Текст книги "Четвертый всадник (СИ)"
Автор книги: JFalk
Соавторы: Макс Фальк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
– Звучит как твоя больная фантазия. Я делаю все, чтобы дети могли вернуться в общество. Я помогаю им контролировать способности, а это снижает страх. Если люди будут видеть вокруг себя каждый день других мутантов, они привыкнут. Нас много, и с каждым годом становится все больше.
– Это значит, что со временем люди исчезнут как вид. Думаешь, они не захотят зачистить всех мутантов, когда поймут это?
– Люди как вид эволюционируют. Прямо сейчас, на наших глазах. Мы – первые, Эрик, но после нас уже пришли тысячи. Потом придут миллионы.
– Это займет столетия. Люди могут решить устранить угрозу своему виду раньше, чем нас будут миллионы.
– Именно поэтому мы должны объединиться. Рассказать, что нет плохих и хороших мутантов, а есть эволюция всего вида.
– То есть, мы снова должны спасать человечество? – усмехнулся Эрик.
– Ты предпочитаешь партизанить в лесу до конца жизни?
Эрик замолчал и подвинул к себе лаймовый пирог. Чарльз наблюдал, как он разламывает его на кусочки вилкой, прежде чем отправить в рот. Руки у Эрика всегда были красивыми – длинные пальцы, вытянутые ладони. Они загрубели от заводской работы, привыкли держать колун. Если бы можно было снять старую кожу, как перчатку, вместе со всеми шрамами и мозолями, чтобы под ней ничего не зудело от напрасного желания, Эрик бы не задумываясь сорвал ее с себя.
Чарльз протянул руку и положил прохладные пальцы на запястье Эрика. Погладил темные волоски на тыльной стороне ладони, косточку в основании большого пальца. Вилка задрожала и звякнула о тарелку, глупая. Эрик закаменел, чтобы ни вздохом, ни мыслью не спугнуть это мгновение.
Тридцатилетний Эрик двинул его плечом, чтобы посторонился, схватил пальцы Чарльза и прижал к губам.
Они бродили по городу, как потерянные. Кружили по трем с половиной улицам, пока не начало темнеть. Холодный осенний ветер пах снегом и рыбой. Ржавые листья облетали с деревьев и ложились на воду реки, а та несла их далеко, к океанским волнам, к чужому берегу.
Оба знали, что будет дальше. Они войдут в дом Эрика. Там будет скрипучий пыльный диван на двоих, там их догонит то, от чего они упрямо убегали все эти годы. Страшно было думать о том, сколько времени растрачено зря. Еще страшнее – о том, что фантазии окажутся слаще реальности.
Они стояли на мосту и смотрели на плывущие листья. Эрик зажал сигарету в зубах. Колесико зажигалки прокручивалось со щелчком, не высекая искры, взмокшие пальцы все время соскальзывали. Зажигалка была дешевая, одноразовая, с нелепой картинкой: купил, не задумываясь. Наконец вспыхнул слабенький огонек, Эрик сунулся в него сигаретой и тот задохнулся, не успев разгореться.
Эрик выругался. Исподлобья глянул на Чарльза.
– Прикрой.
Тот мягко улыбнулся, накрыл руки Эрика, оберегая зажигалку от ветра. Да не может же быть, чтобы те самые перчатки!.. Эрик наклонился к его рукам, выдохнул, поймал огонек и сразу же глубоко затянулся.
– Хэнк говорит, курение убивает.
– Попрошу его сделать мне сыворотку из Логана.
– Думаешь, он согласится?
– Логан?
– Хэнк.
– Согласится, если ты тоже попросишь. Тебе трудно отказывать, Чарльз.
Горький дым смешивался с холодным воздухом, растворялся над головой. Чарльз снова сунул руки в карманы, чуть склонил голову к плечу, разглядывая Эрика. В зрачках отражался молодой месяц. Чарльз тоже казался моложе в синих сумерках. Он протянул руку и коснулся щеки Эрика.
– Я помню тебя гладко выбритым. А теперь ты колючий, как щетка.
– Я всегда был неудобным.
– Это правда. Ты всегда был неудобным, неуступчивым и несносным.
– Ты забыл про невыносимого.
– Еще и невоспитанным. Не перебивай.
– А ты всегда был занудным заучкой.
– Кретин.
– Ботаник.
– Нахал.
– Лицемер.
– Мудак.
– Мне побриться?
– Оставь, не нужно…
Губы у Чарльза влажные и быстрые, все еще пахнут кофе. Они целуются прямо на мосту, неловко, торопливо, не заботясь о том, что их кто-то может увидеть. Время обращается вспять, рушится в прошлое, клочьями сдирает с души все, что наслоилось за двадцать лет. Только губы и рваное дыхание. Не было смертей, не было тюрем, не было ракет, казни Шоу, Траска, Стражей, пожаров, жён, детей, ничего никогда не было в мире, кроме этих горячих губ, колких щек, мучительных выдохов за ворот и жгучей дыры в груди в форме Чарльза, которую Эрик носил с собой, кажется, с рождения.
Шатаясь, как похмельные, они наощупь добираются до дома Эрика. В прихожей с грохотом сворачивают на пол вешалку, но кому сейчас есть дело до мебели? Эрик за шиворот вытряхивает Чарльза из пальто, и оно летит в сторону кухни. Дом маленький, а вещей в нем слишком много, каждая тумбочка норовит броситься под ноги, каждый старый шкаф врежет под ребра, каждый косяк подставится под локоть. Эрику проще, из одежды на нем всего ничего – куртка содрана еще за порогом, фланелевая рубашка летит в шторы, ее догоняет футболка. А у Чарльза, прости господи, под пальто целый арсенал.
– Ты бы еще галстук надел, – хрипит Эрик ему в искусанную шею. – Я бы тебя им и придушил.
Нежный кашемировый свитер тонет в раковине на горке тарелок, пуговицы с рубашки разлетаются по полу.
– Для тебя наряжался, – стонет Чарльз, откидывая голову, – для идиота.
Эрик лихорадочно дергает его за ремень, просовывает ладонь внутрь, в тесные брюки, и Чарльз оседает в его руках с протяжным вздохом. Диван с размаху бьет по коленям, и они валятся друг на друга, сцепившись, как в драке. Эрик подминает Чарльза под себя, царапая живот пряжкой.
– Да сними же ты эти чертовы… боже!..
Ботинок Чарльза звонко врезается в стену каблуком, оставляя на обоях отпечаток. Эрик сдирает с него брюки с хрустом рвущейся ткани – с таким звуком вскрывают долгожданный подарок на Рождество. Чарльз прижимает к себе твердое жесткое тело, ногтями впивается в плечи, закатив глаза. Эрик щедро облизывает ладонь, обхватывает свой член – если сейчас искать заменитель смазки, небо рухнет на землю. Чарльз узкий до боли, Эрик жмурится, сцепив зубы, с усилием преодолевая сопротивление. Чарльз дышит часто, как загнанный, в неестественно синих глазах плывет туман. Диван содрогается от быстрых толчков, ножки елозят по полу. Чарльз обхватывает его ногами, прогибается с болезненным криком, сжимает коленями ребра. У Эрика ритм скупой и тяжелый, почти механический. Он опирается на прямые руки, только глаза дико блестят и мокрые от пота волосы липнут ко лбу. Чарльз тянется к его лицу, обхватывает его ладонями, и Эрик сипло стонет, по его телу пробегает судорога. От этого стона Чарльза подкидывает, выгибает, как Триумфальную арку, и он беззвучно кончает, оставляя багровые полосы от ногтей у Эрика на плечах.
В голове звенит тишина, сердца дробно колотятся, будто отбойные молотки. У Эрика подгибаются руки, он падает головой Чарльзу на грудь. Все вокруг влажно и горячо. И тихо.
Спустя годы Эрику на плечо падает невесомая рука.
– Слезь… Какой же ты тяжелый, – хрипит Чарльз, и Эрик мгновенно вскидывается, тревожно вглядывается в лицо. Чарльз слабо улыбается искусанными губами и толкает его в грудь. – Слезь, говорю.
Эрик отстраняется медленно, осторожно, но Чарльз все равно морщится от боли.
По дому, кажется, прошелся шторм. Эрик встаёт на ноги и оглядывается, будто видит этот дом впервые.
– Твою мать, – охает Чарльз, и в его голосе слышится нотка паники. – Предупреждать надо, что у тебя в штанах поезд.
Эрик усмехается, ничуть не смущаясь своей наготы:
– Тебе помочь добраться до ванной?
– Да, будь любезен.
– Ты забыл добавить – «друг мой».
– Иногда мне кажется, я совсем не знаю тебя.
Чарльз сидит на диване, целомудренно завернувшись в простыню, и смотрит на Эрика. По плечам стекают капли воды. Эрик своей наготы не стесняется. Разучился.
Шоу, исследуя развитие его способностей (Эрик всегда называет это «исследованиями» или «испытаниями», никогда – «пытками»), пробовал разные подходы: боль, страх, стыд, унижение. Эрик учился копить их в себе, чтобы потом выплеснуть магнитной волной. Боль и страх работали превосходно, а унижение Эрик однажды выжег из себя, да так, что и следа не осталось. Стыда он тоже больше не чувствовал. Когда подчиняешь свою жизнь единственной цели, лишнее отваливается само собой. Обнаженный Эрик так же естественен, как одетый. Прямой и понятный, как железнодорожный мост, но его простота обманчива. Это мост над пропастью, в которой нет дна.
Присев на корточки, Эрик подкладывает дрова в камин. Рыжие блики огня играют на его лице.
– Тебе не кажется.
Поднявшись, Эрик ставит чайник в раковину. Из крана вырывается упругая струя воды, со звоном ударяется в донце. Чарльз следит за ним, как завороженный. Эрик похож на библейского Адама. Но не того, который поддался искушению и с позором был изгнан из Эдема, а на того, который по своей воле сорвал с ветки яблоко и восстал против бога. На того, который сам ушел из благословенной земли, чтобы стать свободным.
Эрик ставит чайник на огонь и возвращается к Чарльзу. Они сидят, переплетя пальцы.
– Что теперь будет? – спрашивает Чарльз.
Эрик едва заметно поводит плечом.
– Я не знаю. Ты надолго?
Чарльз сжимается в комочек, приваливается к его плечу.
– Хэнк вернется за мной через неделю. Я не могу оставить школу надолго…
– Хэнк?
– Да. Я подумал… Меня могли бы выследить, если бы я летел обычным рейсом. Я решил, лучше не рисковать.
Эрик целует его в висок.
– Значит, у нас есть неделя.
– А что потом?
– А потом ты вернешься в школу. Не глупи.
– А ты?
– А я останусь здесь.
– Ты хоронишь себя заживо.
– Нет, я просто пытаюсь выжить.
– Эрик, насколько тебя хватит? – Чарльз смотрит на него с тревогой. – Ты собираешься провести здесь месяцы? Годы?
– Годы, – Эрик усмехается. – Я не строю никаких планов дальше завтрашнего дня.
– Ты не создан для того, чтобы сидеть в глуши и возиться с ремонтом швейных машинок.
– А для чего я создан, Чарльз? – спрашивает Эрик, и это выходит у него так горько и безнадежно, что Чарльз не находит слов.
Свистит чайник. Эрик поднимается, чтобы выключить, и Чарльз немедленно чувствует холодную пустоту там, где он только что сидел.
– Знаешь, я постоянно разговаривал с тобой после Кубы. – Эрик хлопает дверцами шкафчиков, достает чашки. Он выглядит неправдоподобно буднично на своей маленькой кухне. Трудно поверить, что это тот самый человек, который останавливал ракеты взглядом и мог обрушить стадион на Белый дом ради того, чтобы быть услышанным. – До встречи с тобой смыслом моей жизни была месть Шоу. Я не знал, что я буду делать после того, как убью его. Мне было все равно. Я был готов к тому, что он утянет меня за собой, но это было неважно. Потом появился ты… Сахар?
– Один, – сдавленно отозвался Чарльз.
Эрик повернулся, прислонился к кухонной столешнице, слегка расставив ноги. Он держал в руках большую кружку, чайная ложечка в ней кружилась сама по себе.
– Ты заставил меня задуматься о том, что будет дальше. Я представить себе не мог, что нас так много. У меня не было никаких сомнений в том, что правительство захочет использовать нас в своих целях, как живое оружие. Не новая мысль, Шоу пришел к ней на двадцать лет раньше. Но я не собирался быть у них на побегушках дольше необходимого. Я уже тогда думал о том, что мутантам нужно объединяться, чем скорее, тем лучше.
Эрик вынул ложечку и вернулся на диван. Дал в руки Чарльзу кружку, где медленно вращались тонущие чаинки.
– Встреча с тобой открыла мне новый смысл. Но потом была Куба… и все полетело к чертям.
– Я был неправ, Эрик. Не знаю, сможешь ли ты меня за это простить.
– Ну, мира мне все это точно не принесло, – Эрик невесело усмехнулся. – Тут ты был прав.
– Мне казалось, что если я видел твои воспоминания и чувствовал то же, что и ты, я понял тебя. Но это была ложь. Мне хотелось видеть мир исполненным гуманизма и высших ценностей. Мне казалось, я обязан спасти тебя от тебя самого.
– За это я тебя не виню, – задумчиво сказал Эрик. Взял кружку из пальцев Чарльза, отпил глоток и вернул. – Ты делал то, во что верил, и я это уважал, даже если считал тебя идиотом.
Чарльз застонал, ткнулся лбом в согнутые колени.
– Господи, Эрик, откуда ты такой взялся?
Эрик перевел взгляд за окно.
– Ты не хочешь этого знать.
– Я тебя перебил, – спохватился Чарльз. – Ты расскажешь мне дальше?
– Когда мы расстались на Кубе, кое-что я все-таки унес от тебя. Идею о братстве мутантов. ЦРУ было похоже на растревоженный улей, кроме того, у них остались твои данные с координатами. Прокатилась волна убийств мутантов, и я решил действовать. Но Кеннеди спутал мне все планы.
– Ты знаешь, кто убил его?
Эрик кивнул.
– Я видел материалы дела, – осторожно сказал Чарльз. – Это правда, что ты сдался сам?
– Правда.
– Почему?
– Так было нужно.
– Эрик!.. Ты что… ты не доверяешь мне?
Эрик ответил ему очень долгим усталым взглядом. Чарльз не знал, что в этом была замешана Рейвен. Если бы она хотела рассказать правду своему названному брату – она бы это сделала. А раз она молчала, Эрик не считал себя вправе подставлять ее.
– Извини, Чарльз.
Испуганная тишина замерла, как воришка, которому почудились шаги и бряцанье ключей у порога. Сейчас дверь распахнется, в комнату хлынет яркий свет, и новорожденная близость умрет, едва появившись на свет.
Эрик усмехнулся.
– Я бы доверил тебе свои секреты, но этот – не мой. Без телепатии у тебя проницательности с маковое зерно. Успокойся.
– Ну спасибо, – обиженно проворчал Чарльз и отхлебнул чай.
– Не благодари.
Эрик откинулся на спинку дивана, вытянул скрещенные ноги. Чарльз обжегся чаем, поперхнулся.
– Ну ты и жираф. Сколько у тебя ног – километр?
– Два. Правый и левый.
– Остолоп…
Чарльз в мгновение оказывается у него верхом на коленях, простыня летит на пол, залитая чаем.
– Что ты творишь… – сбивчиво шепчет Чарльз. – Тебе не семнадцать.
– Мне много раз по семнадцать, – жадно шепчет Эрик, впечатывая в круглые ягодицы звонкий шлепок. Чарльз вскрикивает.
Эрик пытается не торопиться, но сдержанности хватает на пару секунд. Чарльз сам опускается на него, дрожа от предвкушения, прижимается, целует, кусает. Случайным жестом задевает короткие волосы на затылке у Эрика, и тот отзывается горячим стоном, откинув голову. Чарльз ошалело вцепляется в его волосы обеими руками, ловит губами глухое, почти звериное рычание, вместо ласковых слов бормочет проклятия. Эрик крепко держит его за задницу, рывками насаживая на себя.
– Чертов ублюдок!..
– Чарльз…
– Скотина… Гребаный кретин…
– Чарльз…
– Как я тебя ненавижу!.. Эрик!..
Они кусают друг друга в губы, руки беспорядочно шарят по плечам, груди, по спине. Диван ритмично скрипит и елозит по полу, пружины звенят и стонут, впиваются Чарльзу в колени. У Эрика на виске дрожит след от пота, Чарльз приникает к нему губами. Эрик закрывает глаза, дышит сквозь сжатые зубы тяжело, с усилием, болезненно жмурится, будто что-то сдерживает в себе. Чарльз ударяется в яркое бешенство.
– Не смей!.. – он сам не знает, что хочет запретить Эрику, но готов врезать ему кулаком, чтобы разбить эту мучительную гримасу. – Не смей!
Эрик стискивает зубы еще сильнее, губы расползаются против воли, обнажая оскал.
– Не смей прятаться от меня! – бессознательно хрипит Чарльз.
На шее Эрика проступают вены, он стискивает Чарльза так, что вышибает из него дыхание, прячет мокрое и горячее лицо у него под шеей. Бедра ускоряют движения, диван ходит ходуном так, что, кажется, ножки сейчас подломятся. Чарльз отталкивается от его плеч, падает спиной на руки Эрика и кричит, не слыша своего голоса. Эрик поднимает его обратно, разгоряченного и безвольного, опрокидывает на себя. Чарльз прижимается лбом к его плечу, не в силах даже поднять руки, и беззвучно всхлипывает. На плече смешиваются слезы и пот. Плечо конвульсивно дрожит.
– Эрик.
– Мм.
– Расскажи мне о себе.
– Ты же все обо мне знаешь.
– Я ничего о тебе не знаю. Расскажи. Ты любишь музыку?
Чарльз лежал у него на плече, до подбородка закутавшись в простыню. Камин догорал, чужой дом освещали рыжие отсветы. В нем шевелились чужие тени. По окнам тарабанил дождь со снегом. Эрик смотрел в потолок и не мог понять, как он здесь оказался. Стоит закрыть глаза, и рулетка перемотает время. Будто тогда, в шестьдесят третьем, Чарльз не вывернулся из-под руки, облизывая трясущиеся губы. Они ввалились в пустую комнату, позабыв даже закрыть дверь. Схлестнулись в агонии, вплавились поцелуями друг в друга, перемешались всеми атомами. Разнесли в щепки антикварный диван, сорвали шторы с карниза, вытерли спинами шелковый ковер на полу. И затихли, полумертвые от нежности.
– Эрик?
– Прости. Музыку?
– Да.
Эрик провел пальцами по спине Чарльза, придвигая его ближе к себе. Тот по-хозяйски закинул ногу ему на бедро, смотрел из темноты блестящим взглядом.
– В детстве любил. У нас было старое фортепьяно. Мать давала уроки, я часто сидел и слушал, как она играет. Когда нам пришлось бежать в Варшаву, его пришлось бросить.
У старых клавиш был оттенок слоновой кости. Иногда Эрик подходил к инструменту, осторожно приподнимал крышку с облупившимся лаком и нажимал пальцем на клавиши. С правой стороны звуки были смешные, веселые – тинь-тень-тан. С левой – тревожные, сердитые – дон-дом-думм. Самые приятные звуки были в середине. На них он учился играть собачий вальс двумя пальцами.
– А сейчас?..
– А сейчас не люблю. Спи.
– Расскажи, что ты любишь.
– Тебя.
Чарльз тихо вздохнул, приложил кончики пальцев к его губам.
Что тут еще скажешь?
Когда постоянно теряешь то, что любишь, постепенно отучаешь себя любить. По кусочку цементируешь сердце, чтобы не бросалось в пятки, не заходилось аритмией от случайного взгляда. Я убегал от тебя, чтобы нечего было терять. Обвинял тебя в том, что ты меня не удерживаешь, а сам задавал стрекача при первой возможности. Можно как-то жить с обломком тоски в сердце. Можно, Чарльз, я проверял. Но вот смотришь на тебя и видишь: не тоска, не ревность, не обида. Осколок ребра застрял между легкими, того самого, из которого у Адама получилась Ева. А у меня из него получился ты. Да только ты не Ева, ты Авель, Чарльз. Вот я и бежал от тебя. Я лучше убью бога, чем принесу тебя ему в жертву. Спи.
========== 3 глава. Аврора ==========
Чарльз поднес к носу стопку и отшатнулся от запаха.
– Что за дрянь? Пахнет, как у Хэнка в лаборатории. Это спирт?
– Это водка. Пей.
– Как это можно пить?
– Быстро. Хлоп – и глотаешь.
Эрик сунул Чарльзу в руки толстый ломоть черного хлеба с куском нежного сала в розовых мясных прожилках.
– Потом сразу кусай и жуй.
– Ты это не серьезно.
Чарльз переводил взгляд со стакана на хлеб.
– Не дрейфь, Чарльз, от этого не умирают.
– Может, хотя бы льда туда? – неуверенно спросил Чарльз. – Или содовой?
– Коньяк свой со льдом пить будешь. Давай, смотри на меня.
Эрик поднял свою стопку, отставив локоть в сторону. Чарльз, поколебавшись, сделал то же самое. Резкий спиртовой запах пощекотал ноздри. Никакого тебе благородного аромата старого дуба с ноткой торфа или меда, выжженной солнцем кожи, терпкого дымка и прочих выкрутасов. Пахло спиртом, и ничем больше.
– А это обязательно?..
Эрик, не отпуская его взгляд, опрокинул стопку в себя, Чарльз сделал то же самое и чуть не выплюнул все на стол. Рот горел, будто он сожрал горсть черного перца.
– Закуси, – Эрик подтолкнул его под локоть.
– Дай. продышусь… – просипел Чарльз, открывая рот, как рыба.
– Кусай, – Эрик втолкнул хлеб в открытый рот, и Чарльз машинально сжал челюсти. Выдохнул, начал жевать. Лицо розовело на глазах.
– Молодец. Теперь еще по одной, – Эрик потянулся за бутылкой.
Нет, все началось не так.
– Ya hochu tri. Tri vodki.
– Ни одной не дам, не проси, милок! У нас праздник!
Бабка в цветастом платке махала руками, будто отгоняла комаров. Комары в это время уже давно передохли, а на Эрика пассы не действовали.
– Dvad’czat’ dollarov. Dvad’czat’ pyat’?
– Да хоть сто, не продам.
Эрик полез во внутренний карман за деньгами, но тут из дома вывалился мужик, нетвердо стоящий на ногах, и, приплясывая, направился к калитке. Чарльз из окна машины с тревогой наблюдал, как человек пересек неширокий двор, едва не угодив в развешенные для просушки сети и чуть не навернувшись в корыто с бельем, выволок лохматого пса из будки и принялся горячо целовать его в морду.
– Odna but’ilka za dvad’czat’ dollarov, – продолжал торговаться Эрик, старательно выговаривая русские слова. Двадцатку он уже держал между пальцев и водил ею перед носом у бабки, будто гипнотизировал, но та стояла на своем крепко.
– Анисья, хто там? – мужик наконец отпустил своего Рекса или Кинга, и тот сконфуженно попятился в конуру.
– Сосед водки просит, – отозвалась Анисья.
– Сосе-е-ед? – протянул мужик и прищурился, пытаясь разглядеть Эрика. – Все соседи уже в доме, а ты что? Хочешь водки – пошли за стол! У нас свадьба!
Он цепко схватил Эрика за рукав и потянул к дому. Тот попытался вырваться.
– Stoj! Какая нахрен свадьба? Stoj, я сказал! – и откуда-то из глубин памяти вырвалось, – Ruki vverkh!
– Э? – мужик притормозил, обернулся. Чарльз выскочил из машины – ситуация требовала немедленного вмешательства.
Нет, все началось еще раньше.
– Одевайся, поедем.
– Куда? – Чарльз растерянно поднял брови.
– Ты же сказал, что никогда не пил водку.
– Эрик, час ночи! Все закрыто!
– Я знаю, где открыто.
Эрик натянул потертые джинсы, начал застегивать рубашку. Чарльз, изнуренный романтическим вечером (в исполнении Эрика это был секс в виде прелюдии, секс в виде секса и секс на десерт), уже привычным жестом закутался в простыню и помотал головой.
– В десяти километрах отсюда есть русское поселение. Съездим туда, купим водки.
– Ночью? Как ты себе это представляешь?
– Очень просто: я дам им денег.
– Может, съездим завтра с утра?
Эрик посмотрел на него с упреком.
– Никто не пьет водку с утра. Но если ты не хочешь, я съезжу один.
Чарльз вскинулся. Отпускать Эрика одного в ночи куда-то за десять километров, в непонятную деревню к русским было немыслимо. Он спустил ноги с дивана и принялся одеваться.
Кашемировый свитер нежного голубого оттенка (под цвет глаз выбирал, и судя по всему, удачно выбрал) плохо пережил столкновение с примитивным бытом, так что Чарльзу пришлось надеть одну из рубашек Эрика. Она пахла дымом, горячим железом от утюга и немного – потом. Запах едва не вызвал у Чарльза головокружение.
– Как ты с ними познакомился?
– Я починил им лодочный мотор.
– Как ты с такой скоростью обзаводишься знакомствами, – пробурчал Чарльз, надев пальто и пальцами прочесывая мех на воротнике. – Тебе надо было назваться не Магнито, а Белоснежкой.
Эрик кинул в него тяжелый взгляд и мгновенно стал старше на двадцать лет.
– У моей дочери был дар, – негромко сказал он, и Чарльз почувствовал, как воздух вокруг сгустился, будто перед грозой. – Она могла общаться с животными. Обожала этот мультик.
– Эрик, прости… Я… Я не хотел. Я… – забыл. Чарльз, помертвев, смотрел на Эрика, не решаясь к нему приблизиться. Он забыл, что была какая-то другая жизнь за стенами этого дома, что были другие люди, мутанты, школа, обязанности, еще свежие раны. Он ничего не хотел помнить – и вот, пожалуйста. Перед мысленным взором всплыла навязчивая картинка Эрика с дочерью на коленях перед телевизором.
Some day my prince will come
Some day we’ll meet again
– Поехали, – тихо сказал Эрик.
– Молодец. Теперь еще по одной, – Эрик потянулся за бутылкой. Стол буквально ломился от тарелок, салатниц, рюмочек, вазочек, горшков, бутылок и мисок. Большая часть была уже уполовинена шумными гостями, но и того, что оставалось, хватило бы на две деревни. Чарльз, едва переведя дух, скакал взглядом по тарелкам. Гости шумели друг с другом, не обращая внимания на соседей. Кто-то пел, кто-то причитал, новобрачные целовались. Кто-то принимался считать, но раз за разом сбивался.
– Три!.. Четыре!.. Пять!.. Десять!.. Шестнадцать!..
– Зачем они это делают? – шепотом спросил Чарльз.
– Без понятия, – ответил Эрик и налил им обоим еще по стопке. – Не обращай внимания.
– Как думаешь… мы можем здесь что-то попробовать? Что тут съедобно?
Вместо ответа ему на тарелку упало три крупных дымящихся картофелины, которые тут же посыпали сверху зеленью и полили мясным соусом. Хозяйка, с легкостью держа в руках таз картошки, обходила стол и подкладывала горячее каждому, просили ее об этом или нет.
– Не скромничай, русские страшно обидчивые, – Эрик потянулся через весь стол к банке с солеными огурцами. – Если отказываться от их гостеприимства, придут и подпалят дом.
– Шутишь? – с опаской спросил Чарльз. По голосу Эрика было не похоже, что врет.
– Пей.
Чарльз выдохнул, взял новую стопку. Предыдущая неплохо угнездилась в желудке и теперь распространяла оттуда тепло по всему телу, как портативный ядерный реактор. Эрик смотрел ему прямо в глаза.
– За всех, кого мы потеряли. Ты и я.
Чарльз мгновенно сосредоточился.
– За то, чтобы больше никто никого не потерял, – добавил он, проникнувшись моментом.
– Нет, – отказал Эрик. – За это – следующая.
Вторая и третья булькнули легче, приятнее, Чарльз зажевал острый вкус обжигающей картофелиной и облизнулся. Пристальный взгляд Эрика сразу потяжелел килограммов на сто. Чарльз с сочной ухмылочкой провел языком по верхней губе, у Эрика дернулась щека, зрачки расширились, как у кота в подвале. Он налил им еще, щедро плеснув на стол дрогнувшей рукой.
– За тех, кто остался, – предложил Эрик севшим голосом. – Ты, я. Хэнк и Рейвен.
– Вот Рейвен не трогай! – вскинулся Чарльз. – Я тебя никогда не прощу.
– За то, что ушла со мной?
– Сам знаешь за что.
– Это был ее выбор, Чарльз. Я ее никуда силком не тащил.
– Если б ты только попробовал, я бы тебе мозги сварил прямо в шлеме, – запальчиво заявил тот и добавил для надежности: – Мудак.
Эрик выглядел удивленным.
– Да при чем здесь Рейвен? Мы же давно все выяснили.
– Да, мы давно выяснили, что ты мудак, – угрюмо буркнул Чарльз.
– Это была ошибка.
– И козел.
– Я же сказал, что сожалею, Чарльз!
– Как ты мог так с ней поступить? Она же доверяла тебе!
– Ты про тот случай…
– Да, я про тот случай! Про тот самый гребаный случай! Как у тебя рука… как у тебя вообще что-то поднялось? Она же моя сестра!
– Если бы она была моей сестрой, я сделал бы то же самое.
– Что? – Чарльз выглядел охреневшим и пьяным, причем одно усиливало другое. – Ну ты и псих.
– Конечно, сейчас я бы не стал. Но тогда я не видел другого выхода.
– Надо было поискать другой вход!
– Что? – Эрик потерял нить разговора.
– Не чтокай! У тебя хоть какие-то тормоза в голове есть? Да ты бы пальцем ее не тронул, если бы она была твоей сестрой.
– Тронул бы, – убежденно ответил Эрик.
– Не тронул!
– А что мне еще было делать?
– Дрын свой держать на привязи, вот что! – Чарльз попытался вскочить, чтобы выйти из-за стола, но наткнулся на плотную стену из спин и животов и упал обратно, красный от ярости. – Я тебе ленточку подарю, чтоб к ноге привязывать. А еще лучше – скотчем примотать.
Эрик смотрел на него, как на придурка.
– Чарльз, о чем ты вообще говоришь?
– Не прикидывайся, ты сам все прекрасно знаешь.
– Я не понял ни слова, Чарльз.
– Ты трахал мою сестру! Так понятнее?
Эрик ударил ладонью по столу так, что стекло зазвенело, и заржал. Чарльз смотрел на него с ненавистью.
– Чарльз, я…
Новый приступ смеха скосил, не давая выговорить ни слова.
– Смейся, смейся, ублюдок. – Чарльз сложил руки на груди и отодвинулся подальше, впилившись в чей-то бок.
– Я не спал с Рейвен.
– Ага, как же.
– Чарльз, я серьезно. Я думал, ты говоришь про Париж. Что я пытался убить ее.
Чарльз ревниво насупился, но глаза у Эрика были веселые и честные.
– Во-первых, она была для меня мелковата.
Чарльз напряженно дышал, но не отводил взгляд.
– Во-вторых, я спал с Эммой.
– Твою мать! – Чарльз зажмурился, тряхнул головой, пытаясь выбросить это из памяти, но раскаленное воображение уже нарисовало ему длинноногую блондинку с пышными буферами, обхватившую наманикюренными пальцами сухие твердые плечи. – Обязательно все портить? Мог бы и обойтись без подробностей.
– Я без подробностей, – Эрик примирительно поднял руки. – Я же не рассказывал, как она…
– Так, – Чарльз вскочил. – Мне надо на воздух, или меня стошнит тебе на колени.
Пробиваясь следом за ним через плотную толпу людей к выходу, Эрик не унимался.
– Чтоб ты знал, если бы я спал с ней, все было бы намного проще. Она ушла от меня, потому что я не стал.
– Разборчивый какой, – с явной обидой в голосе буркнул Чарльз, вываливаясь из дома в холодную осеннюю ночь. – Сестра моя ему нехороша.
– Ты непоследовательный, – Эрик пошарил в карманах, нащупал мятую пачку сигарет и с наслаждением затянулся.
– А ты… ты придурок.
Чарльз нахохлился и зашагал в сторону машины. Двор показался ему странно длинным, еще пару часов назад в нем был всего десяток шагов, а сейчас он отмахал все пятьдесят. Наткнулся на непонятную черную громаду, замер. Вытянул руку и коснулся шершавой бревенчатой стены. Привалился к ней, прислонился лбом к выпуклому бревну, пахнущему смолой и паклей – а чем ему еще пахнуть, конфетами? В голове гулко шумело, во рту скопилась слюна. Чарльз сглотнул.
Эрик бесшумно встал сзади, угадываясь по запаху табака.
– Я не мог так поступить ни с ней, ни с тобой. Не потому, что она мне не нравилась. А потому что она была твоей. Все, что у меня от тебя осталось.
– Заткнись уже, – мучительно попросил Чарльз, поворачиваясь лицом и прижимая затылок к холодным бревнам. Огонек сигареты щелчком улетел за забор.
За углом сарая послышалась какая-то возня, сопение, хриплый шепот, сменившийся шуршанием ткани и отчетливыми хлюпающими звуками. Чарльз прокрался ближе, высунул голову. Молодожены торопливо трахались, вцепившись друг в друга.
– Пойдем, – шепнул Эрик, нетвердо качнувшись.
Чарльз развернулся, оступился на скользкой траве и схватил его за ремень.
– Пойдем. Точно.
Он втащил его в щель между забором и стеной сарая. Голые кусты малинника захрустели, ломаясь. Чарльз ударился коленями об землю, задергал пряжку. Кожа у Эрика под рубашкой была горячей. Чарльз, шалея от собственной наглости, дернул вниз джинсы и сразу же, не давая опомниться ни себе, ни ему, присосался к члену. Эрик с размаху приложился затылком о бревно, и под закрытыми веками побежали цветные всполохи. Он схватился за стену – для надежности, колени подламывались. Чарльз до синяков впивался пальцами в бедра, толкая к себе, щекоча языком, облизывая, целуя, заглатывая. Эрик опустил ладонь на гладкую макушку и тут же получил чувствительный укус в бедро.
– Без рук! – влажным ртом приказал Чарльз, и Эрик повиновался.
– Не знал, что ты такая сучка, – прошептал он. Восхищенный? Изумленный? Все вместе, смешать, нагреть, добавить отчетливую жажду мести.