Текст книги "Still too human (СИ)"

Автор книги: Jack Keeton

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Как давно это было?

– Не меньше десяти лет назад. Да и к чему теперь вспоминать.

– И что с ней сейчас?

– Мы иногда общаемся. Не в реале. Особенно с тех пор, как она подалась в Сообщество Квантового Бессмертия. И давай не будем об этом.

Эмме было любопытно, она чувствовала, что, вполне возможно, здесь скрывается нечто большое, но все-таки это дело Джоан, а она не будет бесцеремонно ворошить ее воспоминания, пусть даже они вместе не первый месяц.

– А ты, ну, пьешь?

– Нет. Не то что бы я боялась какой-то непредвиденной реакции, просто я могу все сделать гораздо легче и безопаснее.

– Что ты имеешь в виду?

– Могу вызвать у себя состояние, похожее на легкое алкогольное опьянение.

– И это безопасно?

– Зависит от того, не натворю ли я в нем чего-нибудь. Что касается мозга, то, по крайней мере, гораздо безопаснее обычного бухла. Хочешь, покажу?

– Ха. Ну, давай.

– ОК, через минуты полторы-две я буду, словно выпила красного вина. Ну или что-то такое. Не очень много.

– Так ты, наверное, уже такое делала?

– Да. Всего пару раз. Мне было интересно. Все легально, если что. По крайней мере, фактически не регулируется, как и многое другое. – Ее тон действительно немного изменился.

– Я буду следить за тобой, – серьезно сказала Эмма. – Чтобы ты… не натворила чего-нибудь.

– Интересно, здесь вообще есть системы слежения?

– Поблизости – определенно, а вот тут, совсем рядом… не думаю. Даже дронов не замечала. Впрочем, наши гарнитуры, линзы и смартфоны – это уже что-то само по себе.

– «Информационный век». Личный подход… к каждой жертве.

– «Личного подхода?» – спросила Эмма. «Ты точно не перебрала?»

– Да. Подстраиваемый контент, я имею в виду. Умная среда. Таргетинг.

– А, так ты про это.

– Тебе это никогда не напоминало… хищников?

– Да. Но я не принадлежу к тем, кто болтает о богах-хищниках, если ты вдруг подумала. – Эмма улыбнулась. Да, Джоан немного опьянела.

– Они там серьезно двинутые параноики, но кое-что во всем этом есть. – Выговор Джоан теперь изменился еще больше, как будто она специально старалась подчинять непослушные слова и не допускать ошибок.

– У тебя нет чего-нибудь, чтобы немного протрезветь?

– Эмма, что, и правда настолько сильно?

– Не очень, но все-таки.

– Ох… ладно. Кое-что я могу. – Она продолжила. – Но что касается хищников. Все эти системы слежения и нейронные сети, работающие с большими массивами данных… Зачастую – чтобы выпотрошить содержимое кошелька. Однажды я подумала, что это немного похоже на серийных убийц.

– Серьезно?

– Да. На расчетливых и изобретательных. Там – выпотрошенные жертвы, а тут – выпотрошенные кошельки. Если не хуже.

– Гм. – В воздухе повисла пауза. – Три года назад я была на митинге на Виктори сквер.

– Тот, что против наступления на приватность?

– Да. Ну, ты, видимо, в курсе, чем все кончилось.

– Угу. Разгон, общественный резонанс, извинения и номинальные уступки.

– Примерно так. Я видела, как копы лупили дубинками одного парня чуть не до полусмерти. Мне тогда пришлось немного посидеть в отделе, но что до меня, все обошлось.

– Не думала, что ты бунтарка.

– Ой, да перестань. Вообще, кого там только не было.

– Когда-то фантасты писали, что мы сегодня будем плавать в виртуальной реальности круглые сутки. Чтобы демонстрация, толпа на улице…

– Еще писали, что мы перестанем заниматься сексом в реале с живыми людьми.

– Может быть, мы сегодня живем в не таком уж и плохом мире. Не стали поголовно телами, погрязшими в виртуальных удовольствиях. Хорошее – понятие относительное, но… мне, по крайней мере, нравится общаться с тобой в реале.

– Не могу не сказать – мне тоже, – ответила Эмма.

Джоан снова вспомнила Лизу. Они сидели рядом, «двое на краю мира»…

Только теперь она может обнять девушку рядом, не боясь, что та отпрянет, удивленная.

***

Народу собралось уже порядком, несколько тысяч человек, не меньше.

Эмма подошла к Виктори-сквер в три. Было солнечный воскресный день, ясное небо с проседью редких облачков.

Раньше она еще ни разу не выходила на подобные мероприятия. Она и в этот раз сомневалась, но нашла в себе силы.

Митинг в защиту прав пользователей сети, против мер правительства по контролю, должен был вот вот начаться. Со всех сторон подтягивались участники, некоторые – с флагами, другие – с плакатами. Рядом кто-то разворачивал баннер. Эмма узнала символику – она часто видела ее в интернете. «Детки Доктороу», названные в честь легендарного борца за права и писателя. С другой стороны девушка заметила флаг техноконсерваторов. Черт, да кого тут только нет! Похоже, к площади стекались представители самых разных, зачастую враждебных друг другу, политических сил.

Эмма не относилась ни к одной из них. Просто считала, что это стоящий повод, и что политика министерства действительно вопиюще несправедливая. Под предлогом «предотвращения угрозы биотерроризма» после Евразийской Пандемии правительство продвигало меры, ограничивавшие сетевую свободу пользователей и увеличивавшие долю легального мониторинга различных сфер жизни. Разумеется, многие были иного мнения об истинных причинах происходящего. Недовольство политикой жесткой экономики было везде, все больше расползалась неустроенность, и власть боялась радикалов.

Чем дальше, тем больше в Канаде распространялись репрессивные тенденции.

Действительно, до чего пестрая толпа! Вот католики, там – «демократы», поодаль – прогрессисты рядом с техносоциалистами, квебекский блок, «зеленые», даже эго-защитники.

Вероятно, протест стал общим для всех так или иначе недовольных.

Сетевой самоорганизации, предшествовавшей митингу, с самого начала старались активно мешать. В ход шло все – от сообщений ботов и DDOSа до вбросов фейковой информации. Но сколько бы ни говорили о наступлении эпохи «общества дезинформации», где якобы можно заглушить любую правду, сотням людей удалось собраться здесь, в реале.

Движение, разумеется, было перекрыто. Но что за машины двигались по дороге с одновременно с севера и юга?

Дополнительные части полиции. Откуда-то неподалеку стал все лучше слышен ухающий звук. Вертолет (не один?), догадалась Эмма.

Все началось довольно резко. Где-то неподалеку от Эммы какой-то мужчина вдруг стал дергаться и кричать. Все выглядело так, словно парень копировал позы и движения людей рядом с собой, кого мог увидеть, одного за другим. Судя по странному оживлению поодаль, что-то, непонятно точно, что именно, происходило в это же время и поодаль. По-видимому, таких, как этот, было несколько, в разных точках площади. Как потом прочитала Эмма, это, вероятно, было частью полицейской тактики – спровоцировав внезапные приступы у людей с имплантатами в нужных местах, посеять среди собравшихся контролируемый хаос.

Затем пришло время грубой силы. Акция не была согласована (в проведении раз за разом отказывали, но народ тем не менее вышел); официальные лица впоследствии даже пытались утверждать, что первым силу применил кто-то из демонстрантов.

Водометы и дубинки гнали разрозненные части толпы, кто-то кидал камни в силовиков, сгоняемые кучи людей бежали. Разгон был отработан заранее. Никто не мог и предположить, что в некогда славившейся своими гражданскими свободами стране произойдет такое.

Эмма неслась куда-то, плохо что-либо понимая в создавшейся неразберихе. Она видела, как какой-то парень споткнулся и упал, отстав от бегущей кучки людей, вот он поднялся с земли, а рядом с ним уже стоял полицейский со щитом и дубинкой. Парень снова пытался бежать, но полицейский лупанул его по спине дубинкой, потом к первому копу присоединился другой.

Тем временем Эмма, как и другие, поняла, что они движутся прямо к полицейским.

Эмма не сопротивлялась, когда ее сажали в автозак, электрический форд. Потом был вечер в отделении рядом с другими, такими же, как она. Избитого парня она увидела в следующий раз только на фотографии в сети неделей позже.

Стэнли Клепацки, вокруг него развернулась длительная судебная тяжба, как и вокруг прочих серьезно пострадавших в то воскресенье от действий полиции.

***

Дневниковая запись 11/17/2041

НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ!

***

Я – балласт. Даже хуже – комар, надоедливо пищащий где-то рядом; незначительная помеха, с которой, по досадному недоразумению, все еще приходится считаться, хотя бы чисто символически.

Я и Эмма должны были дать «зеленый свет» участию Алана проекте. Мы это сделали, а Центр предсказуемо продолжил делать вид, будто я все еще полезна. На них работают такие существа (у меня язык не поворачивается назвать их просто людьми), в сравнении с которыми я интеллектуальная тля. Они двигают прогресс. Они имеют решающее значение. Я, в лучшем случае, выполняю подсобную работу, мое влияние на общее положение дел теперь куда меньше, чем было в ходе тривиальных (в сравнении с этим) исследовательских работ в Университете Британской Колумбии. Зарплата, правда, напротив, значительно выше. «Покупка в рассрочку».

Но все-таки так хочется гордиться тем, что я вношу хоть какую-то мизерную лепту.

В такие моменты мне становится стыдно. Я вспоминаю, что дело на самом деле в моем сыне. Или я вру себе?.. Он дорог мне. Дорог? Джоан, а дорог ли тебе по-настоящему вообще хоть кто-то, кроме себя? Может, это все вранье. Может, я была и осталась уродиной-отщепенцем. Может…

Хватит.

Я еще понадоблюсь Центру. Я и Эмма. Следить и оберегать драгоценный проект. О да, результаты впечатляют. Невероятно успешная реабилитация. Технология, близкая к магии (для нас, непоправимо отставших). Мониторинг, филигранная работа с биохимией «мясных» нейронных ансамблей и глии, развитие «протезных» частей… Но, черт подери, это все и вправду работает.

Неплохие результаты – и это при таких-то повреждениях! И с каждым днем все лучше.

Химерная система нового поколения. Есть в этих словах что-то от сомнения – кто же он теперь? Рассудок старается прогонять подспудные иррациональные мысли. Мы все меняемся. Что важно – так это связь. И связь сильна. Только определенные цепочки – и все, никакой «невидимой сущности». Он ощущает себя Аланом, помнит себя, как Алан, называет себя Аланом. Если вдруг легче от этого – он унаследовал от более старых «себя» тело, в том числе и большую часть старого мозга. А предположить, что он – лишь «зловещий AI» из дешевых треш-ужастиков, пользующийся старыми данными – верх глупости. Но что взять с нас, недалеких, разделяющих такое бредовое чутье (пусть и смутно).

Разумеется, работаю с Аланом не я. Я лишь вижусь с ним время от времени, оцениваю результаты. Иное – слишком много для назойливого комара.

Даже как-то странно, что настолько могущественные моды работают, в сущности, на еще меньших комаров, чем я. Но, если подумать, это не просто отдельные мошки – большая машина, пронизанная паутиной сложных связей. Один чудовищно большой организм. Да и внутри него тоже хватает своих «умников».

Куда движется мир? Кто будет у руля правительств и корпораций лет через пятнадцать?

И сохранятся ли они вообще в том виде, в каком есть?

Я только знаю, что так и останусь позади. У меня с моими жалкими правками нет сил догонять. Разделяющее нас расстояние стремительно увеличивается.

Я гораздо ближе к «немодифицированным», чем многие из них могут думать.

***

– Послушай. – В голосе Эммы было что-то, похожее на нотки тревоги. – Все говорят об успехах, он уже давно не лежит все время в центре, но он… не знаю. Он все равно… не такой.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты же видишь… Я не имею в виду ничего плохого, но он, – она с трудом подобрала слова, – странный. И иногда мне кажется, что он словно ребенок. Он не был таким. Как будто кто-то другой… присвоил его личность.

Джоан вздохнула.

– Да, я знаю. Никто не обещал что будет хорошо все и сразу. Но он жив, так? И в его состоянии есть явный прогресс.

– Прости, я просто… Это все тяжело.

– Я понимаю.

Была половина двенадцатого. Алан, должно быть, спит.

– Сколько там от него самого? – сказала Эмма неожиданно.

– Что ты имеешь в виду?

– Сколько в нем от старого Алана? – на последнем слове она почти плакала.

– Черт, да он и есть Алан! Хватит уже этого! Многие из людей, перенесших инсульт, в гораздо большей степени изменились, при этом их не называют «другими». Бессмысленно говорить о том, что это «просто» ИскИн, «присвоивший», – Джоан издевательским тоном произнесла это слово, – тело и память!

Лицо Эммы вдруг изменилось, словно она увидела призрака. Она смотрела в сторону дверного проема за спиной Джоан. Та обернулась, уже догадываясь, в чем дело.

В дверях кухни стоял Алан и смотрел на обеих.

Кто я?

Эмма сказала, что я странный. Как будто кто-то присвоил личность Алана.

Я – Алан?

Я изменился? Наверное.

У меня в голове ИскИн.

Я – ИскИн?

Настоящий ли я Алан?

Надо будет спросить Карлу. Обязательно.

========== V ==========

***

Дневниковая запись 06/18/2042

Да, прошло уже много времени с тех пор, как я что-то писала сюда. Но пусть эта запись будет завершением. Хватит дневников. Теперь я совсем другая.

Наконец-то покончено со всей медицинской возней. Теперь я даже могу довольно спокойно говорить о произошедшем.

Больше чем полгода с тех пор, как отчим изнасиловал меня. Я уже не чувствую тех эмоций, но я все равно остановилась, прежде чем написать это слово. Не найдя ничего другого, не стала уклоняться и написала прямо.

Не знаю, что он там думал. Наверное, считал, что я буду испуганной мышкой и не скажу никому. Насколько я могу вспомнить, наверное, я была близка к тому. Но память как будто не моя. Я не чувствую ее как свою, с тех пор, как мне притупили аффект.

Но он ошибся. Уже в понедельник я сделала вид, что иду в школу, как обычно, а сама пошла в полицейский участок. Я помню, что очень боялась, но не могу почувствовать того страха, каким он был. Воспоминания говорят, что я постоянно была на стреме – но я не чувствую этого во всей полноте. Мне даже кажется, будто это была не я, а какая-то другая девушка.

Мне повезло – я помню, боялась, что меня не примут всерьез. Но все оказалось гораздо проще. Следы на теле с прошлого дня тоже говорили в мою пользу.

Я не видела лицо этого гондона, когда за ним пришли. Для той меня, наверное, это было бы наслаждением. Для этой меня тоже – но в меньшей степени, ведь я не чувствую все настолько, как чувствовала она.

Потом были экспертизы, они даже проверяли его и мой мозг, задавая вопросы, и, как видно, быстро пришли к выводу, что я говорю правду. Я помню, мне было тяжело, но не помню, как тяжело.

А еще я вспоминаю свою ненаглядную матушку, обвинявшую меня в том, что я просто всегда ненавидела ее и хотела разрушить ее новый брак. Боже, она устроила такой цирк на суде! Она даже умудрялась обвинять экспертов. Ну конечно – ведь современные средства медицинской экспертизы – это от нечистого, да?

Факты говорили не в ее пользу.

Мне могли вообще избирательно стереть память. Приглушить не дающие покоя узлы. Но я отказалась. Я выбрала это. Все-таки, это было как-то… не знаю, жутковато. Врачи сказали, что так все. Скорее всего, тоже будет нормально, но не слишком одобряли мое решение. Но это был мой выбор.

Что касается отчима, все еще надеюсь, как и старая я, что он сдохнет прежде, чем отмотает срок. Правда, с нашими гуманными тюрьмами это вряд ли. По крайней мере, может, его ждет подобие того, что он сделал со мной. И за ним еще долго будут пристально следить после освобождения нетхантеры.

Я все еще ненавижу его – хоть и далеко не так сильно, как раньше.

Я очень благодарна Лизе. Но в отношениях между нами есть серьезная проблема, не имею в виду то, что я ее не привлекаю как девушка.

Она жалеет меня. И мне это не нравится. Мне не нравится то, что она так смотрит на меня, словно в ее глазах я какая-то неполноценная. Второй раз за то время, что я набираю текст, я засомневалась, какое слово употребить. И второй раз написала как есть. Я не хочу ее жалости, я говорила ей об этом, но она не может ничего с собой поделать, наверное.

Сейчас я живу у тети. Лиза часто приходит, мы болтаем. Это все еще приятно, несмотря на ее жалость ко мне. Пока учусь дистанционно, но, судя по оценкам, я хорошо нагоняю программу. Да я способная девушка, мать вашу.

Я бы хотела покинуть этот ссаный городок. Хотелось раньше и еще больше хочется теперь. Как-то я говорила об этом с Лизой, и она со мной согласилась, даже искренне, мне кажется, не просто чтобы поддержать.

В будущем я хотела бы уехать, например, в Ванкувер. Поступить в университет. Только все это мечты, я сомневаюсь, что у меня получится.

Ну вот и все. С этого дня я больше не буду продолжать этот дневник и вообще не буду вести дневников. Я пишу на старом смартфоне, я только для этого дневника его и использовала. Поставлю пароль, зашифрую. Будет валяться где-нибудь среди барахла. Может, когда-нибудь меня потянет перечитать все эти записи зачем-то. Я смогу, если к тому времени не забуду пароль. Прощай, старая я.

***

– Кто я по-твоему такой?

– Что ты имеешь в виду? – спросила Карла.

– Я настоящий Алан?

– Конечно.

«Он все еще довольно странный, но… нет, ну что за вопрос».

– У меня много имплантатов. Мой мозг сильно изменен.

– Да какая разница?

– Ты правда так считаешь?

– Да.

Она изменилась. Рядом с Аланом сейчас была уже не та девушка, что он помнил. Она словно повзрослела: ушла окончательно подростковая беззаботность в речи и жестах, даже походка как будто стала более строгой.

– Послушай, Алан. У кучи людей имплантаты и самые разные улучшения – и тем не менее. Это просто новая технология.

– Просто новая технология.

– Да, и тебе тоже не стоит себя изводить.

– Я услышал, как одна моя мать говорила, что ей кажется, что я изменился. Она говорила, что иногда ей кажется, будто кто-то другой присвоил мою личность.

– Кто из матерей?

Алан немного помялся, но ответил:

–Эмма. Другая моя мать спорила с ней об этом.

«Надо же, в этом вопросе я и Джоан на одной стороне. Как мило».

– Ты думаешь, я не ИскИн?

– Я думаю, что ты человек, Алан. И даже будь ты ИскИном, ты бы значил для меня не меньше. Может, в твоем мозге искусственный интеллект, но это не мешает мне любить тебя.

Они помолчали. Погода была пасмурная, но дождя, согласно прогнозу, не ожидалось. Алан и Карла неспешно шли по усыпанной листвой дороге, мимо парковых лавочек и фонарей.

Карла спросила:

– Джоан еще утверждает, что я тобой манипулирую?

– Да. Я думаю, что дело в твоем положении. Она… выросла в небогатой семье.

– Хочешь сказать, просто завидует?

– Да.

– Ну что ж, возможно…

Листья мягко шуршали под их ногами.

– Карла, я хотел спросить…

– Да, конечно. О чем?

– Возможно, вопрос неприятный.

– Ты про отца?

– Не совсем. Как ты после всего этого? Я мало знаю о том, как ты сейчас.

– Ну, я занимаюсь семейным бизнесом. Сейчас я – совладелица компании. – Она усмехнулась. – Многие ожидали, что пришла наивная девчонка с амбициями. И они были очень удивлены. Не то что бы я переоцениваю свои возможности, но отец меня неплохо подготовил к тому, что меня ждало.

– И что именно ты делаешь?

– По сути – перераспределяю ресурсы, я бы так это назвала. Определяю стратегии развития, отбираю те, которые мне кажутся наиболее многообещающими. Не без помощи ИскИнов, но не волнуйся – у нас, как и раньше, AI-этичный бизнес по обработке статистических данных, они без самосознания. Во всяком случае, я сама не использую в работе ИскИнов с самосознанием.

– И как компания?

– Довольно неплохо все идет, как по мне. В кредитной яме не сидим, уж точно.

– Я… – Алан замялся. – Я еще раз хотел сказать, что мне очень жаль, что так все сложилось с твоим отцом.

Карла вздохнула.

– Это было больно, правда. Но я стараюсь следовать его совету. Быть сильнее и двигаться дальше, – ее голос еле заметно дрогнул. – Двигаться дальше.

– Знаешь… – начал было Алан, но тут же одернул себя.

– Что?

– Да так, ничего.

– Нет, говори.

– Понимаешь, я благодарен тебе за все, что ты сделала для меня, и мне было хорошо с тобой, но… С тех пор, как я очнулся, – Алан старался совладать с непослушными словами, не желавшими слетать с языка, – я замечаю, что мои чувства к тебе стали слабее. Наверное, я больше не люблю тебя.

Карла шла молча, смотря чуть вниз и задумавшись.

– Я считаю тебя своей подругой, и мне нравится быть с тобой, но уже не так.

– Хорошо, что ты сказал.

– Я не знаю, может, это из-за травмы? Бывают разные случаи…

– Может, и из-за травмы.

Карла не смотрела в сторону Алана.

Она остановилась и взяла парня за плечи.

– Алан, – сейчас дрожь в голосе девушки стала еще заметнее, – мне было нелегко это услышать сейчас. Но… пожалуй, так было надо. И я люблю тебя. Как бы там ни было. – Карла заплакала.

«Я люблю тебя, кто бы ты там ни был теперь. И, похоже, знаю, как это исправить».

– Может… Может даже, все опять вернется. Я ведь еще прохожу реабилитацию. Я не знаю. Это все так странно.

«Не раскисай раньше времени».

Карла очень, очень боялась остаться одна.

***

«Дети – будущее». Для многих это – прописная истина.

Генетическое и культурное наследие. Те, что придут после.

Родители лепят из глины то, что хотят – настолько, насколько податлив материал. И он вылепил Карлу– вкладывая всю заботу и любовь, на какую был способен. Не все согласились бы с его методами – но в разве не стоит пересмотреть многое из того, что человечество долгое время считало нормой? Хайвы, добровольные саванты и прочие – разве не наглядное доказательство? И он знал, что она была с ним согласна. Они вообще редко ссорились – так уж он ее воспитал.

Она будет хранить в своем мозге и субличностные модули, и все внешние слепки – он не сомневался.

И он знал: что бы ни думало большинство, это оно ошибается, а он был прав. Он все сделал верно.

Чем это хуже стандартной лепки? Отец только усовершенствовал и доработал процесс. Эти двое были близки, как ни один отец со своей дочерью, это определенно; иногда разделялись, периодически снижали степень их странного единства – чтобы потом снова слиться. Он учил Карлу, та всем делилась с ним, а он – с ней с самых ранних ее лет, когда они только начали интеграцию. Отец уделял ей столько внимания, сколько мог. Разве это не забота?

Готовил ее к тому, кем она должна была стать, унаследовав бизнес. Не жалел сил и средств на воспитание. Он знал: дочь ценит все это по достоинству. И даже когда его тело умрет, часть его будет в дочери, буквально, в ее голове.

Пластичность материала для лепки – нейронных и глиальных структур – не привилегия только лишь юного возраста, как считалось когда-то очень давно. Но в ранние годы мозг более податлив.

Самая важная структура для связи полушарий у людей, считающихся «нормальными» – мозолистое тело. Оно разрушится, ослабится связь – и тогда каждое из полушарий приобретает намного большую автономию, чем раньше. Два слабо связанных сознания вместо одного. Это бывает и с другими структурами – правда, тогда чаще всего одна отделившаяся часть так и не дорастает до статуса самосознания. Суб-модуль, управляющий рукой-бунтаркой, что готова придушить хозяйку тела; такие случаи многократно описаны.

Когда они сливались, отец и дочь были этим целым мозгом – степень цельности соответствовала степени интеграции. Типичная проблема хайвов – эволюция не приспособила людей к такому межмозговому взаимодействию. Им тоже пришлось потрудиться, но тут со стороны дочери все было гораздо проще, чем у взрослых, решивших объединиться в коллектив: молодой и гибкий мозг, куда более открытый воздействиям. Разумеется, и здесь пришлось прибегнуть к имплантатам и хирургии, проблема все еще оставалась. Но у отца были деньги. И были те, кто готов был предоставить услуги в обход установленных предписаний. И двое победили суровую мать-природу и законодателей.

Их союз. Их тайна.

Это так удивительно – насколько вещество в черепной коробке порой готово к переменам. Они оставили друг в друге глубокие следы, однако он знал, что рано или поздно придет пора расставаться. Отец следил за тем, чтобы Карла росла способной жить вне их союза, при этом все еще неся в себе те самые части его.

Когда он полностью отключался, функциональные модули внутри ее головы образовывали иную комбинацию. Дочь становилась немного другой Карлой, чем была на низкой интеграции; в свою очередь, та Карла немного не та, что на более высоком уровне.

Оба определенно знали, как это больно – одиночество. Теперь, окончательно разъединившись перед процедурой эвтаназии, он имел возможность убедиться в этом еще раз. Последний.

Но оба знали, что тела не вечны, а он не хотел попусту растрачивать свое состояние на продление жизни одного их них двоих. Отец видел ее – их – грусть по этому поводу, но вместе они пришли к выводу, что его уход из их единства, рано или поздно – лучшее решение.

***

Алан проводил много времени с Карлой, и то, что он некогда чувствовал, похоже, возвращалось. Речь шла не только и не столько об усилившемся сексуальном желании, но об ощущении глубокой привязанности: необыкновенное воодушевление и сердечное тепло просто от нахождения рядом с ней. И хотелось, чтобы это никогда не прекращалось.

Наркотик – с привыканием и синдромом отмены.

Он все чаще выходил из дома. Джоан явно была этим недовольна.

Но это не было истинным поводом ее беспокойства. В самом деле, Алан не собирался покидать Ванкувер, пронизанный насквозь сигналами базовых станций. Если здесь и можно забрести в место, где не будет приема, он туда явно не собирался. Мозг будет исправно передавать телеметрические данные.

Теперь это была уже страсть. Алан хотел Карлу, и она вскоре допустила его. Предварительно он даже предупредил родителей, что уходит к Карле, и что не вернется до завтра. Джоан, конечно, такое обрадовать не могло. Но что было делать? Может, он и пациент, за которым мать, причастная к проекту, обязана присматривать, и, может, также она терпеть не может его девушку, однако Алан также – (по крайней мере, официально) человек и уже совершеннолетний. То, что сын все еще находится в состоянии, пусть и дающей определенную свободу действий, реабилитации также давало ему одно небольшое преимущество – Джоан принуждала себя ограничивать колкости в адрес Алана; она не имела морального права нападать на него сейчас, столь явно, как раньше, во всяком случае. Кроме того, здесь была и другая его мать. Эмма не давала Джоан монополии на осуждение либо одобрение поступков сына.

Аугментированная интуиция – вот что все больше не давало покоя Джоан. За то время, что она жила с дополнениями, женщина уже привыкла к зачастую резким догадкам, сперва удивлявшим и пугавшим ее саму. Так работал ее измененный мозг. Множество бессознательных корреляций разнообразных параметров, шлющих «наверх» тревожные сигналы.

«Я не могу точно объяснить всего, я просто знаю – здесь что-то не так». А потом случилось кое-что, окончательно укрепившее подозрения.

Алан снова уходил. Мать опять нехотя отпускала сына. Нужно было только кое-что сделать.

– Алан, можешь, пожалуйста, дать мне образец своей крови?

– Зачем? – спросил он.

– Ты же знаешь, наблюдение входит в мои обязанности. В этот раз они запросили анализ крови.

– Ну, хорошо. – Алан послушно оголил часть правой руки. Джоан прислонила прибор для забора крови из вены. Легкий укол, самая малость материала.

– Вот. – Мать подала Алану клейкий тампон. Сын прицепил его, закрывая ранку.

– Скоро ты вернешься? Завтра еще ехать на обследование, помнишь?

– Я до вечера, часов до семи. – Алан заметил, что Джоан сегодня непривычно спокойна, обычно она была несколько более раздраженной по поводу его уходов. Он, однако, не придал этому особого значения.

Джоан вздохнула.

– Ну, давай.

После ухода Алана она набрала нужный поисковый запрос, нашла сайт и стала изучать прейскурант услуг. Благо, сейчас есть деньги – спасибо нанимателям.

Отыскав всю необходимую информацию, Джоан отправилась по адресу.

Вернувшись домой, Джоан не застала Алана – было еще рано, около трех. Эмма была на работе. Женщина решила, что стоит попытаться расслабиться и немного отдохнуть. Джоан легла на кровать в спальне, настроила «будильник» на пробуждение через два часа и активировала паттерн перехода ко сну.

…Удушающее чувство беспомощности. И два человека; грубый, отвратительный акт совокупления: крепкий мужчина средних лет, взявший силой девочку-подростка…

«Нет!»

Джоан проснулась. Ей казалось, она задыхается, ей было тошно, ее всю заполняло нечто, что лишь приблизительно можно описать словом «тревога». Было невозможно ясно мыслить.

Постепенно тревога ослабевала.

Внезапно Джоан вспомнила про Алана.

«Я говорила, что Алан – это он, настоящий Алан.

Но что насчет меня?

Если Алан был и есть Алан, то на самом деле та девчонка, которой лишь немножко подправили мозг – это я.

Как бы ни пыталась я уйти от этой мысли. Я так старательно выстраивала эту линию защиты много лет для себя – а ведь все это время это была чушь. Самообман. Как это по-человечески.

Или же просто мы все никогда и не были нами самими? Конечно. Самообман – самое сердце чувства Себя».

***

– Помнишь, мы были тут раньше однажды?

– Да, – Алан задумчиво смотрел на огромную картину три на четыре метра. Его глаза словно преследовали нечто внутри пестрого прямоугольника. – Я хорошо помню именно это место здесь. В галерее. Но я видел ее совсем по-другому.

– Такое часто бывает с парейдолическими картинами, – ответила Карла. – Один раз видишь одно, другой раз – другое. А что ты видишь вот здесь? – Девушка указала на нижний правый угол.

– Город. Высотные дома.

– Хм. А я вижу лес.

Они сегодня пришли сюда, в Галерею Парейдолической Живописи, по предложению Карлы. Карле нравилось здесь бывать время от времени. Она любила находить паттерны в причудливом живописном хаосе и давать волю ассоциациям, подталкивающим к размышлениям на порой весьма неожиданные темы.

– Теперь я тоже вижу…

– А я теперь увидела город.

Здесь были кресла и диваны, и можно было разглядывать картины, расслабившись.

– Я присяду, пожалуй.

– Я тоже.

Теперь они вдвоем сидели перед картиной Луизы Ли, динамически меняющейся, словно бы текущей.

– О чем ты думаешь?

– Знаешь, я… должен перед тобой извиниться.

– Да за что?

– Помнишь, мы полгода назад гуляли, и я тогда сказал, что, наверное, больше не люблю тебя. Тогда я действительно чувствовал себя так.

– Ты тогда сказал правду.

– Ты же знаешь, сейчас ко мне все словно вернулось, и я рад этому. Просто я, наверное, расстроил тебя тогда. Прости.

– Алан, все нормально.

– Так странно. Я, после того, что ты сказала, увидел лес, деревья, и вспомнил тот парк, где мы тогда шли осенью.

– Я люблю осень.

– Я тоже. Кстати, теперь я вижу вот тут, – Алан указал на центр картины, – дорогу, усеянную листьями.