Текст книги "Близкий враг"

Автор книги: Катя Каллен2001

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Пройдёмся? – предложил ей Ромка.

Евгения кивнула. Незаметно для самих себя они вышли из школы и пошли по улице, покрытой первой желтизной деревьев. Было настолько тепло, что кое-кто ещё ел мороженое. Высокая Марина Потоцкая в коричневом замшевом жакете покупала сладкую воду и весело болтала с Машей. Глядя на них, Женя снова задумалась над тем, кто нарисовал сей свастику и вложил в карман странную картинку. Кто мог? «Каждый», – вдруг честно сказала себя Женя. и от ее собственного вывода по телу пробежал холодок.

– Я понял, что вам, товарищ Морозова, английский не очень по душе? – спросил Рома.

– Честно – да, вдруг ответила Женька. – Никогда уроки языка не любила. Чтение и заучивание глупых текстов типа Багз Банни и диалогов.

– С другой стороны, там четкая структура.

– Да какая там структура, – поморщилась Женя. – Учить наизусть, что Смит сказал Кэтрин, а Мэгги Лайзе.

– Тяжело тебе у нас придётся, – серьезно сказал Ромка. – У нас английский главный. Место каждого определено его знанием английского.

– Подтянусь, – отозвалась Женя. – Вряд ли Даша с Васильком в английском профессионалы. – Я вот историю с детства любила.

– Прямо с детства? – фыркнул ее спутник.

– Ага. Знаешь, – засмеялась тихонько Женя, – когда мне было восемь лет я сочинила одну странную историческую теорию. Что техника, которую описал Жюль Верн, была не вымыслом, а в самом деле. И погибла эта цивилизация от взрывов атомных бомб, что потом называли Первой мировой. Маленькая была.

– В восемь лет? – удивлённо бросил Рома. – Невероятно…

– Просто я посмотрела фильм «Тайна Карпатского замка» по Жюль Верну, – улыбнулась Женя.

– «Карпатский замок» прелесть, – тепло отозвался Ромка. – Правда я так и не понял мотивации, – с усмешкой бросил он. – барона. Он украл Стиллу чтобы пичкать её снотворным? Глупо… Хотел избавиться от соперника? Но так и не избавился.

– А потом был другой фильм по Жюль Верну «Тайна острова Бэк Кап», где профессор изобрёл атомную бомбу, – сказала Женя.

– А как, примерно?

– Как сверхбомба, которая может чуть не целый остров уничтожить.

– Самое интересное, что уничтожила… Никто не скажет, что мой дедушка был героем Первой мировой войны… А мой прадедушка был участником Революции…

– Я об этом задумалась в Севастополе, когда мы смотрели панораму Крымской войны. Все правильно, красиво, картины Рубо. А спроси кого, кем был твой предок во время Крымской войны, тайна за семью печатями.

– Чем Крымская война отличалась от других мы тоже не знаем… Все знают, что Вторая мировая затронула Россию в сорок первом году. А что, до сорок первого ни одной войны не было? Мы даже не помним, что когда-то у России был и флот, причём один из первых в мире. Но мы его упустили в войне с Японией.

– Кстати, не встречала ни одного человека, кто бы сказал: мой прадед участвовал в Русско-японской войне, вот его награды.

– Ощущение, что про существование Русско-японской войны никто и не помнит… Вот мы празднуем День победы… А это единственная победа?

– Жень, – пробормотал вдруг Ромка. – Я бы не хотел этого говорить, но… Дело в том, что… В общем, дело в том, что мои родители не одобряют наше общение.

– Знаешь, мои, как ни странно тоже, – вдруг спокойно сказала Женя.

– Тогда, может, не следует… конфликтовать?

– Ты хочешь прекратить наше общение? – холодно спросила его спут6ица.

– Пожалуй.

– Вообще? – подняла брови Женя, глядя на уходящую маршрутку.

– Почему… вообще? Просто вне школы. Так сказать, нейтральная территория

– Как угодно, – холодно посмотрела на него Женя. – Тогда пока!

И, не дослушав его «пока», она холодно развернулась на каблуках и быстро пошла прочь.

***

Родители Евгении жили не в квартире, а в деревянном частном доме ближе к окраине города. По словам матери его построил дедушка Жени в 1958 году, когда они приехали жить в этот город. В доме было четыре комнаты и пристроенная кухня. Одна была комнатой Жени, другая – спальня родителей, зал общим, а ещё была спальня бабушки и дедушки пустовала после их смерти и стала чем-то вроде кладовки. Женя быстро разулась и сразу нашла на столе записку от матери: «Обед на сковородке. Буду ближе к шести».

Естественно, Ромка для неё больше не существовал. Женя просто поставила на нем крест, как на личности. С этой минуты он был для неё… пожалуй, мелкой, неприятной букашкой, о которой не следовало думать ничего позитивного. «Ну, шваль и шваль», – брезгливо поморщилась она. Главное, было зачеркнуть в памяти все хорошие моменты их общения. Хорошего не было и не могло быть. Вот так. Неужели Ромка реально думает, что она когда-то опустится до общения с ним в школе? На душе было неприятно, словно раздавили помидор, но Женя властно приказала себе улыбнуться. Н5 хватало ещё родителям увидеть ее грусть!

Отца не было: он, видимо, правда поехал в больницу. («Для алкашей», – как презрительно говорила мать). Поев макароны с мясом, Женя сварила кофе и пошла в зал. Было тихо: только на стене тикали большие чёрные часы. Взгляд Жени упал на чёрную тумбочку под телевизором. Эта тумбочка был частью большого немецкого гарнитура, купленного в начале шестидесятых годов.

Повинуясь какому-то странному чувству, Женя села на колени и открыла ключом коричневую тумбочку. Не то, чтобы ей было запрещено это делать, но мать всегда недовольна ворчала: мол, чего туда лазать без дела? На верхней полке стояли книги – например, «Севастопольская страда» Сергеева-Ценского. Это было интересно: Женя не помнила, чтобы эти книги кто-то читал, но, возможно, их читали бабушка с дедушкой. Женя не помнила, например, чтобы кто-то когда-то читал, например, мемуары адмирала Кузнецова или роман Немировского об Античности. Возможно, их читали до ее Рождения, хотя Женя никогда не видела деда с хотя бы одной из этих книг.

На нижней полке аккуратными рядами были сложены виниловые пластинки. Большинство из них были классикой: Бетховен, Моцарт и даже Вагнер. Из более современных были Эннио Морриконе, концерт ван Клиберна, из русских – «Борис Годунов» на трёх пластинках.

Женя прищурилась. Это было тем более удивительно, что в их доме не было проигрывателя для виниловых пластинок. Мать жаловалась, что в советские времена это был жуткий дефицит: приходилось одалживать у знакомых на несколько дней. Был правда старый магнитофон «Айдес», но без кассет-Бабин, Женя вспомнила, как она однажды спросила мать:

«Мама, помнишь у нас был старый магнитофон «Айдес» с бабинами?»

«Был, по я он особо интересовалась. Вот наш одноклассник Федя, тот этим интересовалась. Записи делал».

" А этот «Айдес…. – продолжала Женя. – Он….»

«Да тихо умер, – махнула рукой мать. – Если не интересуешься, то любая вещь тихо умирает. Ну что-то послушали, а потом», – недовольно положила она катушку ниток и вышла.

Так Женя поняла, что ее уловка не помогла: ничего толком узнать про магнитофон ей не удалось. Ни кто и когда его купил, ни кто его слушал, ни куда подевались его записи.

Ещё интереснее был вопрос, где были куплены эти пластинки. Все они были на английском и немецком языках. Это было удивительно, если вспомнить, что никто в ее самое не знал английский. Мать учила французский. Она, конечно, бала во Франции до Рождения Жени, но не тешила же она откуда столько вещей, величав пластинки? Да и были они на английском, а не французском.

Впрочем, книги на нижней полки были ещё интереснее. Женя могла понять, зачем нужна толстая французская книга «Париж»: мать купила ее в юности на память. Но зачем понадобилась книга «Суоми» на финском языке, она решительно не понимала. Никто в ее семье не был в Финляндии и не знал финский язык! Или «Заповедники Дальнего Востока СССР». Кому и зачем понадобилась эта книга? Еще интереснее, что мать все время плакалась на отсутствие денег и бедность. Сколько ушло денег на покупку этих книг?

На мгновение у Жени мелькнула мысль, что в этом доме жили какие-то другие люди, которым и принадлежали все эти вещи. Но Евгения тотчас прогнала ее прочь. Это было невозможно: ведь дом построил ее дедушка.

Достав какую-то книгу про живопись, Женя аккуратно закрыла тумбочку и стала листать. Картины мелькали одна за другой, пока,,, Стоп! Женя прищурилась. На одной из них был запечатлён какой-то парад. Жене показалось это интересно.

– Григорий Чернецов. «Парад и молебствие по случаю окончания военных действий в Царстве Польском 6 октября 1831 года на Царицыном лугу в Петербурге. 1837 год», – прочитала она.

Стоп. Но ведь эта картина запечатлена на их большом семейном блюде. Том самом, что стоит в серванте. А ещё… Женя вспомнила, что видела его в далёком детстве в музее изобразительных искусств провинциального города, где они с отцом его смотрели. Отец говорил, что их блюдо – пустой ширпотреб. И все-таки, оно было точно такое, как и то блюдо в музее.

Женя тихонько подошла к серванту, заставленному фужерами и каким-то кофейным сервизом, и открыла нижнюю створку. Так и есть. Блюдо было заставлено посудой, но оно стояло на своём месте с этой самой картиной. Женя тихонько сняла фарфоровый чайник и посмотрела на него. Сомнений не было. Парад на Царицыном лугу 6 октября 1831 года.

Глава 7

Женя как-будто знала происхождения красивой домашней посуды. По словам матери, ее привозила некая тетя Катя из ГДР ещё до ее рождения. Муж этой тети бал военным, и они настолько любили их семью, что каждый раз дарили какие-то подарки ее матери; то платья, то полотенца, то красивые сервизы, то хрусталь. Сейчас тетя Катя жила в городе Липецк, и Женя никогда не видела ее. Это было странно: ни разу она не зашла к ним в гости, ни разу они не съездили к ней. Даже прошлой осенью на похоронах дедушки, ее двоюродного брата, она так и не побывала. Даже телеграмму соболезнования не прислала. Только позже передала соболезнования с оказией, по словам матери. На все расспросы Жени мать раздраженно отвечала: «Ей не до нас! Муж болен, дочь и сын!» Звучало логично, но Женю что-то настораживало: наверное, в их семье была ссора.

Женя задумалась: пока не было родителей, она могла заглянуть в сервант. Там лежала часть документов, включая военный билет отца. Все же интересно узнать, что есть правда: служил он в армии или нет? Женя взяла ключ из вазы и быстро открыла левую дверцу серванта. Нижний ящик был закрыт. Остальная часть была раздела стеклянной полкой. На верхней ее части стояла ваза с не очень важными документами: важные лежали у матери в шкатулке. Женя аккуратно стала поднимать их: старые пенсионные удостоверения, книжки и ещё всякая всячина. Ага! Вот и военный билет отца.

С нетерпением открыв документ, Женя стала его листать. Да даты службы есть, но они были подправлены ручной. Следы правки были слишком заметны. Кто их вносил и когда? Ответа на этот вопрос Евгения не знала. Но она понимала одно: ее уловка ничего не дала. Служил ли он или нет, она так и не поняла. Может, да, а может нет. Даты есть, но правленные. Значит, все можно ставить под сомнение. Решить задачу можно и так, и так.

Женя вспомнила два рассказа отца о службе в армии, так несхожих с рассказами матери. Отец уверял, что он был на очень хорошем счету у командира, и его чуть ли не взяли учиться на лейтенанта. Мать уверяла, что отец был глубоким алкашом, от которого командиры не знали как избавиться: даже придумал, как варить брагу и спаивать часть. Его отец бал вынужден забрать его досрочно. чувствуя досаду от того, что ее уловка не удалась.

Была, впрочем, и ещё одна история. Однажды он рассказал Жене, что во время его службы, девушка сослуживца изменила своему жениху. Они с ребятами решили отомстить. Положили его на стол и встали в почётном карауле. Так и сфоткплись. А ей отправили карточку: мол, пока ты, тварь, развлекаешься, он геройски погиб в Чечне. Что тут началось! Его родители подняли шум на всю часть. Едва замяли скандал. Якобы…

Женя положила билет отца. Что ни говори, а проверить обе версии не было возможностей. Где, к тому же, гарантия, что хоть одна из этих версий верная?

***

Женя не привыкла долго спать, тем более, что кресло к этому не располагает, так что как с будильником, так и с распорядком дня проблем не возникало никогда.

Помешивая черный кофе – а у Евгении никогда не проходило утра без кофе – Морозова смотрела в окно. На улице только начинало светать. Тихо. Сейчас ей идти в школу, ге обстановка кажется столь же спокойной и тихой. Но только кажется.

Об общении с Ромкой, конечно, не стоило и думать, да и вопросы возникают куда сложнее и интереснее. Как себя проявят остальные ученики – с кем будет легче найти общие темы для общения, а то и дружбы? –, а главное – преподаватели? Женя помнила довольно необычный, даже удивительный, вопрос «англичанки» и непредсказуемый ход урока «литераторши». Все это напоминало некую завесу, приоткрыть которую Евгения еще не могла. Собрав быстро портфель, Женя, прослушав наставления матери, нырнула в утреннюю прохладу сентября.

На уроке литературы главной темой оказался Пушкин. «АВ» оказалась на высоте и написала мелом некий эпиграф к уроку – «Не мастерство, а волшебство». Женя села за пустую первую парту у двери, и стала с интересом рассматривать другие столы. Тетради у ее одноклассников лежали как-то не так, как у неё «АВ» плавно подошла к ней и с улыбкой повернула ее тетрадь горизонтально.

– Женя, тетрадь должна на моих уроках лежать горизонтально, – Морозовой показалась, что она улыбалась как-то слегка натянута. – семь клеток слева ты отчёркиваешь на поля. Так удобнее записывать лекцию.

– Да…. Хорошо… – пробормотала Женя. Понимая, что писать придётся много, девочка надела очки.

Писать, однако, к удивлению Жени, пришлось довольно мало. «АВ» приступила к длительной лекции на тему, что Пушкин был не просто талантом, а гением, именно гением, понимание чего просто недоступно простым смертным. Гении кажутся серости, обывателю и даже просто трудяге странными и ненормальными, но они гении, ибо нормальность есть категория серости и толпы. Толпа вообще чрезвычайно агрессивна: она мечтает смять и растоптать того, кто не как все, кто талантлив, и тем более гениален. Именно поэтому толпа придумала нормальности: чтобы все были, как она.

К середине урока Женя ощущала, что она начинает тихо ненавидеть Пушкина.

Алена Витальевна на этом, однако, не остановилась. Дальше последовал смачный рассказ о странностях Пушкина. Что он всегда вставал поздно. Что он много пил и гулял, обожал женщин. Что он был страстным картежником. Но он был гением. Так расставить рифмы и стихи мог только волшебник, а не мастер. Впрочем, и многие трудяги тихо ненавидели бы его, как Сальери Моцарта.

Евгения с интересом посмотрела на аккуратно делавшую пометки Юлию и на качавшего головой Василька. Теперь она начинала лучше понимать свой новый класс. Если им на каждом уроке литературы внушали, что гении необычны и возвышаются над серой массой, то неудивительно, что многие из них в душе считали себя гениями. Ну, по крайней мере, не простыми смертными. Отсюда, собственно, и шли все эти вечные усмешки, смешки, недомолвки.

– Пушкин, заметьте, обо всем важном говорит как бы «между прочим», – продолжала с улыбкой Алена Витальевна, – качество гения. В «Евгении Онегине» он отмечает все «между прочим»; и об этом сказал, и об этом. И получилась у него такая… гениальная болтовня… – пожала она плечами и снова улыбнулась.

Женя поправила очки: она никак не могла понять, что именно ей нужно записывать. Она что-то записала про гениев… про волшебство и мастерство…. но не записывать же в самом деле, что «Евгений Онегин» гениальная болтовня?

Пушкин, как все гении, не тратил много времени на стихи, – продолжала Алена Витальевна. – Гению не нужно много времени, чтобы сделать нечто. Специфика гения в том, что ему доступно волшебство. То, что доступно немногим.

– Вот Женька молодец, как пишет, – улыбнулась Алена Витальевна подойдя к ней. – Умничка. уже и поля, и конспект сделала.

Девочка расцвела от похвалы и немного растеряно посмотрела на класс. Но Александр саркастически поднял бровь вверх: мол, не воспринимай это всерьез.

– Гениям всем были присущи странности, – снова улыбалась «АВ». – Гоголь спал сидя, Эйнштейн ходил без носков, Шпенглер мучился хроническими бессонницами. Помните, мы с вами ходили на выставку «Гений и безумие»? С точки зрения человека толпы гений всегда не нормален. Но норма – это категория серости, которая объявляет все, что отклоняется от нее, ненормальным и психически нездоровым. И мало кто задумывался над тем, нормальна ли сама толпа. И с чьей точки зрения она нормальна или ненормальна?

Женя с изумлением думала о том, что, собственно, ей предстоит рассказывать на экзамене о Пушкине. Говорить о том, что он был гений? За это явно хорошей оценки не поставят. Впрочем, кто знает, может, в этом классе и поставят…

– Сейчас… – на лице Алены Витальевны мелькнуло подобие блаженной улыбки, – я зачитаю вам кусочек из Цветаевой «Мой Пушкин». Слушайте, болваны, – весело махнула она головой в сторону «Юлища» и ее группировки, как называла ее Женя.

Снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, под мышки, к саням – а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый – Пушкин, отходящий – Дантес. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, то есть заманил его на снег и там, между черных безлистных деревец, убил.

Первое, что я узнала о Пушкине, это – что его убили. Потом я узнала, что Пушкин – поэт, а Дантес – француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть заманил на снег и там убил его из пистолета в живот (…)

О Гончаровой не упоминалось вовсе, и я о ней узнала только взрослой. Жизнь спустя горячо приветствую такое умолчание матери. Мещанская трагедия обретала величие мифа. Да, по существу, третьего в этой дуэли не было. Было двое: любой и один. То есть вечные действующие лица пушкинской лирики: поэт – и чернь. Чернь, на этот раз в мундире кавалергарда, убила – поэта. А Гончарова, как и Николай I, – всегда найдется.

На последней фразе Женя поежилась: «Не удивительно, что в этом классе каждый или почти каждый мнит себя поэтом и гением», – подумала она. Ее снова преследовало странное чувство. что она начинает ненавидеть Пушкина со всеми его поэтами, гениями и чернью. В тот же миг ей пришла записка, написанная аккуратным Машиным почерком: «Сейчас начнется. Не влезай!»

К удивлению Жени вдруг подняла тонкую руку Катя.

– Тебе чего, Катя? – вдруг сокрушенно подняла брови вверх учительница.

– Алена Витальевна, – Женя заметила, что на губах Кати мелькнула насмешливая улыбка.

– А если бы Пушкин убил Дантеса… Ну случайно… Мы бы ведь его оправдали, правда?

– Со раз тебе объясняла, что тогда Пушкин перестал бы быть Пушкиным, – сокрушенно вздохнула учительница. – Поэт, убивающий невозможен, а чернь поэта очень даже возможен. Вот, Цветаева об этом пишет:

черная и белая картина «Дуэль», где на белизне снега совершается черное дело: вечное черное дело убийства поэта – чернью.

Пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта – убили.

С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова – убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали всё мое младенчество, детство, юность, – я поделила мир на поэта – и всех и выбрала – поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать – поэта – от всех, как бы эти все ни одевались и ни назывались.

– А почему все же поэт не может убить серость? – недоумевала Катя.

– Потому что… дома все читаем и конспектируем «Мой Пушкин», – фыркнула Алена Витальевна. – Там и будет ответ на ваш вопрос.

Женя поймала себя на мысли. что ей ужасно хочется. чтобы Дантес после дуэли все же переспал с Гончаровой. После этого урока Пушкин ей казался каким-то наглым отвратительным кривлякой, который получил по заслугам.

– Впрочем, и сейчас, в наши дни, есть конфликт гениев – Алена посмотрела на Анну Мейер. тихую носатую девочку, – и завистливыми современниками, – бросила она взгляд на группу Данковой. Всем читать Цветаеву, короче, – усмехнулась она.

До Жени, кажется, начало доходить. что этот урок был устроен как некое сведение счетов внутри класса. «АВ» сс высоты своего величия решила расплющить группировку «Юлища» ради своей любимицы? Присмотревшись, Женя поняла, что она не так и далеко от истины. Аня подбежала к «АВ». Та потрепала ее по голове, и они вместе, словно подружки, пошли в учительскую.

– Заметила? – бросила подошедшая Маша. – Они с Анькой не просто две подружки. Анька и домой на чай к АВ ходит, и на некоторые ходят вместе.

– Может, родственницы? – откликнулась Женя.

– Не… Анька типа гений, и у АВ конфликт с ее матерью из-за нее… – Маша вышла с ней из класса.

– Но где ее заслуги? – удивилась Женя. – Впрочем, после сегодняшнего урока думаешь – что нужно сделать, чтобы быть гением? По большому счету, ничего.

– Ты ещё всего не знаешь…. – прошептала Маша. – Привыкай: наш класс, – улыбнулась она.

– Главное – без спешки, – добродушно бросила Женя. – А не знаю – к примеру, чего?

Разговор, к радости Жени, шёл складно и легко. Лёгкая высокая Маша шла рядом в черных джинсах в обтяжку и белой рубашке. Женя улыбнулась – несмотря на классический и, казалось бы, строгий образ, Мария всегда находила возможность подчеркнуть тонкость ножек.

– Скоро узнаешь, – грустно улыбнулась Маша. – Например, что АВ готова порвать за Аньку любого. Даже учителя.

– Так и порвать? – удивилась Женя. – Но другие учителя об этом, как понимаю, даже не спрашивают?

– Например, наедет на любимца того учителя, оценку ему испортит, – застучала каблуками Маша.

– Странно, – хлопнула ресницами Женя. – Взрослая вмешивается в дела детей.

Кстати, – кивнула Морозова. – А давно это началось?

– Мы здесь почти все с восьмого класса, – заметила Мария. – С начальной школы мало кто учится.

– Тогда тем более интересно, – стучала каблуками Женя. – АВ решила мстить всей школе за давнее прошлое? Глупо. Но глупой она, кажется, не была.

– Нет, если Аньку не трогать, то все отлично, но тронешь… – фыркнула Мария.

– Я – то Аньку трогать и не думаю, – засмеялась Женя. – Но интересно, что АВ так завело.

«Ну и пошёл Ромка к черту, – подумала Женя. – Буду общаться с Машей».

– Чтобы ответить на пять на экзамен, надо брать у Алёны дополнительные уроки. Дома, – понизил голос Сашка. – За деньги, – многозначительно посмотрел он.

– Было бы, за что платить, – фыркнула Женя. – Пушкин гений потому что гений. Онегин – болтовня. Остальные считали гениев сумасшедшими. Но остальные сами сумасшедшие.

– Ну, на дополнительных занятиях Алена рассказывает много, – многозначительно сказал Саша.

– Интересная личность, – раздумчиво проговорила Евгения.

– У Алёны, похоже, какой-то комплекс, что она не гений, – ехидно добавила подошедшая Катя.

– Завтра она всему классу заявит, что конспекты по Цветаевой не такие, – добавила Маша.

– Ни единой! Во-первых, она кандидат наук и работает в универе, – вздохнула Катя.

– Хотя бы денег заплатить пришлось, – с лёгкой усмешкой бросила Женя.

– Во-вторых… она формально ничего не делает незаконного, – вздохнула Катя.

Она замолкла. Алена Витальевна шла по коридору вместе с Анной, весело болтая с ней как две подружки. Маша и Саша переглянулись и многозначительно посмотрели друг на друга. Глядя на них, Женя вдруг подумала о том, как мало ее новый класс похож на прошлый. Там все было грубо, но просто; здесь на каждом шагу были группировки, загадки и интриги.

***

Прогноз Маши полностью оправдался: следующий урок литературы начался с обхода Алёной Витальевной класса. Проходя мимо каждого из них, она делала какие-то примётки в конспекте. Женя допоздна сидела со статьей Цветаевой, с трудом подавляя ощущение, будто это писал ребёнок. В самом деле, не конспектировать же, кап мать орала на маленькую Цветаеву за ее любовь к Онегину и Татьяне. Или конспектировать? Женя не знала, что делать, и на всякий случай законспектировала как можно больше. (Хотя а душе она не понимала, какой прок механически выписывать куски из Цветаевой).

Женя не понимала, нравится ли Алене или нет конспекты, но на лице учительницы литературы мелькало подобие насмешливой улыбки.

– Василькова, так какой Пушкин Цветаевой? – вдруг спросила АВ.

– Детская…мечта?

– Плохо… не поняла… – вздохнула Алена.

– Морозова? Жень? – вдруг обернулась Алена к ней

– Детские воспоминания… – пожала плечами Евгения.

– А детские ли? – спросила Алена Витальевна.

– Воспоминания Цветаевой о детстве, – поправилась Евгения. – Это, мне показалось, взгляд ребёнка на литературу.

– Живот…. – вдруг фыркнула Анна. – Пушкин как поэт был для неё живот.

– Да…. – лицо «АВ» вдруг просветлело. – Живот и жизнь. Первая ассоциация живот как жизнь.

– Как у ребенка, – хлопнула ресницами Василёк.

Женя поняла, что сухонькая, похожая на кузнечика Анна, обладает привилегией говорить на уроке, когда ей угодно.

– Да…живот жизнь…. А что касается детскости, то права и ты, Мария, и ты, Женя, – пошла она к доске.– Детский взгляд на мир – качество гения. Помните, мы с вами разбирали Хемингуэя «Старик и море»? Детскость часть гениальность, подошла она к столу.

– Книга набор детских воспоминаний, – сказал Алена Витальевна, расхаживая около доски. – Набор воспоминаний – это особая литература. Как у Пруста. Возможно, когда-нибудь мы с вами дойдём до Пруста. – Она обладала удивительной способностью заставлять класс слушать, когда она говорила.

– Как все произведения подобного жанра, они детские и спонтанные. Спонтанность – черта гениальности, о чем пишет Цветаева. – Серость очень рациональна и продумана. У неё всегда все размерено и аккуратно. – бросок «АВ» мимолётный взгляд на Машу.

«Так вот как она отомстила», – подумала Женя, ощутив лёгкую горечь, словно царапнули ее.

– Как лицейский антипод Пушкина – Модест Корф, аккуратный чиновник, не любивший его в тайне. А Пушкину он был просто не интересен.

«А я? Я буду готова готова ответить, когда придёт мой черёд?» – почему-то подумала Женя. В том, что однажды «АВ» нападет на неё, девочка не сомневалась.

– Что же, – вздохнула Алена Витальевна, – начнём. Сегодня у нас «Пророк» Пушкина. Посмотрите на текст: «Духовной жаждою томим…» Пушкин нам говорит: духовностью тоже можно быть томимым, без духовности человек тоже не может прожить. Это настигнет не каждого из нас. Это опять «гетто избранничества». Одни открыты духовной жажде, другим она до фени, как у вас говорят.

Женя снова уставилась в тетрадь. Она снова не понимала, что именно ей записывать, но на всякий случай сделала какие-то пометки.

– «В пустыне мрачной я влачился». В пустыне души. В пустыне бездуховности. В пустыне духовной скудости.

– Но, – Алена Витальевна продолжала в полной тишине, – «и шестикрылый Серафим на перепутье мне явился». Вот оно! Озарение свыше. Серафим может прийти к любому: бедному, глупому, алкоголику, больному, но он сделает его Пророком.

Евгения не могла понять: то ли Алена Витальевна была верующей, то ли позёркой. В ней удивительно сочетались некое двуличие. Иногда она казалась искренней и одухотворённой, а иногда неприятной и очень подлой.

И дальше Серафим его переделывает в пророка……

Интереснее всего было наблюдать: за Анной. Она явно сидела как обычная ученица. Женя подумала, что она, видимо, опасаемся, гнева своего патрона.

– Отверзлись вещие зеницы…. зеницы у него тоже стали вещими… – звучал голос Алёны Витальевны.

Ещё интереснее было смотреть, как Катя демонстративно шепталась с Васильком. Женя догадалась, что он они были открытой оппозицией Алене и не скрывала этого. Причём в обществе Кати даже Василёк чувствовала себя смелее.

– «И гпд морских подводный ход»… звучал голос Алёны Витальевны. – И мы уже видим этих гадов…. Словно и авито видит их с высоты… Щербакова, чего тебе?

– Гады морские…. Это скаты или кальмары? – хмыкнула Катя. – Или мурены?

– Осьминоги ещё есть…… – помахала рукой «Васильек».

Послышались смешки. АВ фыркнула.

– Серость всегда строить пакости гению, – ответила «АВ».

– Ну что? – Алена Витальевна подошла к Ромке с какой насмешливой симпатией. – Ромио, андерстенд?

Ромка сладко улыбнулся. Женя едва не прыснула: ему едва ли нравилась роль любимца Алёны. Женя посмотрела на недавнего друга с легким отвращением и отправилась к двери.

– Жень, подожди, – послышался звонкий голос Маши.

Быстро сложив вещи в коричневый рюкзак, Максимова зашагала к новой подруге. Саша также не заставил долго себя ждать.

– Конечно, – с легкой улыбкой ответила Женя. – Кстати, а вы правда вместе все давно учитесь? – спросила она.

– Смотря кто, – бросил Саша. – Большинство с восьмого.

– Понимаешь…. – замялась Маша…. – Как и ты. У нас же специализированный класс!

– И что, с восьмого класс Алена так себя ведёт?

– Почти… – Маша и Александр многозначительно переглянулись.

– Алена сперва выбирала фаворита…. – обернулся Саша, словно ища кого-то. – На первых уроках Гришка ей был больше симпатичен, чем Анька.

– А как она их выбирает? – откликнулась Женя.

– Кто бы знал…. – снова осмотрелся Сашка. – Сначала первые уроки Гриша был умница из учениц. Анна серость.

– Кажется, поняла, – слегка нахмурилась Женя. – Она ищет самых послушных или что-то вроде того?

– Знает он куда больше Аньки, – вставила Маша. – Но потом Анька за Аленой как хвост ходить стала. Даже домой вместе ездить.

– Знать, стало быть, это плохо?

– Анька ходить к ней домой стала. У Аньки с матерью трудные отношения. Ну скоро любимцев стало двое. Гришка и Аня.

– То-есть, Алена ей сочувствует? Не ожидала, – пожала плечами Женя.

– Только Гришка с Анькой зрить не могут друг друга. Вместе их не сочетать.

– Потому и не ожидала, – призналась Женя. – Впечатление было, честно, что АВ намеренно ссорится с классом.

– С тех пор Гришка ее главный враг, – вздохнула Маша.

– Вам не кажется, что это как-то странно? – хлопнула ресницами Евгения. – Взрослая тетушка «плющит» класс.

– Ой, да привыкли уже…. – вздохнула Маша. – Сашка осматривается, как бы Алена не услышала.

– А что она сделает? – Не понимала Женька.

– Родительские собрания….– хмыкнул Саша.

– Но жалобы не сделают ее умнее…

– Смотря как жаловаться, – махнула рукой Маша. – Некоторые родители могут и пропесочить за плохое поведение.

– А она не жалуется, – добавил Сашка. – Она тебя обрисует бездарем и дураком, срывающим ей занятия.

– Интересно, это что, самореализация? – усмехнулась Морозова.

– Хм…. Ты ещё ее ловушек не знаешь, – понизила голос Маша. – Сначала станешь ее любимицей. Она тебе будет внушать, что ты лапочка, умница и талант. Талант! И другие предметы тебе особо не нужны – ты уже на уровне Универа. Ты съедешь в других предметах, учителя не тебя накинутся, а Алена слова в твою защиту не скажет.