Текст книги "Четвертый всадник (СИ)"

Автор книги: JFalk

Соавторы: Макс Фальк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

И о деньгах тут речь не шла, потому что у Эрика оставалось одиннадцать долларов, включая всю мелочь из карманов.

Сидя на скамейке в парке, он жевал холодные сосиски прямо из упаковки. Полтора доллара за дюжину, – это терпимо, тем более что еще ему достались две банки кукурузы, которые шли со скидкой в довесок к сосискам. Боже, которого больше нет, благослови людей, придумавших скидки. И купоны.

Кукурузу он припрятал в рюкзак на обед и ужин. Разорился на еще один стаканчик кофе, чтобы запить картонный вкус сосисок. Заметил вдалеке темную форму полицейского, направляющегося к его скамейке, и убрался из парка, стараясь не делать резких движений. Заросший, мятый, с пыльным рюкзаком и практически без денег, он слишком сильно рисковал оказаться арестованным за бродяжничество. Меньше всего ему это было нужно на пороге школы Ксавье.

Впрочем, до порога все еще оставалась почти тысяча миль.

К вечеру оставалось признать, что ему не повезло. Он миновал Индианаполис и Питтсбург, меняя попутные поезда. К счастью, в этой части страны движение было оживленным, и ему удачно попадались поезда в нужном направлении, но когда спустилась темнота, он еще даже не пересек границу штата Нью-Йорк. Пожалуй, умнее было бы найти себе место для ночлега и продолжить путь на следующий день, но Эрик решил не терять времени на сон. Он был так близко, что каждая миля, которая отделяла его от Чарльза, ощущалась физическим мучением.

Часть пути он проделал, растянувшись на крыше грузовика. В три часа утра пересек Гудзон в районе форта Монтгомери. До дома оставалось чуть больше двадцати миль.

Он свернул с шоссе и пошел через спящие пригороды. Мимо тянулись бесконечные одноэтажные домики со светлым сайдингом, перемежающиеся желтыми рощицами. Пыль с обочины оседала на джинсах. Выкатилось солнце, помаячило в глазах, потом переползло выше, уткнулось в правую щеку. Зеленые щиты дорожных указателей подмигивали цифрами. Его обгоняли желтые школьные автобусы и машины, типичные для среднего класса. Эрик шагал автоматически, не чувствуя, как переставляет ноги. Он сделал остановку лишь однажды, на берегу водохранилища Амаулок. Зашел в магазин у заправки. Седой крепыш за кассой, заметив его, заметно напрягся. От запястий к локтям у него змеились татуировки, исчезали под закатанными рукавами рубахи. Он выдвинул ящик под кассой, опустил туда руку. Эрик почувствовал характерный металл кольта.

– Не дергайся, я просто хочу купить воды, – сказал он.

– Тащи подальше отсюда свою задницу, пока я не достал пушку, – пригрозил седой.

– Сейчас утащу, – примирительно ответил Эрик. – Только воду возьму. Окей? Мне не нужны неприятности.

– Без резких движений.

– Я сюда не танцевать пришел. – Он кивнул на стеллаж у себя за спиной. – Не возражаешь?

Седой вытащил пистолет из ящика.

– Стянешь хотя бы Чупа-Чупс – прострелю башку нахрен. Давай быстро.

Эрик отвернулся, лопатками чувствуя нацеленное в спину дуло. Взял бутылку воды, прошелся между стеллажами, глядя на ценники. Выбрал пакетик изюма побольше. Повертел в руках запечатанный гамбургер и положил на место: либо вода, либо еда. Вода важнее. Вернулся к кассе, ощущая теперь щекочущий холодок прямо в центре груди. Положил на прилавок воду и изюм. Добавил к ним упаковку мятных конфет со стойки. Высыпал на блюдце горсть мелочи, сверху положил мятый доллар.

Седой смотрел на него с подозрением, будто ждал, что Эрик сейчас тоже выхватит ствол, и придется палить друг в друга в упор.

– Убери пушку и займись кассой, – посоветовал Эрик. – Я хочу есть.

Тот помедлил, одной рукой высыпал мелочь на прилавок и принялся пересчитывать, все еще держа Эрика на прицеле. Это было глупо. Он стоял слишком близко, Эрик мог бы перехватить кольт, даже не используя свою силу. Ударить по руке, шаг в сторону с поворотом, уклоняясь от линии огня, дернуть запястье на себя, выломать пистолет из пальцев. Две секунды, не больше.

– Не хватает десяти центов.

Эрик провел рукой по карманам джинсов, но там, к сожалению, было пусто.

– Тогда только вода и изюм.

Седой наконец выбил чек. Эрик скрутил крышку у пластиковой бутылки, сделал несколько жадных глотков. Спрятал изюм в карман, повернулся, чтобы выйти.

– Ну-ка стой.

Мужик задвинул кольт в ящик, нагнулся, чем-то пошуршал под прилавком. Выпрямился, держа в руках пластиковую упаковку ветчины, нарезанной полупрозрачными ломтиками.

– Срок годности вышел вчера, все равно выбрасывать. Будешь?

– Буду.

Седой бросил ему ветчину прямо в руки.

– И леденцы свои забери.

– У меня нет десяти центов.

– Хватай и вали, пока я не передумал.

Эрик вернулся, забрал мятные конфеты.

– Почему ты решил мне помочь?

– Потому что ты не под кайфом, а просто с катушек съехал. Насмотрелся я на вас после Вьетнама. На одного такого психа в Мэдисоне целую охоту устроили из-за вшивого гамбургера. Он полгорода разнес, пока его не взяли.

Эрик кивнул.

– Спасибо.

– Подотрись своим спасибо. У меня тут семья, мне нахрен не сдались отморозки вроде тебя. Вали, говорю.

После Линкольндейла Эрик начал считать шаги, чтобы не заснуть. Он начал с минус двадцати тысяч. Минус семнадцать тысяч – поворот с двухсот второго шоссе на Пердис Роуд. Минус пятнадцать тысяч – мост через Кросс. Минус семь тысяч вдоль очередного водохранилища. Обочина усеяна жухлыми листьями, ноги болезненно подворачиваются на кротовых ямах. Минус пять тысяч до поворота. Небо какое-то бледное, мятое, как влажная рубашка, измочаленная неисправной сушилкой. Низкие облака наползают друг на друга, маются на одном и том же месте часами. И рады бы разбежаться, но нет ни ветерка. Минус тысяча. Кованый забор с каменным основанием начинается задолго до того, как появляются въездные ворота. Минус триста. Выцветшее солнце тянется к горизонту, Эрик отстраненно слышит, как ноги шуршат по траве. Стайки подростков валяются под деревьями на пледах. Кто-то смеется. Кто-то листает учебник. Кто-то проносится мимо с мячом в руках, отшатывается в сторону. Эрик смотрит прямо перед собой, поле зрения сужается до нескольких метров. Минус сто. На берегу пруда кружком сидят дети, завороженно слушают человека с книгой на коленях. Эрик не слышит голоса, но он и так знает, как он звучит. Мягкий, негромкий, слегка шероховатый. Гипнотизирующий. Головы поднимаются одна за другой, смотрят, как он приближается. Лица удивленные. Минус сорок.

– Пожалуйста, не отвлекайтесь, – Чарльз наконец тоже поднимает голову и замолкает. Эрик чувствует себя так, словно обогнул пешком весь земной шар. Мальчишка с серебристыми волосами получает тычок локтем от соседки, захлопывает рот. Минус пять.

– Вам не помешает еще один слушатель?

– Эрик.

Чарльз улыбается. Он плохо выглядит, под глазами круги, кожа бледная, будто он давно не был на солнце. Эрик бросает рюкзак, садится возле его кресла и засыпает мгновенно, уронив голову на обод колеса. Чарльз, пряча светящуюся улыбку, оглядывает лица студентов.

– Пожалуйста, не отвлекайтесь. Я продолжаю. Для любого действия, начиная от элементарных мускульных усилий и заканчивая более сложными – танцем, игрой на барабанах, использованием уникальных способностей – зеркальные нейроны позволяют нашему мозгу установить соответствие между действием, которое мы наблюдаем, и действием, которое можем выполнить, и благодаря этому определить их значение.

Чарльз опирается на подлокотник, склоняясь в ту сторону, где сидит Эрик. Пальцы подрагивают, будто он еле сдерживает их, чтобы не запустить в спутанные неаккуратные патлы. Он продолжает читать ровным голосом, но время от времени внезапно делает паузу в самом неожиданном месте, будто останавливается во времени и забывает, зачем он вообще здесь. А потом продолжает лекцию, не заметив, что сам же прервал ее.

Студенты старательно пишут конспекты, стараясь не поднимать глаз от тетрадей. И хотя ничего особенного не происходит, всем вокруг становится так неловко, будто они подсматривают за чем-то невыносимо интимным и абсолютно не предназначенным для чужих глаз.

Всем, кроме Питера, который не сводит с Эрика глаз, не ощущая никакой нарушенной интимности.

– Домашнего задания на сегодня не будет, – Чарльз закрывает книгу. – Вы свободны.

Студенты подхватывают свои вещи и расходятся тихо, будто дали обет молчания. Ни вопросов, ни шуток, ни громких голосов. Все стараются поскорее вернуться к обыденной жизни, но ни у кого это не получается. Они несут в памяти свидетельство чуда.

Дальнейшее видит только Питер, спрятавшись за огромным старым кленом. Чарльз наклоняется к Эрику, обхватывает его голову обеими руками, прижимается губами к волосам и сидит так до тех пор, пока Эрик не разлепляет глаза.

– Они все равно придут, – пробормотал Эрик. Слова давались с трудом, он едва шевелил губами от усталости. – Все равно, где их ждать. Лучше рядом с тобой. Просто сидеть здесь и слушать твой голос. Я скажу, что заставил меня впустить… Взял заложников. Они не будут разбираться.

Он прижался лбом к руке Чарльза, закрыл глаза, проваливаясь в короткий обрывочный сон.

– Ты должен пойти со мной. У меня для тебя кое-что есть, – сказал Чарльз.

– Прямо сейчас? Это не может подождать до завтра?

– Прямо сейчас, Эрик. Следуй за мной.

Рюкзак остался лежать на траве. Эрик, с усилием переставляя ноги, чтобы держаться рядом с коляской, шел следом. Преодолев вход, холл, коридоры левого крыла, они оказались в директорском кабинете. Чарльз объехал стол, отпер сейф и достал оранжевый чемоданчик.

– Узнаешь?

– Поверить не могу, что ты не сделал из него тренировочную мишень, – Эрик тяжело привалился к стене.

– Я хотел. Но не решился.

Он толкнул чемоданчик через стол, Эрик поймал его обеими руками, чуть не уронил.

– Я тронут, Чарльз. Кстати, ты забыл у меня шарф. Я привез.

– Откроешь? – у Чарльза странно блестели глаза, скорее всего, виноваты были блики от окон.

– Не говори, что ты сохранил мои водолазки, – Эрик отщелкнул замки, откинул крышку и уставился на белую пухлую папку с собственным именем. – Что это, Чарльз?

– Твое досье.

– Ты украл его?

Чарльз подъехал вплотную.

– Это единственная копия. Прости, что не связывался с тобой после отъезда, друг мой. Я был занят тем, что уничтожал связи между твоим именем и твоим прошлым. Никто в мире, кроме нас, больше не сможет вспомнить, в чем тебя обвиняли. Никто за тобой не придет, Эрик. Ни сюда, ни куда-то еще. Прятаться не надо.

– Ты стер память половине мира?

– О, нет, – в улыбке промелькнула гордость. – Это было бы легко обнаружить. Я разрушил связь в воспоминаниях между твоим именем и преступлениями, в которых тебя обвиняли. Спроси любого – тебе скажут, что Кеннеди, конечно, убил какой-то мутант, которого потом посадили в камеру… Но кто он, как его звали, куда он делся – этого больше никто не вспомнит.

Эрик пошатнулся, как сомнамбула, потер лоб.

– Спасибо, Чарльз. Я плохо понял, что ты сейчас сказал, но спасибо. Я пойду в душ.

– Я покажу твою комнату, – Чарльз устремился вперед.

В чемоданчике, кроме досье, Эрик нашел почти все, что оставил здесь в прошлый раз. Паспорт на свое настоящее имя, просроченные водительские права, двадцать лет как вышедшие из моды солнечные очки, опасную бритву. Эрик раскрыл ее, проверил остроту – затупилась, конечно же. Провел по лезвию пальцем, заставляя послушный металл восстановить режущую кромку – и немедленно порезался.

Оставив Чарльза в комнате, ушел в душ. Начисто сбрил щетину, трижды оттер себя мочалкой, пока кожа не начала скрипеть. В голове слегка прояснилось, хотя Эрик все еще чувствовал себя, как в тумане. Переодевшись в чистое, он вернулся в комнату.

Взгляд упал на досье, оставленное на покрывале.

Эрик взял его в руки, сел на край кровати. Он листал протоколы и фотокопии, роняя листки к своим ногам. Перебирал хронологию своей жизни, стенографии допросов, показаний, осколки прошлого, сшитые толстой нитью по живому мясу, проколотые степлером, зажатые между скрепками. Он не помнил в своей жизни ничего, кроме этого списка: подозревался, обвинялся, разыскивался, виновен, виновен, виновен.

А что теперь? Можно жить без страха? Не ждать полицейской сирены в ночи? Не вздрагивать, принимая лунный свет за прожектор?

Он листал свою жизнь, на страницы с мокрых волос капала вода, растекалась чернильными кляксами. Он был не в силах понять, что теперь изменилось, и от бесполезных, изумленных попыток осознания по щекам лились беззвучные слезы.

Досье веером разлетелось по полу, сорвавшись с колен. Эрик закрыл лицо руками, не ощущая ничего, кроме пустоты и усталости. Должен был бы чувствовать что-то еще – благодарность хотя бы – но чувствовал только собственное мокрое лицо под пальцами и локти, вонзившиеся в колени. И еще ладонь Чарльза, дотянувшегося из коляски, – на предплечье, на плече, на затылке, прохладная, ласковая, спокойная.

– Почему ты это сделал? – Эрик убрал руки от лица.

– Потому что я хочу положить этому конец, – Чарльз кивнул на ворох бумаг под ногами. – А еще я хочу дать тебе шанс, которого у тебя никогда не было. Прости, я опять все решил за тебя.

Чарльз устало улыбнулся, потер пальцами висок.

– Ты делал ужасные вещи – этого не отнять. Но ты пережил столько, что нельзя придумать наказание страшнее, чем твое прошлое. Остается только убить тебя, а этого я не допущу. Я хочу показать тебе, на самом деле показать, не только на словах, что мир – это не только боль и ярость. Что есть милосердие, в котором ты нуждаешься сильнее, чем кто-либо еще. Я хочу дать тебе место в мире, который ты помог спасти. Ты, которому никто никогда не давал второго шанса, даже я сам – ты дал шанс этому миру. Я хочу разделить его с тобой. Я хочу, чтобы ты не был один.

Чарльз отвел глаза, защищая себя от воспаленного, растерянного, израненного взгляда Эрика. Зажмурился, отгоняя болезненное воспоминание. Заговорил тише, утратив привычную мягкость.

– Ты как-то сказал мне, что мне следовало сражаться за то, что мне дорого. Это так. Мне следовало сражаться не с тобой, не с памятью о тебе, не с болью от твоего ухода. Я должен был драться за тебя. Я отступился слишком быстро, как только стало по-настоящему трудно. Доля моей вины есть в каждом твоем шаге, совершенном из отчаянья, продиктованном верой, что ты один. Я хочу встать на твою сторону, как мне следовало много лет назад. Не потому, что я одобряю убийство Шоу. А потому, что это было по-настоящему важно для тебя.

Чарльз перевел дух, улыбнулся горько и беззащитно. Эрик смотрел на него одними зрачками, серой радужки было даже не видно.

– Я совершил преступление, чтобы защитить тебя. Но я так часто пользовался моими способностями, чтобы добиться своего чужими руками, что не мне изображать тут святую невинность. Я сделал это потому, что верю в тебя, Эрик.

Эрик молчал. Чарльз заставил себя посмотреть ему в лицо.

– Нет, это все не то. Не то. Я сделал это, чтобы ты был рядом со мной.

– Зачем я нужен тебе? – шепотом спросил Эрик.

– Ты мой противовес. Я отказывался принимать твой опыт, твой взгляд на мир, потому что он страшен. Но мир и таков тоже. Правда в нас обоих. Мне нужно, чтобы ты спорил со мной, показывал то, чего я не увижу. Ты вторая сторона монеты, Эрик. Без тебя я вижу только одну половину правды.

– Ты хочешь показать мне свою половину, чтобы я изменился?

– Я не хочу, чтобы ты менялся. Я хочу, чтобы ты сам узнал, кто ты. Каким ты можешь быть, если в твоей жизни есть что-то еще, кроме боли.

– А если ты ошибаешься? – чужим голосом спросил Эрик. – Если я в самом деле, – он кивнул на бумаги, – такой?

– Тогда я сам встану между тобой и миром, но не позволю миру встать между нами, – твердо ответил Чарльз.

Эрик подхватил его на руки из коляски, уронил на кровать.

– Между мной и тобой уже сейчас стоит слишком многое, – он упал рядом, прижал Чарльза к себе, обхватив обеими руками, – я с ума схожу, как хочу тебя.

Но каковы бы ни были его планы, едва голова Эрика коснулась подушки, его глаза закрылись и он мгновенно вырубился на двенадцать следующих часов.

========== Эпилог ==========

– Ну рассказывай, где тебя черти носили. – Глен приложился к пиву.

За окном бара валил тяжелый снег, в котором тонул короткий декабрьский день. Над стойкой перемигивалась гирлянда – город готовился к Рождеству. Эрик сидел напротив, будто сбросивший десяток лет, и улыбался.

– Я осел на Восточном побережье.

– Если задумаешь вернуться в ремонтники, пришлю тебе рекомендацию.

Эрик блеснул зубами.

– Я еще не решил. Зовут и туда, и сюда, но я пока занят в школе Ксавье.

– Значит, воссоединился с братом?

– Он мне не брат, я же говорил.

– Не трахай мне мозги, парень, я слишком стар для этого дерьма. – Глен засмеялся. – Я не знаю для вас других слов и знать не хочу, понял? Так как дела у Чарльза?

– Зашивается. Бывают хорошие дни, но иногда это чертов лагерь бойскаутов, на который напали инопланетяне. Комитет по образованию пытается наседать на школу, но мы нашли одного зубастого адвоката. Парень просто огонь.

– Могу себе представить. Кстати, ты слышал? Полиция недавно взяла подонка, который убил Сандру. В новостях сказали, он пришел сам и признался в четырех убийствах. Полз, говорят, на карачках от самого дома. Обе ноги себе прострелил и пополз. Пока добрался до участка, всю рожу об асфальт ободрал.

– Совесть замучила, – предположил Эрик, глотнув пива.

– Стальная совесть должна быть. Он же в трех милях от участка жил.

Эрик пожал плечами.

– Иногда раскаянию просто невозможно сопротивляться.

Глен широко ухмыльнулся.

– Чуть не забыл, – с легким сердцем соврал Эрик и полез в карман пальто. Выложил на стол фигурную металлическую плашку с характерной панорамой Ист-Сайда. – Я привез магнитик.

Конец