Текст книги "Три ночи в таверне Хиггинз (СИ)"

Автор книги: Karmilla

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)



========== Глава первая ==========

В конце октября резко похолодало: ночами выпадал и сразу же таял первый снег. Лужи начали подмерзать, превращаясь в тонкий хрустящий под сапогами лед.

Агнесс мысленно сравнивала приход холодов с оттепелью – весной ведь тоже так: ночью подмораживает, а к утру выглядывает прохладное солнце. К обеду погода снова портится, а в марте вовсю еще идет снег.

Но было что-то такое в осеннем воздухе, присущее только началу зимы. И сколько не сравнивай похолодание с ранней весной, все равно безошибочно чувствуешь – пришла зима, до марта жить и жить.

Отныне она мысленно стояла на перекрестке, ни сколечко не представляя, как повернется жизнь теперь. Война, несомненно, ужасна, но когда на соседний город обрушивается лавина бомб, ты хотя бы знаешь, что нужно делать. Кому-то спасаться бегством, кому-то сражаться. Забытое мирное небо и спокойные ночи были в новинку для девушки; она неожиданно вспомнила, что неплохо умела шить до войны.

Агнесс смотрела на свои огрубевшие руки и думала, что же теперь сможет делать с ними. О чем она могла мечтать, изо дня в день вытягивая раненых с поля боя, промывая, обрабатывая, перевязывая самые безнадежные раны, стараясь облегчить умирающему боль. О чем она тогда могла мечтать, не засыпая ночами, слушая тревожные вести по радио, как на иголках ожидая, что вот, снова привезут окровавленные тела, снова новые стоны, тихие молитвы и проклятья.

Агнесс передернула плечами, забывшись. Душный запах крови и стерильных бинтов возник из ниоткуда, стоило обернуться на свою прошлую жизнь. Агнесс радовалась одному. Теперь, хотя бы мизерная часть прибывших в их полуразрушенный госпиталь уже вдыхает зимний воздух, живет-живет-живет, окрыленные наступившим миром.

В городе Агнесс было радостно. Здесь много кто теперь улыбался, не смотря на холод и нехватку пищи. Она пообедала в привокзальной столовой. Подали картофельный суп и ломоть хлеба. Суп только назывался картофельным: в переваренной жиже плавало несколько кусочков перемороженной картошки, но она была довольна и этим, а ломоть хлеба есть не стала, завернув его с собой.

Под шумный стук колес и гудков машиниста поезд возвращал ее обратно. Домой. В забытый Богом поселок в трех милях от Торнтона. Ее детство прошло там, но она не была в деревни с самого начала войны. В мир, что возник в ее сознании в раннем детстве, первые друзья, школа, ласковая ругань матери, медовые леденцы, купленные в переулке у их дома, музыка уличных музыкантов, цветочная лавка, первые танцы, вечера в их крохотном саду… Все неумолимо стало забываться, теряться, угасать под скорбь взорванных городов, полных огня, под плачь брошенных детей, успевших осиротеть за ночь.

Такую сироту приютила у себя мать Агнесс еще в первый год войны. Девочкой хорошо помнила провожавшую ее на вокзал Миранду в голубеньком платье. Она крепко держала ее мать за руку, боясь потеряться. Ничего не сказав на прощанье, Миранда глупо уставилась себе под ноги, ее щеки пылали. Позже мать сообщала в письмах, что Миранда спрашивала о ней, и кажется, даже скучала. Отец Миранды уже к тому времени служил на фронте, а мать скончалась от чахотки в Лондоне.

С начала лета Агнесс не получила ни единого письма от матери, не написала ей ни разу и их соседка, на которую мать возлагала большие надежды, и уверяла дочь, что если что-то случиться – миссис Коллинз даст знать.

“Может, они переехали? Или с почтой что..” – нет да нет, с хорошо скрытой тревогой думала Агнесс. Потому и в поезд до Торнтона она села как на иголках. Соседи по купе немного отвлекли ее внимание. Эта была женщина средних лет в смешном платье и плаще не по погоде, к ней жалась беловолосая девочка лет восьми; мальчик постарше уставился в окно. Все семейство выглядело неприветливым и колючим, так скованно рядом с ними ощущала себя медсестра. Как ни странно, но на себе она не поймала ни одного недоброжелательного взгляда, родственники скорее были напряжены между собой. Женщина протянула ей печеное яблоко. Агнесс, было, хотела вежливо отказаться, но язык не повернулся сделать это, и она взяла угощение. Теперь знакомство стало неизбежно.

Проводник в потертой шинели принес кипяток, женщина достала маленький узелок с заваркой, чай был сделан на четверых.

Агнесс снова смутилась. Она подумала, что эта семья не так уж и плоха, зря она думала о них плохо, судя только по хмурым бледным лицам и грубую к ним мать.

– Как ваше имя? Можете звать меня Норой, – заулыбалась женщина, отхлебнув чаю и равнодушно кивнув на детей, – Мари и Поль.

Девочка, наверное, не привыкла к знакомствам, поэтому смущенно опустила глаза, слабо улыбнувшись. Поль кивнул Агнесс, снова уставившись в снежные сумерки за окном. В купе потеплело.

– Агнесс, – неохотно назвала свое имя девушка, улыбнувшись, – я работала в военном госпитале, а теперь еду домой.

Агнесс сказала правду. Не было смысла скрывать свое имя, когда на небольшом чемоданчике была прибита табличка с именем Агнесс Гилберт, внутри лежала стопка бережно хранимых ею писем от матери на ее имя, больничный халат и шапочка. Она забрала эту одежду с собой, успев привязаться к госпиталю.

В тайном кармане лежал заряженный пистолет, это был подарок, и Агнесс не хотелось о нем распространяться. Поезд набирал скорость.

– Как занимательно, – ворковала Нора, попивая чай – Вы большая молодец в наши-то времена. Я еду к мужу с детьми, наконец-то будем жить все вместе.

Агнесс не знала, о каких временах говорила Нора, но, по ее мнению, сейчас каждый посчитал бы честью защитить Родину. Но были и такие, как она – для них помощь в госпитале казалась подвигом.

“Интересно, чем же она занималась все эти тяжелые годы”, – мельком подумала Агнесс, мягко улыбаясь.

Ответ на ее мысли последовал незамедлительно:

– О, я шила до войны. Но, признаться, какая это трудная работа… – горестно вздохнула Нора, – А когда началась бомбежка мы начали шить военную форму на заказ. Там-то я и встретила своего генерала. Ох, до чего он хорош собой, – с гордостью ворковала мать.

Агнесс улыбалась лишь ради приличия, поджав губы. Ее собеседница со светской грустью подумала, что девушка стала такой замкнутой на фронте, и с робостью спросила:

– Вы замужем, наверное? Такая красивая.

Русоволосая смутилась неожиданному наигранному комплименту: красивой себя она никогда не считала. А Ужасно длинную русую косу она давно хотела срезать. Это обыкновенное лицо, вздернутый нос, серые глаза… Это сильное телосложение, широкие плечи… Агнесс знала, что ей подошла бы военная форма, и все еще жалела, что она так и не смогла носить ее. Она покачала головой.

– Нет, не замужем.

Сам факт замужество поднимал в ее душе нечто противоречивое. Это прекрасно, когда у женщины есть тот, за чью спину можно спрятаться, кого целовать с благодарностью, чей хлеб есть… Агнесс нисколько не осуждала этого, но она не могла представить себя и без того физически слишком сильную, за чьей-то спиной. Служанкой в чужой спальне.

Она с удивлением думала, что не встречала ни одного мужчины, кто бы мог понравиться ей, но это совсем ее не огорчало.

Она знала и другую свою особенность, но не собиралась делиться этим, особенно в купе, особенно с такой женщиной, как Нора…

В темноте поезд медленно остановился на какой-то станции. Агнесс не смогла разглядеть, что это было за место, хотя оно показалось ей знакомым. Снова пошел мокрый снег.

Нора все еще болтала, ее дочка забралась на верхнюю полку, укрывшись пледом.

– Мой генерал писал письма каждую неделю, а я все боялась, что он нас забудет, а он не забыл. Как-то приехал в город, сразу же ко мне. С цветами, с конфетами! – женщина восхищенно выдохнула, предаваясь воспоминаниям.

Она рассказывала о своем романе так, будто до нее и ее генерала никто и никогда больше не встречался, не любил, и мира не было. Все ждали только пока тот самый генерал закажет у нее военную форму, и предложит пойти погулять.

– А дети у меня глупые! Мари сразу же спряталась, и не выходила. А ты? Даже не поздоровался как следует, – с недовольством фыркнула Нора на сына, – Заехать бы тебе по ушам!

Агнесс с тревогой взглянула на мальчика, не зная, чего ожидать от взбалмошной женщины, тот поймал ее взгляд и прошептал:

– Прости, мама.

– Прости! – снова фыркнула женщина, – генерал теперь твой отец, попросишь прощения у него.

Агнесс все хотелось спросить, за что такое мальчик должен просить прощения, но промолчала. Она не думала, что имеет право судить эту семью. Поезд вновь набирал ход.

– Их отец-то… Еще в сорок втором подорвало. Кто ему виноват. Да и человек он примитивный был, я скажу вам, а они за него уцепились. Папка, папка… Что папка? Убирайтесь к нему, раз мать не жаль!

Все же девушка мысленно пожалела детей – Нора казалась ей, как минимум – неуравновешенной.

Она поддержала нейтральную беседу, поужинали они вместе. Вскоре улеглась и Нора с сыном. Женщина сразу же засопела, мальчик еще ворочался, но Агнесс осторожно встала, достав папиросы из внутреннего кармана пиджака. Ей захотелось покурить и побыть наедине. Она чувствовала, что не уснет под бешеный стук колес не покурив. Мать не знала, что она курит и Агнесс не знала, как объяснит ей эту привычку. На душе снова потускнело.

В коридоре было намного холодней, она поежилась. Свет уже практически отключили, вверху слабо мигала темно-желтая лампа.

Из приоткрытого окошка Агнесс заметила невысокую барышню в тонком белом джемпере и шерстяной юбке. Она отвернулась, смотря в окно, и ее мягкие темные волосы развевались на ветру. Вот откуда в коридоре такой холод. Агнесс подошла ближе, невольно залюбовавшись маленькой грудью девушки и красивыми бедрами, ее фигура была заметна даже через мешковатую юбку.

Девочка обернулась, удивленно приоткрыв рот. Агнесс поправила пиджак и прикрыла окно, доставая папиросу из пачки.

– Простудитесь.

Она спокойно могла назвать девушку на ты, но почему-то захотелось проявить уважение к этой маленькой особе, с ней это было приятно.

– Можно мне? – робко поинтересовалась девушка, кивнув на папиросы.

Агнесс приоткрыла окошко, выпуская дым.

– Нельзя, – покачала головой она. Она знала, что девушка не сочтет ее жадной. Табаком мог поделиться каждый. Но если Агнесс сказала, что нельзя – значит нельзя. И лучше вообще при ней не курить.

– Я и не пробовала, – с улыбкой ответила незнакомка. Она прислонилась плечом к раме окошка, Агнесс заметила, что она то и дело подрагивает от холода.

– Зачем тогда просите? – буднично поинтересовалась, смахивая пепел за окно. Здесь курить было запрещено, но было слишком поздно, и Агнесс утешила себя тем, что проводник уже спит.

Агнесс в полумраке лампы вглядывалась в глаза девушки – в них блестели темные огоньки. Медсестра прищурилась, слабо улыбнувшись.

– Просто так, – девушка пожала плечами, с неким вызовом подняв глаза на Агнесс, заметив на себе ее пристальный взгляд.

Агнесс затушила сигарету и выбросила ее за окно. Глаза незнакомки оказались разноцветными. Агнесс сначала подумала, что ей показалось из-за ужасного освещения. Но нет.

Глаза девочки изучали ее уже более мягко. Один темно-карий, другой зеленый.

– Ты очень красивая, – честно пробормотала Агнесс. Девушка напротив тихо рассмеялась.

Агнесс понравился ее смех. Заливистый и живой, несмотря на то, что едва слышный.

– Куда едете?

– К родителям, – не вдаваясь в подробности ответила Агнесс, плотно закрыв окно. Стало теплей, и вместе с тем выветрился запах дыма. Она только хотела спросить, куда направляется незнакомка, как та улыбнулась.

– Идите спать. Уже поздно.

Поезд резко притормозил, свет погас вовсе и Агнесс машинально прижала к себе случайно поддавшуюся вперед девушку, ощутив слабый запах духов или крема.

Поезд поехал снова, но свет так и не подали.

– Простите, – в темноте шепнула незнакомка, не смея отнять продрогшие руки от теплого пиджака Агнесс. Она очень замерзла.

– Иди в купе, – так же тихо ответила Агнесс, сняв с себя пиджак и накинув его на узкие плечи девушки.

Она хотела идти, но поезд тормознул снова, заставив незнакомку снова прижаться к ней. Агнесс на мгновение коснулась губами прохладной мягкой щеки девушки.

Неумолимая сила потянула ее к этой девочке, чье имя она так и не узнала. Единственное, что хотелось сейчас, так это прижать ее к себе и целовать лицо, рук, шею и плечи… Это было звериное желание, намного сильнее, чем годами раньше с другими девушками. Это был маленький секрет Агнесс.

– Иди.

Свет неожиданно зажегся, горел теперь чуть ярче, а из углового купе высунулся пожилой проводник. Тот, что приносил кипяток.

– Иди сюда, Офелия. Что стоишь? Иди и ложись, тут холодно, – проворчал старик и скрылся в купе, не заперев дверь.

– Спокойной ночи, – вежливо пробормотала девушка, выбравшись из объятий Агнесс и быстро скрывшись за дверью, не сдержав ласковой улыбки.

========== Глава вторая ==========

Агнесс чуть не проспала свою станцию, если бы не шумные соседи.

Она давно заметила, что сны ей перестали сниться. Все, что виделось во снах ранее, осталось позади, больше ничего радужного или по-детски страшного не сопровождало ее сон за исключением нескольких ночей в госпитале.

Тревожно было видеть сны о пожарах и бомбежках, когда все куда-то бегут, земля растворяется под ногами и знакомые места пылают, охваченные огнем. Даже когда огонь не снился Агнесс, он мучил ее. Нередко она начинала задыхаться в дыму, просыпаясь с тихим вскриком, и мелко дрожа, внушая себе, что пожар просто привиделся.

В дороге было легче, она слишком уставала за день, да и вокруг не было так много умирающих. Этой ночью она спала спокойно, ей опять не снилось ничего.

– Поторапливайся! Ой, дура! – проворчала Нора, и Агнесс со вздохом поморщилась.

С самой верхней полки только что свалился чемодан, дочка Норы уронила его, пытаясь осторожно снять по приказу матери. Ну, конечно же, он весил в три раза больше ее.

Нора еще что-то проворчала и выбежала из купе. Агнесс неохотно приподнялась на постели.

– Доброе утро, – вежливо улыбнулась она испуганной девочке. Та придерживала злополучный чемодан рукой, уже одетая в темно-синее пальто.

Поезд медленно останавливался, показалась маленькая станция.

– Что ты сидишь? – в купе снова показалась раскрасневшаяся Нора, из-за ее спины выглядывал сын, – Идем же! О, Агнесс, наконец-то вы проснулись! Следующая остановка ваша. И позавтракайте.

Нора дружелюбно кивнула и ушла, оставив пару сухих бутербродов с чаем. Девочка тоже вежливо кивнула, с трудом вытянув багаж за порог, закрыв за собой дверь. Поезд остановился. Агнесс выглянула в окно и несколько минут разглядывала толпящийся люд. Она заметила и Нору, и совершенно обыкновенного мужчину в форме, о котором пришлось слушать целый вечер. Дети вели себя скромно, а генерал грубовато погладил девочку по щеке. Рядом припарковался дорогой белый автомобиль, он жестом пригласил садиться. Даже из далека Агнесс заметила, с каким восхищением Нора уселась на переднее сиденье, и с какой робостью и грустью в машину забрались дети.

“А ведь она действительно предала их отца”, – осмелилась подумать Агнесс, проводив уезжающую машину взглядом.

Оставалось только надеяться, что в доме генерала к ним отнесутся хорошо.

Все же ей становилось немного не по себе, когда она невольно судила людей. Поезд двинулся дальше. До нужной станции оставалось всего полчаса, собираясь, Агнесс неожиданно задумалась, на какой станции могла выйти девушка, с которой она познакомилась вчера. Как же проводник назвал ее? Имя было непривычным для нее, но она его вспомнила, как и разноцветные кошачьи глаза. Офелия.

– Офелия, – одними губами по слогам повторяла девушка, быстро собирая вещи.

В душе теплилась мысль, что может, она еще и не вышла, но эта надежда была, ни к чему не приводящей. Агнесс не собиралась выглядеть глупо. Ее охватила легкая тоска, что она в первый и последний раз видела эту девочку, и их жизни разошлись, и больше никогда не пересекутся.

“Но зачем ее звал проводник? Она, что же, знает его? Выходит, у нее и билета не было”, – удивленно думала Агнесс. Она оглядела опустевшее казенное купе и мысленно обрадовалась, что скоро позабудет о не уюте, что преследовал ее несколько лет. Она уже и забыла, как пахнет в комнатах ее дома, мягкость собственной постели и урчание одомашненного уличного шалопая Мегги, что она подобрала восемь лет назад.

Как же ей хотелось поскорее очутиться дома и увидеть маму! Из-за мыслей о маме она позабыла обо всем. Выйдя в тамбур раньше положенного, Агнесс увлеченно смотрела в маленькое окошко, уже заметив приближающуюся станцию. Ее станцию. Из соседних купе вышло несколько женщин, но Агнесс их не знала. Сегодня немного потеплело, в окошко подул свежий ветерок. Агнесс невольно заулыбалась, ощутив запах поздней осени. Здесь даже воздух был особенный.

– Ну что, отдала замарашка вам пиджак?

– А? – Агнесс непонимающе улыбнулась, обернувшись. Старый проводник усмехнулся.

– Две остановки назад выскочила, пешком захотела идти, дурочка. Я сказал, чтобы пиджак отнесла туда, откуда взяла.

Агнесс покачала головой, только-только понимая, о чем идет речь. О пиджаке она вспомнила в самую последнюю очередь, и даже втайне ей не было жаль его. Поезд сбавлял ход.

– Да ладно вам. На улице мороз, – вздохнула Агнесс, пока старик открыл тяжелую дверь и за руку вывел ее наружу. Она смутилась такой вежливости.

– Кто ей лекарь, продала пальто, – пробубнил старик, пропуская и других пассажиров, – ну, удачи вам. А пиджак отберу, как снова мне попадет эта кукушка. Отберу!

Агнесс снова рассмеялась этой ворчливости старика, так весело ей было оказаться на родной станции, не слишком изменившейся за годы ее отсутствия.

– Не смейте, слышите! – шутливо пригрозила она, застегнув пальто, и быстро уходя.

В груди защемило, даже когда она обернулась на теряющийся вдали поезд. Ему оставалось всего пара станций до самой конечной, Агнесс помнила. В детстве они с мамой иногда ездили к родственникам отца, а потом они поссорились, и это оставило слабый муторный отпечаток ее в памяти. Она не могла смотреть вдаль без грусти.

На вокзале ее никто не ждал. Рассмотрев ненужные вывески и расписание поездов, девица двинулась дальше, до ее деревни оставалось всего ничего.

Тревога не могла не портить настроения. Но внутри также назревала и буйная детская радость, когда на своем пути девушка замечала нечто, напоминающее ей о прошлом. Будь то хотя бы старый фонарь у дороги или дерево. К слову заброшенных, полуразрушенных домов здесь было множество, это только усилило тоску внутри Агнесс. Она тщетно вглядывалась в лица прохожих, но знакомых не замечала.

Подул ледяной ветер, поднимая с земли сухие листья. Агнесс чуть приостановилась, посмотрела на небо, протянув руку. Вот и снежинки. Одна, а за ней еще и еще, ложится на ее ладонь, тает. И осень никак не кончится, и зима никак не разойдется.

Агнесс подумала о пиджаке, оставленном у Офелии. Старик сказал, что пальто она продала. Вот уж действительно дурочка. Лучше поголодать, чем ходить раздетой. Агнесс представила смелее, что если бы девчонка оказалась здесь, она бы прямиком потащила ее в какой-нибудь уцелевший магазин, и купила бы что-нибудь красивое и теплое, какое бы она только выбрала из одежды. А потом накормила бы где-нибудь, потому что ни черта не умеет готовить, а потом…

Потом бы они заперлись где-нибудь, и говорили, говорили бы ни о чем. И быть может, Офелия бы позволила обнять себя, снова почувствовать нежный запах духов, позволила бы касаться себя. От одних секундных мечтаний Агнесс одурела, сразу же согревшись в пальто. Она поспешила к дому матери, злясь на себя, что думает не о том.

Это смешно, но пятиминутные объятья в темном коридоре поезда никак не вылетали из усталой головы девушки.

Она застыла у знакомого потертого бледно-розового коттеджа. Все окна были плотно зашторены, в саду, по меньшей мере, не убирал никто месяца два. Калитка была открыта. В почтовом ящике Агнесс обнаружила маленькое письмо и ключи от дома. Внутри все похолодело. С особенной осторожностью, на какую Агнесс была только способна, она открыла входную дверь. Внутри было пыльно и пусто. В давящей тишине Агнесс зажгла свет, проходя на кухню.

– Мама?

Но в доме было пусто. Агнесс заметила, как маленький паук ползет по стене. Она чихнула и присела, распечатав письмо. Оно, оказалось, от мисс Коллинз, их соседки, и, честно признаться, предчувствие не обманывало Агнесс.

С первых же строк женщина жалела ее, рассказывала, какая она храбрая и красивая. И как хоронили ее мать.

Глаза Агнесс моментально покраснели, но из глаз не скатилось, ни одной слезинки, пока она не перечитала письмо.

“Милая, твоя матушка была самой доброй женщиной в мире. Она умерла спокойно, как умирают теперь лишь счастливцы. Врач сказал, что с ней случился сердечный приступ. Последние дни, сама понимаешь, есть, было нечего, да и смерть крошки Миранды так потрясла ее…”

Миранду, как оказалось, уложило в гроб воспаление легких еще прошлой зимой, а мать не хотела писать ей об этом, переживала смерть девочки в одиночку.

“Держись, милая, и не плачь зря. Твоя мама теперь на небесах, но любит тебя не меньше, чем на земле…”

Агнесс зачем-то снова сложила прочитанное письмо в конверт. Расплакавшись, она опустила голову на стол, бесшумно всхлипывая. В конце мисс Коллинз писала, что продала свой дом и уехала ближе к сыну, но Агнесс сейчас это было малоинтересно.

Она больше не хотела оставаться в этом доме, где витал, смешанный с пылью, запах духов матери, а наверху, она была точно уверена, стопкой лежали чистые платья для Миранды. Которые она больше никогда не наденет…

Темнело теперь очень рано, и как только сумерки сгустились, Агнесс вышла из дома. Она помнила, поблизости здесь была таверна, вот только где…

На душе Агнесс было черным-черно, и если бы сейчас нашлось, хотя бы, одно родное плечо, она точно знала, что бешено бы разрыдалась в него. В потайном кармане чемодана по-прежнему лежал пистолет. Медсестра не была дурой, но в определенный момент она подумала о том, что было бы, если бы она вытащила его.

Ты не для того спасла и меня, и десятки других, а то и больше, чтобы не суметь спасти себя от себя. Помогай себе сама, борись за себя, – прозвучали в памяти нужные слова.

Агнесс вновь поблагодарила небеса за того человека, с которым ее однажды свела судьба.

На углу Агнесс все же заметила довольно ухоженную таверну. Она поспешила к ней.

Внутри было намного теплее, чем дома, и пахло уютней, чем в купе поезда. Народу было мало, Агнесс сразу же поспешила к барной стойке, заметив румяную пожилую женщину за ней. “Таверна Хиггинз” – вверху была прибита табличка.

Она растерялась, когда женщина спросила, что леди желает выпить.

“Одно название, что таверна. Барное пойло”, – цинично усмехнулась про себя Агнесс, решив заказать бутылку вина и ужин.

Присесть за стол и наблюдать компанию подвыпивших посетителей ей не хотелось, с натянутой улыбкой она спросила, можно ли снять комнату на ночь.

– Такая леди и в одиночестве? – засмеялась хозяйка, и от нее повеяло удушливым запахом табака и виски.

Агнесс сдержанно промолчала на эту уродливую шутку, пока женщина не шлепнула на стол связку ключей.

– Выбирайте, какую хотите. Клиентов сегодня немного.

Денег на первое время хватало, и Агнесс твердо решила пока не приходить в дом. Пока она не чувствовала в себе сил начать жить там.

– Эй! Ты уже закончила с уборкой? Иди сюда, помоги леди с багажом! – прикрикнула пьяница на прислугу. Агнесс даже не обернулась, пока через полминуты до ее чемодана не притронулись тонкие руки. Глаза удивленно расширились, встретившись с мягким взглядом разноцветных глаз напротив.

– Что смотришь? Отнеси багаж наверх, больше не понадобишься сегодня, – раздраженно проворчала женщина, обратившись к Офелии, и тут же вежливо улыбнулась Агнесс, пожелав ей приятного отдыха.

Офелия, молча, поспешила к лестнице, потянув чемодан за собой. Агнесс отняла его сразу же, как только они скрылись из зала.

Служанка следовала за ней, пока та выбирала комнату. Они молчали, ни одна не решалась заговорить. Офелия выглядела растерянно и слишком смущенно.

– Может быть, эта? – нежная слабая улыбка озарила лицо девушки.

Агнесс залилась краской и прошла внутрь.

Эта спальня была темной, но довольно уютной. Возле широкой кровати лежал мягкий ковер, у окна стоял столик и несколько стульев.

– Эта, – кивнула Агнесс, поставив на стол вино и поднос с едой, внимательно посмотрев на Офелию, – поужинаете со мной?

========== Глава третья ==========

Агнесс все еще внимательно смотрела на Офелию, не сдвинувшись с места. И когда та заговорила о ее пиджаке, поняла, что очевидно, никакого ужина не состоится.

– Я отдам вам его завтра, хорошо? Вы же будете здесь утром? – словно из тумана донесся голос девушки, глаза Офелии весело блеснули в свете небольшого камелька для обогрева – Сейчас могу остаться.

Удивительно, но после этого “могу” внутри Агнесс зародилось радостное тепло, она позабыла о мыслях, что проведет несколько часов перед сном в тоске с мерзким на вкус алкоголем, когда прямо-таки лакаешь его в одиночку, когда рядом лишь пустота и четыре стены, к тому же ужасная живая память, пропитанная тоской. Она знала, что это такое.

– О чем вы? – Агнесс сама того не замечая, подошла ближе,взяв Офелию за руку. Служанка таверны не отняла руки, удивленно и тепло улыбнувшись.

Они переглянулись. Офелия нерешительно села за стол напротив Агнесс.

– Ешьте, – прозвучал незнакомый для Офелии, вкрадчивый и мягкий приказ.

Агнесс открыла вино и налила себе немного. Кивком Офелия разрешила добавить и себе чуть-чуть. Она прекрасно управлялась с ножом и вилкой, ее манера держаться за столом приводила Агнесс в тихий восторг, в то время, как она сама привыкла есть наспех, не задерживаясь. Но как бы Офелия не держалась, Агнесс заметила, что девушка голодна. Та не отказалась от добавки, лишь смущенно кивнув.

– Я в поезде, – Агнесс кашлянула – Ехала с ужасно нелепой женщиной. Она все суетилась, кричала, очень энергичная дама..Ее двое детей выглядели невыносимо запуганными.

– Куда же она ехала? – подала голос Офелия, доверчиво улыбнувшись, будто они болтали как старые друзья.

Агнесс не знала, как теперь знакомятся и не умела этого делать. Она подумала, что именно потому их вечер, лишенный церемоний незнакомых между собой людей, проходил так непринужденно. Она отставила тарелку.

– Она вышла недалеко отсюда. На станции ее встретил новый супруг, к нему-то они и ехали, а она все жаловалась, что дети никак не позабудут о погибшем родном отце.

Офелия поджала губы, взяв бокал. В полумраке Агнесс любовалась ее тонкими, детскими чертами лица, пытаясь понять, сколько девушке лет. На ее губах блестела недорогая красная помада, но даже эта почти что вульгарная деталь нравилась Агнесс в ней.

Офелия поднесла прозрачный бокал к губам, и на тонком стекле остался след. Агнесс тоже молча сделала глоток. Напиток приятно согрел горло.

– Собственного отца им вряд ли кто-то заменит, – пожала плечами Офелия, опустив глаза.

Агнесс прищурилась, задумчиво рассматривая изящный маникюр на пальцах девушки и маленькое медное кольцо, скорее напоминавшее мужское, если бы не его крохотный размер.

– Остается надеяться, что новый дом им понравится, – совершенно без надежды в голосе добавила Офелия, тоже опустив взгляд то ли на кольцо, то ли на пальцы Агнесс, что нерешительно коснулись ее руки.

– Я тоже так подумала, – тихо заметила она.

Офелия улыбнулась, так и не отняв руки.

– Вы уже рассказали мне о своей случайной спутнице в поезде, мы обе успели посочувствовать ее детям, но я до сих пор не знаю вашего имени, как и вы моего, – она смущенно пожала плечами.

– Агнесс.

– Офелия, – она осторожно вложила руку в предложенную, так и не думая отнимать.

– Как у Шекспира, – заметила Агнесс, наслаждаясь тонкими пальцами в своей ладони, не раскрывая, что и раньше знала имя гостьи. Что-то подсказывало ей, что делать этого не следует.

– О, но я бы не хотела утопиться, как плод его фантазий, – девочка тихо засмеялась, чуть хмурясь.

Агнесс лишь проследила с улыбкой над каплей вина под ее губой.

Как же давно она не сидела вот так и ни с кем не говорила спокойно, не видела ничего такого же нежного на вид, как и Офелия, ничего не тронутого войной.

– Вы ведь не были на фронте?

Глупый вопрос, Агнесс. Ну конечно же она не была, ей от силы семнадцать.

– Нет, война прошла мимо меня. По большей части я жила в городишке рядом с родственниками, училась.

Офелия отвечала непринужденно, казалось, ей тоже не хватало общения. Агнесс подумала, бывают ли теперь вообще такие теперь люди, которых не коснулась война.

“Я бы хотела тогда посмотреть в их глаза”, – размышляла Агнесс, сделав глоток обжигающего вина.

Но она смотрела в разноцветные глаза Офелии, находя в ним слишком выраженную взрослость вперемешку с детским оптимизмом. Если ее не коснулась война, то что сделало ее такой серьезной.

Агнесс подавила муторный ком в горле, вспомнив маму. Кажется, за вечер теперь возможно состариться на пару десятков лет.

– Я долгое время работала в госпитале, – честно ответила на немой вопрос Агнесс – В каком-то смысле война и меня не обошла, меня ведь так и не пустили на передовую, – она усмехнулась, не желая врать и выдумывать себе героичное прошлое. Ответ девочки удивил ее.

– И хорошо. Война могла вас погубить и без передовой. Но вы же не для смерти, раз все еще живы.

“А кто был для смерти? Моя мать или названая сестра?”, – не смея проглотить все тот же ком в горле, подумала Агнесс, выдавив слабую улыбку.

Она удивленно вздрогнула, почувствовав, как пальцы Офелии коснулись ее ладони.

– Мы, вы и я, не созданы для смерти, если сейчас сидим вдвоем и болтаем. Знаете, я ухаживала за маленькой девочкой, она от природы была горбуньей, да еще подхватила тиф. Вся ее семья позже заболела, так или иначе заразившись. Я ухаживала за ней, живя у них. Ела с ними, спала с ними, дышала одним воздухом с ними. Я не заразилась. Пусть случайность, пусть чудо, но я жива. Но ваш госпиталь могла в любую из ночей свалиться бомба, но она не свалилась на вашу голову, раз уж вы имеете честь быть. Смерть нас не заметила, мы ей не по зубам, – с ноткой торжества проговорила Офелия, не переставая поглаживать ладонь Агнесс.

Та не нашлась, что и ответить, только кивнула, чуть ободрившись.

– Вы правы в этом, да.

– Я бы тоже хотела стать медицинской сестрой, – Офелия вежливо улыбнулась, пожав плечами.

Агнесс удивленно уловила капельку стыда в ее вроде бы ровном голосе.

Она понимала это чувство бесполезности родному дому, из-за мыслях о военных на передовой, оно часто посещало ее.