Текст книги "Arca, in quam...(СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Если посмотреть на Яна, держащего стаканчик кофе из «Старбакса», и на паренька, закованного в магические наручники с рунными засечками, можно случайно заподозрить инквизитора в родстве с остроухими: он тоже тонкокостен, жилист, с рассыпавшимися отросшими волосами чуть ниже плеч – правда, у него они людские, льняные… Мысль забавная – Влад хмыкает.

– Ну что, господин эльф, будете сознаваться, зачем деньги выигрывали? – начинает Влад, хищно подаваясь вперед, скаля зубы.

– Я не эльф. Дети Туата Де Дананн…

– Да похую мне, что ты там за хохлик! – обрывает Влад. – Ты не знаешь, кому дорогу перешел, с кем играл – верно? Думаешь, мы тебя заточили, но на деле спасли от расплаты!

Врет, конечно: Владу интересно рассматривать настоящего фейри, незнакомого, опасного. Говорит он с едва заметным акцентом – должно быть, ирландским. Немного певучим, растягивающим слова. Фиолетовые глаза сияют в темноте каменьями.

Может, он и не эльф, но если нарядить его в зеленое, а не в обычные повседневные тряпки, дать лук и отправить в лес, все толкинисты бы от зависти удавились: правдоподобнее изобразить дивное чудо из Средиземья уже ни у кого не выйдет.

– Расскажи, для чего деньги и как прошел их защиту, – просит Ян подчеркнуто вежливо, мягко.

Они не играют в плохого и хорошего инквизиторов, у них обоих черти в глазах. Эльф жмет уши к голове, щерится в ответ, а глазами загнанно зыркает. Похожий на Яна, он его не недооценивает, чует в молчаливой фигуре в углу силу еще большую, чем наглость Влада, разбивающего тишину заполошными воплями. Сильнее всего он шугается расслабленного Джека, лениво помахивающего хвостом.

– Их защита – от обычного шулерства, мой же дар врожденный, – цедит сквозь острые зубы эльф.

– И много ты выиграл в картишки, самородок? – живо переспрашивает Влад.

Знает, что много. И эльф, неожиданно сдавшись, махнув рукой (фигурально, конечно: он ведь накрепко прикован к исчерченному царапинами столу), рассказывает, угрюмо глядя на Влада, что хочет вернуться к семье домой, в родную Ирландию. Не ту, что на острове, а ту, что на другой стороне изнанки. Ту, где счастливо живут дети богини Дану.

– Меня заманили сюда, привезли как товар, как диковинку, но я сумел выбраться, – признается эльф, прядая ушами. – Искал способы. В карты я выиграл много денег, хватило бы на билет обратно. Не повезло.

Оторванный от дома фейри внушает Владу странное щемящее чувство, от которого он не может отделаться, когда выходит, когда они возвращаются в кабинет и Ян торопливо настукивает отчет.

– Они торгуют у нас и артефактами, и живыми людьми, – клокочет от злости Влад, меряя шагами метры от стены до стены. – Я понимаю его, но я сам бы не играл на деньги, а мстил, вырезал бы их всех…

– Какое счастье, что он благоразумнее, – тихо отвечает Ян.

– Куда приятнее было бы это дело, если б хитрый эльф хотел просто разбогатеть, согласись.

Ян все-таки закуривает, нервно выдергивая сигарету из пачки.

========== 16. Блуждающий огонек ==========

Когда Рома выходит из парадной, его сразу пробирает утренний морозец. Еще далеко до зимы, но она постепенно приближается, подкрадывается, уже маячит снежными шапками вдалеке – пока только призрачный иней серебрит траву. Ежась, Рома с тоской вспоминает, что и лета-то толком не было, все мокро было, слякотно и слишком серо, что на улицу не хотелось выбираться.

Лета не было, потому что дед, упрямо бодрившийся, слег окончательно, да так и не поднялся. Терять близких сложно, хотя Рома понимает, что где-то есть Ад, другой мир, куда отправляются духи, но представить это слишком сложно. Люди до сих пор скорбят по умершим, их не переучить.

Помявшись у дверей, он вытаскивает из кармана мятую пачку с красноречивой картинкой и крупной такой надписью: «Рак легких». Хмыкает, царапает уголок, а потом прикуривает и долго смотрит в заложенное тучами небо. Дверь несколько раз хлопает, кто-то торопливо проносится мимо. Школьница с полурасстегнутым рюкзаком. Бабка, чапающая к магазину. Полина, тоненькая вампирша с верхнего этажа – Рома провожает ее взглядом.

– Ром, ты чего стоишь, ждешь кого? – окликивает она, взмахивая рукой. Бледность ей к лицу – залюбоваться; заиндевелая нелюдская красота завораживает так же, как осколки льдинок на примятой траве.

– Не знаю.

Она хохочет и бежит прочь, к остановке, отстукивая тонкими шпильками. В другой раз Рома бы кинулся следом, проводил, пошутил бы что-нибудь, наслаждаясь ее переливчатым смехом. Полина, в отличие от многих иных вампиров, не стесняется показывать опасные клычки и улыбается ярко, остро, с вызовом.

А Рома сам не понимает, что заставляет его стоять на месте и крутить в руках несчастную сигарету. Курить не хочется, он сосредоточенно давит ее, размазывает кроссовкой по темному асфальту. Кружится голова. Предвестие чего-то выдирает из него душу, тянет…

Когда перед Ромой вспыхивает огонек, он столбенеет. Сгусток света застывает ненадолго напротив его лица, переливается, вспыхивает то голубым, то кипенно белым, бьется на ветру, как будто костерок. Что-то удерживает Рому от желания протянуть руку и коснуться его. Теплом ударяя в лицо, огонек проскальзывает мимо, прячется в пожухлом кусте жасмина, а потом скачет вокруг, перемигивается, что Рома застывает с разинутым ртом. Будь у него сигарета – уронил бы.

Громкий топот оглушает. На него кто-то кричит. Яркой полосой огонек юркает куда-то за спину, потом справа, слева мельтешит. И вдруг прыгает на Рому, испуганно попятившегося, немо уставившегося перед собой, и вонзается прямо в грудь. Сердце опаляет, что-то вспыхивает. Когда он открывает глаза снова, напротив стоит какая-то лохматая девчонка в сбитой набекрень красной кепке и заламывает руки.

– Елена Юрьевна меня прибьет! – разоряется она. – Я всю ночь за ней бегала!

– Что… что это такое? – испуганно цедит Рома, касаясь груди. Толстовка отдает теплом.

– Упавшая звезда, – бурчит девочка. Ведьма – глаза поблескивают нечеловечески, она принюхивается, приглядывается к Роме. – Иногда они находят себе новых хозяев, но не бойся, она выбрала тебя на удачу. Мне тут ловить нечего, видать.

– Ты за ними охотишься? – переспрашивает Ромка. – За звездами?

– Из звездной пыли можно сделать лучшую магию. Я учусь, – смущенно добавляет девчонка. – Люди приходят и делятся воспоминаниями, их записывают… как на фотопленку. Пыль потом заворачивают в банки. Ты как себя чувствуешь?

Рома пожимает плечами. Двор не кажется ему таким уж смурным, погода неплоха, дышится свежо, студеный воздух приводит в себя, вытряхивает из головы сон. Неожиданно для себя Рома чувствует, что мог бы пробежать марафон.

– Хорошо, – удивленно говорит он.

Впервые за несколько месяцев ему по-настоящему хорошо.

– Удачи, – тепло желает ведьмочка. – Пойду искать другой огонек.

– Звезды падают так часто?

– Падают, разбиваются на множество осколков, – серьезно соглашается она. – Не думай, что человеческая душа способна вместить звезду целиком, ты бы сгорел дотла. Некоторые огоньки годами блуждают, ищут своего человека. Они врачуют раны души – и это дар, за который не нужно платить. Таких в нашем мире мало.

Она засовывает руки в карманы, отходя. Плечи у девчонки поникшие, она все волнуется, предчувствует трепку от наставницы. Из наплечной сумки торчит детский сачок.

А Рома уже не провожает ее взглядом, а думает: если побежит, непременно успеет догнать Полину.

========== 17. Странные тени ==========

Осень собирает желтые листья с деревьев и широко раскидывает по дворам. Ласково проглядывает последнее солнце. Нагибаясь, Влад подбирает один рыжий кленовый листок с красными прожилками и вертит в руках, с тоской вспоминая, как в детстве сушил такие в больших толстых словарях. Поводок рвет Джек, устремленный вперед, ненасытный – чтобы выгуливать адского пса, нужны стальные нервы и хорошая дыхалка. Вздыхая, Ян объявляет перекур и падает на скамейку, протягивает ноги…. Шнурки на берцах развязались, но Влад почему-то ничего не говорит, ехидно наблюдая болтающиеся завязки – как же так, у товарища капитана что-то не идеально! Эта мелкая деталь его несказанно веселит, Влад посвистывает Джеку, садится рядом, тепло приваливается плечом к плечу Яна. Кожа скрипит о кожу – у Влада куртка постарее, покоцанная, и рядом это особо заметно.

Двор незнакомый. Сюда их завел Джек, погнавшийся за призраком чего-то, увлеченный, даже не гремевший лаем, а резво бежавший за чем-то неведомым. Нечто на изнанке, должно быть, испуганно смылось, увидев воодушевленного адского пса. А они решают остаться: с их-то работой учишься ценить такие мирные островки.

Протягивая руку с зажигалкой, Влад помогает Яну прикурить, а сам шарит глазами по приземистому дому напротив. На детской площадке напротив пусто, легкий ветер гуляет. Мимо проходит деловая тетка с пакетами из «Пятерочки» и недовольно цыкает на Яна – тот виновато стряхивает пепел. Влад лениво складывает простенький жест от сглаза, и тетку простреливает боль в колене – она хромает до дома, клокоча ругательствами.

– Да ладно тебе, у меня же защита инквизиторская, не липнет, – миролюбиво ворчит Ян, тыча Владу под нос кожаный плетеный браслет с бусинкой амулета.

– Ща я еще Джека следом пущу, у нее там наверняка колбаса в пакетах, а то совсем охуели… – зловеще протягивает Влад, а потом они оба смеются.

Дом – как будто нарисованный. Только краска облупилась со временем, видно, как облезает: и со стен, обнажая стыки бетонных блоков, и с балкончиков… Дверь в парадную не закрывается, приударяется, но снова со скрипом оттягивается. Весь дом давно требует ремонта.

– Тебе никогда не хотелось заглядывать людям в окна? – вдруг спрашивает Влад. – Каждый раз, когда я иду мимо таких коробочек, пережитков Совка, я всматриваюсь и пытаюсь понять, что там таится за одинаково прорубленными окошками…

– Звучит не слишком законно, – удивляется Ян, хмурится. Он оглядывается, правда старается понять, и Влад ему за это страшно благодарен: Ян присматривается к дому так и эдак. На втором из пяти этажей возле бледной занавески мелькает чье-то лицо. – Твое любопытство куда нас только не заводило, но зачем тебе чужие дома? – сдается Ян.

– Не знаю… С виду они все одинаковые, но я-то знаю, что каждый себе квартиру обустроит так, как хочется. Как ему ближе. И в этом человек будет настоящим – что может быть роднее своей норы? Вон, гляди, у кого-то висит… – Влад запинается. – Это… ведро с крюком, блядь…

– Кашпо, – вежливо вставляет Ян.

– Точно, пасиба. Забыл название. Ты бы такое повесил?

– Дома из цветов только кактусы. Ты представляешь себе кактус в кашпо?

– Почему бы и нет. А оно у них – гляди – пустое висит! – присматриваясь, выпаливает Влад. – Видишь, не всем же быть такими логичными! И это мы только кусочек рассмотрели, крохотную деталь. А сколько узнали бы, если б смогли и правда заглянуть? А сколько всего здесь квартир? Непохожих, даже если планировка у них одна, метры квадратные?

Вопрос риторический, но Ян ответственно считает, прикидывает, загибая пальцы свободной руки – в другой он держит тлеющую сигарету. Говорит:

– Ну около восьмидесяти должно быть.

Они сидят в тишине. Ян постукивает ладонью по железному скамеечному подлокотнику – серебряное кольцо у него на руке, ударяясь, звенит, отмеряет такт. Джек, нагулявшийся по кустам, подбегает, лезет Яну на колени грязными лапищами и повизгивает, а инквизитор, несчастно хмурясь, осторожно пытается отпихнуть эту любящую машину убийства, но в конце сдается и нежно почесывает за ухом разомлевшего пса.

– Мне говорили, если хочешь посмотреть на настоящего человека, нужно глядеть на его тень, – вспоминает Влад нечто зыбкое, далекое. – Возможно, это куда проще, чем лезть в окно.

– Проще посмотреть ауру, – напоминает правильный Ян.

– Смотреть на чужую ауру – моветон.

– Влада Войцека вдруг стали волновать приличия! – хохочет Ян, подмигивает Джеку. – Слышал? Не иначе как близится новый Апокалипсис.

– Не накаркай, инквизиторство.

Пес распахивает пасть, вываливает тряпочку языка – улыбается.

Силясь вспомнить, как выглядела тень той скандальной бабы, сыплющей проклятиями, Влад нашаривает видение чего-то широкого, плотного, крепкого, как вековой дуб. Когда мимо проходит сухонький старичок, они с Яном жадно следят за его тенью, по-прежнему подвижной, тоненькой, пляшущей на россыпи разноцветных листков. Мать с ребенком – у мелкого тень обычная, а у его матери похожа на какого-то гибкого зверька, кошку, не иначе…

Взглянув себе под ноги, Влад ничего не видит, там растянулся Джек, и их тени перемешиваются, сливаются, лишь бесовские рога торчат, кажутся слишком большими. Но сгонять пса не хочется – он устал, набегался.

– Идем, мы хотели к Тине за экспертизой по пистолету зайти… И ауру места преступления она обещала нарисовать, – напоминает Ян, осторожно подталкивая его плечом. – Что нам до других людей и нелюдей? Позволь им хранить секреты.

– Как же, господин инквизитор, а если еретики повсюду прячутся? – шутовски уточняет Влад. – А если сжигать их всех нужно?

– Следовало бы начать с нас. Слава Деннице, мы давно никого не сжигаем.

Потягиваясь, Ян поднимается, скидывает сигарету в урну. Улыбается, подхватывает поводок Джека, небрежно переброшенный через скамейку, крепко сжимает. Помимо воли Влад смотрит на его тень. А она обычная, человеческая, ничем не примечательная; ровная такая, спокойная тень, мирно ложится под ноги – под берцы с развязанным шнурком.

И эта тень, пожалуй, страннее всего.

========== 18. Тихий шорох ==========

На дачу выезжать в октябре уже поздновато, но распогодилось, потеплело. Владимировы наезжают всей семьей, напоследок желая навестить мирный маленький домик, оставшийся им от дальних родственников. Пахнет осенью, бьет холодом по утра и ночью. Не сходить на речку, не устроить шашлыки, позвав соседей – их дом, что напротив, стоит темноокий и пустой, скучный.

Дети – брат и сестра – бурчат, переругиваются, а по ночам лежат бок о бок в большой кровати в своей комнате и слушают ночь. Свет в родительской комнате давно погас, перестал ложиться под дверь мягкой солнечной полосой, а у них сна ни в одном глазу. Оживленно тыкаясь локтями в бока, они будят, стоит кому-то задремать.

Наконец они слышат то же, что и прошлой ночью: шорох, шебуршание, тихий топот. Ночь на даче – последняя, больше не будет, и загадка не дает им спать, мучает, вытаскивает из постели. Одеяло мягким облаком сползает на пол; пол холодит босые ступни. Крадутся – слушая шорох, приникая в стенам, тоже словно бы дышащим, думающим, молчаливо следящим за их побегом.

На ступеньках охватывает морозец. Мальчик дышит на сжатые кулаки, сестра хмурится. Маячит за его спиной, скрестив руки на груди – так ей кажется, что она выглядит взрослее. Они напряженно всматриваются в мелкие кустики, колыхающиеся, в которых что-то возится, пыхтит. Пятясь, мальчишка оглядывается на прикрытую дверь, но сестра крепко хватает его за руку, стискивает, шипит…

Переваливаясь, шурша травой, на них выходит ежик. Небольшой, колючий. Если приглядеться, можно ненароком уловить, что его короткие лапки двигаются над землей. Еж глядит умными глазенками, останавливается на детях, прижавшихся, обнявшихся, чтобы не чуять холода.

На картинках в книжках на колючках – листочки и грибы. У этого ежа на них запутались огоньки лунного света, живые, перемигивающиеся. Пофыркивая, странный еж разворачивается и проскальзывает мимо них – удивительно быстро для неторопливого широкого зверька. Что-то хихикает вдали, ухает.

– Родители не поверят, – шепчет сестра. – Домовой! Я читала!

Они возвращаются. Бредут, чуть не держась за руки, боясь потеряться. В углах подпрыгивают тени и разлетаются, стоит подойти ближе.

Шорох гуляет по дому.

========== 19. Нестандартное лечение ==========

Осенью на Петербург нападает не только тусклая тягучая хандра, когда хочется завернуться в мягкий клетчатый плед по самые уши и включить на повтор лучшие альбомы «Сплина», но и самая банальная простуда. Не обходит она стороной и инквизиторский офис, поскольку инквизиторы, вопреки расхожему мнению, тоже люди (или нелюди). Работу это сбивает, замедляет – потому кардинал бушует, срывается, и по коридорам разносится не только глухой затяжной кашель, но и громоподобный рык.

– Она никогда не болеет, мать ее, – хрипит Влад, тяжело приваливаясь к стене в кабинете. Ногой он придерживает дверь, закрывает точным пинком. Вдалеке гремит начальство. – Я думаю, Ирма питается нашей энергией, а ее хватит надолго…

Отрываясь от отчета криминалистов на планшете, Анна невразумительно мычит. Болезнь подобна пожару: в начале недели скромно чихала пара дежурных, месивших грязь по ночам, а к выходным сваливается половина, другая – шатко стоит на ногах. Прилипчивая болезнь минует немногих, и вампирша Анна в их числе. Редко когда она радуется своей не-мертвости, но сегодня – как раз один из таких дней, долгий, нудный, но все-таки счастливый, потому что она не истекает соплями, как все, кто ее окружает.

Вечером они вынуждены разбираться с отчетами, однако на Влада Анне жалко смотреть: он и по клавишам едва попадает, поминутно потирая покрасневшие больные глаза, и давится чиханием, вздрагивает. С тихим стоном проводит рукой по лицу.

– От тебя стойко пахнет болезнью, – без обиняков заявляет Анна, гибко склоняясь к Владу, чутко принюхиваясь. Она чувствует, что еще немного – и Войцек закипит, вспыхнет живым факелом. Пить кровь больных – последнее дело, мысль тошнотворна, но Анна старается не показывать презрения, касается его лба под рожками, мерно поглаживает, как домашнего зверя. – Лучше бы тебе полечиться, взять выходной…

– На выходных отлежусь – хорошо, что последний день, – жмурясь, шепчет Влад. – Инквизиторство оставил меня в офисе, а не потащил на улицу. Он это… опрашивает свидетелей… Пса увел, зараза.

– Там дождь, – произносит Анна, косясь на окно и легонько поправляя сбившиеся жалюзи. Шуршит серенький петербургский дождь – не настоящий ливень, обрушивающий на их головы ледяной океан, а противная морось. – Подожди меня здесь, ладно?..

– Ты не вылечишь меня за час. Ян обещал скоро вернуться.

– Я могу облегчить твои страдания, – патетично спорит Анна.

– Давай, стреляй! – радуется Влад и театрально откидывается на спинку скрипучего офисного кресла. – Прямо в сердце!

Не слушая его матерное бормотание, Анна широкими летящими шагами выходит из кабинета. Ее не мучает врожденная услужливость, ей приятно помочь больному товарищу, и Анна спускается вниз, в компьютерный отдел, к ведьмочкам. Считается, здесь, как и в Афинах, есть все, и ни разу Анне не приходилось в этом разувериться, так что она спокойно и вежливо просит молоко и мед.

Вернувшись в кабинет с горячим стаканом, Анна находит Влада за столом – правда, он за ним спит, неудобно согнувшись, уперевшись лбом в локоть и наверняка врезаясь рожками в собственную руку. Слабо рыча во сне, Влад медленно сползает к краю; если бы Анна замешкалась, нашла бы его спящим на полу. Осторожно касаясь плеча, Анна встряхивает Влада. Ставит перед ним запотевший стакан.

– Не могу поверить, что Ян тебя не лечит, – цокает она. – Он же такой ответственный.

– Ну почему не лечит… – бурчит Влад, осторожно прихлебывая, чтобы не обжечь губы, медленно цедя. – Очень даже. Он мой напарник, в его интересах не дать мне упасть и размазаться по земле…

Его голос напоминает скрип ржавой пилы. Анна морщится и касается уха, устало вздыхает. Она глядит на Влада, стоя рядом, и с удовольствием отмечает, что у него на компьютере открыт полудобитый отчет, с которым Влад тщетно сражался. Вордовский лист краснеет от опечаток.

– И как он тебя лечит? – спрашивает Анна со сдержанным интересом.

– Очень нестандартно, знаешь… Пошел в аптеку, на зарплату накупил таблеток каких-то, странный, честное слово: я ему говорил, лучше заварить травы, пару обрядов провести; помню, соседи чем-то квартиры окуривали, – частит Влад, надрывая горло, но Анна никак не может попросить его помолчать: каждый, кто говорит с Владом Войцеком, рано или поздно сдается, прервать его трескотню невозможно. – А этот вернулся с мешком коробочек, составил список на два листа с расписанием… Извращенец.

– И правда – очень нестандартно, – тактично соглашается Анна, ласково улыбаясь. – Побереги горло, пей.

Она когда-то работала медсестрой – во время Первой мировой. Для Анны воспоминания давно побледнели, ей они нисколько не ценны, она бы сама хотела стереть. Нажать кнопку и избавиться от грязи и крови. Память вампира цепка, сама вяжет узелочки. Она помнит не только страшные ранения после сражений, что надо было определять, выживет солдат или он уже мясо. Они валились и с обычной лихорадкой, скованные холодом.

Анна помнит таких же отчаянных солдат, готовых идти в бой, стиснуть винтовку, прижать к груди и брести, – пришпоренных долгом. Кто бы незнакомый подумал, что таков ее взбалмошный коллега, этот ершистый бес с кривоватой наглой улыбкой? Но Анна знает, что во Владе благородного упрямства через край.

– Спасибо, милая Аннушка, – сонно скалится Влад, но ухмылка его непривычно мягка, сглажена слабостью. – Ты всегда так о нас заботишься.

– Скажи лучше, куда спрятал таблетки, которые купил Ян.

========== 20. Дурной глаз ==========

Про Инквизицию всегда ходит много слухов: мало кто еще может похвастаться такой кровавой и дикой историей, охотой на ведьм, обернувшейся массовым сожжением сотен безвинных. Иные отважно вступают в споры, напоминая, что теперь Инквизиция защищает нечисть, разделяет два мира, полностью слившихся, перемоловших друг друга и переродившихся в нечто новое, неизведанное. Но слухов это, конечно, не умаляет нисколько, молва народная бежит – неостановима.

Шепчутся, еще недавно, до Исхода, когда и нечисть, и Инквизиция жила в подполье, таилась в темной ночи, их учили пытать – вести допрос так, чтобы никто не смог солгать. Теперь уж, конечно, эту науку задвинули подальше, а учебники, написанные средневековыми мясниками, сожгли. Но – так или иначе…

Стажеру Саше Ивлину достается особо. «Дурной глаз», – слышит он в спину и устало поводит плечами, хмурится. Дурной – значит, слепой, мертвый, с побледневшей, молочно затянутой радужкой. Слева его всегда поджидает тьма. А суеверны и люди, и нечисть, ведьмы – особенно.

Когда он смотрит, некоторым кажется, что Саша способен вытаскивать истину просто так, без всяких пыток, лишь единожды взглянув и проникнув в душу человеческую. Из-за белесого глаза они не понимают, куда именно Саша смотрит, а он старается никак не показывать, что с одной стороны все темнеет – там чудовищнее всего.

Он может взглянуть их глазами, думать, как они. Увидеть мальчишку опрятно, приятного даже – пока не начать присматриваться, не приметить на руках черные разводы защитных татуировок, опутывающих ладони. Пока не взглянут в глаза и не увидят бельмо. Тогда улыбки их застывают и начинают сползать, кривиться, а взгляды – заискивающе бегать.

Но Саша не знает, что у них на душе, не ведает, что их ждет. Может быть, среди них – вор, которого он ищет, но он не успел нащупать к нему ниточки. Он был рожден оракулом, тем, кто прозревает судьбы, сам ослепнув, отрешившись от мира и погрузившись в откровения изнанки. Но человечность ему куда дороже всеведения.

Поджидая вечером на остановке, Саша вливает в себя стаканчик кофе, лениво поглядывает в небо. Голова ломится, он не может оторваться от дела – это ждет любого инквизитора, вот и подобралось к нему, коварно напало. Теперь он перебирает лица, перелистывает заметки в телефоне.

Из подъехавшего автобуса огненноволосая Белка легонько выпрыгивает, звенит смехом и вертит хвостом. Хвост у нее красивый, гибкий, с рыженькой пушистой кисточкой – редко кто из демониц может таким похвастаться. Хвостом она обвивает протянутую руку, мягко мажет, а потом протягивает теплую ладонь. Целует в щеку со стороны слепого глаза, ласково гладит. Сама кутается в куцую кожаную куртку.

– Нужно было взять зонтик, будет дождь, – журит ее Саша, оглядывая крохотный клатч.

– Ты опять! – возмущается Белка, отпрыгивая. – Тебе ведь опасно пророчествовать, Саш, ты же говорил, что больше никогда не будешь!.. И так глаз…

– Прогноз погоды, – смущается он. Достает из кармана мобильник, разблокирует его легким касанием пальца и показывает Белке сияющий экран, на котором нарисованная тучка прорывается дождем. – Да и Петербург это, – добавляет Саша. – Тут всегда льет.

Оттаивая, она облегченно улыбается. Хмурится, рассматривая строчки, описывающие скорость и направления ветра, забавно помахивает хвостом. Для них, в Аду, это сродни самой сложной магии, на которую способны искуснейшие оракулы, и Саше отчасти нравится ее восхищать и открывать человеческий мир, о котором в Преисподней тоже ходят легенды.

Гуляют они по набережной, ни капли не отличаясь от десятков других беззаботных парочек, и Белка держит его под локоть, доверчиво жмется, и Саша забывает про все, и про слепой глаз тоже, и ему кажется, что это и есть счастье. Солнце заходит, мерно течет время – и поток людей.

– Как работа? – щебечет она. – Что-нибудь интересное?

– Ерунда, со свидетелями говорил. Представляешь, ограбили одного парня, фамильяра украли…

Саше неловко говорить про свои повседневные дела: ведь нечего ему рассказать, похвастаться, впечатлить. Кто позволит стажеру расследовать что-то важное и опасное? Однако в глубине души он и не желает иного, ему нравится так тихо бродить по Петербургу и распутывать клубки его загадок.

– Кто-то же должен помогать незадачливым магам, для этого и нужна Инквизиция, – сияя, улыбается Белка. – Не всем спасать мир. Но ты бы спас, – тут же добавляет она. – Я ведь в тебя верю.

– Спасибо, солнышко.

Где-то рядом шумно толкутся люди: разводят мосты. На них не смотрят.

========== 21. В тихом омуте ==========

Последний раз, когда Васька озорничал, дед возьми, да и рявкни что-то про чертей, которые бы Ваську забрали, увезли да отходили нагайкою. Его самого, деда, это в детстве успокаивало и заставляло тихой мышью замереть на лавке и оторопело поглядывать в углы и закоулки: а ну как черт там сидит, уже зубы точит. Дед рассчитывал мальца припугнуть, а самому заняться новой газетой, вытащенной из скрипучего почтового ящика, лениво поглядывая в потолок в попытках вспомнить слово особо заковыристое, попыхивая сигаретой.

Только вот дети теперь пошли – совсем не то. У Васьки в классе нечисти столько же, сколько и людей, потому он ни волков-оборотней не боится (придет ночью да бока пообкусывает!), ни демонов не шугается, а ведьм не проклинает, а просит домашку списать. Он с ними всеми в футбол гоняет после уроков.

– Деда, дед! – вопит Васька, вешаясь на спинку кресла – перевернет когда-нибудь. – А где черти водятся? Ну где?! Ни разу не видел!

– В тихом омуте, – бубнит дед, покусывая кончик сигареты.

С кухни доносится уютный грохот и скрежет. Пахнет кофе и газетой. Солнце мягко скользит по старым выцветшим обоям в цветочек, и деду хочется спать, глаза слипаются. Он поглаживает птичью голову трости, когда-то вырезанной для него одним рукастым ведьмаком.

Васька задумчиво молчит. Он-то, сорванец, знает, что дед таит в неслабеющей памяти много всего о городе, может, проходя по улице, и со старыми как мир горгульями его познакомить, и троллю, что в Лебяжьей канавке под мостом сидит, кивнуть. Дед один из чтецов, каких в торопливом городе почти не осталось, старой закалки, умеющий видеть изнанку чуть косящим глазом…

Любое его слово Васька принимает всерьез, потому что знает: дед делится сказками редко, но его тоже, как и город, надо уметь слушать. А как бы мальчишке самому понять тонкость, кружевную прелесть изнанки?.. Нет, пока что не шагнет без проводника.

На следующий день Васька возвращается домой мокрым, без шапки; куртку держит в руках, в кроссовках противно чвякает. Благо, в середине октября вдруг распогодилось – не заболеет воспалением, значит.

– Не нашел чертей-то? – спрашивает дед, подмигивая.

Васька уходит в ванную, сопя.

– Завтра найду.

========== 22. Когтистая лапа ==========

Первое, что Ян видит, появляясь дома, – это отчетливый отпечаток крупной когтистой лапы прямо на бежевом коврике у входной двери. Присматриваясь, чутко склоняясь, Ян на глаз прикидывает, что это мокрая грязь, а не липкая кровь, и расслабляется. Он оставляет ключи в замке, неслышно выхватывает табельное, крутится на месте, выцеливая полутемный коридор, в конце которого разливается приглушенный свет. В гостиной возятся.

– Инквизиторство, спокойно, это мы! – орет веселый знакомый голос, и он, вздыхая, убирает пистолет, приглаживает кобуру, как любимого зверя, и, стягивая на ходу наплечную сумку, идет дальше.

– Как я вижу… – Ян выдерживает внушительную, почти зловещую паузу. – Вы поехали искать место, где Воронцов мог спрятать тело?

– Так точно, товарищ капитан! – кривляясь, скалится Влад и размахивает рукой у виска, будто пытается козырнуть, но никак не вспомнит, как именно это нужно делать. – Облазили весь лес, но как назло зарядил дождь… Грязища, сам понимаешь.

Сбросив с плеч кожанку, Ян небрежно закидывает на диван, а сам, засучив рукава рубахи, тянется к углу, где на лежанке сжимается их пес, жалобно поскуливая. Заметив его, Джек мелко постукивает хвостом, поднимает на него влажные вишневые глаза. Приветливо распахивает пасть, но не сбивает Яна с ног, как обычно.

– Я его помыл, высушил амулетом, хотя без жертв не обошлось…

Прохаживаясь по комнате, Влад торопливо протирает мокрые волосы полотенцем. Футболку он надел наизнанку, но Ян никак не может улучить момент и сказать ему об этом, так Влад деятельно носится, распихивая содержимое его сумки по столу: снова домой притащил работу, бумаги, отчеты, пару папок из архива.

– Соседи придут жаловаться на потоп? – улыбаясь, спрашивает Ян. – Снова подумают, что в квартире инквизитора кого-то пытали?

– Думаю, они привыкли, что адские псы не любят воду хуже кошек. Меня больше беспокоит его лапа. Джек залез на дерево… На поваленное, конечно! – убеждает Влад, отмахиваясь. – Немного оступился, теперь хромает. Не дается мне в руки; я подумал, у тебя получится лучше.

Наклоняясь к Джеку, Ян почесывает его между ушами, и пес, несмотря на боль, мягко курлычет, подаваясь под его руку, льня. После купаний шерсть у него мягкая, пушистая. Правую лапу Джек поджимает под себя, мотает головой. Однако Ян протягивает руку, и Джек, колеблясь, вручает ему лапу.

– Хороший мой, – шепчет Ян, перебирая черный мех, – самый смелый пес.

Джек довольно муркает – понимает, когда его хвалят. Сам вздрагивает и часто моргает, но преданно держит лапу на весу, тяжело сопит. Аккуратно ощупывая ее, Ян садится рядом, устраивает больную лапу у себя на коленях – так он свободной рукой может почесывать Джека за ухом, успокаивая.