как зачесать волосы – после сна они смешно торчат, даже с той стороны, где пряди длиннее,– и что надеть. Я стою босиком на гладком линолеуме. Пол тёплый, как будто подогрет. Весной и зимой это приятно, а сейчас мне хочется целиком залезть под холодную воду. Но душ я приму после пробежки. Ужасно волнуюсь; пью валерьянку и на всякий случай пустырник; от них двоих внутри меня странное ощущение, и я запиваю их ледяной водой прямо из-под крана. Майка тут же мокрая – я всегда бурно умываюсь. От этого соски чуть больше, а из-за этого и грудь кажется немного больше, и я радостно улыбаюсь.
От пустырника как-то пусто внутри, я вдыхаю, но не сильно вдыхается. Я сажусь на краешек кровати, растёрзанной и горячей, но голова кружится так, словно я сейчас свалюсь в обморок. Это не входит в мои планы. Я, хмурясь, на ватных ногах иду к умывальнику, плещу себе в лицо водой так, что даже ноги все мокрые, и мне вроде бы становится немного лучше. Я так переволновалась? Я снова прислоняюсь лбом к зеркалу и прикрываю глаза. Мне кажется, что дуют штормовые ветра, и меня сейчас унесёт куда-то вбок. Я с трудом открываю глаза, упираюсь руками в зеркало и отшатываюсь.
– Твою дивизию!
Я испуганно прикрываю рот ладонью и смотрю на своё отражение, непроизвольно касаюсь руками голой груди. Глаза огромные, не настоящие. Где родинка?
Я тяну себя за прядь длинных рыжих волос, подхожу к окну и рассматриваю её в зарождающихся лучах солнца. Так же не может быть? Я шарю на столике в поисках телефона, чтобы сфотографировать себя и ещё раз посмотреть; не нахожу; и под подушкой тоже нет, и под кроватью, но под кроватью так пыльно, что я чихаю семь раз подряд, в изнеможении сажусь прямо на пол и вскрикиваю от неожиданности: я совсем без одежды! Я чихаю ещё четыре раза, вытираю нос, и когда в голове проясняется, я наконец-то гляжу вокруг и вижу всё.
Что постель не с бледно-розовыми простынями, а с выцветшими голубыми в цветочек. Что двери в комнату вообще нет на петлях. Что подо мной паркет, а не линолеум. Что ногти на руках накрашены прозрачным лаком, а на ногах подстрижены чуть короче, чем я привыкла. Я прижимаю коленки к груди, хотя уже сейчас мне очевидно, что в этой квартире я одна.
Занавески колышутся от едва заметного дуновения ветерка. Я встаю и нерешительно подхожу к окну, прикрывая ладонями грудь. Грудь полная, и это на какое-то время примиряет меня с действительностью, хотя я по-прежнему ничего не понимаю.
За окном заросли акации и сирени и детская площадка в сером утреннем свете. Кричат вороны, суматошно летая над пятиэтажкой напротив. Пятиэтажка закрывает весь вид, и это самое непривычное. Внизу маленький магазин, ещё закрытый.
Я возвращаюсь к зеркалу, всматриваюсь в своё отражение. Светает быстро, и я могу рассмотреть аккуратные губы, курносый небольшой нос и непривычно огромные зелёные глаза. И бесстыдно рыжие волосы. Даже то, что я совсем обнажена, смущает меня меньше, чем эти яркие волосы. Яркие они в лучах восходящего солнца. Это солнце сегодня не так радует, как обычно.
В груди тесно, во рту сухо, и я пью из-под крана. Но вода невкусная, и я тут же выплёвываю её.
Я встряхиваю головой и нервно смеюсь. Что это всё за шутки? Я снова и снова ощупываю свою грудь, провожу рукой по бёдрам, по ногам, рассматриваю кисти и ступни с непривычно длинными пальцами. Гляжусь на себя в зеркало со спины, обернувшись. И когда до меня доходит, что это не сон, не шутка и не временное помутнение рассудка, я сажусь на пол и горько плачу. Потому что понимаю, что встреча, которую я ждала семь лет, сегодня не состоится.
Вороны, раскричавшись, умолкают совсем уж внезапно, и я сижу, шмыгая носом и уткнувшись в коленки, и совсем не понимаю, что мне делать.
========== Логические доводы и игры рассудка ==========
В первую очередь – позвонить самой себе.
В шестьдесят пятый раз до меня доходит: можно предупредить саму себя. Первые сорок семь раз это было делать гораздо труднее, а потом появились сначала телеграфы, потом телефоны, а в последние несколько лет всё ещё проще. Правда, и поводов звонить не было.
Главное, чтобы она взяла телефон. Сейчас она наверняка напугана. Хорошо, если это просто испуг. Хорошо, если она в панике не хочет выскочить в окно и не бежит в истерике в ближайшую больницу.
Она не отвечает, и я сижу в трусах и мокрой майке на полу и верчу в руках маленький телефон этой несчастной девушки. На телефоне наклейки с обратной стороны: бабочка и цветок. Это мило. Наверняка она сидит сейчас тоже на полу и горько плачет, уткнувшись в колени. Сначала озадаченная, почему она голышом. Потом, скорее всего, снова подойдёт к зеркалу и по-настоящему разглядит рыжие волосы и зелёные глаза. Потом обратит внимание на обстановку. Может быть, попробует найти телефон.
Я размышляю, хорошо или плохо, что сейчас я сама не помню, где мой телефон – в той комнате, где сейчас эта девушка? Может, он вообще не дома? На вечеринке я его точно помню в своих руках. Я показывала фотографии, рассылала песни на ирландском языке. А потом? Как будто провал в сознании.
Попробовав дозвониться раз в пятнадцатый, я бросаю телефон на кровать и сажусь рядом, на краешек. Простыни льняные, очень приятного нежно-розового цвета. Она такая милая, эта девушка. Один из немногих случаев, когда я почти довольна новой внешностью, вкусом и обстановкой вокруг. Я не глядя засовываю руку под подушку и достаю пухлый и аккуратный дневник в розовой обложке. Улыбаюсь: чутьё меня не подводит. Я бережно кладу дневник на место.
Даже кровать стоит у южной стены под углом к окну. Под ногами мягкий тёплый линолеум, и здесь не так душно, хотя тоже жарко.
Но во всём виноват рукомойник. Я специально не стала избавляться от него в своей комнате. Я думала, что эта редкая особенность уже почти ни у кого не встречается. Ведь везде есть ванные, душевые, зачем умывальник в комнате? Но у этой девочки он тоже есть. И мы с ней одновременно стояли, прислонившись лбом к прохладному мокрому зеркалу. Это всё и определило.
Теперь мне очень сложно представить, чем занята девушка, которая заняла моё тело. Я даже не знаю, в каком городе я нахожусь. Из окна я совсем не узнаю улицу.
Я вздыхаю. Раньше я видела собеседников. Когда-то мне было смешно, когда-то страшно, но я точно знала, что делать. Сейчас я в таком состоянии, что проще лечь на пол и бездумно смотреть в потолок, позволяя слезам образовывать две лужицы по бокам. Именно поэтому я встаю и осматриваю комнату.
