Текст книги "Небесный штрафбат (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== – ==========

Пустыню быстро и целеустремленно пересекал конный отряд. Красный песок, как будто напившийся крови, волнами летел в стороны из-под звериных лап адских лошадей; всадники переговаривались короткими приказами и окриками. Прощупывая землю разлетающимися в стороны разведчиками, стремились точно на запад, к скалистым утесам, гордо встававшим из зыбких песков и вонзавшимся в небо. Иногда отряд останавливался на привалы, но не задерживался надолго, стремясь успеть затемно, до смертельного холода, но все равно они немного запаздывали. Опускался закат, смеркалось; повеяло ночной прохладой, и после долгого изнурительного дня, проведенного под палящим солнцем, она ненадолго казалась благословением свыше.

Дикая Охота, стелющаяся по горизонту. Так их, быть может, назвали бы суеверные люди, прежде чем поспешить под мнимую защиту крепкой крыши и зашептаться, пересказывая и перемалывая воедино десятки древних легенд; но в Преисподней куда привычнее было иное имя: Черная Гвардия. Гончие псы Дьявола, готовые по первой указке сорваться в дорогу и нагнать тех, кто осмелился нарушить закон. Красивые слова, которые они сами взращивали в умах простолюдинов, терпеливо подкидывая им слухи и домыслы. Репутация у Гвардии была отменная. Как и у их командора.

Целый день Кара провела в седле. Она, командор Гвардии (остальных титулов упрямо не принимала, но не боролась и позволяла себя именовать, как вздумается), с сожалением отмечала, что слишком много засиживается в красиво обставленном кабинете с охапкой бумажек. Ее солдаты сражаются, а она подписывает бесконечные прошения и проверяет отчеты. Сравнивает циферки в рапортах, заботится о снабжении. Дела нужные и важные, без которых даже Гвардия, ставшая главной силой в Аду, неминуемо загнулась бы, но Каре хотелось иного. Свежего ветра, пьянящего и бьющего в голову, бесконечной дороги и верного взмыленного коня, готового стрелой рваться за горизонт.

За всей романтикой Кара позабыла про боль в бедрах и пояснице: давненько она не преодолевала столько километров верхом. Забыла, как сложно не спать на скаку, пока мимо ползет безбрежная и кругом одинаковая пустыня – разве что мелькающие селения у оазисов ее развлекали, но и те были редки и малоприметны. Сидеть к концу дня было неудобно, и Кара тихо мечтала о новой остановке-привале, однако продолжала ехать почти во главе колонны. Показывала пример, хотя слаженный выездной отряд справлялся и без нее.

Возможно, это подкрадывающаяся на мягких лапах старость; так Кара рассудила и ужаснулась. Нет, две тысячи лет по меркам ангела, пусть и Падшего, – ерунда. Маленький стежок на полотне вечности. Столько истоптанных дорог, вынесенных сражений, но теперь Кара знала: Гвардия была ее новым началом, и она ни за что не сдастся перед такой мелочью, как ноющая спина, привыкшая горбатиться за столом, а не гибко ловить мощные движения коня под ней.

Но ночной привал Кара встретила с радостью, довольно улыбнулась и спешилась одной из первых, напоследок похлопав белого лощеного коня по боку. Лошади, привыкшие к долгим путешествиям, не возражали, тихо стояли, пока их всадники кружили возле небольшого оазиса. Первыми поили скакунов, а тем временем ставили палатки на клочке земли покрепче, не рассыпавшейся песком. Проведя ладонью по шершавой коре торчащего ввысь, немыслимо изогнутого деревца, Кара дожидалась, пока верткие быстроногие солдаты справятся с лагерем, а сама отослала нескольких проверить местность, и гвардейцы сгинули в сгущающейся ночи.

Первым Кара отправилась проведать Влада, товарища и названного брата, мертвеца, которому присудили Ад (он был вовсе не против), и нашла его в собственной – самой широкой, командирской – палатке возле охапки карт, над которыми он оживленно размахивал поисковым амулетом и еще каким-то сложным устройством, отдаленно напоминающим астролябию. Проверял, не сбились ли с пути: в пустыне не у кого спросить дорогу, оставалось полагаться на колдовство Влада и далекие искорки звезд, проглядывающие над ними.

– Зря собак не потащили, след понадежнее бы не помешал, – задумчиво произнес Влад, и Кара помедлила, гадая, с ней он говорит или просто болтает мысли вслух, как это с ним часто случается.

Она подошла ближе, похлопала по плечу и всмотрелась в исчерченную карту. Влад в задумчивости запустил пальцы в густые темные вихры и шатался по палатке, охваченный приступами того неясного не то вдохновения, не то отчаяния, нападавшего на него, когда Влад занимался магией.

– Измучили бы собак-то, – негромко поспорила она. – У нас гончие псы, но не марафонцы; даже лошади подустали, весь день шли. А ты сам сказал, что проводить портал слишком опасно. Не совсем поняла, что мы ищем, но…

– Да виданное ли дело: целый город пропал? – Влад, восторженный и заинтригованный, готовый сражаться с неведомой загадкой, носился вокруг нее, точно счастливый щенок, и разговаривал определенно сам с собой: от Кары требовалось лишь быть на виду и деловито кивать. – Я понимаю еще, отряд, караван исчезнет. Пустынные разбойники, ничего не поделать, хотя мы над этим работаем… А тут – без следа! Приезжают торговцы, а на месте города пустырь! Вертят карты так и этак, все без толку. Место нужное, но города нет. А магия сбоит на многие километры, амулеты трещат, что твоя лампочка Ильича…

– Проверить и правда стоит, – согласилась Кара, находя на карте жирную точку с исчезнувшим городом и припечатывая ее пальцем. – Может, аномалия? Какое-нибудь остаточное явление от тысячелетней магии? Тогда на телепорты полагаться слишком опасно, ты прав.

Возле палатки послышались негромкий разговор, торопливые шаги.

– Я всегда прав! – поучительно заявил Влад. Оглянулся назад, немного гневно нахмурившись, злясь, что кто-то отвлекает его от интересной работы: – Что еще им неясно в словах «поставить барьер»?..

Полог колыхнулся, и внутрь заглянул на мгновение Ян, второй после Влада офицер их роты, – Кара прибилась так, ради интереса, решив устроить себе несколько выходных и командировку. Не узнать его даже в неровном свете и густой темноте ночи было трудно: единственный среди демонов живой человек, худой, светловолосый и ясноглазый – совсем не как чернявое племя Преисподней. Завидев Яна, Влад немного оттаял и сдержал всю пышущую недовольством речь, которую определенно сочинил, едва услышал шуршание снаружи. Небрежно махнул рукой, подзывая его ближе.

За их пространным разговором почувствовав себя немного лишней, Кара выглянула в прохладу ночи; ветер играл прядками ее коротких волос. Вернулись разведчики, доложились, но костер успели зажечь еще до их прибытия. Огонек разгорался, вспыхивал, маня. А еще оттуда пахло едой, и Кара почувствовала, как от голода у нее чуть сводит живот. Она успешно игнорировала его всю дорогу, пока часть солдат расправлялась с пайками ближе к вечеру, но густой запах похлебки магическим образом заставил ее приблизиться.

Ближе к костру потянулись, загомонили. Кашеварили несколько особо умелых солдат, устроив над огнем довольно внушительный чан, и Кара подозревала, что притащить его помогла не одна магическая уловка. Впрочем, наваристый дух супа заставил исчезнуть все ненужные мысли. Гвардейцы побросали дела, которыми занимали себя после остановки, отвлеклись от пустых разговоров. Круг огня был сердцем любого лагеря, живым, бьющимся и захватывающим этим мерным и громоподобным ритмом. И Кара была уверена, что не она одна подумала об этом, что в одно мгновение все они стали единым целым с общими мыслями и разделенной памятью.

Они сидели кругом, сжимая миски в руках, и Кара видела любопытные горящие глаза, в которых отражалось подвижное, танцующее пламя. Огненные отблески выхватывали из густой пустынной ночи множество лиц – удивительных, полузвериных, с рогами и клыкастыми ртами; огонь бросал на них тени, точно углем рисовал. Но бояться их было нечего: шли дружеские толки, сверкали белозубые улыбки, зарождался смех, гревший даже лучше костра. Однако с особым вниманием они следили за офицерами. Подавались вперед. Кара перехватила разговор, услышала краем уха мечтательное и потаенное: «Капитан Войцек будет петь?» Но Влад сидел среди них, тоже малость уставший, отнекивался, смеялся и тряс лохматой головой, пока не устроил ее на плече у Яна и не прикрыл глаза.

Вообще-то Влад пел хорошо. Так, что у Кары часто замирало сердце, точно он не на старенькой гитаре выводил, а прямиком на нитях ее души; трогательными и искренними звучали его слова и аккорды. Но сегодня была совсем иная ночь и другая забава. Солдаты как никогда чувствовали и потому спешили поближе к огню, и только дозорные оказались обижены, оставшись в стороне. Но и их обещались сменить: демоны двигались в темноте, следуя заранее определенному порядку, сами собой.

– Рассказать вам что-нибудь? – картинно спросила Кара, заранее зная ответ. – Сказочку на ночь, а, мои бедные уставшие дети?

Они отозвались довольным гомоном, свистом и улюлюканьем. Хорошие истории и талантливых рассказчиков в Аду любили и воспевали, а Кара слыла не самым худшим из них. Может, мед она не лила, слова ее бывали грубы и обыкновенны (зато – понятны каждому, кто сидел напротив, жался к огню и товарищам), однако Кара бродила по мирам многие сотни лет и сама стала героиней историй.

– Что ж, рассказать вам про Рай? – размышляла она, умело подогревая интерес. Старая память о мире, который когда-то был ее домом, уже не приносила боли, одну ностальгию, что хищным зверем настигала Кару в пряные долгие ночи вроде этой. – Рассказать про светлокрылых ангелов, про их блистательный город, про войны, которые они вели? И про одну самоуверенную девчонку. Хотя началось все с глупой, никому не нужной дуэли. И точно, с нее…

Верные слушатели затаили дыхание. Слышно было, как потрескивают деревяшки в огне, и кто-то, явно чувствуя себя неуютно, ящерицей потянулся ближе, чтобы подкинуть еще дровишек. Кара благосклонно кивнула этому солдату, показывая, что он нисколько ее не перебил, и успокаивая напряженных слушателей, измученных долгой театральной паузой.

Нет, не только для этого Кара погрузилась в молчание, не из одного желания произвести впечатление. Ей не нужно было завоевывать их внимание, равно как и их отвагу и верность. Нужно было немного времени – горстка пустынного красного песка, – чтобы совладать с собой и вспомнить как можно четче.

Перед взглядом Кары вставали полузабытые лица, давно канувшие в забвение пейзажи. Вспомнился ей лагерь и похожий костер, за которым травили байки, пришла на ум крепость на изломе скалы… Много чего еще там было: и свое, потаенное, личное, и чужое, что оставило на ней неизгладимые, вечные шрамы.

Набрав побольше студеного, пропахшего костром воздуха, Кара начала рассказ.

========== I ==========

Кариэль вскрикнула и с трудом отразила удар. Клинок остро сверкнул возле уха, чуть-чуть его оцарапав, обжигая на долю секунды (горячее потекло по шее парой тягучих смолянистых капель), и, заканчивая оборот, легко срезал прядь волос – все, что ему осталось, когда Кариэль вертко отлетела в сторону. Она, не растерявшись, напала сама, стремительно наскакивая, крича во всю глотку, прежде чем мягкий аспидно-черный локон спланировал на пол. Мечи скрестились, рука заныла от напряжения; долгий скрежет – это они боролись, спорили, кто кого пересилит. Бесполезно: Закиил шире ее в плечах и массивнее, он-то стоит каменной глыбой, пока Кариэль из кожи вон лезет. Зашипев по-змеиному сквозь стиснутые зубы, она отскочила назад, поспешно разрывая дистанцию, встретила удар плашмя, отбила – высеклась искра, зазвенело пронзительно и протяжно, точно кто ковал клинок в жаре боя и холоде расчета.

Зрители взвыли. Весь взвод в упоении следил за схлестнувшимися; общий пьяный крик бился под крышей солдатской столовой, и ему тесно было в слишком маленьком домишке с белеными стенами и тремя узкими окнами за столом. Кто-то охнул, случайно опрокидывая чашу с вином – по кипенно-белой скатерти растеклось большое красное пятно. Звякнула сбитая Кариэль солонка и перевернулась. Кто-то выронил серебряную монетку – уж не ставить ли они собрались? На нее или Закиила? У кого, думают, есть шанс? Все это Кариэль замечала краем глаза и думала отстраненно, проносясь мимо и пытаясь уклониться от всех ударов, что сыпались на нее. Дыхание сбилось. Она была быстрее, легче, но Закиил здорово изматывал, ждал, когда вовсе выдохнется, когда рука предательски дрогнет, ослабшая, не способная меч удержать.

Закиил вошел в раж, глаза его горели, он даже улыбался немного. Кариэль расхохоталась, оскалившись, ликующе взвыла. О, она искала это ощущение стремительной, быстротекущей жизни, жара, сладкой дрожи – и за этим стиралась даже праведная ярость. Кариэль резко выхлестнула остроперые белые крылья, взмыла к невысокому потолку, почти приложилась головой о надежную решетку, сквозь которую видно было пушистый клок облака и голубое небо. Закиил схватил ее за полу парадного зелено-синего мундира, дернул вниз – Кариэль замолотила крыльями, как пойманная в силок птица, рубанула несколько раз ему над плечами. Закиил разжал пальцы, выбрав отбиваться, а не тянуть ее к земле тяжелым камнем. Последнее слово всегда оставалось за сталью. Сам расправил крылья и готовился взлететь, чтобы продолжить пляску в воздухе, порхая мотыльками…

Она чувствовала ток горячей крови в жилах, и в этот миг Кариэль действительно верила, что это – божий суд. Она чувствовала Его благодать впервые за долгое время. Дико мечась и встречаясь клинками, они проносились по столовой, почти налетая спинами на стол, за которым – с той, другой, стороны, точно за баррикадой, – сидели их сослуживцы.

– Остановить! – Голос грянул сверху, хотя кричавшие ворвались в распахнувшиеся двери, ужасно загрохотавшие. – Сейчас же прекратить беспорядки!

Капитан – и с ним несколько мелких чинов. Не способная просто на полдвижении остановиться, Кариэль нанесла еще один удар, ранила зазевавшегося Закиила в плечо, что он чуть провалился на лету, вильнув, а мундир раскрасило золотистое и липкое пятно ихора. На нее истошно кричали снизу, от дверей…

Затихла вся столовая, заглохло их дыхание, но Кариэль все не останавливалась, увлеченная боем, обезумевшая от злости и обиды – нанесенной Закиилом и на то, что их прервали, едва она стала побеждать. Она наседала, широко взмахивая мечом, заставляя его пятиться, отступать…

Сверху полился свет, и они упали на пол вдвоем, вдруг превратившись из противников обратно в солдат-сослуживцев из едва вернувшегося домой батальона; они схватились друг за друга, стараясь устоять. В руке Кариэль плясал меч.

Громыхание оглушало. Уничтожало. Втаптывало ее в землю. От него она могла бы обратиться в столб, что жена Лотова; захрустело на зубах, стало солоно во рту, виски сдавило колючим венцом…

Ярчайшая вспышка заставила ее рухнуть на колени. Из упрямства Кариэль не выпустила эфес клинка. Меч пронзительно скрежетнул по полу; ей больше всего хотелось закрыть глаза и вжаться лбом в прохладную плитку – и заткнуть уши, чтобы не слышать гневного командирского вопля. Но рукоять выпустить было нельзя… Справа от нее Закиил лежал на спине, откинув оружие подальше. Он часто хватал ртом воздух – Кариэль видела напряженные жилы на его шее, знала, что долго не выдержит, его выжжет… Нет, Закиил слабее ее, горазд только на словах драться да фехтовать, а так – весь трясется, широкая грудь ходуном ходит. Куда уж ему с небесным светом справиться.

– Ладно, мы перестали! – рявкнула Кариэль. – Я виновата! Я сдаюсь!

Responsio mortifera¹, определенно. Она знала, что именно этого от нее ждут, что нужно показать смирение. Сыграть раскаяние. И бросила меч, прежде чем крик вырвался из горла – смогла смолчать.

Давление тут же спало, но, поднимая глаза на командира, Кариэль думала, что в этой дуэли безоговорочно победила.

***

Утром за ней пришла Нираэль – в коридоре раздался, эхом зазвучал ее голос, недовольно повышенный, звучный, и Кариэль чутко вскочила с узкой холодной кровати, приникла к решетке, окружающей клетушку, в которую ее засадили. О, это было худшее наказание: сидеть за оградой, точно певчая птичка, пойманная для капризного монарха, неспособная расправить крылья и взмыть высоко, наслаждаясь течением ветров. Надежда вспыхнула в груди ярким ночным костром. Она увидела Нираэль издалека, тонкую, но решительную, в повседневном белом платье, по крою напоминающем греческий хитон, но с мечом на поясе; она подошла ближе – платиновые волосы разметались, медовый взгляд обжигал, а каждая черточка знакомого лица словно бы заострилась.

Ее вывели, немного подтолкнув в спину, несильно, почти неощутимо, но это почему-то въелось в память, и Кариэль стала грызть обида крысиными кривыми зубами. Но наверняка хмурый с утра стражник всего лишь торопился разделаться с ней и вернуться в караулку, где можно подремать в предрассветный серый час, потому Кариэль отбросила эти мысли, стараясь отделаться от них как можно скорее.

Закиила она не видела, но полагала, что он где-то рядом, может, за стенкой прямо мается в своей личной тюрьме. В карцере было тихо, светло и чисто – можно вжаться спиной в белую стену и долго думать, копаться в своих мыслях, перебирать воспоминания. Кариэль ненавидела бездействие, но покорно сидела на койке с хрустящими простынями, считала минуты и часы. Всю ночь провела как скорбный надгробный памятник, стерегущий неприкаянные мысли: о таких пристало бы исповедаться, будь она человеком, но среди ангелов не было ни священников, ни святых.

Коридор длился бесконечно; Кариэль косилась на окна, радуясь скромному садику – там пышно цвели нежные розы. Отпустить ее не могли без речи, на которую капитан точно потратил не один час – лучшая из тех, что она от него слышала, вылизанная, правильная, по всем канонам. Кариэль стояла, сверля взглядом пол, трещинку на плитке, маленькую, совсем незаметную, пока над ее головой громыхали слова вдохновленного капитана. Ей рассказывали про ответственность, про то, что держаться нужно за сослуживцев крепко, что меч против них поднимать – последняя подлость… Кариэль не слушала, она безмолвно, безучастно переносила все, что ей твердили. В школе над ней так же часто нависали учителя, и едва ли что-то изменилось, только время сквозь пальцы протекло…

Не то чтобы карцер и разъяренный капитан Кариэль так сильно понравились, но она предпочла бы снова вернуться в прохладную одиночную камеру, а не чувствовать разочарованный взгляд, которым сверлили ее спину. Между лопаток неуютно свербело, и Кариэль мягко выпустила крылья, чтобы закрыться и спрятаться за ними, а заодно проветрить: всю ночь в душноватой камере она, привыкшая спать с распахнутым настежь окном, мучилась бессонницей и мечтала о свежем ветерке. Кончики маховых перьев волочились за ней, как мантия, едва касаясь брусчатки. Карцер остался позади.

Город Архангелов понемногу пробуждался, на востоке восставал из золотисто-лимонной дымки большой пылающий диск, ворочался, взбирался по пяди к середине неба… На взгорье на краю города вздымался, как морская волна, густой зеленый сад, по-настоящему первозданный, и Нираэль вела ее туда, в место их первых свиданий, но оттого становилось не радостно, а печально. Возвращаясь мыслями назад, во время, когда она обычным рядовым поступила в армию, полная надежд, и едва познакомилась с Нираэль, Кариэль хотела взвыть, по-волчьи поднимая голову. С тех пор прошло много времени, позолота с мечтаний облетела. А вот на крыльях – так и не появилась.

Казалось, все еще спят, окраина просыпалась куда позже оживленных центральных кварталов. Залитые солнцем улочки смотрелись так свежо и уютно после грязных и захламленных людских городов; Кариэль рада была вдыхать полной грудью, чувствуя сладковатый цветочный запах – это по стенам невысоких, но опрятных домиков вился пурпурный плющ, а между ними притаились вечно цветущие фруктовые деревья. Лениво открывались мелкие лавочки и магазинчики, по улицам мелькали одинокие фигуры; Кариэль приветственно махнула рукой зеленщику, кивнула кому-то, тщетно пытаясь вернуть радость, с которой она еще вчера переступила порог мира и ворвалась в город Архангелов. Она росла в этом квартале, но восторга от прогулки почти не чувствовала. Не после карцера. И не после той ссоры, что заставила их с Закиилом схватиться за клинки.

Все же постаравшись улыбнуться, Кариэль лениво оглядывалась по сторонам, узнавая знакомые картины. Она поглядывала на белокаменное, с колоннами и плоской крышей здание на возвышенности, что в конце улицы, – районная управа. Туда уже слетались деловые ангелы, мелькавшие белоснежными крыльями на фоне солнца; некоторые степенно планировали, другие пикировали с ребяческим азартом, и Кариэль недолго следила за ними, грезя тоже вспорхнуть и размяться, но спохватилась и поспешила догнать Нираэль.

Вот они вышли на площадь, где неспешно журчал фонтан, а над ним возвышалась статуя солдата с расправленными крыльями и воздетым клинком; у мраморного ангела не было лица, только гладкий слепой камень, – это чтобы восторженные юнцы воображали себя на его месте, но Кариэль давно переросла те фантазии. Встреча с Нираэль научила ее, что для исполнения мечты нужно стараться. Сражаться, учиться каждый день, целеустремленно взлетать, когда крылья дрожат от усталости и уже не выдерживают… Для высоких чинов, всех генералов, которых Кариэль видела краем глаза, они и были безликими статуями. Который год Кариэль пыталась отличиться, сражалась в первых рядах, впитывая весь ужас войны, пропуская еще через свою душу, как через сито: темные воспоминания оседали на ней, сторицей возвращаясь по ночам.

Может, и получилось бы у нее выбиться, но врожденная вспыльчивость в который раз все портила. Едва дела Кариэль стали налаживаться, как только она с помощью полковника Нираэль получила пару неплохих рекомендаций и завела знакомство с одним чиновником, приближенным к архангелу Габриэль, она сама все испортила. Батальон с триумфом вернулся в Рай, а она прозябала ночь в одиночной камере…

– Благодарю, что вытащила, – оглядываясь, пробурчала Кариэль. Наконец смогла выдавить несколько неподъемных слов.

Над их головами сновали быстрокрылые посыльные, неспешно пролетали обычные горожане, утренние пташки. По дороге прогрохотала телега, груженная ящиками, которую тащила пара беспрестанно понукаемых возницей мулов. Пешие прогулки по новенькой мощеной мостовой предпочитали единицы, преимущественно – родители с детьми, куцые крылышки которых еще были слишком слабыми. Улыбающаяся мать с радостным ребятенком прошли как раз мимо них, и Кариэль нехотя отвернулась. Неприкрыто глазеть на чужое счастье не хотелось.

– Разве ты не хотела попасть в Сотню Михаила? – спросила Нираэль; укоризна серебряно звенела, что невыносимо было ее слушать, хотелось уши заткнуть, завернуться плотнее в крылья и спрятаться за ними. – После такого твоя репутация…

– Он говорил о моих родителях, – выдавила Кариэль сквозь зубы. Знала, что Нираэль своих не помнит вовсе, она была младенцем, когда осиротела, – не поймет, не прочувствует и никогда не разделит вспыхнувший в ней гнев. Но Кариэль постаралась объяснить: – Я не могла смолчать, просто снести такое – это удар по чести. Ты ведь сама говорила, что это главное, что у нас есть. Наши жизни принадлежат Раю, наши клинки, наша верность, но честь у каждого своя, и нужно начищать ее до блеска.

Нираэль не удостоила ее и взглядом, отвлекшись на что-то. В такие моменты особенно хорошо чувствовались и звания, которые их разделяли, и многие года, потому Кариэль покорно замолчала и оборвала речь, которой неожиданно загорелась. Но долго хранить обет молчания не смогла…

– Все мы были немного пьяны, – объяснялась Кариэль, забегая перед Нираэль, шагая спиной вперед – она не боялась сбить случайных прохожих, потому что на улице почти никого не было. – Вино попалось крепкое, сначала мы спорили в шутку, а после все перетекло в ссору, стали обсуждать восстание против Михаила незадолго после… распятия Христа. Закиил вспомнил, что мои родители были в первых рядах, что они устроили то собрание перед Дворцом Архангелов – не знаю, кто ему сказал, я ни с кем в батальоне не делилась… Я погорячилась и вызвала его на дуэль. Много кричала про честь семьи. Мне жаль.

Ей было не жаль. Ни капли – и это Нираэль наверняка читала по глазам, наловчилась, прекрасно ее знала. За одно упоминание своих родителей Кариэль готова была рвать обидчика собственными зубами, а Закиил спьяну резко болтал про бунтовщиков, клеймя их предателями. Как и весь остальной Рай.

– Что ж, умение признавать свои ошибки – добродетель, – тактично согласилась Нираэль, кашлянула. – Я рада, что ночь в уединении тебе помогла. Это было справедливое наказание.

Кариэль промолчала. После заклинания, расцепившего их с Закиилом, до сих пор ныла голова, когда она особо резко и решительно двигалась, но Кариэль понимала: порядок есть порядок, а они драли друг друга, как бешеное зверье, такое для солдат недопустимо…

Утренний город умел поражать. Они шли пешком, а сверху летали крылатые тени, быстрые, сильные, стремительные. Кариэль и сама хотела бы взвиться, но она знала, как Нираэль любит неспешные прогулки – странная привычка, необъяснимая для многих ангелов, без памяти влюбленных в небо. Но Нираэль признавалась, что ходьба помогает ей сосредоточиться – у Кариэль получилось лишь глубже закопаться в колючие терзания. Но она переносила прогулку легко, любезно подстраиваясь под неспешный шаг: в мире людей не дозволялось часто расправлять крылья, она к земле привыкла.

Город плавно перетек в сад, что они даже опомниться не успели. Преодолеть несколько крутых лестниц – испытание, в котором они схитрили, пролетев ступени, – и вот их встречали изящные, кажущиеся легкими и невесомыми ворота. Люди до сих пор искали райский сад, родной Эдем, но правда была в том, что его просто выжгли – величайший провал ангелов, как они привыкли считать, ведь не смогли же они сохранить его от проползшего Змия. Но они не умели просто уничтожать и оставлять пепелище, потому возвели великолепный пышный сад прямо на окраине города Архангелов. Памятник и назидание.

Они с Нираэль когда-то любили бродить тут по незаметным тропинкам, наслаждаясь тишиной и пением птиц – после полей сражений такое было особенно ценно, и Кариэль становилось действительно жаль первых людей, лишившихся сказочного сада и отправленных в грязный враждебный мир за стенами Эдема. Они забредали в неизведанные дебри, немного отпуская себя, и строгость Нираэль стиралась, исчезала. Это было самое лучшее место, чтобы вернуться к дикости и естественности.

В свое время Кариэль долго расхаживала по саду, пытаясь понять, где стояла злополучная яблоня, а после решила, что она должна была гордо торчать прямо по центру – не зря же, внимательно воссоздавая сад в мельчайших деталях, прямо в его сердце оставили заметную проплешину. Словно выжженное пятно. Она любила приходить сюда, смотреть на мертвый клочок земли и думать, был ли в этом какой-нибудь смысл. В создании человечества.

Кариэль остановилась и привалилась спиной к дереву, скрестив руки на груди. Над ней шуршала зеленая крона. Полное спокойствие окутывало сад с мягкой, ласковой любовью. Сладкоголосо пели птицы и блестело солнце в колышущейся листве, однако все мысли занимала неопознанная, но тяжелая тревога, камнем лежащая на груди. Молчать долго она не смогла, выдохнула все Нираэль, изворачивая душу наизнанку – исповедью. Рассказала про мир людей, умирающий, безумно выгрызающий себя изнутри – про все, что она видела за последние годы.

– Так вот что тебя расстраивает? – переспросила Нираэль, вскинула в непонимании соболиные брови; она стояла, не расхаживала, как Кариэль во время печального рассказа, приминая вечно молодую траву. – Дела смертных, с которыми ты проводишь столько времени? Я всегда считала, что они дурно на тебя влияют… Где ты была последний раз? Во Франции? Я слышала, ты близка с Орлеанской девой… была.

Хотелось ответить колкостью, но здесь такое не позволяли. Кариэль закрывала глаза и различала во тьме сомкнутых век тонкое девичье лицо, скривленные в очередном упрямстве губы, глубокие глазищи, выбившийся непокорный локон, вьющийся на ветру – чистая медь. Кариэль ясно помнила ее высокий голос и как плечи дрожали под грузом доспеха не по размеру и ответственности не по годам. Ее невозможно было не любить, не восхищаться ей – Кариэль мечтала научиться однажды так же вести целую армию, народную, громкоголосую, устремившую взгляд на одну фигурку во главе, истово размахивающую сияющим мечом. Столь же отчетливо она помнила, как толпа то ли рыдала, то ли изрыгала проклятия, когда запалили костер.

Все безвозвратно сгинуло в огне, и Кариэль ничего не могла поделать – это потрясло ее, словно молния ударила.

– Я была на войне, – огрызнулась Кариэль, чувствуя, как ядовитое нечто хладно растекается на сердце; сжала кулаки. – Так ли важна страна? Они все время переделывают границы, двигают их, режут земли ломтями; ты права, они ненадежны, мимолетны… Нас всех направили из Франции в Чехию после казни Жанны – там тоже все горит, пылает. Они снова и снова отправляют войска, объявляют крестовые походы один за другим, даже когда все говорят о мире. Люди запросто предают друг друга, нарушают союзы, и вот они бьются уже не с врагом, а между собой, сражаются и кладут тысячи людей из-за размолвок их главарей…

Она, признаться, всегда любила эти места: просторы полей, темные дубравы, людские селения, в которых народ живет темный, но по-простецки великодушный. Любила до того, как все искорежило войной. Ведь потом были огонь и меч, побоища, крики, строевые гулкие песни, вой людей, бегущих на них – в такие моменты Кариэль хотелось взлететь ввысь, но она силой себя удерживала; были бесконечные споры, соглашения и встречи, были тоскливые глаза инквизиторов, с которыми она, случалось, работала, уставших от крови и дознаваний.

– В любую войну они примешивают веру, которой мы их научили, – твердила Кариэль, разочарованная и злая; знала, что ее не слышит никто, кроме Нираэль и свободного беззаботного ветра, гуляющего в саду и оглаживающего ей лицо теплом. – Удивительно, а Папа знает, что на его стороне сражаются ангелы, раз Гуса Антихристом они кличут во весь голос?

Нираэль, помедлив, выдохнула что-то: «Знает». И по всему телу прокатился тот же жар, что заставил Кариэль взлететь на стол и кричать отчаянные громкие слова, вызывая на дуэль Закиила.

– Нас разбили, императорскую армию – в пыль, кардинал бежал – только пятки сверкали, все растерял,² – созналась Кариэль, точно сама была виновата. – Мы отступали, потому что крестоносцы кинулись прочь, как малые дети, наплевав на все превосходство: и числом, и положением. Отступали, а я все думала, почему мы не образумим этих людей, во всю глотку кричащих про то, что они – дети Божьи, бьющихся во имя нас. Разве этого хотел Рай? Мы научили их вере, чтобы дать надежду, чтобы им было, куда обратиться, когда рядом никого не будет, а они…