Текст книги "Небесный штрафбат (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Кариэль смутно знала, что те же слова ее родители кричали на ступенях Дворца Архангелов, взывая к архистратигу Михаилу с той же надеждой и доверием, с каким к нему обращались люди – те самые, что резали своих братьев в религиозном исступлении. О, Sancte Michael Archangele, defende nos in proelio!..³

– Потому, вернувшись, мы решили выпить вина, – закончила она, сбившись. – Не за победу, а от горя. Хотя крови уж было достаточно, за многих изливаемой…⁴

– Тебя расстраивают их смерти, я понимаю… – несмело предположила Нираэль, но замолчала. Гораздо приятнее она была, когда не пыталась давить милосердие и притворяться. – Люди хрупки, как обожженная глина. Такими их создали, так и должно быть.

– Они… приводят меня в отчаяние, – пробормотала Кариэль. – Я не понимаю, для чего они делают это, грязнут в бессмысленных убийствах. Мы сражаемся с демонами, искореняя зло, мы защищаем их души, но люди бьют таких же людей. Таких же отцов и сыновей, как и они. Они просто… говорят на разных языках. Или молятся иначе.

Странные языки людей до сих пор заседали у нее голове, она привыкла мыслить их фразами, грохочущими пугающими звуками, грубыми словами. После такого родной енохианский казался непривычным, звучал тяжело, словно она, пробыв столько в мире смертных, начала его забывать.

– Разве это важно? Они извратили все, что было дано: Инквизиция, сребролюбие в храмах, религиозные споры, убийства, совершаемые во имя… нас. Разве это имеет какой-то смысл? Они лишь ищут себе жертв, выдумывают козни диавольские там, где их нет! Они безумны, разрушительны. Помнишь тех добрых людей?.. Их вырезали, уничтожили! А они заменили одно слово в молитве?⁵

– Люди… бывают злы, порочны и сбиты с пути, – выдала Нираэль. – Мы можем лишь направлять их и проповедовать, но послушают ли они – их выбор. Всегда есть дарованная им свобода: поддаться козням Ада или последовать высшему совету и принести благоденствие…

– Да, верно! Куда уж мне судить грешников. Господь узнает своих!⁶ – резко кивнула Кариэль, чувствуя абсолютную беспомощность.

Нираэль не видела битву при Безье – первое сражение в мире людей, которое Кариэль изведала, убившее в ней частицу чего-то важного. Потому Нираэль согласно улыбнулась, радостно, облегченно, страшно напоминая Кариэль ее учителя, пенявшего ей за недостаточное прилежание; подобная улыбка крайне редко появлялась на его суровом, точно высеченном из камня лице. Нираэль тоже иногда напоминала ей изящную статую, такую настоящую, истинную красоту – Кариэль видела подобные, сотворенные лучшими мастерами. В иное время ей хотелось верить, что за холодным камнем бьется горячее живое сердце.

Коротко выдохнув, Кариэль одна пошла обратно к воротам. Больше всего она мечтала выспаться и отмокнуть в ванной, а не беседовать с Нираэль о людях, которых та никогда не понимала – потому и закрылась в кабинете. Последний раз она была в их мире, когда римляне резали первых христиан, забившихся в норы, но с тех пор почти ничего не изменилось.

Эту беседу они повторяли не впервые, а Кариэль все кричала каждый раз, преисполненная ужасом. В Раю время не двигалось.

***

На балконе гулял ветер и ерошил ей волосы. Ночь надвигалась – город Архангелов остывал после ясного солнечного дня, на улицах мелькали и молодые пары, безмятежные, взмывающие в небо и играющие в догонялки, точно дети, и семьи, выскользнувшие на прогулку, когда спал жар. Играла музыка, звучал смех. Рассматривать живой, дышащий город всегда было увлекательно, и Кариэль завороженно наблюдала, теряясь во времени.

Нираэль снимала несколько просторных комнат в центре города на последнем этаже дома – из окна можно было видеть широкий проспект, совсем пустой, потому что все здесь предпочитали лететь, а не плестись пешком, и театр напротив. Когда Кариэль отправлялась в мир людей, его едва строили, прощальный взгляд она кинула на скелет, будто бы принадлежащий древнему чудовищу, на леса, на порхающих рабочих, а теперь театр нависал над улицей. Оттуда доносились громкие звуки музыки и высокий голос солистки, красивый, божественный…

Она пела про Сотворение – про что еще пристало рассказывать? Рай застыл целиком, завяз в трясине наигранного благоденствия, ничуть не похожего на мучительно вспыхивающий мир людей. Потому Кариэль и любила Рай за дни спокойствия, и ненавидела за приглаженную картинку. Здесь ничего не происходило. Полная безмятежность. Но невозможно ровно стоять на месте, когда земля под тобой трясется, точно в припадке, когда вспыхивает пламенем и погибает.

На мгновение Кариэль была так рада, что театр открылся.

– Они не мешают тебе спать? – спросила она, встряхнув головой. – Такие пронзительные звуки. Я в мире людей спала в ужасных местах, но здесь начинаю волноваться…

– Ты живешь на окраине, там всегда гуляют студенты, а сейчас у них закончился год, – улыбнулась Нираэль, подойдя ближе и положив руку ей на плечо. – Не тебе меня укорять. Останься на ночь…

Они стояли на балконе, отделенные от остального мира чем-то невидимым, но осознанным обеими. Последняя ночь в Раю – может, Кариэль не придется сюда возвращаться и заставать город мертвым и неподвижным.

– Что есть любовь? – спросила она. Когда-то они с Нираэль любили играть в загадки, перекидываясь вопросами, над которыми веками бились человеческие философы.

Ей сотню раз рассказывали про любовь ко всему сущему, к каждой твари Божьей, твердили упорно. О любви всепокрывающей, всеверящей, всенадеящейся и… Она вечно забывала последнее слово, когда бездушно чеканила этот урок.⁷

– Спокойствие души, – подумав, сказала Нираэль. Уместила столько в два слова – и в них Кариэль могла бы уместить дом, Рай, весь ее первозданный Эдем, который человечество смогло перерасти, а уж у нее получится едва ли.

– Тогда мы любим по-разному. Это пламень…

– Адский? – немного брезгливо предположила Нираэль. – Прелюбодеяние…

– Арестуйте меня и сожгите, как сейчас жгут людей внизу. За преступления куда меньшие.

Она оскалила зубы, как непокорный брехливый пес, кусающий хозяйскую руку. Вспыхнула так просто, как сухой хворост, над которым высекли крохотную искру – ее не отпускало до сих пор.

– Не злись, Кариэль, – вздохнула Нираэль. – Возможно, мы нередко ошибаемся, а мир людей жесток, но я не хочу прощаться вот так.

И она осталась. Рухнула в забытье, позволила горячности взять верх – может, ей нужно было отвлечься от высоких мыслей на плотское. От Нираэль по-прежнему пахло шафраном, сладким, терпким; она была жива и жадна, избавляясь от сдержанности, скидывая ее вместе с одеждами…

После, уже ранним утром, Кариэль долго стояла у высокого настенного зеркала в золоченой раме, в которое могла разглядеть изящно раскинувшуюся на постели Нираэль и кусочек лепнины над ней. Поправляя мундир в последний раз, Кариэль устало приложилась лбом к стеклу, выдохнула, оставляя на нем мутную отметину. Непокорные темные волосы никак не желали складываться в приличную косу: непременно находились прядки, которые норовили выскочить, нарушить идеальное плетение. Распутав все, Кариэль начала заново, гневно запуская пальцы в густую копну и в муке кривясь. Позади слышался насмешливый перезвон – смеялась Нираэль, жмуря желтоватые кошачьи глаза. Кариэль годами мечтала отсечь волосы решительным взмахом клинка, но рука не поднималась…

– Позволь мне помочь, – предложила Нираэль, плавно поднимаясь с кровати. Тонкое одеяло соскользнуло с ее плеча на пол, она ступала изящно и плавно, как будто вода перетекала. Зачарованно наблюдая за ней, Кариэль ненадолго замолкла, подбирая слова, а Нираэль подвела ее к окну, чтобы было больше света.

– Это прощание? – спросила она. – Ты никогда не заплетала мне волосы.

– Ты отправляешься на передовую, Кариэль, в составе штрафного батальона.

Читалось по взгляду Нираэль: «Оттуда не возвращаются».

Прощаться было рано. Кариэль знала, что убить ее люди не могли, потому-то она бросалась грудью на клинки со всей отвагой, на которую была способна; но возможность умереть в битве с демонами заставляла ее колебаться. Она слышала тысячи историй про гибель на войне – родители Нираэль умерли так же.

– Это неплохая практика для службы в Сотне, – сказала Кариэль, храбрясь. – Вот увидишь, ничего страшного, я была в тысячах битв.

– Ты преувеличиваешь. Это демоны, а мы снова перешли в наступление спустя столько лет… – Голос Нираэль незаметно задрожал, и она чуть сжала волосы, неаккуратно дернула, но Кариэль и не подумала жаловаться, она замерла, как спугнутая дичь.

– Твои родители ведь погибли на передовой?.. – несмело спросила Кариэль.

Нираэль не ответила; она была задумчива и молчалива.

– Здесь совсем другие звезды, – произнесла Кариэль, задирая голову и рассматривая крохотные проблески на насыщенной синеве светлеющего неба. На востоке вспыхивал закат, должный стереть их, смыть мощной приливной волной. – Не те, что я видела в мире людей. Я совсем от них отвыкла. А знаешь, – неожиданно и озорно улыбнулась она, шепнула, точно детский секрет, – мать всегда говорила, что в день, когда я родилась, пылала звезда…

– Какая звезда? – спросила Нираэль из вежливости, внимательно обшаривая глазами небосклон. Ленивая, уставшая и очень беспокойная, она слушала вполуха.

– Не знаю. Ярко-алая, прямо по центру неба, словно указующая путь. – Кариэль беззаботно пожала плечами. – Мать всегда верила, что это счастливый знак, но им с отцом она ничего хорошего не принесла. Может, мне повезет…

– Солдатские суеверия.

Кариэль рассмеялась. Кивнула – ей стало немножечко легче на душе.

Комментарий к I

Первая сцена происходит в декорациях, отсылающих к фреске Леонардо да Винчи «Тайная вечеря». Самое явное – это стол, за которым сидят «с той, другой, стороны, точно за баррикадой», однако вы можете обратить внимание и на другие детали интерьера и не только. На фреске момент, когда Иисус заявляет, что один из присутствующих апостолов его предаст.

[1] Отречение Жанны д’Арк от своих признаний, послужившее поводом осудить ее как закоренелую еретичку и затем сжечь заживо. На правом поле переписчик пометил ее «фатальные слова» – «Responsio mortifera». О знакомстве с Жанной Кара говорит чуть ниже.

[2] Кара рассказывает здесь и ранее про гуситские войны в Чехии, конкретно про пятый крестовый поход против гуситов и битву при Домажлице, где крестоносцами командовал кардинал Чезарини; битва крестоносцами была с треском проиграна, несмотря на превосходство по силам.

[3] Молитва к архангелу Михаилу, написанная Папой Львом XIII в 1884 г., сознательный анахронизм, не бейте; Кара цитирует часть строки.

[4] Мф 26:28; вообще-то речь о таинстве причастия

[5] Речь о катарах (самоназвание – Добрые люди), которые действительно изменили единственное слово в «Отче наш»; впрочем, это далеко не все преобразования в церковных обрядах, Кара преуменьшает. Катары уничтожались официальной церковью, битва при Безье (далее) в 1209 году – ярчайший пример жестокости крестоносцев.

[6] Знаменитая цитата, якобы сказанная при Безье: «Убивайте всех, Господь распознает своих!»

[7] 1 Кор. 14:7

========== II ==========

Над городом Архангелов вспыхнул рассвет. Всегда так бывало: долго держится тонкая полоска на горизонте, набухает теплыми цветами, а потом раз – и все залито светом; не иначе как магия, что увлекала Кариэль с раннего детства, завораживала. Она не спала всю ночь, держалась на ногах исключительно от упрямства, зато застала эту чудесную зарю, замерла, разинув рот. Жаль ей было только, что счастливые звезды скрылись – Кариэль не знала, которая ее, потому звала таковыми все, что стояли над Раем.

Дома, в пустой своей комнатушке, она нашла плотный конверт с бумагами о переводе и клинок, оставленный в карцере. Собиралась Кариэль поспешно, бросая немногие вещи (больше – тряпки) в сумку, но ощущала что-то странное, скребущее в груди. Прежде она даже радовалась, отправляясь на войну в мир людей; вовсе не кровопролитие ее воодушевляло, но возможность ненадолго покинуть Рай с его стариковскими строгими устоями, рыбьими костями встававшими в горле. Сражаясь среди смертных, Кариэль тешила запретную гордыню: она была неуязвима, – ангела не убить простым клинком, – она входила в легенды, жила в веках… О, в бою, увлекаясь, размахивая мечом, точно сенокосец, она забывала о всяком страхе, ее выжигало необычайное возбуждение – ничего общего с плотским, это был пылающий факел души, рвущейся ввысь без крыльев…

Но в Аду умирали. Погибали страшно. Красная пустыня выжигала изнутри, испытывала демонской магией – вовсе не такой, какую песенно слагали их ученые чародеи, расчерчивая перед собой божественные печати, вписывая в них все Его громогласные имена. От той хищной магии разило древностью, она была страшнее схватки, таила жажду крови и низменную, звериную ярость. Так об изморенном мире, посыпанном алым раскаленным песком, нашептывали Кариэль ветераны, возвращавшиеся в город Архангелов. Иногда не целыми. В юности, еще учась в военной гимназии, она слушала захлебывающиеся рассказы пьянеющих офицеров и мечтала о героических сражениях с Тьмой. Теперь Кариэль была куда осмотрительнее.

В Эдеме не бывает могил; их истерзанные тела оставляли лежать среди горбатых барханов, потому что в момент отступления нужно спасать живых, а разломы между мирами держать чертовски трудно, маги потом едва не валились, но нахрапом брали сложнейшие заклинания, тащили так долго, чтобы спасти всех, кто может лететь. Ей рассказывали. Жестокость войны как она есть, хотя Кариэль сполна хлебнула крови в людских войнах – скулы сводило от ярости, от горечи. И она отчетливо понимала, что весь ее опыт ничего не стоит в Аду.

Страх ее перетряхивал. Подхватывая из-под низу сумку с вещами, она взмыла в синее небо быстрокрылым стрижом. Кварталы и просторные проспекты мелькали смазанно, точно кто разлил липкие краски под ней в неаккуратное пятно. Бежевый, золотой, остренькие красные крыши, кляксы изумрудных разводов – садики между домами; петляющие улочки, широкие перекрестки. Величественный, гордо вздымающий мощную грудь возрожденный Эдем – в противоположной стороне. А Кариэль летела, увиливая от столкновений с мирно проплывающими мимо ангелами. Городские служащие, плетущиеся на работу, стайки юнцов, порхающих пониже… Знакомых она не встречала: побывала у людей, уже выпала из мирной повседневности.

У нее были сильные натренированные крылья, и Кариэль вырвалась выше, ближе к солнцу, с хлопком распахнула их и парила несколько мгновений, хищно осматривая город. Раньше она любила головокружительно нырять вниз, едва не врезаясь в других. В детстве это казалось ей таким веселым: влететь в какого-нибудь делового взрослого с постной скучающей миной, хохотать, ушибившись коленками и локтями, чтобы летели во все стороны перья, точно из вспоротой перины. Теперь у нее были и иные способы пощекотать нервы, но Кариэль едва удержалась от ребяческого маневра, широко улыбнулась. Бросила себя вперед, выжимая из крыльев все – те живо дрожали, отзывались чутко; она скучала по полетам в мире людей, мучилась, а теперь могла наконец насладиться свободой, сладостно охватывающей все мысли. Мечтала о ветре в волосах, но туго заплетенная коса билась между лопатками – пришлось довольствоваться малым.

Солдат, что срочно перебрасывали на помощь к передовикам, собрали за городом; здесь раскинулось широкое поле, и малахитовую траву притаптывали, сминали тяжелые солдатские сапоги. Ворочалось полно народу. Увидев такой муравейник, Нираэль пришла бы в ужас, и какое счастье, что ее тут не было! «Et omnia vanitas…» – подумала Кариэль словами Соломоновыми¹, покачала головой; отсюда, с высоты, поле открывалось как на ладони, и она могла видеть множество фигур, мельтешащих, суетливых. Угадав себе небольшой клочок пустой земли, Кариэль приземлилась, гулко вдарившись подошвами, и ее тут же подтолкнули в спину, не позволили стоять на месте, ввели в их бесконечный и круговоротный dance macabre.²

Прежде они отбывали в мир людей организованным строгим строем, но Кариэль выяснила, что у штрафного батальона не было своих казарм, возле которых они могли бы вспорхнуть все разом и образовать правильный клин – птицы, улетающие в жаркий край на погибель. Прибывали с разных сторон к условленному времени: солнце вставало в зенит. Между тем, на поляне были солдаты растерянные, смущенные, как и сама Кариэль, хотя воображение уж нарисовало ей разбойничьи хмурые лица, каких она навидалась внизу. Нет, те, кто оттаптывал ей ноги, были вполне безвинны на вид, и она не могла представить их претворяющими смертный грех. Кроме того, тут было много хмурых офицеров, посыльные, бестолково метавшиеся с докладами, столпотворение рядом с телегами, на которых громоздились грубо сколоченные ящики с припасами, – заливающихся нервным ржанием лошадей успокаивали добрым словом и каплей янтарно просверкивающей магии.

Поначалу Кариэль не знала, куда податься, в голове ее сияло сообщенное ей в приказах число: четыре.³ Номер ее роты, ничего не значащий, но острыми гранями въевшийся – не забыть. Спрашивая у тех, кто знал едва ли больше нее, Кариэль бродила по широкому полю, отмечая, что солдат стали разбирать в несколько разных сторон, как курицы-наседки подгоняют цыплят по очереди, сбивая их в пищащие желтоперые стайки. Снова ржали-плакались лошади, застоявшиеся на месте прикованными к тяжелым повозкам. Кричали солдаты… Жаркое солнце припекало Кариэль голову, плечи, и она почувствовала выступивший на лбу пот. Брела куда-то, почти спотыкаясь; сумка с вещами била по боку, клинок путался под ногами.

– Кариэль! – кто-то звал ее по имени, но это был не голос знакомого, не звучало в нем ни сердечной радости, ни злости, одна приказная уверенность – и немного скуки. Однако и невозможно было укрыться от этого всепроникающего, командного гласа, раздавшегося прямо в голове у Кариэль, разорвавшего ее мысли в клочья. От тонкой золотой магии поблескивал воздух, слюдяно твердел, а в ушах нещадно звенело. О, горе тем, кто услышит трубный голос ангела… Она заметалась, ища говорившего, потому что чуяла: не имеет права не откликнуться на призыв.

Однако, когда Кариэль порхнула ближе, она увидела не ангела, а духа… Во всяком случае – человека. Он не был высок, но казался внушителен; лицо, однако, излучало благодушие, было приятно. Одетый в красное мужчина неясных лет и с тщательно подстриженной седой бородой стоял с большим свитком, из которого выкликивал имена, и Кариэль ненадолго остановилась в стороне, пусть и ругая себя: невежливо было глазеть на кого-то так долго и пристально, изучая и поражаясь. Он не походил на ангелов хотя бы тем, что никто из них не выглядел старше тридцати, они были молоды и прекрасны, питаемые разлитой вокруг чистой силой, а этого человека успели опалить прошедшие годы. Слабое сияние окружало его, подсвечивало мягкое лицо; он лучился светом. И – без усилия, естественно дышал, набирал в грудь побольше воздуха, прежде чем выдохнуть громоподобно очередное имя. А значит, был жив.

В городе Архангелов никогда не жило людей; все праведники, которым после смерти выпал Рай, которые были взвешены и найдены достаточно легкими⁴, обитали в провинциях, где проводили вечность в прогулках по живописным местам и садоводстве. За долгую службу в мире людей она привыкла к смертным, но с духами не общалась. Было в них что-то такое умиротворенное, отчасти пугающее Кариэль безмятежностью – или, может, все эти монахи, заслужившие Небеса, по природе были смиренны и терпеливы. Ее же знакомцы были воинами, проливавшими кровь за Бога и его земных наместников.

Не одна она подошла к решительному человеку, который властным голосом призывал ангелов из толпы. Чтобы выглядеть внушительнее, Кариэль положила руку на навершие клинка и шире расправила плечи, но не стала доставать крылья: возле была страшная толкотня, ютились воины, и крылья ей бы скорее отдавили и помяли, испортив тщательно приглаженные, начищенные перышки. Вокруг мелькали невеселые лица, слышались перешептывания.

Интересно Кариэль было посмотреть на таких же провинившихся, но едва ли они отличались от всех прочих солдат, с которыми она служила; Кариэль часто перебрасывали из отряда в отряд, к новым лицам она была привычная. Разъяснений они ожидали от человека, но тот молчаливо отошел, уважительно кивнув ангелу с капитанскими нашивками на мундире.

– Благодарю, Элийяху, ⁵ – негромко произнес ангел, и Кариэль, стоявшая в первых рядах и отчетливо слышавшая произнесенное имя, жадно подалась вперед, вглядываясь в немного бледное лицо, в глаза, возле которых виделась ей тенета морщин, такая неидеальная в вылощенном райском Царствии.

Между тем капитан начал говорить, а ей куда интереснее было следить за чудным человеком, обратившим на них долгий, немигающий взгляд – он словно задумался, отрешился и не видел того, что происходит. В этот момент ей хотелось проникнуть в чужую голову, подслушать, вызнать, и Кариэль сотню раз пожалела, что не училась никогда чародейству, но в следующее мгновение усомнилась, что смогла бы им поддеть на крючок мысли, что так занимали великого пророка Элийяху.

– Вы выбраны для важного задания, которое может переломить ход наступления, – говорил капитан заунывным тоном, и Кариэль устало подумала, что слушать погрохатывающий голос было куда приятнее. Ей все время казалось, что капитан читает по чему-то, хотя взгляд его очень светлых, почти прозрачных глаз был устремлен прямо на них. – Вы совершите налет на вражескую крепость на линии фронта; сможем сломить ее – проделаем в защите брешь для наших товарищей. Это ваш шанс проявить героизм и показать, что вы достойны прощения Всевышнего!

Речи утомляли; этот ангел не умел произносить их с должным пафосом и воодушевлением, да и мало кто так мог. Солдаты стояли рядом, переглядывались и перемигивались, пропуская половину слов мимо ушей.

Капитан был собран и суров, все время хмурился, и складка между его бровей не исчезала; возможно, всех их готовили по одному образцу в офицерской школе, и капитаны ангельской армии не отличались один от другого. Нираэль обещала ей назначение на офицерские курсы на исходе будущего года, но теперь об этом можно было забыть. И все-таки новый капитан ее не воодушевлял. Не тот ангел, за которого Кариэль могла бы сразиться насмерть, вовсе не он…

Их выстроили, проверили сумки, но Кариэль нечего было таить: белье, несколько сменных рубах, портянки под сапоги, деревянный гребень, кусочек мыла, завернутый в тряпку (кто-то особо умный уже гоготал позади, что в пустыне придется отскребаться песком), несколько пустых листов для писем и грифель. Проверка долго не длилась; просветив все особым амулетом, деловая ангел-сержант фыркнула на Кариэль, мотнула головой, призывая не задерживать очередь. Она немного постояла поодаль, не торопясь отходить к «своим» и оглядывая их издалека. Таких одиночек было вокруг великое множество.

Неожиданно справа мелькнуло, и Кариэль схватилась было за клинок, но различила в неведомом существе, коварно подкравшемся к ней сбоку, обычного лохматого мальчишку. Золотые волосы кудрявились и падали на худощавые плечи; зеленые глаза смотрели с интересом. Успокаиваясь, Кариэль погладила теплую рукоять меча.

– Здравствуй, – приветствовал ее ангеленок, протягивая худую руку с длинными тонкими пальцами. На бессмертных едва ли можно различить возраст, но глазищи эти были чистыми и наивными, как у маленьких детей, и Кариэль догадалась, что в бою мальчишка еще не бывал. Он же продолжил, расшибая ее суровое молчание потоком искристых радостных слов: – Я Тадиэл. Я заметил тебя, как ты прилетела… Ведь ты Кариэль, воевала с гуситами? Мне рассказывал о тебе один мой товарищ, старый друг детства, он тоже недавно вернулся в Рай. Он… Закиил. Тот самый.

Сердце стукнуло – удар эхом отдался в ушах; Кариэль подалась вперед всем телом, задрожала, но не сделала больше ни шага. Из-за ссоры с Закиилом она сюда и загремела, от его неосторожных слов и глупой драки… Нечего портить из-за него жизнь еще больше.

– Ему жаль, – сказал Тадиэл, заглядывая в глаза. – Правда-правда! Как Закиил выпьет, он совсем глупый становится, ничего не помнит, кричит, песни поет… Иногда даже друзей задирает. Мы с ним росли на одной улице, я знаю, много раз сам обижался на него, но у меня характер отходчивый.

Так удивительно было представлять их рядом: подвижного шебутного мальчишку и широкоплечего мощного Закиила, с которым она лишь мельком была знакома, но успела понять, как он малоразговорчив. Дружба и не таких сводила, в это Кариэль могла поверить; в поразительные совпадения она верила куда меньше.

– Здесь он? – резковато спросила она. – Тоже на фронт отправили?

– Нет, его отправили в штаб, – сказал Тадиэл, точно сам был в этом виновен. – Он сказал, ты вызвала на бой… Посчитали, что твою вину нужно искупить кровью, а его – усердным трудом, работой с бумагами.

Первым он сдвинулся с места, и Кариэль пошла следом, будто привязанная, хотя не могла бы этого объяснить. И быстро обогнала его, шла теперь, постоянно оглядываясь.

– Ты здесь отчего? – удивилась Кариэль наконец. – Ты невинней агнца…

– Догадываюсь – почему ты! – воскликнул Тадиэл. – Тише, богохульства не прощают даже людям, а мы не в том месте… Это было мое первое задание в мире людей, но я не застал боя, нападение грабителей на монастырь, мы подошли после. Я забрал себе книгу…

– Украл? – фыркнула Кариэль, откровенно веселясь. – Украл книгу и принес в Рай?

Тадиэл опустил голову, багровея чуть оттопыренными ушами, и бурчал неразличимое, шагая за ней след в след. Наверняка он просто забыл, что так нельзя; в Раю все было общим, здесь не крали, не присваивали. Да и – у кого он украл? У мертвых монахов, которые если и вдыхали сейчас сладкий запах цветов где-нибудь на окраине Рая, то думать забыли про пыльные страницы, над которыми горбатились в скриптории.

– Что это было?

– Я не успел прочесть. На входе в Рай нас обыскивали, нашли в вещах книгу. Наказание обещали мягкое, но я сам вызвался в отряд.

– Желаешь умереть?

– Я быстрый, легкий. Я могу помочь, подхожу гораздо больше многих для этого налета.

– О. – Кариэль ухмыльнулась очень едко, так, как она подсмотрела у пары знакомых вояк из людей. – Похвальное рвение. Славный ты ангел, Тадиэл.

От пышущей через край наивности он наверняка не заметил насмешки, а Кариэль не стала говорить больше ничего, потому что на самом деле не хотела его обидеть. Так ли далеки они были, ищущие что-то важное в людях и их творениях?..

Оставаясь подле Тадиэла, она по-птичьи часто вертела головой, рассматривая остальных в отряде. Нынче уж не скидывали за замеченную гордыню (впрочем, то – лишь легенды, пересказанные шепотом среди любопытных детей); никто из них не мог разделить участь Самаэля⁶ за неудачную нелепую дуэль, мелкое воровство или неподчинение приказу. Чтобы стать Падшим, нужно было преступить по-настоящему. Вокруг же гомонили те, кому не достало зла в сердце стать грешниками и предателями, они, застывшие где-то на перепутье.

– Прощаются, – вздохнул Тадиэл, наблюдая за супругами и целыми семьями на краю поляны, где звучали слезные речи и пылкие заверения.

Каждая трогательная сценка – сюжет для чувственного романа о вечной любви и верности. Быть может, из глухой зависти Кариэль обходила такие окраины стороной, пробираясь прямиком к арке-порталу, где начинали пробегать светлые огненные искорки. Ей некому было лобзать щеки, покрывая их жаркими поцелуями; с Нираэль они попрощались с утра сухо, по-деловому. Обе спешили. Нираэль не просила писем, но она про себя решила, что станет писать. Не Нираэль – так для себя.

– Тебе не с кем расставаться? – спросила она у Тадиэла.

– С семьей я попрощался дома. Они меня не винят – это главное. Жалеют только, что я не стал художником, как хотел. Это Закиил вдохновил меня сбежать в армию из академии.

– Одно другому не мешает, – мирно предложила Кариэль. – Возьми грифель и бумагу – рисуй. Мне говорили, Ад не так живописен, как наши сады, но тоже… впечатляет. Слава Богу, ничего общего с больными фантазиями людей.

Редко когда встретишь такого открытого и честного; всех знакомых Кариэль закалила, испортила война, сделала их подозрительными и резкими. Этот же еще не расшибся, не почувствовал, был невесом и звонок, честен. Птица мира. И рассказывал все о себе, не таясь – в Раю не принято было скрываться и запирать на ночь двери, а Кариэль ужасно отвыкла от этого, потому честность Тадиэла граничила для нее с глупостью. И ей стыдно было это осознавать.

– В фехтовании ты как? – спросила Кариэль.

– Неважно.

– Держись рядом, – повелела она, не зная, зачем взваливает на себя заботу о мальчишке. Воскликнула пораженно: – Гляди, уже портал стоит!

Таких она прежде не видела: проще попасть в мир людей, чем пробиться в Ад, оплетенный крепкими заклинаниями. Потому открывшийся перед ними разлом наливался болезненным красным, полыхал зарницами, вспухал, как свежая рана. Из него пахнуло чем-то пряным, крепким; разило печным жаром. Их переводили через границу, как детей, тщательно следили. Капитан прикрикивал, поддерживая порядок. Лошади тащили телегу, взрывая землю бороной. По бокам от зыбкого портала стояли два мага с воздетыми руками, а в нем посверкивали пугающие огни. Когда очередь дошла до них, Кариэль набрала в грудь побольше воздуха, привалилась плечом к плечу Тадиэла.

Горячий ветер ударил в лицо, вывернул распахнувшиеся крылья, едва не опрокинул Кариэль, как детскую игрушку, набитую тряпочками. Пытаясь удержаться, она схватилась за тех, кто стоял рядом, застонала в голос. Потом по лицу рассыпались волосы – лопнул кожаный шнурок, Кариэль заметалась, стала трясти головой, припала на колени. Кто-то похлопал по щекам, и она увидела встревоженного мальчишку, застывшего над ней с бурдюком воды. Следом маячила грозная тень капитана.

– Нельзя проходить через портал в состоянии усталости, рядовой Кариэль! – гремел сверху голос капитана. – Вы знаете инструкции! Вы подвергли опасности себя и сослуживцев!

– Прошу прощения, капитан, – проскрипела Кариэль, чувствуя, будто песок забил глотку, так жадно и глубоко она вдыхала раскаленный воздух Ада.

Оглядевшись, она заметила других солдат; по лицам многих также пробегала сильная бледность, но они держались на ногах: были удачливее или боялись свалиться из-за выговора, который достался ей. Опираясь на Тадиэла, вдруг принявшего роль ее верного оруженосца, Кариэль выпрямилась. Никогда она не стояла на коленях ни перед кем.

Ад поражал, и Кариэль надолго застыла, рассматривая сыпучие вершины красных барханов. Ей не доводилось быть на человеческом Ближнем Востоке, она слышала легенды оттуда, тысячи раз пересказанные со слов прекрасной демоницы Шахразад, те, что баяли во всех трех мирах. Но Ад выглядел лучше всех пустынь мира смертных. Он был ими всеми одновременно.