Текст книги "Dragon VS Princess-2: Peace minus one (СИ)"
Автор книги: izleniram
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
– В смысле, фанючил по нему? Он твоим кумиром что ли был? – осторожно уточнил Джиён, стараясь не замечать, как сильно колотится в груди у него сердце.
Джин тряхнул головой, соглашаясь.
– Ну да… У нас полшколы по этому учителю фанючили. Если бы он тогда пальцем нас поманил, мы бы, не задумываясь, устремились за ним какую-нибудь революцию совершать. И погибли бы на баррикадах с гордо поднятой головой и праведным свечением преданности во взгляде…
Дракон усмехнулся. Да уж, вот, что могут делать с нами люди, в которых мы влюблены, это точно.
– А потом он спился… – задумчиво закончил Джин. – Хорошо, что он нас на баррикады не позвал, да? Представь, какое было бы разочарование?
И захлюпал носом, хихикая. Ну чистый тюлень. Симпатичный такой, бесконечно милый и дико сексуальный в этом своем белом гостиничном халате тюлень.
Дракон встал и потянулся. Ему предстояло спать с Джином в одной комнате. Он внутренне к этому долго готовился, и сейчас был безупречно, основательно, целенаправленно и осознанно вдребезги к этому не готов. По мере того, как он приближался к огромной кровати, смотрел, как Джин лениво откидывал одеяло, взбивал подушку и тянулся за пультом от телевизора, у него внутри разгоралась такая истерика, что казалось, будто сейчас она начнет просачиваться через грудную клетку, а потом и вовсе выбьет ребра и зафонтанирует.
Джин плюхнулся на кровать и раскинул руки морской звездой.
– Хорошо!
Дракон практически заскулил, правда, беззвучно, но для сжатых зубов очень даже ощутимо. А потом аккуратно устроился на своей половине кровати, взял в руки планшет и решил немного отвлечься, посмотреть видосики и всякие забавные фанмейды.
– Знаешь, – проговорил вдруг тихо Джин где-то слева. И его слова были еле различимы, заглушаемые верещащим звуковым сопровождением ТВ. – Наверное, я был все-таки по-настоящему влюблен в этого учителя. Иногда мне даже хотелось, чтобы он меня поцеловал…
Дракон уставился в экран планшета стеклянным взглядом, не решаясь повернуть голову в сторону, откуда послышались эти слова. Он даже дыхание задержал, чтобы не пропустить того, что послышится оттуда следующим. И, кажется, испытал что-то сродни облегчению, когда вместо слов продолжения слева послышалось тихое сладкое посапывание. Эта кавайная широкоплечая принцесская зараза безмятежно спала без всякого зазрения совести, выдав бедному Джиёну практически засекреченную информацию, с которой что теперь делать – вообще непонятно.
Джиён прерывисто выдохнул.
– Ну, блядь, Джин, ты, по ходу, мне вообще не упрощаешь жизнь, да? – еле слышно одними губами прошептал он.
И потихоньку смылся в ванную. Хотя, если честно, состояние было такое, что очень хотелось смыться в унитаз.
========== ЮНМИНЫ ==========
Шугу заебала вся эта ситуация. Вот просто до остопизденения. Потому что он же Шуга, с ним вообще так обращаться нельзя. А то как рванет тумблер в режим Agust D – и полетят клочки Чимина по закоулочкам. А Чимин, кажется, чуток себя переоценивает в собственных глазах. Себя и собственное бессмертие.
И Чимин это очень хорошо понимает, когда однажды вечером Шуга в ответ на очередной чиминий ехидный взгляд лениво входит в комнату, лениво закрывает за собой дверь. Лениво на ключ. Чимин понимает, что все. Приехали. Сейчас вот тут конечная остановка опустевшего вагона метро в лучших традициях саспенса.
Потому что Шуга бледный, возмутительно спокойный и настолько же возмутительно решительный. И двигается быстро и бесшумно. И особенно быстро и бесшумно двигается в направлении Чимина. И Чимин только успевает подумать, что Шуге для полного вживания в роль не хватает еще черного плаща с кровавым подбоем. И Чимину немного, самую малость, вообще-то, дофигищенски страшно.
– Я устал, – говорит хрипло и с металлическим предупреждением в голосе Шуга. А Чимину слышится что-то вроде «кишки твои сейчас на кулак намотаю и вытащу на божий свет через твой чересчур обнаглевший рот».
– Может прекратишь? – говорит Шуга, совсем уж мрачно понижая голос, а Чиме слышится «мертвые вообще гораздо меньше беспокойства доставляют, чем живые».
– Я ведь уже извинился, – почти уже шепчет угрожающе Шуга, а у Чимина такие мурашищи кожу пробирают, что встают дыбом волосы даже там, где у него они отродясь не росли. На глазных яблоках, например. И становится предельно ясно, что в следующий раз извинения могут быть принесены как минимум из автомата Калашникова, а то и кол осиновый в дело пойдет – за Шугой не заржавеет.
У Чимина в горле пересыхает, воздух дальше бульканья не проходит ни на вдохе, ни на выдохе, и, что самое главное, где-то в районе паха стягивает такое гнетущее радостное возбуждение, что от того, чтобы подорваться с кресла и вцепиться в Шугу насильственным поцелуем, его отделяет только какое-то истеричное чувство самосохранения.
– Всю мою жизнь, всегда, – пробирающим до дрожи низким голосом почти шепчет Шуга, – я творил самую странную херню, которую никто и никогда не понимал, а после уже и пытаться понять переставали. Но я никогда ни у кого не спрашивал мнения – творил эту свою херню так, как Бог на душу положит. Потому что здесь, – Шуга сжимает, комкает рубашку на груди где-то в районе сердца, – я всегда знал, что это правильная херня, понимаешь? И это меня всегда вело. По жизни. И вообще. Правильно. Чувствовал, что это правильно. И это не давало мне останавливаться.
Чимин пристально смотрит на Шугу, и он кажется ему таким красивым сейчас… Серьезный, с распахнутыми прямо в душу Чимина глазами. Немного волнующийся, с перехватывающимся дыханием. Говорящий, будто нанизывающий слова на тонкую ниточку, которая вот-вот и порваться может или ускользнуть, если Чимин её не ухватит за другой конец.
– Все, что произошло с Тэхёном, было неправильно. Это была неправильная херня, – продолжает Шуга, все приближаясь, как-то угрожающе и беспомощно одновременно. – Потому что правильное в моей жизни – это ты. Ты – моя правильная херня. Понимаешь? Понимаешь?
Шуга нависает над ним, опираясь руками на подлокотники кресла, утыкается губами в макушку Чимина и шевелит губами, касаясь волос:
– Скажи мне все, что думаешь, в последний раз…
«…в последний раз…в последний раз…» – звучит где-то среди волос на макушке эхом. Или это его воспаленный воздержанием мозг так микширует? Да хер там! Никаких последних!
Чимин запрокидывает голову, заглядывает в шугины темные глаза, в которых плещется что-то явно огнеопасное, и выдыхает, как подсудимый во время прощальной речи:
– Как же я хочу тебя, господи…
– Можно просто Мин Юнги, – миролюбиво позволяет Шуга и сминает чиминье лицо вместе с мягкими щечками и трепещущим выдохом на губах в тяжелом долгожданном поцелуе.
Чимин цепляется за его рубашку на груди, тянет на себя, опрокидывает, а потом суетливо как-то, поскуливая, сдирает ни в чем не повинную ткань с сахарных плеч, сбито дыша и торопясь, торопясь обеспечить своим температурящим рукам доступ к гладкому любимому телу.
Шугин громкий и немного победный стон разрезает полночную тишину общаги, когда оба сползают в поцелуе с кресла на пол. Вдохи мешаются с выдохами, стоны с постанываниями, языки сплетаются между собой, а руки – друг с другом.
Как оба оказываются на кровати, знает только разлетающаяся по сторонам одежда.
– Если ты не готовился, я тебе не завидую, – бормочет Шуга, стаскивая с Чимина боксеры. А Чимин и сам себе не завидует, поэтому хватается за пальцы Шуги и тянет их себе в рот. И на этом моменте весь шугин пафос резко дает сбой. Потому что выдержать Чимина, активировавшего в себе режим «блядство в крайне бессовестной степени» – это всегда было выше его сил и принципов. А тем более, когда Чимин сам на эти пальцы насаживается, и его так выгибает, что (спасибо, кстати, балетному прошлому и практике мировой академической хореографии!) Шуга уже просто дышит на одной ноте со стоном и хрипами и всеми силами пытается не изнасиловать Чимина, что, между прочим, такой уж плохой идеей уже не кажется.
Толчок.
– Хё-о-он, – тянет протяжно Чима и всхлипывает. – Пожалуйста…
Шуга замирает на последней грани своей возможности, пугаясь.
– Пожалуйста… – стонет жалобно Чима. – Пожалуйста, не останавливайся….
И у Шуги разлетаются в клочья тормоза, разбивая своими ошметками и так уже порядком треснувший мир вокруг кровати.
– Люби меня, – просит Чима, мечущийся на постели, как в горячечном бреду, сжимая до синяков шугину поясницу. – Люби меня… Только меня люби, пожалуйста…
И Шуга, конечно, обещает.
В постели с Шугой жарко. Во время секса. И после него. Чима вытягивается на смятых простынях, расправляя влажное, блестящее от пота тела, сладко постанывает от удовольствия. Юнги наблюдает за ним, закинув согнутую руку за голову, любуется тем, как смугловатая тонкая кожа обтягивает рельефы мышц, перекатывающихся буграми где-то там, где бьется немного взволнованно после оргазма, но уже успокаивается родное сердечко.
– Правильная херня, говоришь? – внезапно рушит весь флафф к чертям собачьим Чима. – Понятно. Ладно.
И Юнги понимает, что просто так ему с рук не сойдет это искреннее, но немного все же слишком аромантичное ласковое обзывательство.
– Ну Чи-и-им… – начинает лениво Шуга и досадливо отворачивается в сторону окна, мол, я так и знал, начина-а-а-ается…
– Да нет, ничего…– как-то очень коварно улыбается одними губами Чимин. – Ты все правильно сказал… конечно… Я – твоя правильная херня… И мне это очень льстит, правда. Льстит слышать такие слова от тебя.
Шуга настороженно поднимает глаза и вглядывается в чимины, потому что ждет, а где, собственно, подвох?
– …слышать эти слова именно от тебя… – продолжает Чима, как ни в чем не бывало. Наклоняется и целуется Юнги чуть пониже пупка. – …именно от тебя… ведь раз я – твоя правильная херня, то ты… ты… ты – моя любимая поеботинка…
Шуга напрягается, чтобы не прыснуть, пытается сделать безразличный вид, но не получается. Этот мелкий засранец только начал. Короче, эвакуация. На всю предстоящую неделю Чиме явно есть, чем заняться.
– …моя восхитительная хуебенюшка… – продолжает Чима, креативя у себя в мозгу настолько напряженно, что все это отпечатывается у него на моське крупными неоновыми буквами, еще и переливается: «Я ПЫЖУСЬ ПРИДУМАТЬ КАК МОЖНО БОЛЬШЕ СИНОНИМОВ К СЛОВУ „ХЕРНЯ“. НА МОЗГОВОЙ ШТУРМ ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ ЖЕЛАЮЩИЕ!».
– … моя очаровательная хуйнюшечка… шняжечка моя неповторимая…
И Шуга обреченно хихикает после каждого очередного ласкового матюка.
========== WEEKEND-4 ==========
– Я заеду за тобой завтра сам! – квакнул айфон голосом Джина и отключился. Судя по тому, как грохотала где-то на фоне музыка, Джин был страшно занят на репетиции с Со Тэ Джи.
Дракон устало вздохнул. У него была масса предложений как провести завтрашний выходной, и он вообще-то намеревался обсудить их с Джином, но Принцесса повела себя откровенно грубо и по-хамски, во-первых, даже не поздоровавшись, а во-вторых, даже не ставя в известность, как именно и где именно они завтра будут проводить выходной, и как Дракон к этому относится вообще-то. Это было страшно невежливо, откровенно доминирующе и это безумно заводило Джиёна. Не то, чтобы он был каким-то мазохистом и любил, когда его ни во что не ставят, но ему безумно нравилось с каждым разом открывать в своей Принцессе какие-то неожиданные, внезапные черты, наличия которых в Джине не подозревали даже люди, общавшиеся с ним много лет. К примеру, некоторые из бантанят.
Ну, заеду так заеду. Утром Дракон приготовил несколько комплектов одежды, после чего, страшно злющий, натянул на себя простую черную футболку и широкие джинсы, уселся на кухне за барную стойку и начал гипнотизировать табурет в ожидании. Он пытался весь вчерашний вечер добиться от Джина ответа на вопрос, как лучше одеться, надеясь через этот ответ все-таки выяснить хоть какие-то детали предстоящего выходного, но все, до чего в итоге снизошел Джин – это короткий ответ в какао «Да все равно!». И смайлик. Смайлик, блядь. Смайлик ржущего гуся. И вот что теперь Джиёну думать?
На своей подземной парковке Джиён ожидал увидеть Джина на чем угодно: за рулем старого папиного форда, на переднем сидении бантаньего минивэна рядом с менеджером, на такси. Даже на велосипеде. Даже на роликовых коньках. Даже, хрен с ним, на сноуборде. Но не так.
Не на потрепанной, но ухоженной Хонде, блестящей и рвущейся в путь, и не в черной косухе и серебряном с малиновым шлеме. Джин на байке – это был прям перебор.
– Садись, обхвати меня руками сзади. Только крепче держись. И шлем надень, – командовал Сокджин, перестегивая перчатки. И, понимая, что Дракон пока не произнес ни слова, поднял на него вопросительный взгляд.
Дракон молча разглядывал Джина, его ухоженный байк, его крепкую широкоплечую фигуру, его ноги, затянутые в черные жесткие джинсы, чуток примятые шлемом волосы. Разглядывал, потом приоткрыл рот и…
Джин подумал, что сейчас он услышит восхищенное бульканье как минимум. Но ошибся.
– Да хуй ты угадал! – рявкнул Дракон, повернулся на каблуках и скрылся за стальными раздвижными дверями гаража. Через пару минут полотно ворот поехало вверх, и, мелькнув лимонными ободами на колесах, мимо Джина пронесся Джиди верхом на роскошной блестящей Ямахе. На выезде с парковки тормознул, сделал рукой приглашающий жест, мол, «дамы – вперед», или, мол, «показывай дорогу, чувак». Джин усмехнулся, натянул шлем и рванул мимо Дракона на трассу.
Они неслись, периодически обгоняя друг друга, куда-то за город, пролетая широкие хайвэи и перемахивая мосты всего лишь за один трек в наушниках. Дракон пытался отогнать от себя навязчивое чувство дежавю, но в мозгу упрямо звучала «Follow» Crystal Fighters.
Они были в пути недолго, и остановились у небольшого двухэтажного здания, похожего на школу. Это и была школа. Скромная, тихая, притаившаяся в Чонногу с его изрезанными сопками улицами. У ворот школы их ждали: ватага малышей висла на ограде, что-то крича и тыча пальцами в сторону приехавших ребят. Джиён снял шлем и помахал им рукой. Но в ответ ему помахали лишь грустно улыбающиеся воспитатели.
– Они не видят тебя, – пояснил Джин. – Только слышат. Звук мотоциклов слышат. Я поэтому всегда сюда приезжаю на байке. У них в этот день главное развлечение – висеть на воротах и слушать, слушать… ждать…
Дракон внимательно взглянул на Джина и увидел трогательную теплую улыбку, которая, так-то, всегда была у него теплой и трогательной, но сегодня как-то особенно светилась.
– Ты часто здесь бываешь? – спросил он.
– Не так часто, как хотелось бы, – пояснил Джин. – У меня здесь племянница.
И прошагал к висящим на воротах детям.
Позже они сидели в небольшой теплой комнате на полу. Пацаненок с роскошным черным вихром на затылке притащил откуда-то гитару. Он ткнул ее, ориентируясь на голос Джина, и приказал:
– Пой!
Джин усмехнулся. Взял гитару и, мягко подыгрывая самому себе, запел акустическую тягучую и невероятно нежную версию I NEED U.
Дракон молча слушал и наблюдал за лицами детей. Они слушали взволнованно, покачиваясь в такт, и воспитатели периодически поправляли у каждого сбившуюся одежду или растрепавшиеся волосы. Одна девочка сидела в самом углу комнаты, молчаливая, и, кажется, совсем безразличная ко всему, что происходило, но на звуках этой песни и она начала легонько покачиваться в такт.
– Никак не могу привыкнуть, – выдохнула одна из девочек постарше, когда Джин закончил, – Насколько же у тебя похож голос!
Она протянула руку и коснулась джинового плеча, легонько по нему похлопала.
– На чей? – спросил у нее Джиён.
– А вы разве не заметили? – удивленно повернула к нему лицо девочка, – На голос Джина из BTS.
Джин повернулся и многозначительно посмотрел на Джиёна:
– Скажи же, похож? – с давлением в голосе спросил он, и это прозвучало почти угрожающе.
Джиён улыбнулся широко и поскреб затылок. Ему понадобилась минута, чтобы подавить внутреннее ржание и ответить членораздельно.
– Ты знаешь, а ведь и правда, похож! – выдавил наконец он. – Надо же, никогда не замечал!
– Мы, когда слушали в первый раз, как оппа поет, поразились. Он тогда пел Awake – ну вообще не отличишь! – девочка, казалось, была в полном восторге.
– А у моего друга голос похож на голос GD из Big Bang, вам не кажется? – с ехидной улыбочкой вдруг проговорил Джин. – Он так здорово поет Who you? , если попросите его спеть – сами увидите.
Дракон округлил глаза и ткнул Джина в бедро кулаком. Джин взвыл и отполз на безопасное расстояние. И еще раз ехидно улыбнулся, потому что пара десятков взволнованно ждущих воробьят терпеливо ожидало от Дракона песни.
И Дракон взял гитару и запел.
«Baby I just want you back
I want you back
I want you back» – выводил Джиди, и дети весело прихлопывали руками по коленке. Девочка, сидевшая в углу, оживилась и немного подползла ближе. Джин заметил это ее движение, и его лицо внезапно поменялось на какое-то болезненное выражение.
– Ну как, похоже? – спросил Джиён, откладывая гитару.
– Вообще-то не очень, – заявила девочка-фанатка Джина. – Но что-то похожее все же есть. Если ты потренируешься, то сможешь выступать на школьных концертах.
И Джин заржал-захлюпал как тюлень.
– Между прочим, – начал Джиён, и тут его озарила идея, как можно одержать над Сокджином победу в борьбе за звание «Наикрутейшества школы в Чонногу», – Между прочим, я с Джиди лично знаком!
– Ва-а-а-у! – заголосили дети.
– Врешь! – безапелляционно постановила девочка-фанатка Джина.
Джиён заволновался и быстро взглянул на Джина. Тот сидел, сложив руки на груди, и смотрел на Джиёна испепеляющим взглядом.
– Да! – продолжал свое падение в бездну Джиён. – Не веришь?
Дети замолчали, не решаясь довериться его словам и обидеть недоверием тоже.
– А хотите, я приглашу его к вам в гости? – предложил Джиён, и тут же получил тычок в спину от Джина. – Может, он и кого-то из бэнгов с собой привезет…
Дети вскочили и заорали сразу все, выражая свой восторг по поводу этого предложения. Пока они скакали и вопили, девочка, что сидела в стороне, потихоньку пробралась ползком вдоль стены поближе к Джиёну. Села рядом и нетерпеливо постучала по коленке.
Джиен опустил на нее взгляд и легонько дотронулся до ее волос:
– Что тебе, малышка?
Девочка задрала голову, направляя на Дракона немигающий невидящий взгляд, и тихо-тихо, еле различимо спросила:
– А у тебя получится, оппа? Джиённи, наверное, такой занятой…
Джиён пожал ее маленькую ручку:
– Я думаю, у него найдется для вас немного времени. Я расскажу ему, какими вкусными печеньями вы нас угощали. Он такие любит.
Девочка удовлетворенно кивнула, отползла назад, развернулась и отправилась вдоль стенки в свой обратный путь.
– Сказать тебе, на что я намотаю твои яйца, если ты не выполнишь свое обещание и не привезешь сюда Джи-Дрэгона? – спросил, наклоняясь к его уху, Джин. – Кстати, знакомься, это была моя племянница Го Ын. Она ни с кем не разговаривает с тех пор, как ослепла после аварии. Ты – первый.
– Не надо наматывать! – вдруг раздался из-за плеча Джина голос вихрастого мальчика. – Ему же будет больно!
– Спасибо, родной! – похлопал его по плечу Дракон.
– Все время забываю, какой у этих детей чуткий слух, – смущенно пробормотал Джин.
========== ВИГУКИ ==========
Jungkook – 2U cover
Он был слишком взрослым, когда был совсем еще ребенком, и стал слишком ребенком, когда повзрослел. Тэхён помнит его маленьким и мелким, немного сутулым, немного нерешительным, а оттого с нахрапу борзым, чтобы, типа, сразу иголками наружу и не подходи. И, видимо, ему очень долго внушали дома, что, отправляясь на попечение Бигхита, он берет на себя полную ответственность за свою жизнь. И просили отнестись к этому очень серьезно.
И с тех пор так он и жил, перетаскивая это пожелание из возраста в возраст, через пубертат и войну гормонов, через внутренние бунты и подростковый максимализм: серьезность и ответственность. Серьезный и ответственный Гукки. Оправдавший возложенные на него надежды. Никого никогда не подводивший.
И поэтому, когда жизнь сталкивает его с непонятным и живущим, как бог на душу положит, Тэ, он влюбляется в него сразу, без оглядки, как в нечто неизведанное и завораживающее своей непохожестью на него самого. И пусть не сразу его влюбленность выливается во что-то, по-настоящему окрашенное влечением, но от этого она не становится менее значимой или важной в его жизни. Потому что и к этому трепетному чувству он относится, как и ко всему в своей жизни: ответственно и серьезно.
Тэ смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, наблюдает за его перемещениями по комнате: этот жуткий ворчун и любитель наведения порядков ходит и кряхтит, как старый дед, по поводу неприкаянных носков или картинно повесившегося на двери полотенца. И ему вспоминается, как много лет назад он появился в общаге с вот этим своим чемоданом пожитков, перепуганный, с глазами на мокром месте. И первое время все свои вещи постоянно складывал в тот самый чемодан: вытащит, попользуется, и складывает снова. То ли для того, чтобы они не доставляли никому неудобств, никому не мешали, никого не дискомфортили. То ли для того, чтобы всегда иметь возможность в любую секунду схватить чемодан и дать стрекоча.
Еще Тэхёну вспоминается, как он деловито и хозяйственно занимался стиркой собственных вещей, как без напоминания сам отправлялся после изнуряющих тренировок делать школьное задание, в то время как Тэхёна вылавливали по всей общаге хёны и волокли, упирающегося, сильно напоминавшего подвыпившую мартышку, к преподавателю по математике, поскольку сам Тэ, видите ли, серьезно подумал, тщательно взвесил и окончательно решил, что математика ему в жизни не пригодится. Никогда. Так что идти туда он больше не собирался.
Хёны так не считали. И Гук так не считал. Поэтому помогал тащить извивающегося и громко матерящегося Тэхёна по коридору, за что потом Тэхён на него дулся и обзывал распоследним предателем. Долго дулся. Минут пятнадцать. Пока Чонгук в магазин за чупа-чупсом не сгонял. После этого душевная рана подзатянулась.
– Хён, у тебя чехол от очков под кроватью лежит, весь пылью покрылся, – ворчит, наклоняется, исчезает под кроватью уже взрослый, сегодняшний Чонгук, и Тэ чувствует толчки от его локтей, бьющие в дно кроватного матраса, и пробуждается от уютных воспоминаний. Выныривает, вручает Тэхёну, стерев с него пыль предварительно: – На, не теряй больше.
– Хён, почему этот гимнастический обруч весь обмотан какими-то лохмотьями? – изумляется Гук, разглядывая у окна непонятную конструкцию.
– Это ловец снов! – гордо заявляет Тэ и отгоняет полупустой бутылкой из-под минералки Чонгука от своего изобретения. – Не трогай, я его еще не доделал!
– Он уже у тебя здесь месяц загорает, хён! Доделай или давай его выбросим? – уговаривает его Чонгук.
– Я ТЕБЯ лучше выброшу, – угрожающе заявляет Тэ, самоотверженно закрывая лохматый пыльный обруч собственной грудью. – Ты не понимаешь! Он работает, даже когда еще недоделан! УЖЕ работает!
– Не делай страшные глаза, хён. Если он и работает у тебя, то максимум шугораздражителем – Юнги-хён об него уже два раза спотыкался. В последний раз грозился намотать на обруч вместо ниток твои… ну…
– Договаривай! – угрожающе замычал сразу набычившийся Тэхён.
– Ну, короче, я упросил его этого не делать, – примиряюще погладил Тэ по плечу Гук, но тот все равно фыркнул и вылетел из комнаты на разборки с Шугой. В последнее время, пользуясь шугиным уязвимым положением, Тэ вдруг поверил в себя, понял жизнь и потерял список, кого бояться, поэтому активно нарывался в полный рост. И, судя по тому, с какой вдохновенной язвительностью Шуга отвечал на тэхёновы нападки, очень скоро должен был нарваться сразу на пачку неприятностей.
– Что угодно, лишь бы не помогать с уборкой! – хихикнул ему вслед Гук.
У Гука был связанный с Тэ личный краш. Никому постороннему он бы этого не открыл, никому из бантанят тем более, а уж для самого Тэтэхи это было страшной, где-то даже государственной тайной. И при всем при этом для абсолютного, подавляющего большинства в Бигхите, для всех корейских и интернациональных арми, а также всех, кто просто когда-либо мимо вигуков проходил, эта тайна была настолько очевидна, что даже нотариально заверенная подпись вызывает большие сомнения, чем этот факт: Гук не мог злиться на Тэхёна. Вот совсем. От слова «ну вот за что ты мне такой ебанутенький хён достался, что ж на тебя обижаться, раз ты милашество такое каваяшное, что только за ушком тебя почесать и в носик чмокнуть за то, что ты такую очередную херню спорол!».
Все изменил юбилейный концерт Со Тэ Джи. Изменил для всех бантан по-своему, но, в случае Чонгука, этот концерт как-то вдохновил макнэ на подвиги во имя любимого.
И пока Хосок безбожно исподтишка залипал на блондинистого Намджуна, напоминавшего с этой прической и в двубортном кителе то ли памятник поверженному генералу, то ли вдохновленного декабриста во глубине сибирских руд, Чонгук не мог глаз отвести от золотого Тэхёна, до боли похожего на сорвавшегося с цепи харизматичного и разгильдяйского на всю голову львенка.
На концерте Хёнчхоля Тэ золотился во всех смыслах, переливался своей улыбкой и своим этим сумасшествием на голове, и Чонгук решил окончательно, что он – его проблема. Причем проблема его личная, и никому он эту проблему отдавать не намерен. Надо теперь только как-то, чтоб и Тэхён это тоже понял. Чтобы его золотой мальчик понял, что он чонгучий. И если кто-то посмеет обвинить Чонгука в том, что он – собственник, то… да, собственник. Зарубите себе это на носу.
И еще надо, чтобы чонгучьи мысли перестали дробить Тэхёна на составляющие и распределять, что ему нравится в Тэхёне, а что не нравится. И к этому решению, кстати, Чонгук не сам пришел (будем честными). К такому решению его привел Чимин. Он однажды на репетиции посреди прогона, когда Тэхён скакал вокруг Намджуна и, изображая ударника, барабанил исключительно на нервах у лидера, подошел к Чонгуку сзади, обхватил его за плечи и уложился подбородком на макнэхино плечо.
Блондинистый Шуга невыносимо лыбился позади оператора: казалось, что ему дико не нравилось все, что тут происходило, но шла съемка, поэтому приходилось держать лицо.
– Опять будет орать, – вздохнул у Чонгука на плече Чимин. – Опять меня ожидает всенощная… со стенаниями и глухими страдашками в стиле «все – козлы, я – молодец!».
Чонгук хмыкнул, протянул руку и потрепал Чиму по абрикосовой голове.
– Но без этого Юнги будет уже не Юнги, правда ведь? – захихикал своим чуть капризным хрустальным тембром Чимин.
И вот тогда Чонгук задумался. О том, что, наверное, если он и любит Тэтэ, то всего в комплекте: со всеми его нежданчиками, траблами и заморочками, со всем набором его неудобных качеств, которые и делают Тэхёна Тэхёном. И поэтому нет смысла обижаться на него или мучиться от недостатка его внимания или, наоборот, от его переизбытка. И нет смысла отгонять от Тэхёна всех остальных тэхёнозависимых или, наоборот, зависимого Тэхёна от всех остальных отгонять… Надо просто присвоить Тэхёна себе, запатентовать – и дело с концом.
Чонгук прост и конкретен, и в этом, на самом деле, его суперсила и есть. Он делит мир на черное и белое, не заморачиваясь на оттенки. Он не сидит, думая над серым, «А это уже не белое или еще не черное?». У него все четко: раз это не белое, о чем тут говорить? Все, что не белое – испорчено черным, хоть самую малость, но уже разбавлено.
И он всегда таким был.
Поэтому проблему с Тэхёном он решает по-своему. Честно. И без оттенков. Только чистым неразбавленным поступком.
Он завязывает Тэхёну глаза черным шарфом и куда-то ведет, сначала в лифте, потом по ступенькам. Тэхён пытается отслеживать путь. Его не пугает эта затея Чонгука, он может довериться младшему в любой ситуации, и знание этого – чуть ли не единственная константа тэхёнской жизни. Но ему интересно. Когда хлопает дверь, и в Тэхёна колючей россыпью врезается прохладный ветер, он понимает, что Чонгук вывел его на крышу. Тэхёну нравится еще больше. Никогда не стоял, подставляя лицо ветру, с завязанными глазами, дыша навстречу стихии. Ощущения совсем другие, навязчивые, смелые, честные. Тэхён пытается поймать губами ветер, распахивает на себе рубашку, дышит суетливо и поспешно, будто стараясь поймать дыхание ветра и вплести его в свое дыхание.
И внезапно сквозь шелест ветра ему слышится над самым его ухом голос. Немного надсадный, с легким бархатом, оттеняющим чистые правильные нотки, с таким, украшающим его и делающим его элегантно мужским, давящим на эмоции придыханием.
«No limit in the sky
That I won’t fly for ya…» – поет Чонгук, и хочет сказать, что готов подниматься все выше и выше, лишь бы только там, на самой высоте, всегда быть рядом, чтобы вовремя подхватить, если Тэхёну случится оступиться.
«No amount of tears in my eyes
That I won’t cry for ya, oh no…» – поет Чонгук, и хочет сказать, что чувства, которые у него есть, возможно, и не такие уж оригинальные или эксклюзивные, но зато они полные, сильные и настоящие. И только его, Чонгука. И только к нему, к Тэхёну. Но стыдиться он их не будет, и если им вздумается выплеснуться слезами, то пусть так они найдут свой путь к сердцу Тэхёна.
«With every breath that I take
I want you to share that air with me… – поет Чонгук, стягивает черную повязку, обхватывая Тэхёна за талию, поворачивает к себе и показывает, что такое – делить свой вдох с его, Тэхёна вдохом: накрывает его губы своими и целует так, что по поверхности губ каким-то сильным нервным воспалением пробегает пронизывающее электричество. Но песня не прерывается: из колонки точно такой же голос перехватывает инициативу, ловит тонущие в поцелуе звуки и продолжает ими ласкать вечереющее небо, отражающееся в глазах Тэхёна.
«There’s no promise that I won’t keep
I’ll climb a mountain, there’s none too steep…» – поет голос Чонгука, пока он сам притягивает, резко выдыхая, Тэхёна к себе, вдавливая ребрами в ребра – так, чтобы стук сердец слился воедино и окутал их прижатые друг к другу тела мерным унисоном.
«Когда дело касается тебя,
Не бывает недозволенного…» – поет Чонгук из динамика, а две пары рук исследуют подушечками пальцев кожу на щеках, на шеях, на ключицах…
«Пусть наши две души
Соединятся…», – и теплая летняя ночь щекочет кончиками рассыпанных волос кожу щек и предплечий. Колени подгибаются, тянут опуститься на поверхность крыши, согретую за день и сейчас щедро отдающую тепло. Тэхён стаивает в руках Гука, и сильный надежный макнэ подхватывает его на руки и несет в сторону обустроенной им здесь, на крыше, палатки. В палатке тепло, уютно и мягко. Здесь мерно светит узорчатый переносной фонарь, здесь из колонки все также доносится голос Чонгука. Здесь, ставший таким вдруг сильным и надежным, мелкий опускает своего Тэхёна на мягкое ложе и взволнованно смотрит на него, нервно сглатывая комок нежности в горле.
