Текст книги "Arca, in quam...(СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Когда-то он боялся собак до смерти, дрожал, охваченный отзвуками старых воспоминаний. В детстве такие же когтистые лапы рвали его, терзали, а мощные клыки грызли, и с тех пор на ребрах расцветают белесые шрамы. Стоит вспомнить, ноют – и теперь тоже. Но тепло разливается в груди, подсказывая: Джек – не просто способ преодолеть давний страх, а его друг.

Вспоминая Джека еще щенком, пушистым черным комком на руках, игриво и беззубо обкусывающим ему палец, Ян умиленно улыбается. Адский пес – дикий зверь, злобный; крупный лохматый пес с красным взором. Джека не взяли на службу во Дворце Ада, куда отсылали породистых щенков, потому что он скорее залижет кого-нибудь, чем загрызет, и Ян любит своего дружелюбного адского пса так, как не мог и представить в те годы, когда шарахался от каждой болонки.

Мягко тронув Яна за плечо, Влад протягивает ему лечебный амулет, пульсирующий неоном, и обезболивающий, проблескивающий стальным цветом. Перепутать их невозможно, и Ян для начала накидывает на шею Джека один – поверх ошейника. Пес дергает ухом и тревожно принюхивается.

– Он занозу в лапу посадил, я чувствую, – говорит Ян, поглаживая вздымающийся песий бок. – Наверное, как раз на дереве впилась. Притащи пинцет, будь добр? И спирт.

– Он все лапу вылизывал – подцепить пытался? Несу!

Вернувшись, Влад неловко врезается плечом в дверь, шипит, а дверь с громким звуком врезается в стену. Порыкивая, Джек пытается вскочить, вертится, крутит головой, едва не выдираясь из хватки Яна.

– Тише, тише… С ним все хорошо, просто Влад дурачок, – ласково говорит Ян Джеку на ухо. – Но он очень за тебя испугался, понимаешь? Войцек, не пугай ребенка…

Придерживая Джека за ошейник, Влад тоже гладит, зарывается не так аккуратно – грубовато, но нежно, и Джек ненадолго млеет, забывает о занозе. Резко пахнет спиртом – Ян быстро протирает пинцет. Заноза поддается на удачу легко – куда труднее выковыривать пули из Влада Войцека, исключительно любящего их собирать. Джек визжит уже тогда, когда Ян вытягивает длинную кривую щепку; боль пробивается сквозь заклинание. Мгновенно Ян набрасывает ему на лапу нить с неоновым амулетом, баюкает ее.

– Вот и все, – объявляет он, тиская Джека за загривок. – Ты молодец.

Джек умно наклоняет голову, позволяя целовать себя в лоб, почесывая шею.

– Думаю, поспать ты сегодня можешь и на диване, вон какой чистый, – фыркает Ян. – Ты чем его мыл?

– Чем попало, он вырывался, я лил все подряд… Зато теперь наш адский пес пахнет мятой.

– Хорошо, что ты не взял мыло для рук, оно с вишней, – ухмыляется Ян. – А мой шампунь…

– Можешь с ним попрощаться. С меня новый.

Они смеются, а Джек радостно тявкает в унисон.

– Ян? – расслабленно зовет его Влад, чрезвычайно довольный и счастливый тоже, как и пес. – Мы нашли кое-что – не зря лезли в эти буераки. Медальон жертвы – нужно копать там. С утра повезем группу с лопатами.

– Вы оба молодцы, – соглашается Ян, гладя Джека и улыбаясь Владу. Они мурлыкают.

========== 23. Мабон ==========

Нет инквизиторам покоя ни днем, ни ночью – если бы речь шла о дежурствах по долгу службы, Ян запросто бы смирился, но какая-то неведомая сила подхватывает его во сне, тащит, волочет. Каждому знакомо ощущение падения, предшествующее неглубокому беспокойному сну, но сейчас Ян чувствует, как кто-то чутко ловит его, придерживает, ставит на землю и даже заботливо отряхивает.

Пахнет лесом, недавно умытым дождем. С полминуты Ян сонно жмурится, протирая глаза. Понимает, что он спит сейчас на скрипучем старом диване, свернувшись клубком, но в то же время шагает по мягкой траве босыми ногами. Белеет россыпь свежих цветов – Яну жаль на них наступить. Веет туман.

– Это не настоящий лес, Ян, иначе нас заели бы уже комары! – позванивающий голос зовет его, и Ян оборачивается, чтобы увидеть за спиной сидящую под особо широким кряжистым дубом женщину в простом темном платье. Катарина Войцек.

Пахнет деревом. В руке ее сверкает охотничий широкий нож, которым Катарина неторопливо, что-то насвистывая, обтесывает толстую отломленную ветку, что лежит у нее на коленях. Щепки сыплются во все стороны.

Убирая за ухо черную длинную прядь, она взмахивает Яну ладонью, приглашая устроиться рядом. Подстилка из травы и мха кажется заманчиво мягкой и потому – нереальной. Все в этом сне придумано, вытащено из самых романтических мечтаний – из чего еще строить тихий уголок? Должно быть, это память Катарины, не его – откуда бы у инквизитора взяться таким мирным картинкам, словно бы вставшим со страниц детской книжки…

– Что-то случилось, пани Катарина? – вежливо спрашивает он, ища на вечно молодом лице отпечатки тревог.

– Захотелось повидать семью в Мабон – как всякому уважающему себя духу, – смеется она. – Скучно гулять меж мирами и не видеть знакомых лиц. В такие дни границы истончаются, и мне проще всего проскальзывать…

Она похожа на внука – те же хищные черты, серый, волчий проблеск глаз и опасная ухмылка, но Яну давно спокойнее всего с ними. С адскими псами и звероватыми Войцеками.

– Мабон? – переспрашивает Ян, лениво постукивая пальцем по шершавой древесной коре за спиной, желая проверить истинность всего, что он чувствует. Листва шумит, в небе перемигиваются звезды. – Это какой-то кельтский праздник? Нет, осенний – Самайн…

– Такой взрослый инквизитор, а не знает таких простых вещей! – стариковски ворчит Катарина, и Ян запоздало вспоминает, что ей около трех сотен лет, но тут же опасливо прячет мыслишку под прочей шелухой. – Это равноденствие! – веселясь, кричит Катарина, вскидывая свою поделку к небу. Ян уже может приметить, что это нечто вроде магического посоха. – Время славить землю за урожай, радоваться и пить… Теперь уж его забыли, но когда-то я отплясывала у костров, чтобы снова был сытный год.

Работа Катарины, мерные движения ее рук, переплет песни – все это успокаивает его, и Ян осторожно прислоняется лбом к ее теплому, настоящему плечу. Не ему бояться мертвых. От Катарины пахнет лесными травами и сухим деревом, что пылает лучше всего.

– Почему бы не явиться Владу? Вас связывает кровь – должно быть, легче дотянуться, – предлагает Ян, отходя к окну. – Он будет рад вас видеть.

– Он не одинок – я рада за него, – улыбается она безмятежно, поднимая лицо кверху, позволяя лунному свету потопить ее. – Мертвым лучше оставаться подальше – наше время прошло.

– Вы боитесь?

– Возможно, – фыркает Катарина. Нож впивается в дерево. – Все время забываю, какой ты хороший инквизитор, Янек, таким милым мальчиком ты выглядишь.

– Все на это ведутся.

Пряча довольную улыбку, он продолжает наблюдать. Песня, мычанием рождавшаяся, но разносившаяся по лесу чистым звуком, затихает, обрывается, и Яну жаль терять призрачную ниточку ее мелодии.

– Меня не было рядом, когда я была нужнее всего – зачем приходить, опоздав, – горько говорит Катарина. – Всегда я жила для себя. И Смерть я обманула тоже – для себя.

– Смерти неугодно вас ловить. Может, не так уж плохо кому-то дать немного свободы от вечных правил и отправить в прогулку по мирам.

– Спасибо, Янек. Расскажи мне что-нибудь про моего непутевого внука, – просит она. – И нет ли у тебя сигарет? Пока бродила по изнанке, больше всего мечтала о вкусе табака…

Небрежно Катарина откладывает почти готовый, оточенный посох, похожий на трость, и Ян покорно ложится на колени этой удивительной женщины, чувствуя, как она зарывается тонкими пальцами в отросшие разлохматившиеся волосы – приятно, тепло.

– Спойте еще. Пожалуйста.

– Какой ты вежливый, – довольно хихикает она. – Влад всегда засыпал под эту песню.

Катарина поет, улыбаясь. А по черно-синему поддельному небу пролетают, падая, искорки-звезды.

========== 24. День превратился в ночь ==========

В Петербурге к бедствиям относятся отчасти философски. Город, который и так пытаются залить, потопить, отправить на дно, подобно полузабытой Атлантиде, переживет и грозу в новогодние праздники, и снегопад посреди летнего дня. Малейшая ошибка в магических расчетах – и на город обрушатся громы и молнии. На улочке, где живет незадачливый колдун или алхимик, вечно не рассасывается тучевой тяжелый заслон. Если не идет дождь из рыб – уже славно, а коли все же пошел, то радуйся, что он не из камней.

В тот день погода устанавливается славная, по-сентябрьски теплая, хотя перевалил за половину октябрь, дополз, дотащился тяжелой осклизлой тущей – и вдруг расцвел сказочной золотой осенью… Солнечный свет гладит по щекам, и Белка радуется, веселится. Она вытаскивает Сашу на прогулку, а на работе в кои-то веки нет завала, можно дышать полной грудью. Улыбка Белки внушает ему уверенность в завтрашнем дне. С одной половины темно, глухо, но отблески ее света заливают все…

В центре города много народа, как и всегда. На Невском людно. Им не привыкать проталкиваться через туристов, ослепительно вспыхивающих вспышками, пораженно глядящих на стройные дворцы, на тенистые скверы и ровные памятники с прямыми осанками. Должно быть, Саша пропащий человек и глупый инквизитор, если самым потрясающим в этом городе, смешивающим все, что возможно и нет, ему кажется обычная демоница с огненной косой и рыжим пушистым хвостом.

– Смотри, погода снова портится, – расстраивается Белка. К груди она прижимает горячий стаканчик кофе, запрокидывает голову, и ее улыбка немного меркнет. – Кажется, темнеет.

Чернота, которой наливается, пухнет небо, Саше совсем не нравится. Он шарит по карманам в поиске какого-нибудь амулета-измерителя, но все они остались на работе. Чутье и так подсказывает, что творится неладное. Странная дымка скапливается вокруг солнечного диска, окутывает его, цепко схватывает. Инстинктивно дернувшись к Белке, Саша приобнимает ее за плечи, разрываясь между желанием бросится прочь с ней, спастись, затеряться в переполошенном городе, и выскочить прямо на тьму: это долг инквизитора гонит его вперед.

Народ воздевает головы, кто-то поднимает телефоны и снимает – такова реальность их века, соединившего бабкино колдовство и хитрые технологии, с которыми не расстаются ни демон, ни человек. Если солнце станет падать им на головы, они продолжат записывать видео.

– Что происходит? – пугается Белка, притискиваясь к нему, пряча нос за отворотом куртки. На них напирают со всех сторон, прижимают, и она испуганно вздрагивает. – Саш, что это? На нас напали?

Останавливаются машины на дороге, на ближайшем мосту кто-то с лязгом железным сталкивается. Визги полицейских сирен Саша слышит отдаленно, затаивает дыхание. Куда внимательнее он смотрит на реку, бушующую, бьющуюся о каменную набережную. Сейчас вода кажется сжиженным мраком – отражает небо.

Без всеведения страшнее всего, потому что Саша помнит то ощущение могущества, когда он читал нити мира, когда предрекал, никогда не ошибаясь – слепой оракул зрит точнее всего. Сейчас он ни капли не отличается от вопящих петербуржцев и гостей города.

– Затмение, – говорит Саша, из неподатливой памяти вытаскивая слова. Вспоминается туманно урок. – Нас учили… Когда происходит стихийное бедствие, завязанное на магии, открываются врата из другого мира.

Порыв ветра едва не сбивает их с ног – они стоят, накрепко сцепившись, забыв обо всех остальных – о тысячах миров. Единственное, что имеет значение: не потерять равновесие и удержать Белку.

Солнце заслоняет плотная черная пелена, закрывает, льнет к свету и жадно пожирает его. Где-то слышится треск, звон. Громкий крик – вороний. Шорох крыльев оглушает, и Саша теряется в ощущениях. День обращается ночью, темнота наваливается с обеих сторон, сходится, захлестывает его.

Когда он открывает глаза, слепой и зрячий, небо расчищается, расслаивается чернота. Толпа выдыхает – все живы. Резко пахнет озоном и почему-то – сладким, яблочным.

– Любит же этот кто-то, – фыркает Белка, несмело отнимаясь от Саши, подрагивая хвостом, – являться из другого мира с таким пафосом. Нужно ввести какие-нибудь правила движения, в конце концов!

Саша согласно мычит.

========== 25. Красная луна ==========

В клубе «Красная луна» никогда не стихает музыка. Каждую ночь здесь сияет неоновыми алыми огнями широкий танцпол, на котором дико перемешиваются люди и нелюди, неразличимо мистические, потусторонние… Музыка бьет по ушам, уничтожая, втаптывая их в пол. Зачаровывает ритмичными ударами, уводит, отключает голову. Каждому нужно спасение, омут, куда можно бултыхнуться с головой…

Возле бара почти свободно, и это несказанная удача. Тесный жар – на танцполе, тут же можно спокойно дышать. Томная ведьма обводит пальцем край бокала, пришептывает.

– Макабр, – вздыхает кто-то, наблюдая за танцующими; судя по острым контурам рожек – бес. – Данс-макабр – уж точно. Как думаешь, инквизиторство?

Ему приходится немного повысить голос, чтобы перекричать грохот.

– Думаю, мы должны глядеть в оба, чтобы заметить… Та девушка справа! – вдруг прерываясь, говорит другой, незаметным кивком указывая на роковую красотку, манящую тонким пальцем глупо улыбающегося мальчишку, одержимо тянущего к ней руку.

– Брукса, однозначно, – протягивает бес.

– Согласен. Она хорошо держится: другая кинулась бы прямо здесь, не уводя. Однако хороший у нее аппетит: третий за неделю!

Лениво посматривая, бес оглаживает взглядом ее, слишком красивую, словно бы нарисованную, высеченную безумным скульптором, а после шагнувшую с постамента легко и невесомо. Тонкое изящное лицо, бархат черного узкого платья, полные алые губы… За ними – шилья тонких клыков, вот-вот готовых впиться, растерзать.

– Идем или еще по рюмочке? – весело повторяет он, удивительно беззаботный. – Не успеет она его сожрать – вампирши любят растягивать удовольствие. Прелюдия – самое важное… Зато возьмем ее на тепленьком – возможно, буквально. «Кровавую Мэри», пожалуйста! – вскрикивает бес, взмахивая рукой бармену.

С громким клекотом брукса подается вперед, и толпа волнуется, брызжет в стороны, крича. Мальчишка взвизгивает, путаясь в ногах и падая, нелепо суча руками. Красавица оборачивается ночным кошмаром – неоновые полосы кроваво расцвечивают хищное, звериное лицо.

– Стоять! – Тень срывается с высокого барного стула. – Инквизиция, вы арестованы!

Залпом опрокидывая в себя поставленный барменом шот, бес бешено улыбается, а потом торопливо кидается вслед за напарником, выдирает пистолет на ходу. Его спасение – таково. Тоже воет, зовет, гремит пульсом в ушах.

В «Красной луне» ни один вечер не проходит тихо.

========== 26. У каждой женщины должна быть змея ==========

Бывать в гостях у Ярославы Игоревны любят все. Старушка живет одна – другая бы завела для приличия ведьмински черного кота, но у нее в квартире пусто и тихо, как в музее. Диковин, расставленных по полкам, хватит на целую выставку, и дети приходят к ней, чтобы поглазеть на причудливые вещицы, мерцающие за чистыми стеклами старинных сервантов, и чтобы послушать странные сказки, похожие на быль – старую, полузабытую. Рассказывать Ярослава Игоревна умеет, загадочно прижмуриваясь, величественно кивая головой.

О ней будто бы никто ничего не знает – она однажды появилась, но словно всегда была здесь, знает их наизусть. Сухонькая старушка со следами огненной рыжины в волосах. Поможет, за чем не обратись: и соль, и сахар одолжит, и рецепт, и советом угостит – расплывчатым, но мудрым. Взрослые побаиваются ее за проницательность, за опасный огонек, иногда проскакивающий в ярких, не старушечьих глазах. А дети обожают ее и всегда заскакивают навестить.

Холодным осенним вечером Витя и Маша Владимировы сидят в ее большой гостиной, уплетая шарлотку и слушая неторопливый рассказ Ярославы Игоревны про детей, заблудившихся в лесу и выведенных лесарками – лесными духами. Свет приглушен, тонет в углах, в мягком восточном ковре, расстеленном на полу.

– А мы на даче домового видели! – восклицает Маша гордо. – Такой ежик, только взгляд у него человечий…

– О, вот как… Домовые, надо же? – удивляется Ярослава Игоревна, расслабленно улыбаясь, откидываясь на спинку скрипучего кресла-качалки. Верит – верит им больше занятых родителей, потому что сама – часть того древнего мира, осколок его, обломок… – Когда-то были времена, когда в каждом доме, в любой избушке жил свой дух-хранитель, маленький помощник. Таким платили молоком и хлебом, оставленным на ночь, а они верно оберегали семью от бед и нашептывали удачу, пока те спали.

Восхищенно молча, они слушают, а сами переглядываются и подмигивают, но и жевать шарлотку не забывают. Пахнет яблоками – как будто бы свежими, наливными и спелыми, как в детской сказке… Покатишь по блюдечку – все расскажет, поведает.

– Одна моя славная знакомая, Катарина, готовит шарлотку с клюквой и крыжовником, – делится Ярослава Игоревна, сплетая длинные тонкие пальцы. – Эх, у нее получаются отличные пироги. А вот я вечно кладу слишком много сахара.

– Сладко – это только лучше! – бубнит Витя с набитым ртом и солнечно улыбается. – У вас очень вкусный пирог, бабушка, правда!

Маша осматривается, косит на сервант. Там, за дверцей, старый змеиный скелет – не пожелтевший, молочный кипень. Он изгибается там, точно живой, прячется от всего белого света, неизмеримо хрупкий. Притягивает взгляд, завораживает, увлекает, и Маша не может оторваться. Гнутая линия позвонков, тонкие призрачные ребра, хищный черепок. Одна из загадок, ответ на которую никогда не изведать.

– У каждой женщины должна быть змея, – девчоночьи подмигивая, соглашается Ярослава Игоревна, берет со столика расписную чашечку с крепко заваренным черным чаем. Глаза теплые; сладки, как и весь этот неспешный вечер.

– Слышал? – шипит Маша, дергая брата за руку. – Значит, и у меня такая будет!

– Да зачем тебе, ты и так…

Наблюдая за мирной возней детей, Ярослава улыбается вечной всеведущей улыбкой. Змей в шкафу молчит, смотрит узкими прорезями глазниц, в которых плещется мрак.

========== 27. Мятный чай и немного магии ==========

В кофейню Христофера приходят только те, кто действительно хочет. Если помыслить о помощи, о тихом теплом угле, в котором можно спрятаться от слякотного, осенне-немощного Петербурга, сразу же распахнется прозрачная дверь с неразборчивым названием, которое никто не может запомнить, зазвенит над головой колокольчик…

Но миледи Ишим, первая леди Ада, приходит сюда спокойно и свободно и сама несет тепло, таит его в доброй, совсем не величественной улыбке, в голубых морских глазах, хотя правит она красной выжженной пустыней. Невозможно не узнать ее, хрупкую девочку-демоничку, которую по телевизору показывают в окружении гвардейцев в черно-серебряных мундирах – самых преданных псов Сатаны. Снова и снова Ишим приносит пригоршни света просто так, разбрызгивает – и даже Христофер ненадолго отступает, мирно глядя, как она одаривает его потерянные души, прибредшие за кофе и добрым советом.

Приходя, Ишим раскутывает теплый, своими руками связанный шарф, чтобы показать кончик покрасневшего носа, скидывает тяжелую кожанку с чужого плеча – она надежным старым щитом висит на спинке стула. Выбирает Ишим скромный столик с краю, машет рукой Христоферу и долговязому мальчишке с подносом.

– Мятный чай, – предлагает Христофер, осторожно ставя перед ней хрупкую чашечку, будто бы тронутую изморозью чудесных узоров. – На улице холодно, погрейтесь.

Он едва оторвался от готовки, в фартуке, прядка выбилась из обычно аккуратного пучка. Но вид у Христофера сегодня особо счастливый, домашний: должно быть, закончил новую картину.

– Спасибо, – жмурится она, как теплая кошка. Отпивает глоточек, смакует. – Очень вкусно, Иса, – ласково говорит Ишим, взмахивая мягкой кисточкой демонического хвоста. – Разве у вас обычно предлагают не кофе?

– Я знаю, что вы очень любите чай, – подмигивает Христофер. – Из моих личных запасов. Приводите как-нибудь и Сатану, мы бы славно поболтали… Кажется, у меня оставался самый черный кофе, налью без сахара.

– О, нет, это безнадежно, – отмахивается Ишим, кокетливо хихикая и дергая хвостом. – Пьет самый дешевый растворимый кофе. Такой, знаете, который продают на кассе в супермаркетах и пишут «три в одном». Радуется как ребенок.

– Воистину – дела диавольские, – притворно ужасается Христофер, отправляясь варить ристретто и будто бы ворча, но хитро улыбаясь.

И вот Ишим, первая леди Ада, сидит, мечтательно поглядывая в окно; строит умильную рожицу идущей там демонице с маленьким демоненком, у которого едва прорезались крохотные рожки, взмахивает кому-то – будто бы знакомому. Иногда кажется, куда она не пойдет, везде у Ишим найдется друг.

Она пьет чай маленькими глоточками, постепенно разбирая вкус. Мальчишка, удивительно похожий чертами на Христофера, только чернявый и длинноволосый, с льдистыми глазами, приносит ей печенья с мятой и лимоном.

– Сэм, ты прелесть! – восклицает она. – Давненько не бывал у нас в Аду, – вспоминает Ишим, чуточку хмурясь, заботливо придерживая его. – Только здесь и видимся, так жаль. В Столице недавно был чудный прием у леди Ориш, а ты не видел. Маги устроили такое представление с цветами…

– У Исы доработаю месяц, а потом он меня отпустит погулять, – рассказывает Сэм, пряча смущенную улыбку. – Они договорились.

– Самаэль, заказ! – звучно окликает его Христофер, изящным жестом указывая на вошедшую парочку, притирающуюся плечами и мило воркующую. Расторопно кидаясь к ним, Сэм кивает на прощание.

Откидываясь на спинку стула, Ишим наблюдает, как Сэм носится, готовит латте для девушки под чутким надзором строгого наставника; как Христофер поглаживает идеальную бородку и смотрит за ним – глаза кофейные, теплые. Интереснее всего – следить за тем, как искорки света от ажурный лампы рассыпаются по углам и лицам.

Наклоняя чашечку, Ишим всматривается, во что сложились чаинки. Ей нравится у Христофера, нравится, как здесь пахнет сладко, по-домашнему, но и как в церкви, как тут много света; нравится, что Христофер часто ставит музыку Чайковского, благосклонно кивает взвизгиваниям скрипок и вдохновенно рисует на пенке что-нибудь – художника в нем сразу видно, даже если не приглядываться к красноватому масляному пятну на запястье. Довершая работу Сэма, он изображает летящую птичку – Ишим видит это, потому что счастливая парочка сидит справа от нее. Девушка ахает и приятно смеется.

Если Ишим хочется увидеть немножечко счастья, она непременно отправляется к Христоферу.

Собираясь, она надевает тяжелую кожаную куртку, пахнущую порохом и кровью. Улыбается, приглаживая отворот, потом касается подвески с амулетом связи и шепчет пару слов. Подходя к Христоферу, возящемуся с заказом, Ишим достает горстку адского серебра, глядит на него, потом – на доску, расписанную цветными мелками. Серебро ссыпает в карман украдкой, протягивает золотой.

– Не мог бы ты еще сделать кофе на вынос? И нарисовать на пене отпечатки кошачьих лапок? – спрашивает она. – Мне для друга.

И Христофер, конечно, изображает самые настоящие лапки, прибавляя капельку магии, и Ишим хлопает в ладоши. В кофейне становится еще немножечко светлее.

========== 28. Туманное утро ==========

Первое, что Влад чувствует, просыпаясь: кто-то осторожно и мокро обкусывает ему пальцы, – чтобы без клыков, не поранить.

– Бля, Джек, отъебись, ща встану, – сонно ругается Влад, закапываясь носом в подушку, пытаясь накрыться второй.

Грызться начинают ощутимее. Вдалеке знакомо поскуливает Джек, чем-то обеспокоенный, виноватый. Странное урчание-клекот вырывает Влада из сладкой дремы, он настороженно косит влево. Думает, что еще не проснулся. На краю дивана сидит небольшой черный дракон – с кошку размером. Щурит глазищи, дергает хвостом и острой мордочкой тычется в руку, обдает теплом.

Взвыв, Влад вскакивает, ошалело глядит. Драконы – отжившие сказки, это все знает. Последнюю полумертвую злобную тварь, вытащенную вражескими магами из Тартара, разделали на его глазах, вскрыли острым клинком. Старый страх просыпается, тот же самый, что приковал Влада к месту тогда. Этот же – самый настоящий, живой такой дракон. Под подушкой Влад нашаривает короткий нож, стискивает рукоять.

Дракон, что-то оживленно гудит, мурлыкает, носом подталкивая к Владу вчетверо сложенный лист, немного пожеванный. Аккуратно он вытягивает записку из-под когтистой лапы мифической ящерицы, оглядывается. В углу сидит Джек, и морда у него такая же охреневшая и даже сердитая. В записке остро начертаны буквы торопливой инквизиторской рукой: видно, Ян писал на ходу, пока сбегал на работу.

– Корак? – полувопросительно уточняет Влад, смеривая взглядом зверюгу. – Ну ты даешь, брат.

Если бы драконы могли распушиться от гордости, он бы точно это сделал; выпячивает чешуйчатую грудку, поднимает голову и улыбается пастью, вывалив раздвоенный красный язык. Вздохнув, Влад перечитывает письмецо, чешет затылок, постоянно оглядываясь на Корака. Рак – гость из другого мира, Кареона, и там у них, наверное, драконы встречаются куда чаще, чем на Земле, ведь и эльфы остроухие водятся, и темные, и светлые, и магия не по-людски колдуется, и еще черт знает, что можно найти, если покопаться. В последние годы Корак больше по чужим мирам шатается, и у Влада скрипит на сердце тревожно: случилось что-то со стариной Кареоном, а спросить неловко.

Недавно Корак явился, перепугал половину Петербурга светопреставлением с затмениями, и телефон Инквизиции надрывался еще полдня, пока Влад не предложил перерубить кабель. Спать Корак лег на кухне, на раскладушке, а проснулся…

– И что мне с тобой делать? – спрашивает Влад.

В драконьем виде Корак не говорит по-человечьи, хотя должен, кажется: верещит он очень много, болтает вовсю, лапами и крыльями машет, а Влад, правда, не понимает ни бельмеса, зато наблюдать очень забавно. Потихоньку подбирается Джек, ложится возле кровати, смотрит опасливо на дракончика. Охраняет.

Глядя на будильник, Влад выдергивает, выторговывает себе еще полчасика сна. Бурча, Корак соглашается.

Дракончик деловито взбирается на спинку дивана, оттуда хищно напрыгивает на Влада, возится и топчется на груди, чуть покалывая когтями сквозь тонкую ткань футболки, сворачивается колюче – мурчит и клубочится. Спихнуть его никак не получается.

– Худей, скотина, – бормочет Влад.

Приоткрыв один глаз, дракончик презрительно чихает, выплевывает пару колких искорок и едва не подпаляет Владу брови. И мирно рокочет, не то как кот, не то как маленький трактор – по ощущениям больше похоже на второе. Лениво подняв руку, Влад почесывает его за чешуйчатым ухом, треплет по гребенчатой холке. Дракон небольно цапает его за палец.

За окном колышется туманное серое утро, и совсем не хочется вставать и куда-то идти, выгуливать пса. Хочется зарыться под одеяло и не двигаться больше, застыть. Что-то неладное творится.

Через положенных полчаса Корак поднимает его грозным рычанием, снова покушается на руку, а после, измученный уже недогадливостью, взгрызается в подушку и треплет ее, как маленький, но очень сердитый пес. Оглядываясь на Джека, Влад с радостью замечает, что тот в культурном шоке вертится на лежанке.

– Зараза, не порть имущество, – возмущается Влад. – Это ты пока маленький, не получил, а как перекинешься, я тебе в ухо дам, понял? Есть, что ли, хочешь? Так бы и сказал сразу.

Радостный донельзя дракончик что-то тявкает и падает на спину. Лежит там, пока Влад возится, пытаясь утопиться в душе, а на кухню уже залетает на маленьких, но крепко держащих его крыльях. Делает почетный круг у Влада над головой, чуть не задевает люстру, а колбасу с тарелки подхватывает прямо на лету, издавая душераздирающий победный крик, и отправляется доедать кусок на холодильник.

– Джек, Корак, гулять! – воодушевленно орет окончательно проснувшийся Влад. Рак ворчит, но отловить его не так-то трудно, а пыхать огнем он пока не собирается.

Дракончик возится под курткой, трепыхается, хозяйничает вовсю. По Владу будто обезумевшая белка скачет. Корак лезет под футболку, цапает коготками, а потом высовывает довольную узкую мордаху в вырез, крепко цепляется за край. Поддергивая молнию кожанки, Влад внимательно следит, как бы его не прищемить.

– А что это у вас, второй песик? – умиляется соседка, выглянувшая за хлебом и столкнувшаяся с ним в парадной. – Или кота завели?

– Брат мой, троглодит, заберите в хорошие руки, никаких сил уже нет, – картинно, заунывно заводит Влад. Подаваясь вперед, Корак радостно скалится на испуганную женщину.

На улице промозгло, сыро, пахнет болотом. Туман стирает все, что дальше пары метров, окутывает, мерно кочует. Джек клацает зубами. Они идут дальше от дома, на небольшой пустырь, где когда-то хотели строить, но с тех пор там все буйно поросло кустами. Туман молчит, смотрит. Нехорошо ждет.

На прогулке Влад просто носится за жизнерадостным Джеком по пустырю, прицепленный поводком, потому что пес умный, он один бегать не хочет – куда интереснее волочь за собой матерящегося человека по всем колючим кустам. Рак вылезает на плечи и гордо гарцует на нем. Хохочет, радуется. Джек носится за палкой, счастливый, как щенок.

Взмокший уставший Влад падает на скамейку у закрытого ларька, протягивает ноги. Рак бесится у него на шее. Они оба рассматривают пустырь, улавливают пляшущие в тумане тени.

– Покоцаешь куртку – я из тебя новую сошью. Аллигатор.

Дракончик тарахтит что-то вроде: «Вр-вр!» и усердно грызет ему ухо. Влад отпихивает его рукой, и Корак спускается на колени, глядит умными глазами, сильно похожими на его настоящие, человеческие: топкие, темные. Шаря по карманам, Влад не находит сигарет и откидывается на скамейку.

– Жаль. Всегда мечтал прикурить от драконьего пламени.

В тумане что-то шевелится. Вздыбливается, ходит, шуршит. Крадется ближе. Солнца за ним не видно, и Влад, глядя наверх, подслеповато щурится, неуютно поводит плечами: ему вдруг кажется, что его нашли чьи-то злые, голодные глаза. Подбирается, раскатисто рыча, Джек и глядит перед собой, принюхивается, припадает к земле. Стараясь не шуметь, Влад встает, привычно ищет табельное, но кобуры нет; есть небольшой выкидной ножичек, и от беспомощности становится как-то нехорошо.

Срываясь с его плеча, Корак летит в неизвестность, издавая громкий, боевой клич; от его вопля звенит в ушах. Что-то визжит дребезжаще, потом орет испуганно, и в тумане янтарно разгорается драконье пламя.

– Рак! – хрипло гаркает Влад, кидаясь вперед, испуганно ища его в молочной зыби. – Куда тебя…

До него сразу доходит, что дракончик-то мелкий, на один укус хватит какой-нибудь крупной твари, и от испуга Влад едва не спотыкается обо что-то, чего не видит. В тумане он теряется. Ведет его Джек, мощными длинными прыжками стелющийся рядом.

Неожиданно рассеивается, и они вылетают к примятым кустам. Корак в человечьем облике, обычный, только немного лохматый, хищный, давит к земле какую-то мелкую извивающуюся тварь, отвратительно скрипящую и размахивающую когтистыми лапищами. Подскакивая ближе, Влад нашаривает рядом обкусанную Джеком палку и от души вламывает по безволосому черепу пару раз. Вместо крови сочится густой осенний туман. Джек пляшет рядом, расстроенный, что ему ничего не досталось.