Текст книги "Кандалы религии (СИ)"
Автор книги: Julia Shtal
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
– Думаю, здесь нужно нечто поэффективнее… К тому же, мы будем наблюдать друг за другом лишь в том случае, если часто будем видеться. А так… Нет, нужно что-то другое. Чтобы раз и навсегда, – задумчиво проговорил Джон, слегка нагнувшись вперёд и опустив локти на колени, а голову наклонив вниз. Креймер, вероятно, вновь подумал о своём плане и испытал вину; Константин тоже крепко задумался.
– Впрочем, давай уйдём скорее отсюда! – вдруг заявил он, распрямившись и прямо на него взглянув. – А насчёт приходов сюда… Знаешь, я понял: пока мы слабы, мы будем находить повод и приходить сюда. В любом случае. Лишь твой план… ну, должен сделать нас сильнее, что ли.
– Не план, – отрицательно, серьёзно помотал головой Чес, вставая со скамьи. – А мы. Мы можем сделать друг друга сильнее. Всё кроется в нас, – аккуратно и быстро коснулся его груди, на пару секунд ощутил тёплое, жёсткое пальто под пальцами и тут же отдёрнул руку, будто обжёгся. – И потому мой план лишь дополнение… чтоб легче было, понятно? – он вздохнул, отвёл взгляд в сторону и протиснулся через него на выход; Джон лишь хмыкнул и поплёлся за ним. Догнав его уже вне душного здания, он сказал:
– Можно сказать, что мы сегодня стали на шаг дальше от Рая?
– А мы к нему никогда и не были близки, – безумно усмехнулся Креймер, подставляя лицо прохладным каплям и ветру. – Как бы ни старались и что бы ни делали.
– Я бы поспорил. Если бы ты не был прав. Но ты, гадёныш, прав! – Джон поднял воротники пальто и засунул холодные руки в карманы. – Так что всё это бессмысленно.
– Понимаешь, отдалённость от Рая в нас самих… – шёпотом произнёс Чес, глядя себе под ноги. – То есть, я хотел сказать, что грех в нас самих. И, знаешь ли, такой, с каким мы точно не попадём туда.
– Ну, в каждом человеке есть плохое и хорошее. Это избитая истина. Впрочем, ты что-то явно не договариваешь. И ещё долго не будешь договаривать, верно? – усмехнулся Константин, мельком взглянув на него. Между тем они свернули с идеально ровной дорожки, которую было приятно ощущать под подошвами ботинок, на обычную улицу, щебёнка которой отвратительно скребла. Чес на вопрос не кивнул и не ответил, лишь отмолчался, пристальным взглядом смотря перед собой и стараясь ничего другого не замечать. Вероятно, он вновь серьёзно задумался над проблемой. Над их проблемой. Или только над его собственной?
Да, Джон давно понял, что они все здесь сошли с ума. Но он никогда не предполагал такого. Произошедшее как раз чётко вписывалось в рамки «такого». Ничего не было понятно, лишь какое-то безумие шло в голову, все мысли оказывались спутаны, перемешаны, воспоминания казались какой-то эфемерной субстанцией, которую нельзя было никак отловить, а чувство, будто они вскоре провалятся в пропасть, становилось сильнее с каждым шагом, неважно куда. Да и запах ладана, который по своему существу должен успокаивать, просто сдавливал ему лёгкие, опутывал своей вонючей дымкой вокруг рёбер и зажимал в тисках, зажимал! Хотелось скорее найти помощь. Да-да, Константин решил смириться, что на этот раз он от кого-то зависит; оправданием, хотя и банальным, служило то, что этим самым человеком, от кого он зависел, был Чес Креймер. Да и парнишка, честно признаться, во многом был исключением… К тому же, когда уже за пятьсот метров от чёртова собора ладан ещё раздражал нос, разъедал лёгкие, хотелось лезть на стену, и уже становилось неважно, откуда должна прийти помощь.
Когда они в очередной раз прощались говорили «Пока» (хотя в пору было и прощаться), Джон приметил много говорящий взгляд Чеса и лишь слабо растянул губы в нервной улыбке. Креймер что-то понял, кивнул, усмехнувшись глазами, и развернулся, зашагав в сторону своего отеля. Константин тяжко вздохнул и ощутил, как воздух уж совсем трудно стал проникать в лёгкие. Они ни о чём не договаривались, но были точно уверены, что встретятся завтра. Завтра и в том же месте. Ну, или не в том же; в их случае шла уже чистая импровизация.
========== 3. ==========
Невозможно надеяться на Рай одной религии, не рискуя попасть в Ад всех других.
Жюльен де Фалкенаре ©.
Так и потекли их дни, словно упругое желе по наклонной поверхности. Вроде бы, и какое-то изменение в жизни, вроде бы, и даже приятное – встретить бывшего водителя и просто хорошего собеседника, скрасить свои деньки милыми разговорами ни о чём или серьёзными дискуссиями, но всё-таки что-то было не то – такое устойчивое ощущение было у Константина. Жизнь, наверное, чуточку изменилась, а всё равно виделось, что её серый цвет, который, казалось, исчез и приобрёл другие оттенки, всё равно присутствовал и незаметно, потихоньку разъедал каждый день; даже если и вошли в эту палитру другие цвета, в любом случае они становились расплывчатыми, мутными и совсем не понятными. Короче говоря, даже изменения подвергались обесцвечиванию и уже теряли свою значимость для Джона. А всё отчего?..
Правильно, от глупого желания попасть в Рай после смерти с одной стороны, а с другой – услужить Богу. Джону казалось, что в жизни Чеса была так же, как и в его: всё новое и абсурдное уже изначально имело участь быть сломленным и обесцвеченным смрадным облаком религии, забравшимся в их души. Это нужно искоренить чем быстрее, тем лучше. Константин больше не напоминал Креймеру о его плане – пусть сам решит, насколько это нужно и уместно. Между тем всех их данные обещания друг другу рушились с необыкновенной скоростью: уже на следующий день Чес беспардонно ушёл молиться, а Джон опять выбросил полкошелька на пожертвования и остался послушать службу. Казалось им, что так правильно, казалось, что нужно; сколько это приносило страданий, столько и удовольствия, затмевавшегося этими же самыми страданиями. Получался замкнутый, никак и ничем не разрываемый круг. Так и прошла неделя под знаком двойственности, а в каждом дне обязательно присутствовала парочка полувиноватых взглядов. Впрочем, сам Константин лишь единожды так взглянул на Креймера; все остальные взгляды принадлежали парнишке.
Безумия становилось всё больше, вразумительных дум – меньше, а между тем проходила уже вторая неделя такой ставшей ординарной жизни. Джон так и не разобрался в своих отношениях к Чесу, нужного так и не вспомнил, зато чуть ли не каждый день вёл себя по-разному с парнишкой, примеряя на себя совсем противоположные образы. Креймер, кажется, был максимально беззаботен на первый взгляд, однако чего стоил его твёрдый, порой решительный и совершенно недетский взгляд карих глаз! В те моменты Константина передёргивало от всей этой серьёзности; если честно, он уже хотел скорейшей развязки. Уже становилось самому интересно; но сквозь дымок ладана, наипротивнейшего ладана нельзя было рассмотреть перспектив, как и нельзя было найти выход. Джон не хотел отчаиваться, а особенно не хотел понимать, что он от него зависел. Однако всё в действительности было с точностью наоборот: отчаяние не знало границ, зависимость возрастала в геометрической прогрессии, а от прежнего Константина оставались рожки да ножки. С Креймером всё было с поразительной точностью также.
Эта мысль пришла в голову Джону неожиданно: он как всегда поставил свечку и кинул пару купюр на благотворительность. Пожилая женщина неподалёку, видимо, из персонала собора, благодарно и добро ему улыбалась, уже давно приметив особо расточительного господина. А его лишь тошнило от её доброты, и он был готов скорее разбить этот стеклянный ящик и увидеть её гнев, чем покорно класть туда деньги и видеть её, казалось ему, лживую доброту. Да, он стал жутко мнительным и там, где была искренность, видел подвох. Именно поэтому в последнее время его стало раздражать практически всё; лишь тёплый взгляд Чеса приводил его рассудок в прежнее состояние. А вот почему так – ещё один весьма интересный вопрос.
Константин отошёл в сторону, давая какому-то мужику позади себя кинуть пару монет, и стал искать глазами своего парнишку; в итоге отыскал на самой последней скамье его, сложившего ладони вместе, с закрытыми глазами, довольно сосредоточенным лицом и с маленьким раскрытым молитвенником впереди себя. Последняя скамейка – их излюбленное место. Говорят, там сидят либо отпетые грешники, либо слишком святые люди. Джон искренно не хотел думать, что они с ним из последнего класса… Подойдя ближе к своему бывшему водителю, он разглядел, как его чуть пухлые губы рьяно произносили какую-то молитву; да, обыкновенно Креймер молился жарко. Джон на секунду представил его, признающимся в любви какой-нибудь девушке, и улыбнулся этой милой картине, хотя в следующее мгновение, оказавшись подле скамьи, принял наисерьёзнейший вид. Чес оторвался от молитвы, сказав финальное «Аминь», и немного затуманенным взором посмотрел на него.
– Ну что, как нынче идут дела с благотворительностью? – через некоторое время спросил он, поправляя куртку. Джон покачал головой, рассматривая алтарь далеко впереди, который изучил уже вплоть до мелочей (в кошмарах снилось это место).
– Относительно нормально. Бывало в этих ящиках и меньше. Правда, мне кажется, что лучше было бы ставить не стеклянные, а деревянные. Тогда было бы не видно содержимое…
– А что? Это плохо, когда видно? – болезненно усмехнувшись, заметил Креймер, складывая локти на спинку впереди пустующей скамьи.
– Разбить и унести деньги – дело не хитрое. Сам понимаешь… – Константин ухмыльнулся и немного расстегнул своё пальто.
– Ты бы смог разбить и унести? – резко обернувшись в его сторону, с хитрой улыбкой спросил Чес. Он кинул на него быстрый взгляд и вновь перевёл обратно.
– Да, вполне, – спокойно ответил, безэмоционально пожав плечами.
– Теперь я знаю, на кого думать в первую очередь, если вдруг в этом районе произойдёт ограбление ящика для пожертвований, – Чес отвернулся, и довольно странная, но приятная улыбка прошлась по его губам. Джон тоже не мог не усмехнуться.
Народ как всегда подтягивался к вечерней службе, места потихоньку забивались. Чес изредка вскидывал глаза кверху, на купол, и ещё долго упирался локтями о спинку скамьи, пока туда не сели какие-то люди. Константин немного ругал себя за то, что замечал эти мелочи; в его случае это признак явно чего-то недоброго.
Минут двадцать они молчали; впрочем, молчание стало их другом – казалось, в него они понимали больше, чем в разговорах друг с другом (в этих вообще была каша-малаша). Сегодняшний поход в собор ничем не удивлял Джона: обычные люди, обычные предчувствия, обычный гадкий запах ладана – предвестника скорого прихода священника, обычный затемнённый свет и обычная роскошь в своём самом бессмысленном виде. Лишь только Креймер имел какой-то странный болезненный вид; впрочем, его здоровье осенью шло скачками. Не один раз спустя тот день, когда они встретились, парнишке было не совсем хорошо. Но в общем он никогда не жаловался на самочувствие, со всем справлялся сам. Так что и сегодня с ним не было, видимо, ничего серьёзного. Константин приметил на себе внимательный и вот уже как минуты две не сводимый с него взгляд Чеса. Наконец он обернулся к нему и вопросительно посмотрел. Тот встрепенулся.
– Ты, наверное, не слишком расстроишься, если в этот раз не послушаешь службу… – безумно сверкая глазами и тяжко дыша, негромко проговорил Креймер. Джон в первые секунды не совсем понял, что имел его бывший напарник в виду, а потом стал понемногу догадываться, а на душе стало образовываться облако надежды в противовес тому смрадному дыму всем известного желания. Константин кивнул.
– Неужели наконец решился? Не прошло и года!
– Не издевайся, Джон, – почти что прошипел и уязвлёно на него взглянул Чес. Чем-то он сейчас напоминал ему загнанную в западню лань; хотя лань, вероятно, слишком грациозное и изящное сравнение для его парнишки.
– Ты поймёшь, почему я молчал так долго, когда узнаешь всё. Сам видел, сколько дней я раздумывал. А раз завёл эту тему, значит, бесконечно доверяю тебе, слышишь, великолепный и неподражаемый Джон Константин? – ядовито спросил Креймер, встав и протискиваясь сквозь него в толпу, лишь ждущую свободных мест. Он любезно предложил какой-то старушке место; Джон лишь безмолвно встал и последовал за ним. Когда они вошли в правую галерею, менее людную, и встали около колонны, он шёпотом проговорил:
– Я уже далеко не великолепный и уж тем более не неподражаемый Джон Константин, которого ты знал. Да и ты… не тот Чес. Уже давно, – и Чес сосредоточенно смотрел вниз, а потом отошёл от колонны к ближайшему алтарю за золочёной клеткой и поманил за собой собеседника. В том месте совсем не было людей, а от глаз посторонних закрывала колонна и край площадки. Константин пригляделся к Креймеру и только сейчас различил мелкую дрожь, отсутствие хоть какой-нибудь привычной весёлости в его глазах, бледность и исхудалость лица и резко ставшими сухими губы. Столь быстрая смена его поразила; неужто и правда нечто важное? Неужто он сам столь крупно насолил ему?.. Он подошёл к маленькому алтарю и, беспардонно оперевшись о клетку, скрестил руки на груди, ожидая слов Чеса.
На заднем плане потихоньку начиналась служба – вот уже и хор стал ступать своими тихими шагами по левому коридору. Зал стал притихать. Креймер исподлобья смотрел на Джона и поёжился, как будто от холода.
– Так вот, послушай, что я тебе скажу… Только прошу выслушать всё полностью и на особо эмоциональных моментах меня не убивать, а дать договорить. Договорились? – Чес глядел серьёзным, даже стеклянным взглядом на него; от этих всегда тёплых глаз теперь веяло прохладой, Константин передёрнулся, хотя предполагал, что холод этот надуманный и «специальный».
– Договорились, – сухо ответил он, кивнув. Чес опираться о клетку не стал, а лишь подошёл ближе; между ними теперь было расстояние чуть меньше шага.
– Только не насилуй себя, Креймер. Выглядишь ужасно. Возможно, не стоит этого говорить… – слегка поморщившись, заметил Джон, а тот тут же замотал головой.
– Нет-нет, всё нормально! Не век же нам киснуть здесь? – он обвёл глазами собор. – Мой план необходим, и я искренно сожалею, что так задержал его обсуждение с тобой. Хотя… в общем, это не план, а бред, и…
– Слушай!.. – он взял его за ворот куртки и встряхнул. – Говори уже! Меньше воды! Кратко излагай суть своего плана, – Константин отпустил его и немного отступил назад, приняв прежнее положение.
– Хорошо… только перед этим я должен, просто обязан тебе кое о чём напомнить, ибо, судя по всему, ты это хорошенько забыл… – улыбка наползла на его лицо и мгновенно затерялась в серьёзности. – Правда, ты вполне можешь помнить это и ничего не предпринимать, потому что не считаешь нужным. Больше всего я боюсь встретить в твоём взгляде холод… – судорожно вздохнул, но своего пристального взгляда так и не опустил. Джону уже не на шутку становилось интересно.
– Ну так?.. – Чес набрал побольше воздуха в лёгкие, и с первым его словом мелодично запел хор.
– Если меня спросят, какая история в мире самая глупая и банальная, я отвечу, что наша… – горько усмехнувшись, начал он. – Ибо действительно для меня нет ничего ординарней, чем-то, что я тебе расскажу.
Константин, заинтересованный уже давно, полностью абстрагировался от внешнего мира, от песнопений, от заунывных слов священника – словом, от всего вообще; его взгляд напряжённо сконцентрировался на парнишке, из чьих уст должно прозвучать что-то решающее.
– Это случилось за неделю до нашей финальной битвы со злом, из которой я едва вышел живым. Тогда мы с тобой отправились в бар – кажется, день выдался сложным, и мы решили расслабиться. Ты пил довольно много – чувствуешь, что банальность уже начинается? – и я старался тебя останавливать, но ты был безнадёжен. После бутылочки чего-то крепкого ты стал нести несусветный бред; впрочем, я был не лучше, хотя и выпил куда меньше. Я привык к твоим едва понятным мне словам, странным, безумным словам. Несмотря на туман в голове, я отчётливо понимал смысл каждой сказанной тобой фразы. И, уж поверь, я не мог ошибиться… – опустил взгляд вниз и усмехнулся, покачав головой; на заднем плане пение набирало обороты. – Даже предполагаю, что я мог не так понять сказанное тобой, но если бы ты только сказал, а не сделал!.. Ты, сверкая обезумевшим взглядом, пододвинулся ближе ко мне и почти в самые губы шептал то, что любишь меня, – голос предательски дрогнул, глаза больше не поднимались на Джона. – Первое время я смеялся, думал иное и беззаботно говорил, что тоже очень тебя люблю, но следующее действие заставило меня сильно усомниться в том, что мы говорим об одинаковых вещах… Ты… – Креймер прикусил губу, побледнел ещё сильнее и зачем-то схватился пальцами за клетку. – Джон, я не могу! – глаза, некогда светившиеся теплом и спокойствием, теперь были эталоном отчаяния и безысходности. Чес тяжко дышал, смотря на Константина, как на своего судью, а его вторая рука непроизвольно потянулась в его руке. Джон легонько отстранил её и твёрдо, сипло приказал:
– Дальше, – Креймер, казалось, даже отступил на шаг и потупил глаза, будто судья сделал ему неумолимый приговор. Хотя в чём-то слова Джона были для него действительно приговором…
– Ну вот, Джон, видишь, я так и знал! Так и знал, что всё будет именно так, – панически дрожащим голосом шептал Чес, но в следующую секунду необыкновенно быстро взял себя в руки и уже изменившимся уверенным голосом продолжил: – Тогда ты меня поцеловал. Да-да, прямо в губы, – ему отчего-то стало не хватать воздуха, он вновь перестал глядеть на Константина. – Знаешь… этот поцелуй. Я его, хоть убей, не забуду! Наверное, рассказ про мои долгие размышления о своих глубоко зарытых чувствах ещё более нуден и банален, чем этот, но скажу тебе итог всего этого: я тоже… Джон, тоже тебя люблю, если ты хочешь знать. Но тогда я не сказал тебе ни слова… Ты вскоре заснул и пришлось тащить тебя домой. Я сам был не лучше, но кое-как смог это сделать. Я думал, неужели счастье повернулось ко мне лицом, а не обыкновенным местом? Но нет, на следующий день жопа вновь стала виднеться на горизонте; я пришёл к тебе утром (вероятно, ты дальше уже знаешь), осторожно спросил, помнишь ли ты что-нибудь из вчерашнего, на что ты честно ответил, что…
–…ничего не помню, но совесть больно кольнула меня в сердце. Вот как это было. Такое случается, когда я вру. Да, я ни черта не помнил, да и теперь на ум приходят лишь смутные обрывки того вечера, но… я явно ощутил, что забыл нечто весьма важное, хотя потом откинул эти сомнения. И забыл навсегда. Так вот, значит, в чём мой грех… – Джон издевательски, холодно усмехнулся. Чеса передёрнуло от этой усмешки, и он сделал ещё шаг назад. Монотонные слова молитвы доходили до их ушей, каким-то мертвенным эхом отдаваясь в душе. Креймер весь дрожал.
– Это было лишнее, знаю… И ещё я знаю, что твои слова тогда – лишь последствия алкоголя. Но в моих словах можешь быть уверен… – добавил шёпотом, взявшись за клетку и посматривая на алтарь.
– Только не делай из себя невинную жертву!.. – чуть-чуть повысил голос Джон, сделав два шага к нему и оказавшись почти лицом к лицу. – Ты виноват не меньше, чем я… ещё бы: влюбить в себя повелителя тьмы! На такое способны лишь единицы. Ты… знаешь, кто ты? – он покачал головой, нервно усмехнулся и забренчал пальцами по клетке; видно было, что его переполняли эмоции. – Ты дурак! Придурок, Креймер, и слабак! Просто ответь мне: на хрен надо было столько молчать? – Константин уже не сдерживал себя и потому схватил его за ворот одной рукой, слегка потрясая: Чес казался ни жив ни мёртв, но сумел взять себя в руки.
– А ты считаешь, что возможно вот так запросто подойти к тебе и рассказать эту историю? Знаешь ли ты, что я надумал, прежде чем смог решиться на это? Ты одним-то своим отношением к любви отпугиваешь, что уж говорить про остальное!.. – Креймер смело вырвался из его хватки и вызывающе глянул ему в глаза; теперь в них была только приумноженная храбрость от всё того же беспросветного отчаяния.
– Вероятно, план уже неуместен… – добавил Чес, пристально на него глянув и теперь приняв ту же самую позу, что и когда-то Джон – скрестил руки на груди и опёрся о клетку. Константин явно его не услышал, задумавшись о своём. В его душе, и так перевёрнутой кверху дном, теперь всё ещё и перемешалось, смутилось, и вообще добавилось нечто новое.
– И как же тебя угораздило, Креймер? – спросил он спустя минуту молчания. Весь его вид теперь выражал уже не удивление, а глубокую задумчивость. Чес наоборот вдруг повеселел, но весёлость та была явно не от обычных причин улыбнуться, а, опять-таки, от отчаянья.
– Взаимный вопрос, Джон, – Константин оторвался от своих раздумий и вопросительно глянул на него. – О, Джон, даже не смотри на меня так! – он всплеснул руками и безумно улыбнулся. – Джон, ты же всё понимаешь… тебе ничего теперь уже не скрыть!
– Потише, придурок, – шикнул на него, замечая, что на них люди странно стали коситься. Хотя уже давно пора. Впрочем, людей заметил он для разрядки обстановки; трудно что-либо соображать, когда вдруг все карты вскрываются, все тайны гноем выходят наружу, а времени для подготовки, как всегда, нет. Константин давно запутался, а теперь ещё и сам усугубил положение; однако несмотря на внешнее замешательство, внутри было на удивление всё спокойно, казалось, настал долгожданный штиль после года с половиной нескончаемых бурь. Джон чувствовал в себе кучу парадоксов и взаимоисключений, но, в отличие от случаев, утонувших в пучине прошлого, в этот раз побеждало какое-то светлое чувство. Как же его он ненавидел!
Джон провёл по мокрому холодному лбу, пригладил отчего-то взъерошенные волосы и облокотился о клетку, совсем не заботясь о том, выдержит ли она его. Сам он дышал не хуже, чем этот глупый парнишка во время своего признания; он мельком глянул на Чеса и заметил его в пяти шагах от себя, опять зачем-то молящимся. Ладони сложены вместе, губы шепчут что-то невнятное, глаза полны безрассудства и безбашенности и совсем не подходят для смиренных слов молитвы. Константин засмотрелся на его губы и уже в сотый раз себя спросил: «Неужели я их касался?» А ведь судя по рассказу, засосал как следует! Джон стукнул себя по лбу, но сделал это скорее вынужденно, чем неосознанно; на удивление, чувства сожаления или стыда вовсе не было. Зато было такое, словно он понял весь смысл своего прокуренного существования, хотя сам не курил уже бог знает сколько! В одну жалкую секунду он ясно получил ответы на все свои вопросы, так долго мучившие его; получил-то получил, а распаковывать пока побаивался. Если уж делать это, то только вместе с посыльным. А посыльный в пяти шагах от него сейчас ещё глубже уходит в жуткое болото религии…
– Чес… – негромко позвал и, не дождавшись, подошёл. – Чес, я понял многое, но не всё. Поможешь распаковать важные ответы?..
Креймер остановил свою дурацкую молитву и наивно-вопросительно посмотрел на него; Константин вновь оказался непозволительно близко к нему – уже за такое их могли выгнать – и заставил парнишку вжаться в клетку. Сам же аккуратно, словно пробуя, каково это на вкус, взялся руками за его плечи, пристально вглядываясь в лицо и ощущая мелкое, прохладное дыхание у себя на щеках.
– Что ты несёшь, Джон? Что?.. – шептал, прямо на него смотря.
– Как и всегда… бред. Впрочем, раз тебе уже всё понятно и видишь ты меня насквозь, то зачем лишний раз спрашиваешь? Сам повелитель тьмы у тебя в руках, его душу ты можешь просветить, как рентгеном, чего же тебе ещё нужно? Почему нет счастья в глазах? Ну, скажи, скажи, что чувствую сейчас я! Ты ведь знаешь! – скоро шептал он, слегка нагнувшись к нему и усмехаясь.
– Джон, я знаю о тебе чуть больше, чем ни хрена. Зачем ты стараешься выжать из меня что-то? Каждая душа – потёмки, а твоя – вообще мрак! Я ничего не знаю, ничего… хотя и стыдно мне об этом говорить, – Чес прикрыл на пару секунд глаза. Константин чувствовал, как дрожала его душа; лучше бы, вот честно, такая дрожь прошлась по его телу! А так это было невыносимо…
– Нет, Креймер, ты знаешь всё. Определённо. Говори свой план, – чуть мягче добавил Джон, на мгновение подумав, что его тон может показаться слишком неуместным, таким, будто парнишка на допросе. На щеках Чеса вновь зажглись два ярких красных пятна, выделяющихся на фоне бледной кожи, а губы в одну секунду стали сухими. Единственное, что приобрело красоту в его виде, так это глаза: они зажглись поразительным блеском, прежнее тёплое пламя вновь заполыхало в них, говоря, что Креймер доволен как никогда. Да и уголки губ стали дёргаться в стороны, силясь раздвинуться в улыбку. Ещё бы он не был счастливым: ведь это «Говори свой план» означало куда больше, чем могло показаться на первый взгляд… «Говори свой план» означало, что Константин не против, а если Константин не против, значит, он относится к этому почти положительно. «Говори свой план» означало «Я упрямец, который не скажет ничего вменяемого и нужного в ответ». «Говори свой план» означало просто-напросто… «Люблю». «Люблю», которое не прозвучало в ответ, но которое тот смог прочесть в смягчившихся переливах тёмных глаз. Чес, смотря на него, вдруг заулыбался.
– О, Джон, знаешь, кто ты? Ты чёрствый истукан! – рассмеялся как ребёнок. – Потому что только чёрствые истуканы не могут просто взять и сказать несколько простых, но…
– …но для истуканов очень сложных слов, – не смог удержать улыбку и Константин и схватил его кисть. – Креймер, не будь глупцом: ты многое обо мне знаешь. И уж должен был предполагать, что твой повелитель тьмы в жизни не скажет такого бреда, зато… зато будет упорно держать его в голове, – Джон поймал его взгляд и ухмыльнулся. – И вот ещё, Чес… я, на самом деле, немного проговорился пару минут назад. А ты и не заметил. Потерял свою вечную наблюдательность и внимательность? – Креймер кивнул; какое-то невыразимое, безрассудное счастье виднелось в его светло-коричневых, тёплых глазах.
– Потерял так же, как и свою кепку, – просто улыбнулся и осмелился поднять руку, чтобы легонько коснуться его лица. – Джон, ты меня замучил. Меня никто никогда так в жизни не мучил, как ты, – всё, конечно, в шутку, но Константин как-то серьёзно и задумчиво покачал головой, давая бывшему водителю проводить пальцами по своему лицу.
– Ты сделал такой выбор осознанно…
– Более того, он мне даже нравится. Ладно, придираюсь я: доволен полностью на самом деле всем, что произошло, происходит и ещё произойдёт. Расслабься, – поднял голову и теперь взял двумя руками его лицо, немного приблизив к себе. – Я даже прощаю тебе полтора года отсутствия. Хотя тебе за это следовало бы хорошенько дать и ещё в самом начале, когда мы только встретились, – усмехнулся, увидев на секунду удивившуюся мину Джона. Тот потрепал его по волосам, обозвал «Придурком без кепки» и прижался ещё крепче, не обнимая, но уже продвигаясь к этому.
– Всё оказалось куда проще… – шептал Чес, глядя на него. Константин старался оторвать свой взгляд от него, ведь знал его лицо в подробностях, но теперь будто Креймер представился ему в другом свете, в другом виде. Да, всё действительно оказалось просто; в мыслях же выстроилась дьявольская цепочка невозможных действий, чтобы прийти к счастью, на деле хватило лишь пары слов и многозначительных взглядов. Нет, Джон никогда не скажет «Люблю» – это он решил окончательно. Но всеми, чёрт подери, силами докажет Чесу, что явно не равнодушен к нему!
– А ты ожидал, что будет сложно? – он, мысленно (ибо физически это было невозможно) показав всем окружающим фак, прижал к себе Чеса, наконец понимая, в чём разница между двумя способами согревания – одеялом и обниманием. Второму, конечно же, он отдавал теперь больше предпочтения…
– Я вообще думал, что это нереально! – наивно воскликнул Креймер, силясь поднять голову в его сторону. – Видел бы ты себя со стороны!..
А потом добавил наигранно-обиженным шёпотом: – Чёрствый истукан…
– Знаешь, я понял вполне, в чём был мой грех, тянущийся за мной из прошлого. Это был ты. Я оставил тебя. Оставил, смешав с остальным неприятным прошлым, хотя ты и был алмазом среди той грязи. Признаю, что виноват, – Джон опустил подбородок на макушку Чеса, скрестив руки на его спине. – Господи, Креймер, слышишь, что говорит бывший повелитель тьмы? Он признаётся, что виноват! Поверь, такое случается не каждый день…
– Верю, – просто усмехнулся парнишка, положив голову на его плечо.
– Я, Чес, ничего не помню и так и не вспомнил из того вечера, – Джон слегка отодвинул его за плечи и заглянул ему в глаза. – Но почему-то помню отчётливо твои губы на моих. Я помню поцелуй, помню, как безбашенно касался тебя и совсем не помню сопротивления в ответ… я думал раньше, что, когда смотрел на твои губы и непроизвольно вздрагивал, то это была лишь случайность. Теперь убеждаюсь всё больше, что случайностей не бывает.
– И я в них не верю, – спокойно отозвался Чес с прежней тихой улыбкой на губах. Весь он сейчас был воплощением хорошо скрываемого счастья; Джон не выдержал и, нагнувшись, ощутив прохладное дыхание, заметив полуприкрытые глаза и дрожащие губы, поцеловал его, опустив палец на подбородок и приоткрыв рот. Вновь что-то невозможное случилось с ним – как будто какие-то воспоминания и ощущения, ранее закопанные в его памяти, теперь вдруг всплыли наружу, словно неглубоко зарытые сокровища, которые отмыли потоки дождя. Константин касался губ, любимых губ, некогда произносящих святые молитвы и таких непорочных, и не мог оторваться, как путешественник, перешедший пустыню, не может оторваться от бутылки воды. На заднем фоне вовсю пел хор, а вот и священник заговорил о чём-то вполне известном: покайтесь в своих грехах, сделаетесь смиреннее, служите всю жизнь Богу, короче, задохнитесь в своей несчастной, но, мать её, праведной жизни! А Джон не хотел! Не хотел всего этого уже и знал наверняка, что и Чес, сейчас сладострастно ему отвечающий и вовсе не похожий на того смиренного Чеса, читающего молитвы, думал также. Каждое слово о душевной чистоте, о порицании грехов ударяло тяжёлым свинцом в голову; ладан разъедал нос грешникам, старался разъесть и мозг, чтобы искоренить оттуда все порочные мысли; с каждой иконы на них смотрел осуждающий взгляд, разрушающий саму душу и напоминавший, что их котелок в Аду уже разогревается; но повелителю тьмы и его водителю было глубоко плевать на это всё вместе взятое, да хоть умноженное в сто раз – плевать, плевать как никогда они хотели на всех этих религиозных чудиков. Они, вжимаясь в стену, едва ощущая от прилива страсти, где руки, где ноги, целовали друг друга, с наслаждением впитывали в себя те ощущения, давно позабытые, впитывали тот Рай, уже доступный на Земле и легко досягаемый. Они чувствовали, как оковы постепенно снимаются с их кистей, стоп, как железные кольца спадают с их тел, давая возможность свободно дышать и говорить всё, что придёт в голову. Да, Константин и Чес создавали здесь, сейчас собственный Рай; хотя давно знали, что уготован им только Ад. Даже атмосфера собора начинала обостряться, стены – жечь их, а пол – уходить из-под ног, но они держались, обнимая, касаясь друг друга за плечи, за тело, за волосы и иногда нежно проводя пальцами по лицу. Джон прижимал его к клетке, целуя сильно и страстно и не давая даже малейшего шанса на первенство, хотя Креймер и старался; только лишь в паре метров от них в глубине алтаря изображение какого-то мученика, смотревшего на грешников и содомитов своим презрительно-укоризненным взглядом, было свидетелем этого богохульства в соборе.
